Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Тема: Инженерные комплексы в культурном ландшафте

Поиск

1. Система засечных черт

2. Система путей сообщения

 

1. Система засечных черт. В XVI – XVII вв. в мордовском крае создавалась система засечных черт, оборонительных сооружений на юго-восточной границе Русского государства, включавшая лесные и полевые деревянные укрепления, в стратегически важных местах – башни, остроги, города-крепости и «ворота». Перемещавшаяся на юг государственная граница ставила заслон набегам на Русское государство крымских татар, ногайцев и башкир. Главными целями строительства границы были расширение государства и хозяйственное освоение новых земель. В безопасной зоне земледелия получали поместья в порядке земельного жалованья рядовые однодворцы (казаки, стрельцы, засечные сторожи, пушкари), местные дворяне, а также татары и мордва, несшие сторожевую службу. Здесь же селились люди, прибывшие из северных уездов для строительства и ремонта фортификационных сооружений.

Засечная черта представляла собой разновременные участки, объединенные в единую пространственную систему. В лесной местности устраивались непроходимые засеки – завалы из надрубленных и поваленных деревьев. Лесная полоса вдоль засечных черт рассматривалась как часть границы и не предназначалась к хозяйственному использованию. Открытые участки сторожевой черты укреплялись дерево-земляными насыпями, рвами, на низменных заболоченных участках устраивали частокол и надолбы.

Начиная с середины XVI в. были построены следующие участки: Кадомская засека (от р. Цна до верховий р. Виндрей), Темниковская засека (от р. Виндрей до р. Мокши и к Сарову), Пузская засека (от Саровского леса до слияния р. Инелей и Алатырь), Алатырская засека (от р. Инелей по р. Алатырь до р. Суры). В 1630 – 1640-е гг. были построены Инсаро-Потижская черта (от ломовского рубежа по р. Лухме до Инсара, далее к острогу на р.Потиж), Саранско-Атемарская черта (от Шишкеевского острога к Саранску, далее к Инзерскому острогу, Атемару и к р. Суре). На сторожевых чертах были построены крепости, ставшие позже городами – Темников (1536), Краснослободск (1578 – 1584), Саранск (1641), Инсар (1647). К началу XVIIIв. военное значение сторожевых черт было полностью исчерпано. Сегодня немногочисленные остатки укреплений являются ископаемыми ландшафтами. Фрагменты валов в Саранске (пос. им. Гагарина), Атемаре, близ Рузаевки охраняются как исторические памятники.

2. Пути сообщения. Как пишет историк С. В. Белоусов [2001], в междуречье Волги и Оки налаженные коммуникации – речные и сухопутные существовали уже в IX в. как важнейшие торговые пути. В IX – XIV вв. по мордовскому краю проходили сухопутные дороги из Волжской Булгарии в Киевскую Русь. В XIV в. одной из главнейших была дорога, соединявшая золoтоордынские города Сарай-Укек-Мохши с Муромом и Владимиром. С возникновением Астраханского, Казанского, Крымского ханств и Ногайской Орды появились новые сухопутные дороги, проходившие по водоразделам рек степными коридорами. Броды или верховья рек выбирались для создания переправ.

Астраханская дорога (другие названия: Сурская, Московская, Посольская) соединяла Астрахань с Москвой. Она проходила по левой стороне верхнего течения р. Сура через места, где впоследствии были основаны города Пенза и Инсар, далее – на города Темников, Кадом и Касимов, а затем на Москву.

Крымская дорога (Большая Посольская, Буртасская) связывала Крымское и Казанское ханства. Она проходила по линии р. Ломов – правая сторона р. Инсарки – Каменный Брод через р. Иссу (ныне Иссинский района Пензенской обл.), далее – на Саранск по р. Атемарке через р. Суру около устья р.Арташ и далее – по р. Корсуновка на Казань.

Ногайская дорога разделялась на две сакмы (тат. – шлях, наезженная дорога). Первая сакма шла вдоль р. Ворона и р. Ломова к с. Каремша, вдоль р.Мокша на города Наровчат и Темников. Вторая сакма шла вдоль р. Хопер и р. Атмис через р. Ломов, вдоль р. Мокша также на Наровчат и Темников.

Торговые и посольские дороги являлись местами повышенной опасности, так как они использовались крымскими и ногайскими татарами для набегов на южные рубежи Русского государства. В период строительства засечных черт, русские укрепленные пункты контролировали соответствующие участки дорог. В местах пересечения дорог и засечных черт устраивались «ворота».

В XVII в. системой гужевых трактов мордовский край связывается с центром Русского государства. Большой тракт соединил Саранск с Посольской дорогой. Улучшались и местные дороги, так была проложена Саранская дорога (Саранск – Пенза). От нее в районе Кутлинской слободы отходила Инсарская дорога, а в районе д. Авьяс – Атемарская дорога. В следующем столетии главным направлением становится Московская дорога (Саратов – Москва), а также Нижний Новгород – Пенза. Многочисленные тракты XVIII – XIX вв. служат для регулярной перевозки пассажиров, грузов и почты. На трактах строились станции (постоялые дворы), на почтовых трактах – почтовые станции, ставились верстовые столбы. В мордовском крае до 1930-х гг. наибольшее количество грузов и людей перевозилось гужевым транспортом.

С древнейших времен реки Сура, Мокша, Алатырь и Вад были судоходными. Известно, что Спасо-Благовещенский монастырь в начале XV в. организовывал торги по р. Суре. Перед колонизацией междуречья в конце XVI в. р. Мокша стала важнейшим коммуникационным каналом, связывавшим центральные княжества Русского государства с его юго-восточными окраинами. После колонизации мордовского края значение судоходства усиливается. В XVIII – XIX вв. местные мастера изготавливали особые виды судов, называвшиеся по месту производства: «пурдошанки» (строились на Пурдошанской пристани), «мокшаны» (на Мокше, Суре, Оке), «суряки» (на Суре). В середине XIX в. р. Сура была судоходной от Пензы до северной границы губернии (здесь функционировало 5 пристаней), р. Мокша была судоходной от с. Кочелаева (11 пристаней). В конце XIX в. значение судоходства в мордовском крае стало уменьшаться, в начале XX в. речные коммуникации были вытеснены железной дорогой.

Первые железные дороги активно вторгались и в освоенный, и в девственный ландшафт, привносили в него образы прогресса, технической цивилизации. Московско-Казанская железная дорога строилась поэтапно. Линия Москва – Рязань протяженностью 292 версты вошла в строй в 1864 г., в 1891г. было начато строительство второй линии – Рязань – Казань – Симбирск – Сызрань (протяженностью 1376 верст). В 1893 г. железная дорога прошла по территории современной Республики Мордовия – через Рузаевку (ставшую вскоре одной из крупнейших станций того времени в России), Саранск, Тимирязево (ныне Красный Узел), Ромоданово, Чамзинку, Атяшево (протяженность 312 км). Были построены вокзал в Саранске (1893), паровозное депо и вокзал в Рузаевке (1896). Линия Ромоданово – Арзамас – Нижний Новгород (193 версты) строилась в 1891– 1903 гг. В 1895 г. была введена в действие линия Рузаевка – Пенза, в 1898 г. – линии Рузаевка – Сызрань, Инза–Симбирск.

В начале XX в. Московско-Казанская железная дорога проектировалась архитекторами как дорога из столицы на Восток, по замыслу А. В. Щусева она должна была стать единым ансамблем, протяженностью несколько тысяч верст. В 1914 – 1917 гг. мастерская этого видного архитектора проектировала вокзалы и станционные здания восточного направления, железнодорожные поселки Московско-Казанской дороги по линиям Казань – Екатеринбург, Агрыз – Воткинск, Нижний Новгород – Котельнич, Шахунья – Яранск, Шихраны – Арзамас. В местной архитектуре искались прототипы для создания образа транспортного здания, и очень часто выбор делался в пользу форм русского классицизма (как, например, на линии Шихраны – Арзамас). В 1929 – 1932 гг. была построена Явасская ветка от разъезда Потьма через поселки Молочница – Леплей – Ударный – Явас – Барашево – Первомайск. Эта дорога стала главной коммуникацией созданного в середине 1930-х гг. Дубравлага. В настоящее время длина железных дорог, проходящих по Республике Мордовия, составляет более 540 км (из них 280 км электрифицировано). Крупнейшими в республике станциями являются Рузаевка, Саранск и Красный Узел.

Протяженность современных автомобильных дорог составляет более 6900 км (из них общего пользования – более 5 400 км), с твердым покрытием – более 5 500 км (из них общего пользования 4 200 км). По Республике Мордовия проходят автомобильные дороги федерального значения: Москва – Рязань – Саранск – Ульяновск, Москва – Саранск – Самара – Челябинск, Нижний Новгород – Саранск – Пенза – Саратов. По грузо- и пассажирообороту самыми значительными являются автомобильные дороги Саранск – Рузаевка, Саранск – Темников, Ковылкино – Краснослободск и др.

Кроме перечисленных активно входят в культурный ландшафт другие инженерные сооружения: автомобильные и железнодорожные мосты, путепроводы, ЛЭП и сооружения городского энергетического хозяйства, внешний транспорт городов и объекты станционного хозяйства. Эти коммуникации пересекают сельскохозяйственные территории, формируют индустриальный пейзаж региона.

 


1.3. Функции наследия в современном мире. Наследие и глобализаци-онные процессы.

Наследие, как способ отношений прошлого с настоящим и будущим выполняет в нынешнем обществе множестве современных функций, обеспечивая тем самым его устойчивое развитие.

Первую группу можно условно обозначить как психолого-социальную или образовательную. Она включает в себя удовлетворение психологических нужд индивидуума, и, говоря шире, общества в целом: «таким образом, комфорт прошлого может быть якорем в бурлящем будущем». Одно из негативных последствий распространения современной массовой культуры - различные проявления коллективной амнезии общества в смысле отношения к исторической памяти и, как следствие, социальная дезориентация. Наследие в этом смысле может существенно снижать негативные проявления данного фактора.

Происходить это может в форме реализации различных образовательных программ и осуществления музейной деятельности. Изначально достаточно узкое определение и понимание «образования» использовалось музеями как главное оправдание своего появление и существования. Очевидно, что в настоящее время настала пора перейти к новому определению этой очень важной деятельности, которое в ходу у социологов, к «социализации», посредством которой и осуществляется передача норм и стандартов общества новым поколениям.

Ко второй группе функций относятся функции идеолого-политические. Ключевое слово для описание этой группы «легитимизация», которое часто используется политологами, для которых «события прошлого, рассказанные применительно к настоящему, представляют из себя не только способ продолжения норм общества, но и способ апелляции к непрерывности прошлого и настоящего, которым действующие влиятельные политические идеологии и группы могут оправдать свое до­минирование». Две первые функции наследие выполняет уже очень давно, третья группа, которую можно назвать экономической, появилась в последние годы. Выяснилось, что исторические физические ресурсы создают не только хорошую базу для «культурного» туризма или туризма «наследия», но и в более широком смысле создают полезную и благоприятную ресурсную основу для множества видов экономической деятельности более высокого порядка.

Использование подобного ресурса для удовлетворения многообраз­ных и различных по своей природе нужд современного общества может предоставить достаточно выгодные возможности для достижения целого круга достаточно разных целей. Данные ресурсы могут использоваться в различных политических и экономических стратегиях, а сочетание этих стратегий или применение их в комплексе может приводить к их взаимному усилению. В то же время, их разнообразность и разнородность может привести к конфликтам и противоречиям. Поэтому здесь необходим грамотный и правильный их выбор, который и осуществляется в рамках политики, применительно к наследию.

В ходе процесса реализации определенных функций в жизни физические исторические ресурсы путем интерпретации превращаются в продукты наследия. Наследие в свою очередь оказывает влияние на современный исторический процесс и формирование новых исторических ресурсов - процесс, который используется для достижения современных це­лей и не имеющий начала и конца. Он очень сложен и многогранен по своей природе и для его осуществления необходим выбор определенных исторических ресурсов. Имеется глубокая внутренняя связь между этим выбором и понятием «идентичность», поскольку в его ходе реализуются функции второй группы, а именно «...формирование социокультурных идентичностей места в поддержку определенных государственных структур»41.

Между тем, на взгляд автора, не все исследователи ощущают вполне определенное различие между самими физическими историческими ре­сурсами и процессом их интерпретации, в результате которого они и пре­вращаются в объект, или «продукт» наследия, причем как в социальном, так и в научном контексте. Процесс интерпретации всегда субъективен, конъюнктурен, и зависит от множества различных факторов: местного сообщества, политической ситуации в стране и местном сообществе, включенности данной местности в процессы, связанные с глобализацией или интернационализацией, экономической конъюнктурой и т.д. В его ходе осуществляется выбор тех объектов наследия, которые в наибольшей степени могут вписаться в существующую идеологию и систему ценностей. От степени демократичности общества, наличия, либо, наоборот, отсутствия внутреннего и внешнего плюрализма, предыдущего исторического опыта общества зависит, будет ли этот выбор максимально широк, либо будет использоваться и интерпретироваться лишь как часть комплекса наследия. От этого зависит также и корректность его (наследия) интерпретации. Мировой опыт дает нам различные примеры как негативного, так и позитивного плана.

Как результат определенной существующей политической конъюнктуры отдельные объекты наследия остаются в тени, в то время, как другие начинают интенсивно «ревитализироваться», т.е. становятся частью со­временной жизни, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Они становятся элементом региональной и национальной самоидентификации, вводятся в экономический и социальный оборот, используется их образо­вательный потенциал. Рассмотрев пример нашей страны, можно увидеть, например, как в 70-80-е годы вкладывались определенные средства в города «русского Золотого кольца» или комплексы, связанные с военно-патриотическим наследием Великой Отечественной войны, но при этом практически полностью отсутствовал политический и экономический ин­терес к не менее интересным объектам, связанным со средневековым го­родским наследием Золотой Орды, и многим другим объектам археологического наследия, которые не вписывались в схему существующей поли­тической идеологии, которая относилась к проявлениям прошлого через призму утверждения державных амбиций и подтверждения своей легитимности. При этом многие физические культурные ресурсы по-прежнему осознанно или неосознанно рассматриваются в системе «метрополия» — «колонизируемые окраины», с явным предпочтением для объектов, находящихся в центре метрополии и «работающих» на «великорусские» идеи. Эта традиция в значительной степени продолжается и в настоящее время, достаточно рассмотреть материалы, посвященные на­следию, содержащиеся на сайте Московского бюро ЮНЕСКО (http://www.unesco.ru). Они касаются, в основном, архитектурных памят­ников Древней Руси, которые являются, очевидно, лишь небольшой ча­стью огромного культурного наследия Российской Федерации.

В то же время, пример нашей страны стоит особняком в мировой практике освоения и интерпретации комплекса наследия, потому что в прежние годы ему так и не удалось стать «товаром», продуктом в полном смысле этого слова.

Если предложить мировую шкалу с двумя своеобразными полюсами степени противоположного отношения к наследию, то на одном полюсе можно увидеть сегодняшнее бережное отношение современного общества США, в значительной степени состоящего из потомков колонизаторов, к наследию индейцев как к краеугольному камню комплекса наследия страны и ресурсу развития, важному элементу единой мифологии страны и легитимизации существующей многоуровневой и мультикультурной системы. С другого полюса мы можем увидеть средневековый вандализм талибов, разрушивших статуи Будды, которые не «вписывались» в суще­ствовавшую экстремистскую религиозно-идеологическую систему. При этом данные полюсы условны и зачастую зависят от политической и упо­мянутой выше идеологической конъюнктуры. Так, та же самая, претен­дующая на лидерскую позицию, единственная мировая держава и «про­двинутое» современное демократическое государство демонстрировало абсолютное равнодушие к варварскому разграблению культурного насле­дия Ирака. Думается, что причина была заключена именно в естественной невключенности в чувственную интерпретацию, естественной чуждости иракского национального наследия для США как для государства и общ­ности людей, за исключением узкого круга историков, культурологов и интеллигенции, мыслящей общечеловеческими категориями, выходящи­ми за рамки одной страны.

Связь наследия с чувственным восприятием и ценностной системой общества, подчеркивает и Г.Эшворт, «на поверхностном уровне продукт наследия- это определенный опыт, например, посещения музея, но на бо­лее глубоком - это неосязаемая идея чувства. Будь то фантазия, носталь­гия, удовольствие, гордость или тому подобное. Такие неизбежные по­следствия- это именно то, что одновременно и «продаваемо», и «поку­паемо» в качестве определенного содержания, «месседжей», посланий. Эти «послания» ведут свое начало от сознательного выбора ресурсов, продуктов и их «упаковки», которые, в свою очередь, базируются на ос­нове субъективных групп ценностей. В результате именно ценности, осознанно или нет, играют ключевую роль в выборе». На наш взгляд, совершенно правильный и применимый в любой географической точке тезис, с единственной оговоркой, что, как показывает опыт закрытых или полузакрытых, тоталитарных или полутоталитарных структур и обществ, данный выбор можно осуществлять и вне системы товарно-денежных от­ношений.

Целый ряд других западных исследователей, например, Дж.Дэвис, И.Бредбир и Дж.Мун, развивали на этой основе т.н. «доминирующую идеологическую гипотезу». Она предполагает, что правительства или правящие элиты будут предлагать и опираться в своей деятельности на некий «месседж», послание обществу, основанный на интерпретации на­следия, которое легитимизирует их позицию. Другую интересную точку зрения, перекликающуюся с первой, предлагает нам П. Бурдье. Он пред­полагает существование так называемого «культурного капитала», кото­рый состоит из аккумулированной культурной продуктивности общества и также из критериев вкуса для отбора и оценки подобных продуктов. Каждый правительственный режим в целях удержания власти должен накапливать этот капитал, который включает в себя и наследие, если он хочет легитимизировать исполнение им функций государственной власти.

Вместе с тем, по крайней мере, в обществах западных демократий, как справедливо замечает Г.Эшворт, «не обязательно принимать без критики универсальное наличие простой доминирующей идеологии во всей интерпретации наследия. Производители зачастую используют множест­во достаточно разных идеологий как производное даже от одного источ­ника наследия, нежели чем одну ясную политическую программу, пред­назначенную поддержать четко превалирующую точку зрения в обществе».

Вместе с тем, очевидно, что людей, соприкасающихся с физическими культурными ресурсами, например, в музеях, нельзя рассматривать как пассивных получателей, потребителей некоего продукта наследия и, соот­ветственно, определенной идеологии. Именно в момент этого соприкос­новения происходит таинство интерпретации, а абстрактные культурные ресурсы превращаются в продукт наследия. Таким образом, это взаимо­связанная система: ценностные и идеологические «послания», «месседжи», содержащиеся в наследии не просто некие ненужные придатки на­следия как продукта, или его намеренные искажения, с целью достичь оп­ределенную политическую или иную цель. Это — его ядро, сущностная сердцевина, без которой другие различные компоненты не могут быть трансформированы из физических культурных ресурсов в продукты на­следия. Между тем, они не могут быть получены без интерпретации, «по­требления» их индивидуумом, который может существенно повлиять на его содержание. Так вкратце можно описать сущность процесса, при котором физический культурный ресурс превращается в «объект» или «про­дукт» наследия.

При этом можно поддержать также точку зрения, что такие «послания», заключенные в наследии как в продукте и товаре, имеют обязательный идеологический характер только в смысле того, что несут в себе ин­формацию, определенный набор идей, которые с помощью них передают­ся. Это означает также, что оно несет в себе идеологическую информацию такого рода всегда, даже в случае, если производитель продукта наследия (его «интерпретатор») не задумывается о своей роли некоего «почтальо­на», лица, которое ответственно за доставку «послания», или потребитель получает «послание», которое значительно отличается от того, которое было ему предназначено первоначально, как представителю определен­ной целевой группы.

Процесс интерпретации наследия в некоторых странах, например, Франции получил название «патримонализации». В ходе его анализа очень важно не только рассмотреть объект или в данном случае ход получения «продукта» наследия, но и различные субъекты, его сообща соз­дающие. Как пишет А.Бурден, «этот путь ведет к изучению трех значи­мых типов субъектов и их суждений. Во-первых, это управленцы-организаторы, занимающиеся упорядочением определения наследия; во-вторых, интеллектуальные и художественные авторитеты, по возможно­сти, работающие в определенных научных учреждениях и вырабатываю­щие мнения, которые позволяют квалифицировать наследие. Наконец, в-третьих, индивидуальные эксперты и личности, то есть население, кото­рое само производит наследие, придавая ценность поселениям»44.

Так или иначе, наследие, а точнее «продукт» наследия, служит дос­тижению целей, которые устанавливают связь пространства, времени и политики, или, говоря шире, идентичности места в различных простран­ственно-временных измерениях. Они обычно формируются или достига­ются с помощью политики в сфере наследия.

Процессы глобализации вызвали кризис идентичности по всему ми­ру. Как отмечает М. Кастельс, «распад единой самобытности (в оригинале идентичности -авт.), равнозначный распаду общества как разумной социальной системы, вполне может оказаться приметой нашего времени. Ни­что не говорит о возникновении новых форм самобытности, о том, что социальные движения будущего должны воссоздать цельность общества, что появятся новые институты, обращенные в светлое завтра. На первый взгляд, мы являемся свидетелями становления мира, который состоит из одних рынков, сетей, индивидуумов и стратегических организаций. Этот новый мир не испытывает необходимости ни в какой форме самобытно­сти: базовые инстинкты, рычаги власти, нацеленность на свои собствен­ные интересы, а на макросоциальном уровне «отчетливые черты кочевни­ка-варвара, угрожающего разрушить все границы и делающего проблема­тичными международные политико-юридические и цивилизованные нор­мы». Точкой опоры этого мира могли бы стать, как мы уже убеждаемся в ряде стран, национальное самоутверждение на останках государственных структур, отказ от любой претензии на легитимность, забвение истории и взятие на вооружение принципа власти во имя самой власти, иногда за­драпированного в тогу националистической риторики».

Однако мы также отмечаем и становление мощной «самобытности сопротивления», которое находит себе опору в ценностях сообщества и не поддается напору глобальных тенденций и радикального индивидуализ­ма. Такая самобытность строит свое сообщество на традиционных ценно­стях Бога, нации и семьи, возводя укрепления вокруг своего лагеря, соз­данного по этническому и территориальному признакам. Самобытность сопротивления не ограничивается традиционными ценностями. Она также может строиться при помощи (и вокруг) проактивных социальных движе­ний, предпочитающих утверждать свою самостоятельность именно через общинное сопротивление, пока они не наберутся достаточных сил для то­го, чтобы подняться в наступление против институтов угнетения, кото­рым они противостоят, чем вступить в схватку со временем...».

Основой для такой «самобытности» или «идентичности» сопротив­ления» служит культурное наследие. Тем самым, оно обеспечивает устой­чивость или «самоподдерживаемость» общества. Сама этимология поня­тия наследия связана с понятием наследство — это то, что мы получили от предков и должны, приумножив, передать нашим потомкам. Прежде всего, оно включает в себя определенные культурные «коды», информа­цию. Эти коды создают систему пространственно-временных связей, бла­годаря которым в свою очередь и образуется идентичность. Таким обра­зом, мир вокруг нас оказывается пронизанным информацией, в основе ко­торой в качестве её материальных носителей лежат скрытые или плохо видимые остатки прошлого, которые интерпретируются нами как объекты наследия. Кроме этого, как справедливо пишет английский исследователь Дон Хенсон, «мы связаны с прошлыми временами течением собственной жизни, жизни наших родителей и прародителей»46.

Во все более усложняющемся, стремительно развивающемся и гло­бализирующемся мире роли и функции, выполняемые культурным насле­дием изменяются и усложняются. Чтобы ответить на вопрос исходящих перемен, надо повнимательнее вглядеться в суть происходящих процес­сов. К сожалению, как справедливо отмечает Т.Г. Богатырева, «среди гло­бальных проблем современности исследование тех из них, которые от­ражают неэкономическое содержание хозяйственных и социальных про­цессов в становлении нового мирового порядка, по-прежнему остается на втором плане. Вопросы культурной глобализации, как правило, не рас­сматриваются среди глобальных проблем современности, хотя очевидно, что процессы в этой сфере носят отнюдь не инертный характер, и не ис­ключено, что формирование глобальной культуры будет в ближайшее время одним из наиболее ярких проявлений глобализма» 47. Наследие, занимающее чрезвычайно важное место в культуре и выполняющее в обществе, как уже отмечалось, роль информационно-культурных кодов, зани­мает чрезвычайно важное место в этих процессах. Чтобы осознать, что это за место, нам необходимо разобраться, что такое глобальная культура вообще.

Это понятие оживленно дискутируется в настоящее время. Некото­рым исследователям, которые акцентируют особое внимание на инфор­мационной революции, принесенной процессами глобализации и внеш­ними их образными проявлениями, она видится как «...недифференцированное общее поле, которое структурирует сам поль­зователь в зависимости от собственных целей и потребностей»48, нечто лишенное «...всякой ценностной и любой другой иерархии и структуры. Доступное благодаря телекоммуникациям получение новостей в реальном времени соседствует с немыслимым коллажем из разновременных сооб­щений и смешением стилей всех исторических эпох. Время становится неоднородным, оно подвергается сжатию в результате ускорения всех процессов, оно обрабатывается в банковских трансакциях и даже стано­вится производителем, когда компьютер учитывает в сделке будущий прирост капитала. Устранение строгой очередности создает недифферен­цированное время, которое равнозначно вечности. Культура информаци­онного общества характеризуется исследователями как «культура созида­тельного разрушения»49. Последователи подобной точки зрения, таким образом, отдают явное предпочтение силе культурной гомогенизации, в результате мощного влияния которой вместо множества локальных само­бытных культур и цивилизаций образуется некое новое однородное, хотя и состоящее из «обломков» прежних локальных культур, подчиняющееся исключительно законам рынка и постоянно изменчивое культурно-информационное пространство, в изменении которого и есть единственная постоянная составляющая. Они утверждают, что вследствие процес­сов культурной унификации именно различные формы национального культурного наследия зачастую подвергаются угрозе уничтожения в пер­вую очередь. Как пишет по этому поводу Майкл Кернеа, «несмотря на то, что тенденции экономической глобализации повышают культурное раз­нообразие, очень часто они ведут к возникновению рисков для культурно­го плюрализма, повышению степени унификации и могут стать причиной потери разнообразия. Для повышения сопротивляемости тенденциям го­могенизации вследствие глобализации торговли и коммуникаций куль­турные идентичность и разнообразие могут быть усилены и охраняемы через сохранение наследия»50.

«Иногда картина глобальной культуры рисуется более тонко, она рассматривается как своего рода переключатель кодов между локальными культурами, ее главенствующая роль над такого рода структурами не вы­деляется»51. В этом случае можно проследить и более тонкий подход к проблеме роли наследия, часть которого, имеющая общечеловеческое значение и выраженная в визуальных либо иных универсально понятных формах, может стать частью этого «переключателя».

Более оптимальной и системной представляется иная точка зрения, согласно которой сегодняшние социокультурные процессы происходят не в форме противопоставления традиционных локальных и новой глобаль­ной культур, а представляются результатом взаимодействия частного и общего. В этом случае глобализация понимается как процесс, который происходит внутри прежних социокультурных образований. «Современная глобальная система начинает строиться, как сложная интерактивная система, гетерогенная и гетерогенизирующая культурный порядок.».

В подобном режиме начинает работать и культурное наследие, которое, безусловно, составляет часть этой системы и участвует на всех уровнях: региональном, национальном, наднациональном и глобальном.

Здесь, несомненно, можно согласиться с немецким исследователем Херманом Любе, который утверждал, что «прошлое стало более важным как источник большей уверенности и идентичности, поскольку наш еже­дневный мир меняется во все возрастающих масштабах, становясь причи­ной отчуждения и поиска компенсационных факторов»53.

С другой стороны, объекты материального культурного наследия включаются в мировую туристическую индустрию и глобализационные потоки в целом, зачастую оказывая существенное влияние на увеличение их скорости. Более того, в силу виртуализации наследия, если использо­вать терминологию современного программирования, в нем в последнее время отчетливо проявляется феномен «харда» и «софта». Обычно под «хардом» понимается компьютерное оборудование, а под «софтом» - не привязанное к конкретному оборудованию различное программное обес­печение. С точки зрения теории «коммодификации» наследия, из одних и тех же физических историко-культурных реликтов путем различной ин­терпретации можно получить совершенно различные продукты наследия. В нашем случае можно получить как «хард-продукт», т.е., например, ма­териальный объект посещения, включенный в определенную частную и локальную среду, так и «софт», некий виртуальный образ физического культурного ресурса, который, будучи помещенным в глобальное инфор­мационное пространство, будет продвигаться и транслироваться с помо­щью различных сетевых сообществ. Он может становиться частью других продуктов, а также становиться настоящей и полноценной самостоятель­ной торговой маркой, брендом. Исследователи отмечают, что культуру в целом «...можно определить как «реальную виртуальность». М. Кастельс опровергает тезис о том, что виртуальная реальность — характерная осо­бенность постиндустриальной культуры, отмечая, что существование в символической среде органически присуще всей человеческой культуре. Новым является появление «реальной виртуальности»: «это система, в ко­торой сама реальность (то есть материальное и символическое существо­вание людей) полностью схвачена, полностью погружена в виртуальные образы, в выдуманный мир, мир, в котором внешние отображения нахо­дятся не просто на экране, через который передается опыт, но сами стано­вятся опытом». Это означает, что реально существующие и выдуманные персонажи существуют наравне в едином культурном поле, и виртуаль­ные персонажи (например, персонаж комикса или мыльной оперы) могут влиять на реальность. Компьютерная коммуникация распространяется в современном обществе так широко, что присутствие или отсутствие в мультимедиа системе равнозначно существованию или небытию «Ком­муникация на электронной основе и есть коммуникация», — утверждает социолог»54. Частью этой сложной интерактивной системы и становится «софт-продукт» созданный на основе физических культурных ресурсов. В общий «софт-продукт» наследия, в наше время входят и продукты элек­тронной культуры. «Digital Culture, или E-culture» - это новая область дея­тельности. Она связана с созданием электронных версий объектов куль­турного наследия: в изобразительном искусстве (живопись, графика, скульптура), в перформативных искусствах (музыка, театр, танец и пр.), в недвижимом культурном наследии (архитектура, культурный ландшафт), в кино, телевидении и пр. Кроме того, электронная культура включает в себя произведения, которые сразу создавались в электронной форме, на­пример, сетевое искусство, реконструкции в виртуальной и расширенной реальности, новые интерактивные произведения. В электронную культуру входят электронные версии коллекций культурного наследия (библиотек, музеев, архивов)».

В социокультурной ситуации, создаваемой процессами глобализации перестает «работать» доминирующая идеологическая гипотеза. В силу ес­тественного отсутствия единого мирового правительства и четких идео­логических доминант «активизация» и интерпретация физических куль­турных ресурсов для получения продукта наследия начинает произво­диться с иными целями: главным образом, в силу экономических и обра­зовательных факторов. Кроме этого, он может обслуживать идеологиче­ские интересы партнерств, которые могут состоять из различных между­народных, национальных, местных и региональных организаций.

При этом, однако, объектам материального наследия удалось сохра­нить и многократно усилить ту роль, которую они исполняли всегда: своеобразных «реперов», «ориентиров» времени и символов коллектив­ной идентичности в окружающем нас ландшафте, будь то памятники Древнего Египта, Месопотамии, Греции или древние курганы Юга Рос­сии.

Интересный ответ на универсальный вопрос: размывается идентич­ность отдельно взятых регионов или государств в настоящее время или оно просто приобретает новые черты, и какую роль в этих процессах иг­рают объекты наследия, - предлагают нам процессы, которые происходят в рамках единого европейского пространства и проистекают как в рамках процессов европейской интеграции, так и в рамках глобализационных процессов.

Конечно, нужно оговориться сразу, что использование прошлого в качестве выражения идентичности места, служащего созданию и усиле­нию пространственных политических образований, может происходить в различных пространственных измерениях и, естественно, со своими особенностями на каждом из них. Европейское наследие, на котором зиждет­ся европейская идентичность, интересно тем, что подразумевает особую наднациональную шкалу государственного строительства. А теоретиче­ские изыскания на эту тему начались раньше и продвинулись дальше с точки з



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-06-26; просмотров: 352; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.22.66.140 (0.019 с.)