Десятисловие как нравственный кодекс

 

Существует прочная традиция рассматривать Десять заповедей Моисея как первый по времени и один их важнейших по сути нравственных кодексов. Можно назвать, по крайней мере, три признака, в силу которых заповеди Десятисловия можно интерпретировать в качестве нравственных требований.

Вопервых, их безусловность, изначальность. Они вводятся как прямые и первые указания бога - создателя мира и воплощения его высшей правды. Одна из таинственных особенностей нравственного сознания состоит в том, что оно не выводимо и не сводимо к эмпирически фиксированным фактам (интересам, отношениям, предметам, целям и т. д.). Более того, мораль конституируется через противопоставление, отрицание корысти и целесообразности мира. Она не только не ставит себе задачи вписаться в причинноследственные связи мирской жизни, но в своей безмерной гордыне полагает, что мирская жизнь обязана оправдаться перед ней. Мораль уходит корнями в непостижимые глубины бесконечного. Она абсолютна. До такой степени абсолютна, что сама эта абсолютность становится ее специфическим признаком. Эта особенность морали на языке ветхозаветного человека получила выражение в том, что ее требования выступают как заповеди бога. Только бог и призванный им пророк в состоянии знать ту высшую правду, которая совпадает с нравственностью, которая и есть нравственность.

Вовторых, их категоричность. Они подлежат исполнению без какихлибо оговорок и ограничений. Моисей связывает выполнение заповедей с благодеяниями. Однако не благодеяния придают им истинность, а, напротив, из их истинности вытекают благодеяния. Благодеяния - не условие, а следствие, Моисей не говорит: если вы хотите жить, соблюдайте заповеди. Его мысль иная: только соблюдая заповеди, вы сможете жить. В противном случае вы "погибнете; как народы, которых Яхве истребляет от вас, так вы погибнете, потому что не послушали голоса Яхве, вашего Бога" (Втор. 8:19 - 20). Конечно, знание того, что за соблюдением или несоблюдением заповедей следуют соответственно блага или страдания, награды или наказания, могло бы считаться и действительно быть неким условием, снижающим их категоричность, безусловную долженствовательность. Этого не происходит, так как сама связь "послушание - награда, благодеяние" или "непослушание - наказание, страдание" является жесткой. По ветхозаветной логике отступление от заповедей не остается без наказания. Так как для человека уже по определению награды и благодеяния (и только они!) являются предметом желаний, позитивной ценностью, а наказания и страдания есть нечто прямо противоположное, то утилитарные аргументы в проповедях Моисея не релятивируют заповеди; напротив, они подчеркивают, что заповеди, категоричные в силу божественного происхождения и статуса, являются столь же категоричными и по человеческим меркам.

Втретьих, их всеобщность. Этот признак применительно к Декалогу является спорным. Нельзя рассматривать в качестве всеобщих первую и четвертую заповеди, в которых Яхве выступает как национально ориентированный бог. Да и остальные могут считаться таковыми, только если вырвать их из контекста Декалога, а сам Декалог - из контекста всей программы Пятикнижия. Тем не менее так оно и случилось. Декалог вошел в христианскоевропейскую культуру как самостоятельный и самоценный нормативный кодекс. Его установления - прежде всего "не убивай", "не прелюбодействуй", "не кради", "не лжесвидетельствуй" - воспринимались как всеобщие требования, без первоначальных, исторически обусловленных национальных ограничений. Они стали рассматриваться в общечеловеческой перспективе. Такое переистолкование содержания и смысла Декалога было тем легче сделать, что сам Декалог своим особым местом в Пятикнижии и абстрактной формулировкой заповедей давал для этого хорошую возможность.

Десятисловие вполне может считаться нравственным кодексом по ряду признаков. Но не по всем. Некоторые особенности Декалога ставят наш вывод под сомнение. Какие это особенности? а) Декалог концентрирует внимание на внешних действиях человека, оставаясь равнодушным к тому, что можно обозначить как моральный образ мыслей; его принципы выступают как принудительные законы, у законодателя нет стремления закрепить их в совести человека. б) В нем награды и наказания оторваны от личных деяний и распространяются на далекое потомство, что противоречит идее индивидуальной нравственной ответственности, в) Наконец, Десятисловие не знает идеи загробного воздаяния или иной перспективы, призванной установить соответствие между добродетельностью человека и его счастьем.

Эти особенности получают разумное объяснение, если предположить, что Десятисловие является также юридическим документом. Они сами, в свою очередь, свидетельствуют об этом.

Мы уже отмечали, что Яхве и Моисей обращаются не к отдельным индивидам, они ведут диалог с Израилем как целым. Их задача - воспитание, наставление, возвышение народа. Конкретизируя эту мысль, следует добавить: центром всех усилий Яхве - Моисея является государственное устройство Израиля, создание политического пространства для становления и развития народа. Моисей учил не как философ, а как законодатель. Ом делал ставку не на свободу духа, а на принудительную силу закона. Поэтому он интересовался по преимуществу поступками, а не состоянием души и распространял ответственность за деяния на потомков, что с государственнополитической точки зрения было благоразумно и эффективно. Он оставался равнодушным к посмертной судьбе человека. Только в свете основной задачи, которую решал Моисей (переход из естественного состояния в государственноправовое, от разрозненных племен к единому народу, идентифицирующему себя в качестве народа через собственного бога и установленные им законы), можно понять своеобразие Десятисловия.

Выше мы установили: способность жить по богоданным законам справедливости - таков решающий признак богоизбранности израильского народа. Было подчеркнуто, что эта формула в значительной мере деэтнизирует понятие избранного народа, позволяет саму избранность истолковать в качестве синонима цивилизованности. Но в ней есть еще другая сторона, налагающая ограничение на законы справедливости, которые, как оказывается, предназначены для внутреннего употребления, обязательны только в отношении между "своими", ближними. Духовнонравственное преодоление этнической замкнутости оборачивается этническим ограничением духовнонравственного горизонта. Законы Моисея - законы Израиля. Отношения к другим народам далеки от канонов Десятисловия. Они остаются враждебными. В одном случае, как это уже подчеркивалось, эта враждебность является беспредельной, а именно тогда, когда речь идет о семи пародах, населяющих Палестину. Как оценить двойной стандарт поведения ветхозаветного человека и можно ли считать моральным столь избирательный кодекс поведения?

Разделение людей ни "своих" и "чужих" не было изобретением Моисея. Оно существовало задолго до него. Каннибальская "этика" была элементом наличной социальной реальности, подобно тому как змеи или песьи мухи были элементом наличной физической реальности, и в этом качестве она получила отражение в Пятикнижии. Моисей просто считается с реальностью, считается с изначальной враждой племен. Его собственные же усилия направлены на то, чтобы ограничить, умерить эту вражду. В этих целях он крайне суживает число народов, которые находятся вне какоголибо запрета, не подлежат никакой пощаде. Что касается всех других народов, то враждебное отношение к ним подчиняется уже определенным правилам (если враждебный город сдавался добровольно, то он не подлежал разграблению, если он брался штурмом, то месть не распространялась на женщин и детей и т. д.). Моисей не только локализует беспощадную жестокость, считая, что она оправданна только по отношению к семи непосредственным конкурентам Израиля в его праве на Палестину. Он одновременно подводит под эту жестокость другую (неэтническую) аргументацию, оправдывая ее тем, что речь идет о народах, практикующих человеческие жертвоприношения и другие варварские обычаи. Важно отметить, что такая беспощадная жестокость предписывается Моисеем и по отношению к израильским общинам, ставшим на путь вероотступничества: все живое в них - и люди, и скот, и даже имущество, словом, все подлежит полному уничтожению. Эти уточнения не отменяют, разумеется, факта ограниченности этики Моисея, но они позволяют понять, что речь идет об ограниченности исторической, которую можно интерпретировать как один из этапов на пути всечеловеческого расширения морального горизонта.

Ветхозаветная мораль выглядит ограниченной с высоты новозаветной морали, что само по себе неудивительно. Удивление вызывает другое: ветхозаветная мораль допускает переход к новозаветной морали. "Религия и нравственность Ветхого Завета постоянно открыты и устремлены к дальнейшему совершенствованию, предел которого находится вне самого Ветхого Завета".

 

Справедливость и милосердие

 

Смысловым центром этики Моисея является идея справедливости. Отсюда - ее суровость и беспощадность. Идея милосердия в ней выражена крайне слабо. Говоря точнее, милосердие в ветхозаветной этике не обрело самоценного значения, оно существует в связи со справедливостью, выступает как особая ее форма. Известно, что Яхве характеризуется в Пятикнижии как грозный, карающий бог. Вместе с тем он именуется также богом милостивым (Втор. 4:31). В чем же состоит его милостивость? Вспомним, как Яхве, разгневавшись на слабодушие своего народа, решает извести его. Но затем проявляет милость к израильтянам и... обрекает их на сорокалетнее блуждание по пустыне. Другой пример такого же рода: Яхве карает взрослых израильтян тем, что они умрут, не дойдя до цели. Эту же участь по справедливости должен разделить с ними и Моисей. Однако бог благоволит к своему пророку, и это выражается в том, что он дозволяет Моисею перед смертью бросить взгляд на Ханаан. Милосердие Яхве - милосердие судьи, который склоняется к минимальному сроку осуждения в рамках того, что предусмотрено соответствующей статьей уголовного кодекса. Милосердное начало в ветхозаветной этике обнаруживается в особом отношении к вдовам и сиротам. Бог предостерегает от соблазна воспользоваться их слабостью. Но как при этом он гарантирует и обосновывает свое милосердие? "Всякую вдову и сироту не угнетай. Если ты будешь угнетать его, то, если возопит он ко Мне, услышу Я его вопль, ибо милостив и милосерден Я, - говорит Яхве. И возгорится мой гнев, и Я убью вас мечом, и будут ваши жены вдовами, а ваши сыновья сиротами" (Исх. 22:21 - 23). Здесь милосердие разрешается в гневе (поскольку я милостив, я убью вас) и прямо совпадает со справедливостью по формуле: око за око (ваши жены станут такими же вдовами, а сыновья такими же сиротами, которых вы угнетаете). Моисей

оценивается в Библии как "самый кроткий человек из всех людей, которые на земле" (Чис. 12:3), И это нисколько не противоречит тому, что он жестоко карал бунтовщиков. Его кротость выражалась не в жалости и прощении, а в характере наказания, в том, что его гнев знает границы, задаваемые нормами справедливости, а его суровость не столь беспощадна, как она могла бы быть. Кротость, милосердие в этике Моисея - это справедливость как щадящая, более мягкая (по сравнению с неограниченной местью) форма человеческих взаимоотношений и как щадящая (мягкая) форма самой справедливости.

Таким образом, нравственные заповеди Десятисловия являются одновременно наиболее общими законодательными принципами. А если учесть, что они даны вместе с требованиями благочестия, то мы получаем не только нормативную, но и мировоззренческую программу, которая и формулирует принципы поведения и задает образ человека. В самом деле, в Десятисловии сказано самое важное из всего, что надо знать и практиковать человеку, что определяет человечность его бытия. В этом смысле оно раскрывает тайну человека. И тайна эта состоит в том, что ни ум, ни хитрость, ни сила, ни красота и ни какиенибудь иные антропологические свойства делают человека человеком, а его способность жить по законам, предначертанным богом, по законам справедливости.

 

 

 

ИИСУС ХРИСТОС: ЛЮБИТЕ ВРАГОВ ВАШИХ

 

Иисус Христос является основателем мировой религии, носящей его имя, - христианства. Он же - создатель жизнеучения, которое кратко можно определить как этику любви. Иисус Христос соединил религию и мораль в единое целое: его религия имеет моральное содержание, его мораль имеет религиозные истоки.

Как считает Иисус Христос, бедствия человека начались с того самого момента, когда он отпал от Бога и возомнил, будто сам может знать, что есть добро и что есть зло, и когда решил своими средствами, прежде всего обманом и насилием, бороться с тем, что он считает злом. Накапливаясь и умножаясь, бедствия эти достигли катастрофических масштабов, подвели человека и человечество к черте, за которой - вечные муки умирания. Единственное спасение человека состоит в том, чтобы вернуться к первоистокам и осознать, что ложным является сам путь разделения людей на добрых и злых и противостояния злу злом. Все живое создано богом, все люди - его дети. Это их первая и самая важная характеристика. Отношения между людьми являются истинными тогда, когда они являются такими, какими должны быть отношения между братьями, детьми одного отца, - отношениями любви. Любовь изначальна, самодостаточна, она не нуждается ни в каких основаниях, она сама есть то единственное основание, на котором только и может прочно стоять человеческий дом.

О жизни и учении Иисуса Христа мы знаем по свидетельствам его учеников и учеников его учеников. Эти жизнеописания называются Евангелиями (Благовествованиями) и различаются между собой именами повествователей. Подлинными считаются четыре Евангелия - от Матфея, от Марка, от Луки, от Иоанна, канонизированные христианской церковью в IV веке.

 

Человек и бог

 

Как повествуют Евангелия, Христос является сыном бога - не в широком и переносном смысле, в каком это в рамках религиозного сознания можно было бы сказать про каждого человека, а в прямом и точном значении данного понятия: он родился в результате непорочного зачатия. На землю он послан богом с миссией подготовить людей к последнему страшному суду, своей жертвенной судьбой указать им путь к спасению, который сами они в силу глубокой греховности найти уже не способны. Он явился в качестве Мессии (Христос есть греческий перевод этого слова). По завершении земного пути он снова возносится на небеса. Словом, его рождение, жизнь и смерть - продолжение космосозидающей деятельности бога, которая ранее обнаружилась в сотворении мира, изгнании падших людей из рая, явлении пророков, формулировании законов и т. д. Более того, это - совершенно новая стадия промыслительной деятельности, когда бог сам в лице сына решил спуститься в мир. Христос - сын бога и сам бог. Вместе с тем он является человеком по имени Иисус (еврейское - Иешуа), родившимся в определенной семье, среди определенного народа, в определенное время и в определенном месте; его окружали друзья и недруги, он страдал, мечтал, наслаждался, душа его была мятущейся, а тело хрупким, как у всех людей. Вся доступная человеческому разумению жизнь Иисуса от зачатия до смерти протекала по человеческим законам. Тот, о котором мы говорим, является и Иисусом и Христом, и человеком и богом одновременно. Особо следует подчеркнуть: не получеловеком и полубогом, а в полной мере человеком и в полной мере богом. Полнота божественной сущности в нем соединяется с конкретностью единичного человеческого существования. Из такого понимания образа Иисуса Христа следует, что о нем можно говорить и на языке теологии и на языке науки, он может быть и предметом веры и предметом рациональной критики. Мы будем рассматривать его жизнь и учение, не выходя за рамки человечески достоверных и логически допустимых суждений.

Единственным источником сведений о жизни Иисуса Христа являются Евангелия, А единственным предметом самих Евангелий являются жизнеописания Иисуса Христа. Правда, составлены они не им самим, но от его имени; авторы Евангелий - преданные последователи Иисуса. Насколько можно доверять столь непроницаемому источнику? Мы оказываемся в положении, аналогичном тому, когда приходится вырабатывать отношение к человеку, не зная о нем ничего, кроме того, что тот сам рассказывает о себе (так, например, деревенский житель решает, пустить ли ночью в дом незнакомца, утверждающего, будто он сбился с пути). Все будет зависеть от того, поверим ли мы ему или нет. Можно говорить правду путано. Можно обманывать складно. Не содержанием рассказа в подобных случаях определяется решение, а чемто другим. Кто скажет, почему один подает милостыню нищему, поверив в его лохмотья, а другой проходит мимо, считая эти лохмотья хитростью? Жизнь Иисуса, начиная уже с характера свидетельств о нем, - испытание человека, его способности к свободному выбору, понимая под свободным выбором такой выбор, вся полнота ответственности за который ложится на того, кто выбирает. Евангельские истории не обладают достоинством эмпирических фактов, с которыми должен каждый считаться. Степень их достоверности является субъективной, она зависит от нас, нашей внутренней готовности принять ту истину, которая в них содержится.

Иисус - еврей из рода Давида, родился в простой семье плотника. От предполагаемого дня его рождения и ведется начало нашего летоисчисления, хотя принято считать, что он родился двумятремя годами раньше. Отца его звали Иосифом (он умер еще до того, как сын выступил в роли учителя), мать - Марией. Они жили в Назарете, маленьком городе Галилеи. Родился Иисус в Вифлееме под Иерусалимом, куда как в местопребывание рода Иосиф с Марией были обязаны прибыть изза проводившейся в это время переписи населения. Случилось это в хлеву среди домашних животных, где была вынуждена остановиться бедная семья. Над младенцем были совершены принятые в иудейской среде обряды (обрезание на 8й день, ритуальное посвящение богу на 40й день). Вскоре семья убежала в Египет, чтобы спасти сына. Правившему тогда в Иудее царю Ироду стало известно, что в Вифлеем пришли волхвы с востока поклониться младенцу, которому, судя по расположению звезд, якобы суждено было стать царем Иудейским. Не зная, о ком конкретно идет речь, и боясь за будущее своего трона, Ирод отдал приказ уничтожить в том городе всех младенцев до двух лет. При всей жестокости этого действия Ирода, собственное имя которого стало нарицательным обозначением бесчеловечности, следует заметить, что оно было в духе нравов той эпохи. После скорой смерти Ирода Иосиф с семьей вернулся в родной Назарет. Далее канонические Евангелия о жизни Иисуса ничего не сообщают до того момента, пока он не выходит на общественную арену в качестве Мессии, за исключением одного эпизода, о котором повествуется в Евангелии от Луки. Когда Иисусу было 12 лет, семья приехала в Иерусалим на праздник пасхи. На обратном пути родители обнаружили, что с ними нет сына, Обеспокоенные, они вернулись в город, три дня искали его и нашли в храме, слушающим и спрашивающим учителей. Иисус, повидимому, рано проявил интерес к духовным вопросам. Он обучился также ремеслу плотника. Что касается образования, то на основании его проповедей можно заключить, что его интеллектуальный кругозор был ограничен иудаизмом. Он хорошо знал книги Моисея и пророков. Другим источником его умственного вдохновения были наблюдения над жизнью простых людей - жнецов, пахарей, виноградарей, пастухов, а также необычайная красота родной северной Палестины. Достижения греческой науки и философии, политическ ие идеи Рима, представления об устройстве современного ему мира - все это осталось вне поля его зрения. Иисус, разумеется, был знаком с еврейской схоластикой, составившей впоследствии Талмуд, но решительно отвергал ее. Его мировосприятие представляло собой удивительное сочетание духовной глубины и простодушной наивности.

С собственным учением Иисус выступил в 30 лет (возраст, который традиционно считается временем личностного совершеннолетия). Непосредственным знаком для начала миссии Иисус посчитал пророческую деятельность его родственника по материнской линии, молодого пустынника Иоанна Крестителя, в котором он увидел своего предсказанного в священных книгах предтечу. Проповедовал Иисус три года, после чего он был обвинен синедрионом в богохульстве и казнен (распят на кресте). Решение было принято синедрионом и по его настоянию, а также под давлением взбудораженных священнослужителями прихожан, утверждено римским прокуратором Понтием Пилатом. Казнь осуществили римские власти. Примененная к нему форма казни считалась самой позорной, предназначенной для рабов и разбойников. Иисус Христос был распят за слово, за мысль, за учение. И сделали это две силы: государственная власть (светская и духовная) и разъяренная толпа. Тем самым эти две силы обнаружили свою темную сущность и навеки заклеймили себя как силы, враждебные личности, свободному духу. У Иисуса перед лицом насильственной смерти были сомнения, он просил бога, чтобы тот пронес мимо него эту чашу. Однако он быстро преодолел минутную слабость и обнаружил спокойную решимость пройти свой путь до конца. О величии и внутренней гармонии его духа, точно так же как и о смысле его учения, свидетельствуют слова, произнесенные им с креста: "Отче! прости им, ибо не знают, что делают". Это он просил о своих палачах, о тех, кто внизу делил его одежды и злорадно кричал: "Пусть спасет себя самого, если он Христос".

Последние три года жизни Иисуса Христа подробно описываются в Евангелиях. Они, собственно, и составляют их содержание, В событийном плане, однако, эти годы не представляют биографического интереса: все, что делает Иисус, связано с проповедью учения. Единственный предмет, который занимает его, - это истина, которую ему надлежит возвестить. И поэтому рассказ о его жизни в эти годы полностью совпадает с изложением его учения. Особо, пожалуй, следует сказать о достаточно многочисленных и разнообразных чудесах, которые совершает Иисус. Оставляя в стороне вопрос о том, что считать чудом, и полагая, что чудеса в принципе могут быть рационально интерпретированы как действие скрытых причин, особые психические состояния, сказочномифические проявления и т. д., обратим внимание на два момента. Вопервых, с точки зрения Иисуса само желание чуда является свидетельством неразвитости, слабости духа. Он выражал недовольство, когда его просили совершить чудо. Вовторых, он интерпретировал чудо как следствие и выражение веры. "По вере вашей да будет вам" (Мф. 9:29), - говорит он, возвращая зрение двум слепым, поверившим в то, что он Христос, По сути дела, он говорит о всесилии веры и лишь вынужденно использует грубый язык чудес для того, чтобы сделать эту истину более доступной. Интересно заметить, что в своих родных местах Иисус не мог совершить "многих чудес по неверию их" (Мф. 13:58). Тогдато он и сказал, что нет пророка в своем отечестве. В эпоху Иисуса многие болезни считались наказанием за грехи, дьявольским наваждением. В этом смысле метод лечения верой мог считаться вполне адекватным, по крайней мере, для определенных случаев.

То обстоятельство, что мы ничего не знаем о жизни Иисуса до того, как он выступил с собственной проповедью, за исключением обстоятельств рождения, оставляет открытым вопрос о психологических предпосылках его учения. Мы застаем его уже поразительно цельной личностью, для которой жизнь в духе, моральная открытость миру - не результат драматической борьбы и мучительного выбора, а совершенно естественное, единственно мыслимое и возможное состояние. Он как индивид во всей единичности и хрупкости своего бытия вторичен по отношению к той миссии, которую он выполняет, является органом, орудием ее осуществления. Мы не знаем, как Иисус стал Христом. Мы видим, что он остается Иисусом потому и до тех пор, пока является Христом. Он - не просто моральный человек. Он - человек морали. Сам его характер - беспредельно кроткий и необычайно твердый - как бы идеально пригнан к его учению.

Стоики считали, что доказательством существования добродетели являются успехи, сделанные в ней Сократом. Моральные индивиды при всей их редкости действительно доказывают, что мораль существует, но не объясняют, почему она существует. И мы не можем, например, сказать, был ли Сократ добродетельным по случаю или по необходимости. Образ Иисуса Христа восполняет этот недостаток - в нем явленность морали дополняется ее необходимостью. Иисус Христос морален и по факту и по определению: он морален как Иисус и не может не быть моральным как Христос. Это человек, человеческое предназначение которого состоит в том, чтобы следовать моральной истине или, если выражаться в его собственных терминах, выполнять волю своего отца - бога. "Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине" (Ин. 18:37), - говорит Иисус Христос о себе.

 

Благая весть

 

Учения великих моралистов отличаются друг от друга не составом конкретных заповедей - они у всех почти одинаковы, - а способом выявления их необходимости. Что нельзя убивать, лгать, нельзя делать того, что мы осуждаем в других, - все это хорошо известно и банально. Ни констатация подобных истин, ни страстная их проповедь не превращают человека в моралиста. Для этого надо обосновать и опытом собственной жизни испытать путь их осуществления. Конкретность пути - вот что делает моралиста моралистом. Сказанное в полной мере относится к Иисусу, который не учит морали, а воплощает ее: "Я есмь путь и истина и жизнь". (Ин. 14:6). Слушатели очарованы не тем, что говорит Иисус (это они уже много раз слышали), а тем, как он говорит. Он говорит как власть имеющий. У служителей, посланных схватить его, не поднимается рука, ибо, по их признанию, "никогда человек не говорил так, как Этот Человек" (Ин, 7:46). В чем же заключается особая власть Иисуса Христа, что отличает его жизнеучение от всех остальных в прошлом и настоящем?

"Благовествовать я должен Царствие Божие, ибо на то Я послан" (Лк, 4:43), - говорит Иисус о своей миссии. Царствие Божие - в этих двух словах ключ к его жизнеучению. В них заключена его благая, радостная весть, его Евангелие (евангелие погречески и означает благую весть). Мы никогда не поймем того, что хотел сказать этот человек, если не поймем того, что он смотрит на наш мир как бы с той стороны, из Зазеркалья, из вечности. Когда ученики, не выдержав нечеловеческого напряжения предлагаемого им пути, отходят от Иисуса, он обращается к двенадцати избранным с вопросом, не хотят ли и они сделать то же самое. На это Петр ответил: "Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни" (Ин. 6:68). Небесное бессмертие, в перспективе которого учительствует Иисус, - царство вечного добра. Вечная жизнь праведности противостоит там вечным мукам беззакония. Иисус говорит о конце времени, когда добро и зло, свет и тьма, жизнь и смерть отделяются друг от друга непреодолимой пропастью. И он говорит об этом не как о вероятности, надежде, возможной награде, он говорит об этом как о хорошо ему известной истине. Говорит не как человек, который стремится туда, а как человек, который пришел оттуда.

Не сама по себе идея небесного царства составляет смысл учения Иисуса Христа. Она была известна до него. Иисус более конкретен: он говорит, что небесное царство близко. И миссию свою он видит в том, чтобы сообщить об этом людям. Одна из притч Иисуса, проясняющих образ небесного царства, - о человеке, посеявшем доброе семя на своем поле, Ночью пришел его враг и засеял то же самое поле худым семенем. Когда взошла зелень, то вместе с пшеницею явились и плевелы. Слугам, которые предложили выбрать плевелы, хозяин сказал, что этого не стоит делать, чтобы вместе с плевелами не вырвать и пшеницу. "Оставьте расти вместе то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в снопы, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою" (Мф. 13:30). Иисус объявляет о том, что пришла пора жатвы. Это значит: настал конец века сего. Настало время, когда доброе надо отделять от худого, подобно тому как жнецы во время жатвы отделяют пшеницу от плевел.

Что понимает Иисус под царством небесным и что означает его приближение? При некоторой фантазии можно предположить, что он имел в виду царство бедных, обездоленных и униженных, их неизбежное и скорое торжество. Более достоверны два других смысла. Вопервых, грядущее царство понимается как конец света, апокалипсис, когда "восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам" (Мф. 24:7), повсюду можно будет видеть "мерзость запустения, реченную через пророка Даниила" (Мф. 24:15), когда "солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются" (Мф. 24:29) и явится мессия на облаках небесных в сопровождении ангелов с трубою громогласною и будет вершить последний, окончательный суд. Когда наступит это время конца времени, Иисус не говорит. О том ведает один лишь бог. Известно только одно: тот подводящий итог всему день и час наступит неожиданно, как во дни Ноя или во дни Лота. И потому постоянно нужно быть готовым. Иисус требует от своей паствы: "Итак бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет" (Мф. 24:42). Он полагал, что это может случиться скоро, еще при жизни тех, к кому он обращался. "Есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе" (Мк. 9:1), - читаем мы в Евангелии от Марка. Первые христиане, по крайней мере, в течение семидесяти лет, пока еще были живы те, кто видел и слушал Иисуса Христа, в частности, Иоанн, напряженно ожидали конца света и второго пришествия учителя. Вовторых, небесное царство для Иисуса означает царство духа. На вопрос фарисеев, когда придет Царствие Божие, Иисус ответил: "Царствие Божие внутри вас" (Лк. 17:21). Оба смысла идеи небесного царства не противоречат друг другу, если учесть, что вечная жизнь, наступающая после апокалипсиса, уготована праведникам: небесного царства в первом смысле достигают те, кто уже достиг его во втором смысле.

Иисус Христос говорит о близости царства небесного. Но и это, пожалуй, не самое важное в его благовествовании. Самое важное в том, что делать людям. Как им вести себя перед этой последней чертой. Цель Иисуса, естественно, не в том, чтобы просто сообщить людям о грядущем конце света. Его цель - встряхнуть их. Перспектива небесного царства ставит человека перед последним, окончательным выбором. Пришло время, когда человеку надо выбирать между добром и злом, когда этот выбор является не просто самым главным. Выбор этот - единственное, что может его интересовать, ибо он означает одновременно выбор между жизнью и смертью. Время половинчатых решений, когда человек сочетал в себе и добро и зло, служил и богу и дьяволу, когда на одном поле росли и пшеница и плевелы, это время кончилось. Человеку предстоит, наконец, раз и навсегда определиться, с кем он, с богом или с дьяволом, что он выбирает, добро или зло, что он уберет в житницу, пшеницу или плевелы. Человек оказывается перед космическим выбором, когда он, выбирая себя, выбирает судьбу мира, когда он еще, теперь уже второй, раз должен определить свое отношение к богу, хочет ли он быть с богом или нет. Именно об этом идет речь. Согласно библейской легенде, в начале времен дьявол обольстил человека перспективой быть как бог и увел его на путь греха. Человек впал в соблазн, отдалился от бога, стал смертным. Теперь в конце времен Иисус ставит человека перед той же перспективой - воссоединения с богом ради вечной жизни или окончательного провала в геенну вечной смерти. У человека появился шанс и осталась последняя надежда выправить ошибку Адама - сойти с пути греха, покаяться. Необходимость такого окончательного выбора является решающим признаком возвещенного Иисусом времени и основным пафосом его проповеди.

"Иисус начал проповедывать и говорить: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное" (Мф. 4:17). Эти пять слов: "покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное" совершенно точно и исчерпывающе передают основной смысл его учения. Благая весть Иисуса Христа есть

весть о спасении, о небесном царстве как высшей и непосредственной цели человеческой жизни, о воссоединении человека с богом.

"Царство Мое не от мира сего"

В ответ на вопрос Пилата: "Ты царь Иудейский?" Иисус ответил: "Царство Мое не от мира сего" (Ии. 18:36). Постигнуть это царство в терминах жизненной философии Пилата невозможно. Напротив, нужно решительно отказаться от этой философии.

Первое, что требуется от человека, - это осознать несущественность, второстепенность всех земных целей и стремлений. Надо правильно обозначить масштаб ценностей и понять одну истину: "Что высоко у людей, то мерзость перед Богом" (Лк. 16:15). Свой выбор Иисус сделал в пустыне, где он, готовясь выступить с собственным учением, постился сорок дней и сорок ночей. Под конец поста к нему приступил дьявол с тремя соблазнами. Первый соблазн состоял в том, что искуситель предложил ему превратить камни в хлебы. Иисус ответил: "Не хлебом одним будет жить человек" (Мф. 4:4), Можно вообще остаться без хлеба, как во время поста. Можно иметь его бесконечно много, как камней в Палестине. Для человека, его осмысленной жизни это не имеет существенного значения. Второй соблазн состоял в том, что дьявол предложил Иисусу броситься вниз с крыла Иерусалимского храма, дабы проверить, действительно ли, как было предречено, бог не даст ему упасть вниз на камни. Иисус, как и в первом случае, ответил строчкой из древнего писания: "Не искушай Господа Бога твоего" (Мф. 4:7). Он, видимо, хотел сказать, что надежда на бога не освобождает человека от ответственных поступков. Третий соблазн - дьявол обещает Иисусу все царства мира и славу их в обмен на то, чтобы тот поклонился ему в ноги. Иисус и в этот раз отвечает ветхозаветным изречением: "Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи" (Мф. 4:10). Мир, считает Иисус, не содержит в себе своей ценности; в перспективе небесного царства он ничтожен, каким бы значительным и соблазнительным ни казался. Словом, земная жизнь в себе несовершенна, и ничто в ней, будь то богатство, удача, слава, не стоит того, чтобы быть сокровенной целью человеческих стремлений. Сердце не может принадлежать миру.

Иисус вместе с тем против аскетического отречения от мира. Этим он отличается от Иоанна Крестителя, который "имел одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих; а пищею его были акриды и дикий мед" (Мф. 3:4). Аскетизм тоже есть своеобразная привязанность к миру, хотя и в отрицательной форме. Потому, как ни велик Иоанн, но даже "меньший в Царстве Небесном больше его" (Мф. 11:11).

Иисус не утверждает мир и не отрицает его. Он отодвигает его в сторону. Ни одна из форм земной деятельности, ни все они, вместе взятые, не могут иметь достоинства морального абсолюта. Поэтому человек должен выработать свободное отношение к ним. Богатому юноше, желавшему заслужить вечную жизнь, Иисус посоветовал продать имение и раздать все нищим, тогда он получит сокровище на небесах. И таким же должно быть отношение ко всему остальному, включая отношение к отцу, матери, братьям, сестрам, жене и детям. Готовность оставить все это - непременное условие праведности. В своем решающем выборе человек не должен быть ничем скован. Такова мысль Иисуса.