Часть сорок четвёртая (Рама убивает Маричу)

Врагов Истребитель, отваги отмечен печатью,

Свой стаи опоясал мечом со златой рукоятью.

Он лук взял изотпутый трижды и стрелы в колчане,

За зверем диковинным он устремился в молчанье.

Подобного Индре царевича раджа олений

Увидел и сделал прыжок, подгибая колени.

Сперва он пропал из очей, устрашен Богоравным,

Затем показался охотнику в облике явном,

Сияньем своим пробуждая восторг в Сильноруком,

Что по лесу мчался с мечом обнажённым и луком.

То медлил прекрасный олень, то, как призрак манящий,

Мелькал — и стремглав уносился в далекие чащи,

Как будто по воздуху плыл и в простор поднебесный

Прыжком уносился, то видимый, то бестелесный.

Как месяц, повитый сквозных облаков пеленою,

Блеснув, исчезал он, укрытый древесной стеною.

Все дальше от хижины, в гущу зеленых потемок,

Стремился невольно за Маричей Рагху потомок.

Разгневался Рама, устав от усилий надсадных.

Олень обольстительный прятался в травах прохладных.

Приблизившись к царскому сыну, Летающий Ночью

Скрывался, как будто бы смерть он увидел воочью.

К оленьему стаду, желая продлить наважденье,

Примкнул этот ракшас, но Раму не ввел в заблужденье,

С оленями бегая, в купах деревьев мелькая,

Серебряно-пегою дивной спиною сверкая.

Отчаявшись оборотня изловить и гоньбою

Измучась, решил поразить его Рама стрелою.

Смельчак золотую, блистающую несказанно,

Стрелу, сотворенную Брахмой, достал из колчана.

Ее, смертоносную, на тетиву он поставил

И, схожую с огненным змеем, в оленя направил.

И Мариче в сердце ударила молнией жгучей

Стрела златоперая, пущена дланью могучей.

И раненый ракшас подпрыгнул от муки жестокой

Превыше растущей поблизости пальмы высокой.

Ужасно взревел этот Марича, дух испуская.

Рассыпались чары, и рухнула стать колдовская.

«О Сита, о Лакшмана!» — голосом Рагху потомка,

Послушен велению Раваны, крикнул он громко.

Немало встревожило Раму такое коварство.

«Ни Сита, ни Лакшмапа не распознают штукарства, —

Помыслил царевич,— они поддадутся обману!»

И в сильной тревоге назад поспешил в Джанастхану.

 

Часть сорок пятая (Сита отсылает Лакшману)

 

А Сита услышала горестный крик лицедея

И кинулась к деверю в страхе, собой не владея.

«Ты Раме беги на подмогу, покамест не поздно! —

Взмолилась она к добросклоцному Лакшмане слезно, —

Нечистые духи его раздирают на части,

Точь-в-точь как быка благородного — львиные пасти!»

Но Лакшмана, следуя Рамы веленью, от Ситы

Не смел удалиться, оставив ее без защиты.

«Как видно, ты гибели Рагху потомка желаешь,

Затем что бесстыдно ко мне вожделеньем пылаешь! —

Сказала она.— Ты прикинулся братом послушным!

На деле ты был супостатом ею криводушным.

Лишенная милого мужа, не мыслю я жизни!»

И горечь звучала в неправой ее укоризне.

Но Лакшмана верный, свою обуздавший гордыню,

Ладони сложил: «Почитаю тебя, как богиню!

Хоть женщины несправедливы и судят предвзято,

По-прежнему имя твое для меня будет свято.

Услышит ли Рама, вернувшись, твой голос напевный?

Увидит ли очи своей ненаглядной царевны?»

«О Лакшмана! — Нежные щеки рыдающей Ситы

Слезами горючими были обильно политы. —

Без Рамы, поверь мне, напьюсь ядовитого зелья,

Петлей удавлюсь, разобьюсь я о камни ущелья!

Взойду на костер или брошусь в речную пучину,

Но — Рамой клянусь! — не взгляну на другого мужчину».

Бия себя в грудь, предавалась печали царевна,

И сын Дашаратхи ее утешал задушевно.

Ладони сложив, он склонился почтительно снова,

Но бедная Ста в огвет не сказала на слова.

На выручку старшему брату пустился он вскоре,

И Рамы супругу покинуть пришлось ему в горе.

Часть сорок шестая (Разговор Раваны с Ситой)

 

Явился в обитель, что выстроил сын Каушальи,

Владыка Летающих Ночью, обутый в сандальи,

С пучком, одеянье шафранного цвета носящий,

И с чашей — как брахман святой, подаянья просящий,

И зонт его круглый сквозь слезы увидела дева,

И посох тройчатый висел на плече его слева.

В подобном обличье к царевне, оставленной в чаще,

Направился ракшасов раджа великоблестящий.

Без солнца и месяца в сумерки мрак надвигался —

Без Рамы и Лакшманы — Равана так приближался!

На Ситу он хищно взирал, как на Рохини — Раху.

Листвой шелестеть перестали деревья со страху.

Как прежде, не дул освежающий ветер в испуге,

Когда он украдкой к чужой подбирался супруге.

Годавари быстрые волны замедлили разом

Теченье свое, за злодеем следя красноглазым,

Что, Рамы используя слабость, походкой неспешной,

Монахом одет, подступал, многогрешный, к безгрешной

Царевна блистала звездой обольстительной, Читрой,

Вблизи пламенел грозновещей планетой Злохитрый.

Надев благочестья личину, был Десятиглавый

Похож на трясину, где выросли пышные травы.

Он молча взирал на прекрасную Рамы подругу,

Что ликом своим, как луна, освещала округу,

Пунцовые губы и щек бархатистых румянец

Узрел он и белых зубов ослепительный глянец.

Рыданья и вопли красавицы, горем убитой,

К нему долетали из хижины, листьями крытой.

И слушал неправедный Равана, стоя снаружи,

Как в хижине плачет Митхилы царевна о муже.

К прекрасной, из желтого шелка носящей одежду,

Приблизился он, понапрасну питая надежду.

И с видом смиренным Летающих Ночью властитель,

Прикинувшись нищим, супруги чужой обольститель,

Не ракшас, но брахман достойный, читающий веду,

С Видехи царевной завел осторожно беседу.

Ее красоте несказанной дивился Злонравный:

«О дева! Тебе в трех мирах я не видывал равной!

Трепещет, как пруд соблазнительный, полный сиянья,

Твой стан упоительный в желтом шелку одеянья.

В гирлянде из лотосов нежных ты блещешь похожей

На золото и серебро ослепительной кожей.

Признайся, ты — страсти богиня, прекрасная Рати?

Иначе откуда бы взяться такой благодати?

Ты — Лакшми иль Кирти, сошедшая к нам с небосклона?

Одно достоверно — что ты рождена не из лона!

Прекрасные острые ровные зубы невинно

Сверкают своей белизной, словно почки жасмина.

От слез покраснели глазные белки, но зеницы

Огромных очей, пламенея, глядят сквозь ресницы.

О дева с округлыми бедрами, сладостным станом,

С обличьем, как плод наливной, бархатистым, румяным,

С чарующим смехом, с грудями, прижатыми тесно

Друг к дружке, что жемчуг отборный украсил чудесно!

Похитили сердце мое миловидность и нега.

Так волны уносят обломки размытого брега.

Доселе супруги богов и людей не имели

Столь дивных кудрей, столь упругих грудей не имели,

Не знали жилицы небес и Куберы служанки

Столь гибкого стана и гордой сверх меры осанки.

Три мира — небесный, земной и подземный — доныне

Не видели равной тебе красотою богини!

Но если такая, как ты, в трех мирах не блистала,

Тебе обретаться в дремучих лесах не пристало.

Охотятся ракшасы в чаще, не зная пощады,

А ты рождена для дворцов, для садовой прохлады,

Роскошных одежд, благовоний, алмазов, жемчужин,

И муж наилучший тебе, по достоинству, нужен.

Ответь, большеглазая, кто же с тобой, темнокудрой,

В родстве: богоравные маруты, васу иль рудры?

Но здешняя чаща — Летающих Ночью обитель.

Откуда возьмется в окрестных лесах небожитель?

Не встретятся тут ни гандхарвы, ни слуги Куберы.

Лишь бродят свирепые тигры, гиены, пантеры.

Богиня, ужель не боишься опасных соседей -

Ни цапель зловещих, ни львов, ни волков, ни медведей.

Откуда ты? Чья ты? Не страшны ль тебе, луноликой,

Слоновьи самцы, что охвачены яростью дикой

И жаждой любовной томимы, вступать в поединки

Готовы на каждой поляне лесной и тропинке?

Красавица, кто ты? Зачем пребывать ненаглядной

В лесу, где охотится ракшасов род плотоядный!»

С речами лукавыми демонов раджа злотворный

В обличье святого явился к жене безукорной.

Царевной Митхилы почтен был Великоблестящий,

Как дваждырожденный мудрец, подаянья просящий

 

Слова Раваны отнюдь не походили на речь святожителя. Однако, считая пришельца брахманом и своим гостем, прекрасная дочь Джанаки приняла его радушно и учтиво. «Я — Сита, царевна Видехи,— сказала она.— Со своим супругом Рамой и деверем Лакшманой, по воле покойного царя Дашаратхи, я обитаю в этой красивой хижине. Не соблаговолишь ли ты, святомудрый, назвать мне свое имя, род и племя?»