Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Тема: Инженерные комплексы в культурном ландшафтеСодержание книги
Поиск на нашем сайте
1. Система засечных черт 2. Система путей сообщения
1. Система засечных черт. В XVI – XVII вв. в мордовском крае создавалась система засечных черт, оборонительных сооружений на юго-восточной границе Русского государства, включавшая лесные и полевые деревянные укрепления, в стратегически важных местах – башни, остроги, города-крепости и «ворота». Перемещавшаяся на юг государственная граница ставила заслон набегам на Русское государство крымских татар, ногайцев и башкир. Главными целями строительства границы были расширение государства и хозяйственное освоение новых земель. В безопасной зоне земледелия получали поместья в порядке земельного жалованья рядовые однодворцы (казаки, стрельцы, засечные сторожи, пушкари), местные дворяне, а также татары и мордва, несшие сторожевую службу. Здесь же селились люди, прибывшие из северных уездов для строительства и ремонта фортификационных сооружений. Засечная черта представляла собой разновременные участки, объединенные в единую пространственную систему. В лесной местности устраивались непроходимые засеки – завалы из надрубленных и поваленных деревьев. Лесная полоса вдоль засечных черт рассматривалась как часть границы и не предназначалась к хозяйственному использованию. Открытые участки сторожевой черты укреплялись дерево-земляными насыпями, рвами, на низменных заболоченных участках устраивали частокол и надолбы. Начиная с середины XVI в. были построены следующие участки: Кадомская засека (от р. Цна до верховий р. Виндрей), Темниковская засека (от р. Виндрей до р. Мокши и к Сарову), Пузская засека (от Саровского леса до слияния р. Инелей и Алатырь), Алатырская засека (от р. Инелей по р. Алатырь до р. Суры). В 1630 – 1640-е гг. были построены Инсаро-Потижская черта (от ломовского рубежа по р. Лухме до Инсара, далее к острогу на р.Потиж), Саранско-Атемарская черта (от Шишкеевского острога к Саранску, далее к Инзерскому острогу, Атемару и к р. Суре). На сторожевых чертах были построены крепости, ставшие позже городами – Темников (1536), Краснослободск (1578 – 1584), Саранск (1641), Инсар (1647). К началу XVIIIв. военное значение сторожевых черт было полностью исчерпано. Сегодня немногочисленные остатки укреплений являются ископаемыми ландшафтами. Фрагменты валов в Саранске (пос. им. Гагарина), Атемаре, близ Рузаевки охраняются как исторические памятники. 2. Пути сообщения. Как пишет историк С. В. Белоусов [2001], в междуречье Волги и Оки налаженные коммуникации – речные и сухопутные существовали уже в IX в. как важнейшие торговые пути. В IX – XIV вв. по мордовскому краю проходили сухопутные дороги из Волжской Булгарии в Киевскую Русь. В XIV в. одной из главнейших была дорога, соединявшая золoтоордынские города Сарай-Укек-Мохши с Муромом и Владимиром. С возникновением Астраханского, Казанского, Крымского ханств и Ногайской Орды появились новые сухопутные дороги, проходившие по водоразделам рек степными коридорами. Броды или верховья рек выбирались для создания переправ. Астраханская дорога (другие названия: Сурская, Московская, Посольская) соединяла Астрахань с Москвой. Она проходила по левой стороне верхнего течения р. Сура через места, где впоследствии были основаны города Пенза и Инсар, далее – на города Темников, Кадом и Касимов, а затем на Москву. Крымская дорога (Большая Посольская, Буртасская) связывала Крымское и Казанское ханства. Она проходила по линии р. Ломов – правая сторона р. Инсарки – Каменный Брод через р. Иссу (ныне Иссинский района Пензенской обл.), далее – на Саранск по р. Атемарке через р. Суру около устья р.Арташ и далее – по р. Корсуновка на Казань. Ногайская дорога разделялась на две сакмы (тат. – шлях, наезженная дорога). Первая сакма шла вдоль р. Ворона и р. Ломова к с. Каремша, вдоль р.Мокша на города Наровчат и Темников. Вторая сакма шла вдоль р. Хопер и р. Атмис через р. Ломов, вдоль р. Мокша также на Наровчат и Темников. Торговые и посольские дороги являлись местами повышенной опасности, так как они использовались крымскими и ногайскими татарами для набегов на южные рубежи Русского государства. В период строительства засечных черт, русские укрепленные пункты контролировали соответствующие участки дорог. В местах пересечения дорог и засечных черт устраивались «ворота». В XVII в. системой гужевых трактов мордовский край связывается с центром Русского государства. Большой тракт соединил Саранск с Посольской дорогой. Улучшались и местные дороги, так была проложена Саранская дорога (Саранск – Пенза). От нее в районе Кутлинской слободы отходила Инсарская дорога, а в районе д. Авьяс – Атемарская дорога. В следующем столетии главным направлением становится Московская дорога (Саратов – Москва), а также Нижний Новгород – Пенза. Многочисленные тракты XVIII – XIX вв. служат для регулярной перевозки пассажиров, грузов и почты. На трактах строились станции (постоялые дворы), на почтовых трактах – почтовые станции, ставились верстовые столбы. В мордовском крае до 1930-х гг. наибольшее количество грузов и людей перевозилось гужевым транспортом. С древнейших времен реки Сура, Мокша, Алатырь и Вад были судоходными. Известно, что Спасо-Благовещенский монастырь в начале XV в. организовывал торги по р. Суре. Перед колонизацией междуречья в конце XVI в. р. Мокша стала важнейшим коммуникационным каналом, связывавшим центральные княжества Русского государства с его юго-восточными окраинами. После колонизации мордовского края значение судоходства усиливается. В XVIII – XIX вв. местные мастера изготавливали особые виды судов, называвшиеся по месту производства: «пурдошанки» (строились на Пурдошанской пристани), «мокшаны» (на Мокше, Суре, Оке), «суряки» (на Суре). В середине XIX в. р. Сура была судоходной от Пензы до северной границы губернии (здесь функционировало 5 пристаней), р. Мокша была судоходной от с. Кочелаева (11 пристаней). В конце XIX в. значение судоходства в мордовском крае стало уменьшаться, в начале XX в. речные коммуникации были вытеснены железной дорогой. Первые железные дороги активно вторгались и в освоенный, и в девственный ландшафт, привносили в него образы прогресса, технической цивилизации. Московско-Казанская железная дорога строилась поэтапно. Линия Москва – Рязань протяженностью 292 версты вошла в строй в 1864 г., в 1891г. было начато строительство второй линии – Рязань – Казань – Симбирск – Сызрань (протяженностью 1376 верст). В 1893 г. железная дорога прошла по территории современной Республики Мордовия – через Рузаевку (ставшую вскоре одной из крупнейших станций того времени в России), Саранск, Тимирязево (ныне Красный Узел), Ромоданово, Чамзинку, Атяшево (протяженность 312 км). Были построены вокзал в Саранске (1893), паровозное депо и вокзал в Рузаевке (1896). Линия Ромоданово – Арзамас – Нижний Новгород (193 версты) строилась в 1891– 1903 гг. В 1895 г. была введена в действие линия Рузаевка – Пенза, в 1898 г. – линии Рузаевка – Сызрань, Инза–Симбирск. В начале XX в. Московско-Казанская железная дорога проектировалась архитекторами как дорога из столицы на Восток, по замыслу А. В. Щусева она должна была стать единым ансамблем, протяженностью несколько тысяч верст. В 1914 – 1917 гг. мастерская этого видного архитектора проектировала вокзалы и станционные здания восточного направления, железнодорожные поселки Московско-Казанской дороги по линиям Казань – Екатеринбург, Агрыз – Воткинск, Нижний Новгород – Котельнич, Шахунья – Яранск, Шихраны – Арзамас. В местной архитектуре искались прототипы для создания образа транспортного здания, и очень часто выбор делался в пользу форм русского классицизма (как, например, на линии Шихраны – Арзамас). В 1929 – 1932 гг. была построена Явасская ветка от разъезда Потьма через поселки Молочница – Леплей – Ударный – Явас – Барашево – Первомайск. Эта дорога стала главной коммуникацией созданного в середине 1930-х гг. Дубравлага. В настоящее время длина железных дорог, проходящих по Республике Мордовия, составляет более 540 км (из них 280 км электрифицировано). Крупнейшими в республике станциями являются Рузаевка, Саранск и Красный Узел. Протяженность современных автомобильных дорог составляет более 6900 км (из них общего пользования – более 5 400 км), с твердым покрытием – более 5 500 км (из них общего пользования 4 200 км). По Республике Мордовия проходят автомобильные дороги федерального значения: Москва – Рязань – Саранск – Ульяновск, Москва – Саранск – Самара – Челябинск, Нижний Новгород – Саранск – Пенза – Саратов. По грузо- и пассажирообороту самыми значительными являются автомобильные дороги Саранск – Рузаевка, Саранск – Темников, Ковылкино – Краснослободск и др. Кроме перечисленных активно входят в культурный ландшафт другие инженерные сооружения: автомобильные и железнодорожные мосты, путепроводы, ЛЭП и сооружения городского энергетического хозяйства, внешний транспорт городов и объекты станционного хозяйства. Эти коммуникации пересекают сельскохозяйственные территории, формируют индустриальный пейзаж региона.
1.3. Функции наследия в современном мире. Наследие и глобализаци-онные процессы. Наследие, как способ отношений прошлого с настоящим и будущим выполняет в нынешнем обществе множестве современных функций, обеспечивая тем самым его устойчивое развитие. Первую группу можно условно обозначить как психолого-социальную или образовательную. Она включает в себя удовлетворение психологических нужд индивидуума, и, говоря шире, общества в целом: «таким образом, комфорт прошлого может быть якорем в бурлящем будущем». Одно из негативных последствий распространения современной массовой культуры - различные проявления коллективной амнезии общества в смысле отношения к исторической памяти и, как следствие, социальная дезориентация. Наследие в этом смысле может существенно снижать негативные проявления данного фактора. Происходить это может в форме реализации различных образовательных программ и осуществления музейной деятельности. Изначально достаточно узкое определение и понимание «образования» использовалось музеями как главное оправдание своего появление и существования. Очевидно, что в настоящее время настала пора перейти к новому определению этой очень важной деятельности, которое в ходу у социологов, к «социализации», посредством которой и осуществляется передача норм и стандартов общества новым поколениям. Ко второй группе функций относятся функции идеолого-политические. Ключевое слово для описание этой группы «легитимизация», которое часто используется политологами, для которых «события прошлого, рассказанные применительно к настоящему, представляют из себя не только способ продолжения норм общества, но и способ апелляции к непрерывности прошлого и настоящего, которым действующие влиятельные политические идеологии и группы могут оправдать свое доминирование». Две первые функции наследие выполняет уже очень давно, третья группа, которую можно назвать экономической, появилась в последние годы. Выяснилось, что исторические физические ресурсы создают не только хорошую базу для «культурного» туризма или туризма «наследия», но и в более широком смысле создают полезную и благоприятную ресурсную основу для множества видов экономической деятельности более высокого порядка. Использование подобного ресурса для удовлетворения многообразных и различных по своей природе нужд современного общества может предоставить достаточно выгодные возможности для достижения целого круга достаточно разных целей. Данные ресурсы могут использоваться в различных политических и экономических стратегиях, а сочетание этих стратегий или применение их в комплексе может приводить к их взаимному усилению. В то же время, их разнообразность и разнородность может привести к конфликтам и противоречиям. Поэтому здесь необходим грамотный и правильный их выбор, который и осуществляется в рамках политики, применительно к наследию. В ходе процесса реализации определенных функций в жизни физические исторические ресурсы путем интерпретации превращаются в продукты наследия. Наследие в свою очередь оказывает влияние на современный исторический процесс и формирование новых исторических ресурсов - процесс, который используется для достижения современных целей и не имеющий начала и конца. Он очень сложен и многогранен по своей природе и для его осуществления необходим выбор определенных исторических ресурсов. Имеется глубокая внутренняя связь между этим выбором и понятием «идентичность», поскольку в его ходе реализуются функции второй группы, а именно «...формирование социокультурных идентичностей места в поддержку определенных государственных структур»41. Между тем, на взгляд автора, не все исследователи ощущают вполне определенное различие между самими физическими историческими ресурсами и процессом их интерпретации, в результате которого они и превращаются в объект, или «продукт» наследия, причем как в социальном, так и в научном контексте. Процесс интерпретации всегда субъективен, конъюнктурен, и зависит от множества различных факторов: местного сообщества, политической ситуации в стране и местном сообществе, включенности данной местности в процессы, связанные с глобализацией или интернационализацией, экономической конъюнктурой и т.д. В его ходе осуществляется выбор тех объектов наследия, которые в наибольшей степени могут вписаться в существующую идеологию и систему ценностей. От степени демократичности общества, наличия, либо, наоборот, отсутствия внутреннего и внешнего плюрализма, предыдущего исторического опыта общества зависит, будет ли этот выбор максимально широк, либо будет использоваться и интерпретироваться лишь как часть комплекса наследия. От этого зависит также и корректность его (наследия) интерпретации. Мировой опыт дает нам различные примеры как негативного, так и позитивного плана. Как результат определенной существующей политической конъюнктуры отдельные объекты наследия остаются в тени, в то время, как другие начинают интенсивно «ревитализироваться», т.е. становятся частью современной жизни, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Они становятся элементом региональной и национальной самоидентификации, вводятся в экономический и социальный оборот, используется их образовательный потенциал. Рассмотрев пример нашей страны, можно увидеть, например, как в 70-80-е годы вкладывались определенные средства в города «русского Золотого кольца» или комплексы, связанные с военно-патриотическим наследием Великой Отечественной войны, но при этом практически полностью отсутствовал политический и экономический интерес к не менее интересным объектам, связанным со средневековым городским наследием Золотой Орды, и многим другим объектам археологического наследия, которые не вписывались в схему существующей политической идеологии, которая относилась к проявлениям прошлого через призму утверждения державных амбиций и подтверждения своей легитимности. При этом многие физические культурные ресурсы по-прежнему осознанно или неосознанно рассматриваются в системе «метрополия» — «колонизируемые окраины», с явным предпочтением для объектов, находящихся в центре метрополии и «работающих» на «великорусские» идеи. Эта традиция в значительной степени продолжается и в настоящее время, достаточно рассмотреть материалы, посвященные наследию, содержащиеся на сайте Московского бюро ЮНЕСКО (http://www.unesco.ru). Они касаются, в основном, архитектурных памятников Древней Руси, которые являются, очевидно, лишь небольшой частью огромного культурного наследия Российской Федерации. В то же время, пример нашей страны стоит особняком в мировой практике освоения и интерпретации комплекса наследия, потому что в прежние годы ему так и не удалось стать «товаром», продуктом в полном смысле этого слова. Если предложить мировую шкалу с двумя своеобразными полюсами степени противоположного отношения к наследию, то на одном полюсе можно увидеть сегодняшнее бережное отношение современного общества США, в значительной степени состоящего из потомков колонизаторов, к наследию индейцев как к краеугольному камню комплекса наследия страны и ресурсу развития, важному элементу единой мифологии страны и легитимизации существующей многоуровневой и мультикультурной системы. С другого полюса мы можем увидеть средневековый вандализм талибов, разрушивших статуи Будды, которые не «вписывались» в существовавшую экстремистскую религиозно-идеологическую систему. При этом данные полюсы условны и зачастую зависят от политической и упомянутой выше идеологической конъюнктуры. Так, та же самая, претендующая на лидерскую позицию, единственная мировая держава и «продвинутое» современное демократическое государство демонстрировало абсолютное равнодушие к варварскому разграблению культурного наследия Ирака. Думается, что причина была заключена именно в естественной невключенности в чувственную интерпретацию, естественной чуждости иракского национального наследия для США как для государства и общности людей, за исключением узкого круга историков, культурологов и интеллигенции, мыслящей общечеловеческими категориями, выходящими за рамки одной страны. Связь наследия с чувственным восприятием и ценностной системой общества, подчеркивает и Г.Эшворт, «на поверхностном уровне продукт наследия- это определенный опыт, например, посещения музея, но на более глубоком - это неосязаемая идея чувства. Будь то фантазия, ностальгия, удовольствие, гордость или тому подобное. Такие неизбежные последствия- это именно то, что одновременно и «продаваемо», и «покупаемо» в качестве определенного содержания, «месседжей», посланий. Эти «послания» ведут свое начало от сознательного выбора ресурсов, продуктов и их «упаковки», которые, в свою очередь, базируются на основе субъективных групп ценностей. В результате именно ценности, осознанно или нет, играют ключевую роль в выборе». На наш взгляд, совершенно правильный и применимый в любой географической точке тезис, с единственной оговоркой, что, как показывает опыт закрытых или полузакрытых, тоталитарных или полутоталитарных структур и обществ, данный выбор можно осуществлять и вне системы товарно-денежных отношений. Целый ряд других западных исследователей, например, Дж.Дэвис, И.Бредбир и Дж.Мун, развивали на этой основе т.н. «доминирующую идеологическую гипотезу». Она предполагает, что правительства или правящие элиты будут предлагать и опираться в своей деятельности на некий «месседж», послание обществу, основанный на интерпретации наследия, которое легитимизирует их позицию. Другую интересную точку зрения, перекликающуюся с первой, предлагает нам П. Бурдье. Он предполагает существование так называемого «культурного капитала», который состоит из аккумулированной культурной продуктивности общества и также из критериев вкуса для отбора и оценки подобных продуктов. Каждый правительственный режим в целях удержания власти должен накапливать этот капитал, который включает в себя и наследие, если он хочет легитимизировать исполнение им функций государственной власти. Вместе с тем, по крайней мере, в обществах западных демократий, как справедливо замечает Г.Эшворт, «не обязательно принимать без критики универсальное наличие простой доминирующей идеологии во всей интерпретации наследия. Производители зачастую используют множество достаточно разных идеологий как производное даже от одного источника наследия, нежели чем одну ясную политическую программу, предназначенную поддержать четко превалирующую точку зрения в обществе». Вместе с тем, очевидно, что людей, соприкасающихся с физическими культурными ресурсами, например, в музеях, нельзя рассматривать как пассивных получателей, потребителей некоего продукта наследия и, соответственно, определенной идеологии. Именно в момент этого соприкосновения происходит таинство интерпретации, а абстрактные культурные ресурсы превращаются в продукт наследия. Таким образом, это взаимосвязанная система: ценностные и идеологические «послания», «месседжи», содержащиеся в наследии не просто некие ненужные придатки наследия как продукта, или его намеренные искажения, с целью достичь определенную политическую или иную цель. Это — его ядро, сущностная сердцевина, без которой другие различные компоненты не могут быть трансформированы из физических культурных ресурсов в продукты наследия. Между тем, они не могут быть получены без интерпретации, «потребления» их индивидуумом, который может существенно повлиять на его содержание. Так вкратце можно описать сущность процесса, при котором физический культурный ресурс превращается в «объект» или «продукт» наследия. При этом можно поддержать также точку зрения, что такие «послания», заключенные в наследии как в продукте и товаре, имеют обязательный идеологический характер только в смысле того, что несут в себе информацию, определенный набор идей, которые с помощью них передаются. Это означает также, что оно несет в себе идеологическую информацию такого рода всегда, даже в случае, если производитель продукта наследия (его «интерпретатор») не задумывается о своей роли некоего «почтальона», лица, которое ответственно за доставку «послания», или потребитель получает «послание», которое значительно отличается от того, которое было ему предназначено первоначально, как представителю определенной целевой группы. Процесс интерпретации наследия в некоторых странах, например, Франции получил название «патримонализации». В ходе его анализа очень важно не только рассмотреть объект или в данном случае ход получения «продукта» наследия, но и различные субъекты, его сообща создающие. Как пишет А.Бурден, «этот путь ведет к изучению трех значимых типов субъектов и их суждений. Во-первых, это управленцы-организаторы, занимающиеся упорядочением определения наследия; во-вторых, интеллектуальные и художественные авторитеты, по возможности, работающие в определенных научных учреждениях и вырабатывающие мнения, которые позволяют квалифицировать наследие. Наконец, в-третьих, индивидуальные эксперты и личности, то есть население, которое само производит наследие, придавая ценность поселениям»44. Так или иначе, наследие, а точнее «продукт» наследия, служит достижению целей, которые устанавливают связь пространства, времени и политики, или, говоря шире, идентичности места в различных пространственно-временных измерениях. Они обычно формируются или достигаются с помощью политики в сфере наследия. Процессы глобализации вызвали кризис идентичности по всему миру. Как отмечает М. Кастельс, «распад единой самобытности (в оригинале идентичности -авт.), равнозначный распаду общества как разумной социальной системы, вполне может оказаться приметой нашего времени. Ничто не говорит о возникновении новых форм самобытности, о том, что социальные движения будущего должны воссоздать цельность общества, что появятся новые институты, обращенные в светлое завтра. На первый взгляд, мы являемся свидетелями становления мира, который состоит из одних рынков, сетей, индивидуумов и стратегических организаций. Этот новый мир не испытывает необходимости ни в какой форме самобытности: базовые инстинкты, рычаги власти, нацеленность на свои собственные интересы, а на макросоциальном уровне «отчетливые черты кочевника-варвара, угрожающего разрушить все границы и делающего проблематичными международные политико-юридические и цивилизованные нормы». Точкой опоры этого мира могли бы стать, как мы уже убеждаемся в ряде стран, национальное самоутверждение на останках государственных структур, отказ от любой претензии на легитимность, забвение истории и взятие на вооружение принципа власти во имя самой власти, иногда задрапированного в тогу националистической риторики». Однако мы также отмечаем и становление мощной «самобытности сопротивления», которое находит себе опору в ценностях сообщества и не поддается напору глобальных тенденций и радикального индивидуализма. Такая самобытность строит свое сообщество на традиционных ценностях Бога, нации и семьи, возводя укрепления вокруг своего лагеря, созданного по этническому и территориальному признакам. Самобытность сопротивления не ограничивается традиционными ценностями. Она также может строиться при помощи (и вокруг) проактивных социальных движений, предпочитающих утверждать свою самостоятельность именно через общинное сопротивление, пока они не наберутся достаточных сил для того, чтобы подняться в наступление против институтов угнетения, которым они противостоят, чем вступить в схватку со временем...». Основой для такой «самобытности» или «идентичности» сопротивления» служит культурное наследие. Тем самым, оно обеспечивает устойчивость или «самоподдерживаемость» общества. Сама этимология понятия наследия связана с понятием наследство — это то, что мы получили от предков и должны, приумножив, передать нашим потомкам. Прежде всего, оно включает в себя определенные культурные «коды», информацию. Эти коды создают систему пространственно-временных связей, благодаря которым в свою очередь и образуется идентичность. Таким образом, мир вокруг нас оказывается пронизанным информацией, в основе которой в качестве её материальных носителей лежат скрытые или плохо видимые остатки прошлого, которые интерпретируются нами как объекты наследия. Кроме этого, как справедливо пишет английский исследователь Дон Хенсон, «мы связаны с прошлыми временами течением собственной жизни, жизни наших родителей и прародителей»46. Во все более усложняющемся, стремительно развивающемся и глобализирующемся мире роли и функции, выполняемые культурным наследием изменяются и усложняются. Чтобы ответить на вопрос исходящих перемен, надо повнимательнее вглядеться в суть происходящих процессов. К сожалению, как справедливо отмечает Т.Г. Богатырева, «среди глобальных проблем современности исследование тех из них, которые отражают неэкономическое содержание хозяйственных и социальных процессов в становлении нового мирового порядка, по-прежнему остается на втором плане. Вопросы культурной глобализации, как правило, не рассматриваются среди глобальных проблем современности, хотя очевидно, что процессы в этой сфере носят отнюдь не инертный характер, и не исключено, что формирование глобальной культуры будет в ближайшее время одним из наиболее ярких проявлений глобализма» 47. Наследие, занимающее чрезвычайно важное место в культуре и выполняющее в обществе, как уже отмечалось, роль информационно-культурных кодов, занимает чрезвычайно важное место в этих процессах. Чтобы осознать, что это за место, нам необходимо разобраться, что такое глобальная культура вообще. Это понятие оживленно дискутируется в настоящее время. Некоторым исследователям, которые акцентируют особое внимание на информационной революции, принесенной процессами глобализации и внешними их образными проявлениями, она видится как «...недифференцированное общее поле, которое структурирует сам пользователь в зависимости от собственных целей и потребностей»48, нечто лишенное «...всякой ценностной и любой другой иерархии и структуры. Доступное благодаря телекоммуникациям получение новостей в реальном времени соседствует с немыслимым коллажем из разновременных сообщений и смешением стилей всех исторических эпох. Время становится неоднородным, оно подвергается сжатию в результате ускорения всех процессов, оно обрабатывается в банковских трансакциях и даже становится производителем, когда компьютер учитывает в сделке будущий прирост капитала. Устранение строгой очередности создает недифференцированное время, которое равнозначно вечности. Культура информационного общества характеризуется исследователями как «культура созидательного разрушения»49. Последователи подобной точки зрения, таким образом, отдают явное предпочтение силе культурной гомогенизации, в результате мощного влияния которой вместо множества локальных самобытных культур и цивилизаций образуется некое новое однородное, хотя и состоящее из «обломков» прежних локальных культур, подчиняющееся исключительно законам рынка и постоянно изменчивое культурно-информационное пространство, в изменении которого и есть единственная постоянная составляющая. Они утверждают, что вследствие процессов культурной унификации именно различные формы национального культурного наследия зачастую подвергаются угрозе уничтожения в первую очередь. Как пишет по этому поводу Майкл Кернеа, «несмотря на то, что тенденции экономической глобализации повышают культурное разнообразие, очень часто они ведут к возникновению рисков для культурного плюрализма, повышению степени унификации и могут стать причиной потери разнообразия. Для повышения сопротивляемости тенденциям гомогенизации вследствие глобализации торговли и коммуникаций культурные идентичность и разнообразие могут быть усилены и охраняемы через сохранение наследия»50. «Иногда картина глобальной культуры рисуется более тонко, она рассматривается как своего рода переключатель кодов между локальными культурами, ее главенствующая роль над такого рода структурами не выделяется»51. В этом случае можно проследить и более тонкий подход к проблеме роли наследия, часть которого, имеющая общечеловеческое значение и выраженная в визуальных либо иных универсально понятных формах, может стать частью этого «переключателя». Более оптимальной и системной представляется иная точка зрения, согласно которой сегодняшние социокультурные процессы происходят не в форме противопоставления традиционных локальных и новой глобальной культур, а представляются результатом взаимодействия частного и общего. В этом случае глобализация понимается как процесс, который происходит внутри прежних социокультурных образований. «Современная глобальная система начинает строиться, как сложная интерактивная система, гетерогенная и гетерогенизирующая культурный порядок.». В подобном режиме начинает работать и культурное наследие, которое, безусловно, составляет часть этой системы и участвует на всех уровнях: региональном, национальном, наднациональном и глобальном. Здесь, несомненно, можно согласиться с немецким исследователем Херманом Любе, который утверждал, что «прошлое стало более важным как источник большей уверенности и идентичности, поскольку наш ежедневный мир меняется во все возрастающих масштабах, становясь причиной отчуждения и поиска компенсационных факторов»53. С другой стороны, объекты материального культурного наследия включаются в мировую туристическую индустрию и глобализационные потоки в целом, зачастую оказывая существенное влияние на увеличение их скорости. Более того, в силу виртуализации наследия, если использовать терминологию современного программирования, в нем в последнее время отчетливо проявляется феномен «харда» и «софта». Обычно под «хардом» понимается компьютерное оборудование, а под «софтом» - не привязанное к конкретному оборудованию различное программное обеспечение. С точки зрения теории «коммодификации» наследия, из одних и тех же физических историко-культурных реликтов путем различной интерпретации можно получить совершенно различные продукты наследия. В нашем случае можно получить как «хард-продукт», т.е., например, материальный объект посещения, включенный в определенную частную и локальную среду, так и «софт», некий виртуальный образ физического культурного ресурса, который, будучи помещенным в глобальное информационное пространство, будет продвигаться и транслироваться с помощью различных сетевых сообществ. Он может становиться частью других продуктов, а также становиться настоящей и полноценной самостоятельной торговой маркой, брендом. Исследователи отмечают, что культуру в целом «...можно определить как «реальную виртуальность». М. Кастельс опровергает тезис о том, что виртуальная реальность — характерная особенность постиндустриальной культуры, отмечая, что существование в символической среде органически присуще всей человеческой культуре. Новым является появление «реальной виртуальности»: «это система, в которой сама реальность (то есть материальное и символическое существование людей) полностью схвачена, полностью погружена в виртуальные образы, в выдуманный мир, мир, в котором внешние отображения находятся не просто на экране, через который передается опыт, но сами становятся опытом». Это означает, что реально существующие и выдуманные персонажи существуют наравне в едином культурном поле, и виртуальные персонажи (например, персонаж комикса или мыльной оперы) могут влиять на реальность. Компьютерная коммуникация распространяется в современном обществе так широко, что присутствие или отсутствие в мультимедиа системе равнозначно существованию или небытию «Коммуникация на электронной основе и есть коммуникация», — утверждает социолог»54. Частью этой сложной интерактивной системы и становится «софт-продукт» созданный на основе физических культурных ресурсов. В общий «софт-продукт» наследия, в наше время входят и продукты электронной культуры. «Digital Culture, или E-culture» - это новая область деятельности. Она связана с созданием электронных версий объектов культурного наследия: в изобразительном искусстве (живопись, графика, скульптура), в перформативных искусствах (музыка, театр, танец и пр.), в недвижимом культурном наследии (архитектура, культурный ландшафт), в кино, телевидении и пр. Кроме того, электронная культура включает в себя произведения, которые сразу создавались в электронной форме, например, сетевое искусство, реконструкции в виртуальной и расширенной реальности, новые интерактивные произведения. В электронную культуру входят электронные версии коллекций культурного наследия (библиотек, музеев, архивов)». В социокультурной ситуации, создаваемой процессами глобализации перестает «работать» доминирующая идеологическая гипотеза. В силу естественного отсутствия единого мирового правительства и четких идеологических доминант «активизация» и интерпретация физических культурных ресурсов для получения продукта наследия начинает производиться с иными целями: главным образом, в силу экономических и образовательных факторов. Кроме этого, он может обслуживать идеологические интересы партнерств, которые могут состоять из различных международных, национальных, местных и региональных организаций. При этом, однако, объектам материального наследия удалось сохранить и многократно усилить ту роль, которую они исполняли всегда: своеобразных «реперов», «ориентиров» времени и символов коллективной идентичности в окружающем нас ландшафте, будь то памятники Древнего Египта, Месопотамии, Греции или древние курганы Юга России. Интересный ответ на универсальный вопрос: размывается идентичность отдельно взятых регионов или государств в настоящее время или оно просто приобретает новые черты, и какую роль в этих процессах играют объекты наследия, - предлагают нам процессы, которые происходят в рамках единого европейского пространства и проистекают как в рамках процессов европейской интеграции, так и в рамках глобализационных процессов. Конечно, нужно оговориться сразу, что использование прошлого в качестве выражения идентичности места, служащего созданию и усилению пространственных политических образований, может происходить в различных пространственных измерениях и, естественно, со своими особенностями на каждом из них. Европейское наследие, на котором зиждется европейская идентичность, интересно тем, что подразумевает особую наднациональную шкалу государственного строительства. А теоретические изыскания на эту тему начались раньше и продвинулись дальше с точки з
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-06-26; просмотров: 352; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.191.129.241 (0.021 с.) |