Политические институты и Социальное общение. Концепция «нового институционализма»

Понятие политического института

В современной политологической литературе вместе с появлением концепций «рационального выбора» и «нового институционализма», по сути дела, было сформулирована новая постановка далеко не новой для социально-политической мысли проблемы соотношения субстанционального содержания политической жизни, связанного с общением по поводу власти и влияния индивидов и групп людей, с одной стороны, и, с другой —институциональных форм (но уже не в «старом», административно-юридическом понимании термина «институт»), за которыми стоят политические институты и организационные структуры. Как уже отмечалось выше, вплоть до конца XIX — начала XX в. в политической мысли (несмотря на прорыв, совершенный марксизмом) доминантой все еще выступало

представление о государстве, как о субстанциональном начале политической жизни, а под политическими институтами понимались лишь административные учреждения и юридические нормы. Но начиная с классических работ К. Маркса и Г. Спенсера, Э. Дюркгейма и М. Вебера, в политологии и социологии, в противовес государственно-правовому или административно-юридическому пониманию политических институтов, складывается социологический подход к институтам, выведший проблему соотношения субстанции и институции в политической сфере, содержания и формы в политических отношениях на новый теоретический уровень.

Что же такой политический институт? Термин «институт» происходит от латинского слова «institutum», что означает «установление» или «учреждение». В этом смысле этимологически почти дословную интерпретацию институтам дает М. Вебер, отмечая, что государство, как рафинированный пример института, составляет сообщество людей, поведение которых основывается на рациональных установлениях (нормах конституции, законах и т. д.). Э. Дюркгейм считает, что институты, с одной стороны, представляют собой некие идеальные образования в виде обычаев и верований, а с другой — эти обычаи и стереотипы, в свою очередь, материализуются в практической деятельности социальных организаций различных времен и народов¹⁷. Тем самым Э. Дюркгейм положил начало целой традиции, даже школе французского «социального институционализма» (в отличие от институционализма «нормативно-юридического»), который постепенно сложился во Франции в 50—70-е гг.¹⁸.

Французские политологи (М. Прело, Ж. Бюрдо, М. Дюверже) вслед за Э. Дюркгеймом выделяют два основных компонента, входящих в содержание политического института: во-первых, идеальную модель самой системы отношений и, во-вторых, это собственно организационные структуры, воспроизводящиеся в коллективной политической практике в соответствии со стереотипами и матрицами модельной структуры. М. Дюверже дает в связи с этим свое известное определение политических институтов, выступающих в качестве «модели человеческих отношений, с которых копируются конкретные отношения, приобретая, таким образом, характер стабильных, устойчивых и сплоченных»¹⁹.

Если попытаться объединить различные подходы и интегрировать основные атрибуты институциональности, то можно было бы дать следующую рабочую дефиницию понятия «институт». Политический институт — это, во-первых, состояние организованной общности, организационная форма объединения людей в особое сообщество, основывающееся на коллективной воле, целях и образах

 

жизнедеятельности; во-вторых, идеальная модель ассоциации людей, формирующейся по поводу власти и влияния, поддерживающая интеграцию человека и коллектива, управляемость общностью и опирающаяся на коллективные ценности, организационные принципы, рациональные нормы (установления), и, в-третьих, реализация и воспроизводство моделей (систем принципов и норм, правил и целей) общения в структуре совокупной практики политической активности индивидов и групп, человеческого социума в целом.

Если категория политической институции (института, институциональности) отражает формы и структуры политической жизни, ее своего рода «морфологические модели» и «организационные каркасы», то содержание политических отношений связано с понятием политической субстанции, выражающей сущность и базовые характеристики политики как сферы властного общения и взаимодействия. Властное общение и институциональные общности, то есть сама субстанция политики и политические институции, образуют диалектическое отношение взаимооборачивающихся процесса и продукта властвования, когда, в соответствии с социокультурными стереотипами общение людей по поводу власти постоянно воспроизводит его институциональные формы, то есть организованные общности, являющиеся материальной предпосылкой для все новых циклов политического общения²⁰.

Политическая жизнь устроена таким образом, что всякая институциональная форма не может закрепиться до того момента, пока не появится ей соответствующая расстановка (или уровень согласия, солидарности) социальных сил по поводу содержания власти, то есть то или иное устойчивое и асимметрическое состояние в отношениях властвующих и подвластных. Скажем, демократические выборы и избирательные системы, так же как партии и партийные системы, вряд ли бы могли в полной мере сформироваться на государственном уровне в странах Западной Европы в период феодализма, поскольку соотношение сил между крепостными крестьянами и феодалами-землевладельцами было явно не в пользу образования демократических институтов²¹. В то же время Э. Дюркгейм отмечает, что именно в недрах властных отношений средневековых городов-коммун зарождаются институты буржуазной демократии, а средневековая корпорация городских ремесленников и торговцев «в конечном счете послужила основой для всей политической системы, родившейся из коммунального движения»²².

Следует по этому поводу заметить, что, несмотря на отход социологического (или социального) институционализма от нормативно-юридической традиции, политологи нередко все же относят

 

к политическим институтам только официальные государственные учреждения или те учреждения, на которые, как писал еще Т. Гоббс в «Левиафане», распространяются полномочия государственной власти, то есть легальные, разрешенные государством организации и структуры. С этой точки зрения, американские лоббистские группировки, легализованные и регистрируемые согласно закону о регулировании лоббизма в США, принятому в конце 40-х гг. XX в., являются официальным политическим институтом, в то время как в России при отсутствии соответствующего законодательства лоббизм находится в «теневой» части политического спектра, а посему лоббисты в параметры институциональности вроде бы и не вписываются, хотя при этом довольно неплохо существуют и активно влияют на принятие многих политических решений (ТЭК, ВПК, аграрный и банковский секторы и т. д.) в нашей стране. Тем не менее, российские «теневые», лоббистские (а порой и криминальные) группировки — это уже признанный де-факто политический институт, иногда даже более влиятельный, чем партийный²³. Пример легализации лоббизма в США демонстрирует характер взаимоотношений политической «субстанции» и «институции», когда складываются реальные отношения власти, зоны контроля и «гравитационные и силовые поля» влияния различных социальных групп, оформляющиеся в неофициальную в правовом плане институциональную структуру, которая затем становится официальным и легальным институтом политической системы, что естественно возможно только при условии согласия и поддержки основных общественных сил.

Подобные же связи между институциональным и субстанциональным аспектами политической жизни присутствуют не только во внутренней политике на макрополитическом уровне, но и в области международной политики, то есть на мегаполитическом уровне, что ярко отразилось в процессе формирования институтов Европейского Сообщества (ЕС). Процесс социально-экономической и политической интеграции, пересечения зон межэкономических интересов национальных государств Западной Европы привел к новому балансу сил и формированию нового поля гравитации между полюсами суверенных носителей государственной власти и возникшим общеевропейским полюсом силы и влияния, то есть ЕС. Образно говоря, ЕС как новый силовой «полюс» начинает теснить старый институт, «полис», то есть государство-нацию. Перераспределение власти и влияния между ЕС и входящими в него государствами, становление надгосударственных институтов (Европарламент и т. д.), «определение их статуса, в особенности наделение их необходимыми полномочиями, установление основных

 

форм и методов деятельности, это отнюдь не произвольные решения, а реализация идей и принципов, лежащих в основе западноевропейской интеграции, формирования сообществ»²⁴.

Идеи «нового институционализма»

 

Можно заметить, что институт (или институция) в политике как бы фиксирует некий сложившийся во властных отношениях и процессе политического общения реальный «статус-кво» между индивидами, группами и обществом в целом. При этом сторонники теории «рационального выбора» концентрируют свое внимание на субстанциональном микроизмерении политики, анализируя механизмы индивидуального и группового поведения, в основном причины рациональных действий и выбора альтернативных решений в силовом поле властных отношений, тогда как представители «неоинституционализма» ориентированы прежде всего на институциональные макроструктуры, пытаясь через изучение эволюции политических институтов, их регулирующих правил и норм, вскрыть глубинные механизмы политической динамики²⁵.

«Новый институционализм» появился в американской политологии в 1970-е годы во многом как реакция на господство редукционистских подходов (бихевиорализм), сводящих политику к индивидуально-групповому поведению, контекстуалистских подходов (структурный функционализм), относящих политическую жизнь к взаимореагированию политической системы с окружающей — социальной средой (подробнее об этом в главе IX), и наконец, подходов утилитаристских (рациональный выбор), интерпретирующих институты лишь как технические рамки для выбора решений и осуществления «рациональных действий». Классики нового институционализма Д. Марч и Д. Олсен в работе «Вновь открывая институты» (1989) замечают по этому поводу: «С бихевиоралистской точки зрения, формально организованные институты должны быть изображены лишь как арены, на которых разворачивается политическое поведение, движимое более фундаментальными факторами. С нормативной же точки зрения, концепты, при помощи которых мораль инкорпорируется в жизнь таких институтов, как право и бюрократия, и которые акцентируют внимание на гражданственности и коллективности как основах политической общности, прокладывают дорогу общим идеям, связанным с индивидуальной моралью, и мирным переговорам между конфликтующими сторонами»²⁶.

Бихевиоралисты и нормативисты, контекстуалисты и сторонники «рационального выбора» нередко забывали, что политические институты представляют собой сложнейшие организации и ансамбли отношений между отдельными людьми, качественно не сводимые

ни к абстрактным макросистемам, ни к микроповедению индивидов и групп, а занимающие как бы срединное положение между ними. Марч и Олсен делают отсюда важный вывод, что хотя «концепция институтов никогда не исчезала из теоретической политологии, в последние года произошло все же мощное се вытеснение неинституциональными теориями политической жизни»²⁷. Отметим здесь, что это замечание распространяется скорее на американскую, чем на европейскую политическую теорию, где, как мы могли убедиться, интерес к политическим институтам не ослабевал. В то же время неоинституционалисты внесли существенный вклад в осмысление вопросов об организационных иерархиях, нормах и правилах, процедурах и регламентах, «скрепляющих» деятельность политических институтов.

Разрыв между изучением поведения (или деятельностью) индивидов в сфере властных отношений и общественными институтами власти и влияния, то есть макро- и микроуровнями политической жизни, образовавшийся еще в 50-е годы (между бихевиоральным и функциональным подходами), не преодолен и в политологии конца XX века. Этот пробел между индивидуальным поведением людей и институтами человеческих сообществ, по мнению американского социолога Дж. Коулмена, должен быть заполнен переходным механизмом так называемого «институционального дизайна» (institutional design), то есть особый инструмент «микро-макро перехода» позволяет продвинуться от понимания содержания индивидуального политического действия к его осуществлению в структуре совокупного макрополитического процесса²⁸. Властное общение между людьми, взаимоотношения контроля управляющих с влиянием управляемых приводят к образованию таких организованных макрообщностей, как институты государства, где субстанция власти оформляется в сложнейшие иерархизированные системы, основывающиеся на принципах самоорганизации и саморегуляции, а также негосударственных институтов, выступающих в качестве активных агентов политических отношений.