Графу Бестужеву-Рюмину – в Мемель, январь 1717

 

MONSEUR.

Когда будет прислан в Мемель из Берлина от графа Александра Головкина кабинет янтарной (который подарил нам королевское величество прусской) и оный в Мемеле прийми и отправь немедленно через Курляндию на курляндских подводках до Риги сбережением с тем же посланным, который вам сей указ наш объявит, и придайте ему до Риги конвой одного унтер-офицера с несколькими драгунами…

Петр».

 

 

ГЛАВА XVII

 

Атланта, Джорджия

Вторник, 13 мая, 11.00

Петра Борисова похоронили в 11 часов утра, весеннее утро было облачным, мрачным и холодным, необычным для мая. На похоронах было много людей. Пол вел церемонию, представив троих давних друзей Борисова, которые произнесли трогательные речи. Затем он сказал несколько слов от себя.

Рейчел стояла впереди, рядом с ней были Марла и Брент. Скромный священник из православной церкви Святого Мефодия отпевал усопшего, Петр был его постоянным прихожанином. Церемония была неторопливой, все плакали, хор исполнял произведения Чайковского и Рахманинова. Погребение состоялось на православном кладбище рядом с церковью, дорожка из красной глины и бермудского стекла вилась под тенью раскидистых платанов. Когда гроб опускали в могилу, раздались последние слова священника:

– Ибо прах ты и в прах возвратишься.^[17]

Хотя Борисов и принял полностью американскую культуру, он всегда сохранял религиозную связь с родиной, строго придерживаясь православной веры. Пол не помнил, чтобы его тесть был чересчур набожным человеком, просто он свято верил и превратил эту веру в праведную жизнь. Старик много раз упоминал, что хотел бы быть похороненным в Белоруссии, среди березовых рощ, топких болот и полей синего льна. Его родители, братья и сестры лежали в братских могилах, знание их точного местонахождения умерло вместе с офицерами СС и немецкими солдатами, убившими их. Пол думал о том, чтобы поговорить с кем-нибудь в государственном департаменте о возможности похоронить старика на родине, но Рейчел отвергла эту идею, сказав, что хочет, чтобы ее отец и мать покоились рядом. Рейчел настояла на том, чтобы все пришли к ней после похорон, и более семидесяти человек в течение двух часов заходили и выходили из дома. Соседи принесли еду и напитки. Она вежливо говорила со всеми, принимала соболезнования и благодарила.

Пол внимательно следил за ней. Казалось, она неплохо держалась. Около двух часов она исчезла наверху. Он нашел ее в их бывшей спальне, одну. Прошло много времени с тех пор, как он был здесь последний раз.

– С тобой все в порядке? – спросил он.

Она сидела очень прямо на краю постели, уставившись на ковер, ее глаза опухли от слез. Он подошел ближе.

– Я знала, что этот день настанет, – сказала она. – Теперь их обоих нет.

Она помолчала.

– Я помню день, когда умерла мама. Я думала, что это конец света. Я не могла понять, почему она ушла.

Пол всегда подозревал, что именно в этом была причина ее антирелигиозных убеждений. Обида на Бога, который должен быть милосердным, но который так бездушно лишил девочку матери. Он хотел обнять ее, утешить, сказать, что любит ее и всегда будет любить. Но он стоял, не двигаясь, борясь со слезами.

– Она всегда читала мне. Странно, но больше всего я помню ее голос. Такой нежный. И истории, которые она рассказывала. Аполлон и Дафна. Битвы Персея. Ясон и Медея. Всем остальным рассказывали сказки. – Она печально улыбнулась. – А мне мифы.

Это был один из тех редких случаев, когда Рейчел упоминала что-либо конкретное из своего детства. Тема была не из тех, которые обсуждались подробно, и Рейчел с самого начала ясно дала понять, что любые вопросы она считает вторжением к ней в душу.

– Поэтому ты читаешь то же самое детям?

Рейчел вытерла слезы и кивнула.

– Твой отец был хорошим человеком. Я любил его.

– Даже несмотря на то, что у нас с тобой ничего не вышло, он всегда считал тебя своим сыном. Сказал мне, что всегда будет так думать.

Она посмотрела на него.

– Его самым горячим желанием было, чтобы мы снова были вместе.

Моим тоже, подумал Пол, но ничего не сказал.

– Кажется, мы с тобой только и делали, что ссорились, – сказала Рейчел. – Двое упрямцев.

Пол должен был сказать это.

– Мы не только ссорились.

Она пожала плечами:

– В нашем доме оптимистом всегда был ты.

Катлер заметил семейную фотографию, стоящую на комоде. Они сделали ее за год до развода. Он, Рейчел и дети. Их свадебная фотография тоже была все еще там, как и те, что внизу в прихожей.

– Я сожалею о том вечере в прошлый вторник, – сказала она. – То, что я сказала, когда ты уходил. Ты знаешь, какой резкой я иногда бываю.

– Я не должен был вмешиваться. То, что произошло у тебя с Неттлсом, – не мое дело.

– Нет, ты прав. Я отреагировала слишком бурно. Мой характер доведет меня до беды. – Она снова смахнула слезы. – Мне так много надо сделать. Это лето будет трудным. Я не планировала предвыборную гонку в этот раз. А теперь еще и это.

Катлер не стал повторять очевидное. Ей, конечно же, стоило поупражняться в дипломатии.

– Послушай, Пол, ты мог бы разобраться с папиным домом? Я просто не могу заниматься этим сейчас.

Он протянул руку и легонько сжал ее плечо. Рейчел не противилась этому жесту.

– Конечно.

Ее рука коснулась его руки. Они впервые коснулись друг друга за многие месяцы.

– Я доверяю тебе. Я знаю, что ты все правильно сделаешь. Он бы хотел, чтобы ты управлял его делами. Он уважал тебя. – Она отняла руку.

Катлер тоже. Он начал думать о юридических тонкостях. Все, что угодно, лишь бы отвлечься от этого момента.

– Ты знаешь, где завещание?

– Поищи в доме. Оно, возможно, в кабинете. Или, может быть, в депозитном сейфе в банке. Я не знаю. Он дал мне этот ключ.

Рейчел подошла к комоду. Снежная королева? Не для него. Он вспомнил их первую встречу двенадцать лет назад на Коллегии адвокатов в Атланте. Пол был тихим юристом, первый год работая в «Приджен и Вудворт». Она была напористым помощником окружного прокурора. Два года они встречались, пока Рейчел не предложила ему пожениться. Вначале они были счастливы, но эти годы быстро пролетели. Что же пошло не так? Почему все не могло снова быть хорошо? Возможно, она была права. У них лучше получалось быть друзьями, чем любовниками.

Но он все же надеялся, что это не так.

Пол взял ключ от банковского сейфа, который она протянула ему, и сказал:

– Не беспокойся, Рейчи. Я обо всем позабочусь.

 

Катлер покинул дом Рейчел и поехал прямо к Петру Борисову. Поездка по перекресткам многолюдных торговых бульваров и смежных с ними улиц заняла менее получаса.

Он припарковался у подъезда и увидел «олдсмобиль» Борисова, стоящий в гараже. Рейчел дала ему ключ от дома, и он отпер парадную дверь. Его взгляд невольно упал на плитки фойе, а затем устремился вверх по ступенькам лестницы, некоторые из которых были расколоты пополам, а некоторые торчали под неестественными углами. На ступенях не было видно следов от удара, но в полиции сказали, что старик оступился на одной из них, а затем упал и сломал себе шею. Вскрытие подтвердило характер ранений и их очевидную причину. Трагический несчастный случай.

Он стоял неподвижно, странное сочетание жалости и печали сотрясало его. Раньше ему всегда нравилось приходить сюда, разговаривать об искусстве и футболе. Теперь старик умер. Оборвалась еще одна ниточка, связывающая его с Рейчел. Они были друзьями. Они стали особенно близки, когда погибли его родители. Борисов и его отец были хорошими друзьями, их связывала любовь к искусству. Катлер вспоминал теперь обоих мужчин, и сердце его пронзила острая боль.

Хорошие люди ушли навсегда.

Он решил последовать совету Рейчел и сначала поискать наверху в кабинете. Пол знал, что завещание должно было быть там. Он составил его несколько лет назад и сомневался, что Борисов обратился бы к кому-нибудь другому, чтобы что-либо изменить. Копия, безусловно, хранилась в компании в пенсионных файлах, и при необходимости он мог ее взять. Но с оригиналом он мог бы быстрее произвести все необходимые процедуры.

Пол поднялся по лестнице и обыскал кабинет. Журнальные статьи были разбросаны по широкому креслу, еще несколько лежало россыпью на ковре. Он перелистал страницы. Все они были о Янтарной комнате. Борисов часто говорил о ней в течение этих лет, в его словах была убежденность человека, который страстно желал видеть это сокровище восстановленным в Екатерининском дворце. Очевидно, этого было достаточно, чтобы хранить статьи и газетные вырезки тридцатилетней давности.

Катлер обыскал ящики стола и шкафы для документов, но не нашел завещания.

Он просмотрел книжные полки. Борисов любил читать. Гомер, Гюго, По и Толстой занимали полки вместе с томом русских сказок, полным изданием «Истории» Черчилля и «Метаморфоз» Овидия в кожаном переплете. Ему также нравились южные писатели – сочинения Фленнери О'Коннора и Кэтрин Энн Портер составляли часть библиотеки.

Взгляд Пола привлек плакат на стене. Старик купил его в киоске в парке Центенниал во время Олимпийских игр. Серебряный рыцарь на вставшей на дыбы лошади, меч обнажен, шестиконечный золотой крест украшает щит. Фон был кроваво-красный, символ доблести и храбрости, как сказал Борисов, с белым по краю, олицетворяющим свободу и чистоту. Это был национальный символ Белоруссии, знак независимости.

Очень похоже на самого Борисова.

Борисову очень понравились Олимпийские игры. Они ходили на несколько соревнований и были на стадионе, когда Белоруссия завоевала золотую медаль по женской гребле. Еще четырнадцать медалей было завоевано этой страной – шесть серебряных и восемь бронзовых – за метание диска, многоборье, гимнастику и борьбу. Борисов гордился каждой. Американец по духу, в своем сердце бывший тесть Пола был, без сомнения, белорусом.

Пол спустился вниз и тщательно обыскал ящики и шкафы, но и там не нашел завещания. Карта Германии все еще была развернута на кофейном столике. Газета «Ю-эс-эй тудей», которую он привез Борисову, тоже была там.

Пол прошел в кухню в надежде, что важные бумаги были спрятаны там. Он однажды вел дело, в котором женщина хранила свое завещание в морозильнике, поэтому наудачу распахнул обе дверцы холодильника. Вид папки в камере морозильника удивил его.

Он вынул ее и открыл холодный скоросшиватель.

Еще статьи о Янтарной комнате, в основном датированные 1940 и 1950 годами, но некоторые из них были недавние, написанные два года назад. Почему они были в морозильнике? Решив, что найти завещание было сейчас более важным делом, Пол решил оставить папку и направился в банк.

 

Уличные часы на городском банке Джорджии на бульваре Карр показывали 15.23, когда Пол заехал на заполненную автомобилями парковку. Он был клиентом городского банка Джорджии многие годы, со времени своей работы там до юридической школы.

Седовласый менеджер, похожий на мышь, вначале отказал в доступе к депозитному сейфу Борисова. После короткого звонка в офис секретарь Пола выслала факсом доверенность, которая удостоверяла, что он был поверенным покойного Петра Борисова. Доверенность, похоже, удовлетворила менеджера. По крайней мере у него теперь была бумага, которую он мог показать наследникам в случае, если они пожалуются на то, что сейф пуст.

Закон Джорджии содержал определенные положения, дающие представителям доступ к депозитным сейфам для поиска завещаний. Он использовал этот закон много раз, и многие банковские служащие были знакомы с ним. Хотя иногда возникали трудности.

Служащий провел его в подвал, где выстроились ящики из нержавеющей стали. Владение ключом к номеру 45, казалось, должно было подтверждать его права. По закону служащий должен был остаться, просмотреть содержимое и запротоколировать, что было взято и кем. Пол отпер ящик и вытащил наружу узкий прямоугольник, металл заскрежетал по металлу.

Внутри была единственная пачка бумаг, перевязанная лентой. Один документ был в синей обложке, и он сразу узнал завещание, которое составил несколько лет назад. Около дюжины белых конвертов были пришпилены к нему. Он перебрал их. Все они были от Семена Макарова и адресованы Борисову. Аккуратно сложенные, в одной из пачек были копии писем от Борисова к Макарову. Вся переписка велась на английском. Последний документ был в простом белом конверте, запечатанный, с именем Рейчел, надписанным синими чернилами.

– Письма и этот конверт прикреплены к завещанию. Господин Борисов явно подразумевал, что это единое целое. Больше в ящике ничего нет. Я забираю все.

– Нас инструктировали, что в подобных ситуациях мы можем позволить взять только завещание.

– Это было скреплено вместе. Конверты могут иметь отношение к завещанию. Согласно закону, я могу забрать их.

Менеджер колебался:

– Мне нужно будет позвонить в центральный офис нашему генеральному советнику для получения разрешения.

– В чем проблема? Никто не будет ни на что жаловаться. Я сам составил это завещание. Я знаю, о чем в нем говорится. Единственной наследницей господина Борисова является его дочь. Я здесь по ее поручению.

– Тем не менее мне надо проверить это у нашего юриста. С него было достаточно.

– Сделайте это. Скажите Кэти Холден, что Пол Катлер сейчас в вашем банке и ему морочит голову некто, кто, очевидно, не знает закон. Скажите ей, что, если я буду вынужден обратиться в суд и получить ордер, позволяющий мне сделать то, что я должен сделать в любом случае, банк компенсирует мне двести двадцать долларов в час, которые я назначу за свои хлопоты.

Менеджер, казалось, принял во внимание его слова.

– Вы знаете нашего генерального советника?

– Я раньше работал на нее.

Менеджер обдумал затруднительное положение и наконец сказал:

– Возьмите все. Но распишитесь здесь.

 

ГЛАВА XVIII

 

 

«Семен,

как болит мое сердце каждый день из-за того, что случилось с Янси Катлером. Какой прекрасный человек, его жена такая хорошая женщина. И все остальные люди в том самолете тоже были хорошие. Хорошие люди не должны умирать так ужасно и так внезапно. Мой зять сильно горюет, и мне больно сознавать, что я, возможно, несу за это ответственность.

Янси звонил мне вечером накануне катастрофы. Ему удалось определить местонахождение старика, которого ты упоминал, чей брат работал в поместье Лоринга. Ты был прав. Я не должен был просить Янси снова выспрашивать, пока он был в Италии. Я был не прав, вовлекая других. Это наше бремя. Но почему мы выжили? Разве они не знают, где мы? Что мы знаем? Может быть, мы для них больше не угроза? Только те, кто задает вопросы и подбирается слишком близко, привлекают их внимание. Равнодушие, вероятно, гораздо лучше, чем любопытство. Так много лет прошло… Янтарная комната кажется теперь больше воспоминанием, чем чудом света. Неужели кому-то еще действительно есть до этого дело? Береги себя, Семен. До связи.

Петр».

 

 

«Семен,

сегодня приходили из КГБ. Жирный чеченец, смердящий как помойка. Он сказал, что нашел мое имя среди записей Комиссии. Я думал, что этот след был слишком старый и остывший, чтобы привести ко мне. Но я ошибался. Будь осторожен. Он спрашивал, жив ли ты еще. Я сказал ему как обычно. Я думаю, что мы единственные, кто еще остался из наших. Все наши друзья умерли. Так печально. Возможно, ты прав. На всякий случай – больше никаких писем. Особенно сейчас, раз они знают, где я. Моя дочь скоро родит. Это мой второй внук, теперь этот раз девочка, как мне сказали. Современная наука! Мне нравились старые способы, когда надо было гадать. Но маленькая девочка – это хорошо. Мой внук приносит мне столько радости. Я надеюсь, твои внуки в порядке. Береги себя, мой старый друг.

Петр».

 

 

«Дорогой Петр,

прилагающаяся подборка из газеты Бонна. Ельцин прибыл в Германию, объявив, что он знает, где находится Янтарная комната. Газеты и журналы гудели от этого заявления. Это известие дошло до тебя через океан? Он утверждает, что ученые отыскали эту информацию в советских записях. Чрезвычайная комиссия по преступлениям против России, как нас называет Ельцин. Ха! Все, что этот дурак сделал, – это вытянул полмиллиарда марок помощи из Бонна, затем извинился, сказав, что записи касались не Янтарной комнаты, а других сокровищ, украденных из Ленинграда. Очередная русская чушь. Все эти сволочи одинаковы. Все нынешние разговоры о восстановлении российского наследия – больше пропаганда. Они только продают наше наследие. Газеты каждый день полны рассказов о продающихся картинах, скульптурах и драгоценностях. Продают нашу историю. Мы должны хранить панели в безопасности. Больше никаких писем, по крайней мере на время. Спасибо за фотографию твоей дочери. Она для тебя большая радость. Будь здоров, мой друг.

Семен».

 

 

«Семен,

надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здравии. Прошло много времени с наших последних писем. Я думал, что спустя три года, возможно, уже будет безопасно. Больше не было никаких посещений, и я прочел несколько отчетов, касающихся панелей. С тех пор как мы переписывались в последний раз, моя дочь и ее муж развелись. Они любят друг друга, но просто не могут жить вместе. Мои внуки в порядке. Надеюсь, и твои тоже. Мы уже оба стары. Было бы здорово отважиться и проверить, там ли действительно панели. Но никто из нас не может пуститься в это путешествие. Кроме того, это все еще может быть опасным. Кто-то слышал, как Янси Катлер задавал вопросы о Лоринге. Мое сердце подсказывает мне, что бомба предназначалась не министру Италии. Я все еще горюю о Катлерах. Так много людей погибло, разыскивая Янтарную комнату. Возможно, ей лучше оставаться утраченной. Но все это не имеет значения. Никто из нас не может защищать ее дальше. Будь здоров, старый друг.

Петр».

 

 

«Рейчел,

моя драгоценная дочь. Мой единственный ребенок. Твой отец теперь покоится в Мире вместе с твоей матерью. Мы, конечно, вместе, ибо Господь милосердный не откажет двум любившим друг друга людям в вечном счастье. Я написал это письмо, чтобы сказать то, что я, возможно, должен был сказать, пока был жив. Ты всегда знала о моем прошлом, чем я занимался для Советов до эмиграции. Я крал предметы искусства. Самое настоящее воровство, но санкционированное и поддерживаемое Сталиным. В то время из-за моей ненависти к нацистам я находил этому рациональное объяснение, но я ошибался. Мы украли много и у многих, и все под прикрытием возмещения. Но больше всего мы искали Янтарную комнату. Наше наследие, украденное захватчиками. Письма, приложенные к этой записке, расскажут немного о наших поисках. Мой старый друг Семен и я искали очень тщательно. Нашли ли мы ее? Возможно. Никто из нас не ездил и на самом деле не проверял. Слишком многие следили за нами в те дни, и когда мы сузили круг поисков, оба мы осознали, что Советы были гораздо хуже Германии. Поэтому мы оставили все как есть. Семен и я поклялись никогда не открывать то, что мы знали, или то, что мы думали, что знаем. Только когда Янси вызвался осторожно навести справки, чтобы проверить информацию, которую я считал заслуживающей доверия, я возобновил расследование. Он задавал вопросы во время своей последней поездки в Италию. Был ли взрыв самолета вызван его расспросами или чем-то другим, мы никогда не узнаем. Все, что я знаю, – это то, что поиски Янтарной комнаты очень опасны. Возможно, эта опасность исходит от того, кого мы с Семеном подозреваем. Возможно, нет. Я уже много лет не получал известий от моего товарища. Мое последнее письмо к нему осталось без ответа. Возможно, он теперь тоже со мной. Моя драгоценная Майя. Мой друг Семен. Хорошая компания для вечности. Надеюсь, пройдет много лет, прежде чем ты присоединишься к нам, моя дорогая. Пусть у тебя будет хорошая жизнь. Будь счастлива. Заботься о Марле и Бренте.

Я так люблю их. Я очень горжусь вами. Веди себя хорошо. Может быть, ты дашь Полу еще один шанс. Но никогда, ни за что не связывайся с Янтарной комнатой. Помни историю Фаэтона и слезы Гелиад. Остерегайся его амбиций и их горя. Может, панели однажды будут найдены. Я надеюсь, что нет. Политикам нельзя доверять такое сокровище. Его надо оставить в его могиле. Скажи Полу, что мне очень жаль. Я люблю тебя».

 

 

ГЛАВА XIX

 

Атланта, Джорджия

Вторник, 13 мая, 18.34

Сердце Пола учащенно забилось, когда Рейчел подняла взгляд от последнего письма отца, слезы катились из ее печальных зеленых глаз. Он чувствовал ее боль. Трудно было сказать, где заканчивалась его боль и начиналась ее.

– Он писал так изящно, – сказала она.

Он согласился.

– Он хорошо выучил английский, непрерывно читал. Он знал больше о причастных оборотах и сложносочиненных предложениях, чем я. Я думаю, его ломаная речь была для него просто средством сохранить свое наследие. Бедный папа.

Каштановые волосы Рейчел были завязаны в хвост. На ее лице не было макияжа, и она была одета только в белый махровый халат поверх фланелевой ночной рубашки. Все соболезнующие наконец покинули дом. Дети были в своих комнатах, все ещё расстроенные после наполненного переживаниями дня.

– Ты читал все эти письма? – спросила Рейчел.

Пол кивнул.

– После банка я вернулся в дом твоего отца и забрал все остальное.

Они сидели в столовой Рейчел. В их старой столовой. Две папки со статьями о Янтарной комнате, карта Германии, газета «Ю-эс-эй тудей», завещание, все письма и письмо Рейчел были разбросаны веером по столу. Он рассказал ей, что он нашел и где. Он также рассказал о статье из «Ю-эс-эй тудей», которую ее отец специально попросил у него в пятницу и о его расспросах о Вейленде Маккое.

– Папа смотрел что-то по Си-эн-эн об этом, когда я оставила у него детей. Я помню это имя. – Рейчел вяло пошевелилась в кресле. – Что эта папка делала в морозильнике? Это не похоже на него. Что происходит, Пол?

– Я не знаю. Но Петр, очевидно, интересовался Янтарной комнатой. – Он указал на последнее письмо Борисова: – Что он имел в виду, говоря о Фаэтоне и слезах Гелиад?

– Еще одна история, которую мама рассказывала мне, когда я была маленькая. Фаэтон, смертный сын Гелиоса, бога Солнца. Я была очарована ею. Папа любил мифологию. Он сказал, что думать о сказках было для него одним из средств, которые помогли ему выжить в Маутхаузене. – Она пролистала подборки и фотокопии, внимательно разглядев несколько из них. – Он думал, что был ответствен за то, что случилось с твоими родителями и остальными людьми на том самолете. Я не понимаю.

Катлер тоже не понимал. Последние два часа он не мог думать ни о чем другом.

– Разве твои родители были в Италии по делам, не связанным с музеем? – спросила Рейчел.

– Весь совет поехал. Целью поездки было гарантировать займы для работ из итальянских музеев.

– Папа, казалось, думал, что была какая-то связь с поисками Янтарной комнаты.

Он тоже вспомнил что-то, что еще написал Борисов. «Я не должен был просить его опять наводить справки, когда он был в Италии».

Что он имел в виду под этим «опять»?

– Ты не хочешь узнать, что случилось? – спросила внезапно Рейчел, ее голос звучал громче, чем раньше.

Ему не нравился этот тон несколько лет назад, и сейчас он ему тоже не понравился.

– Я этого не говорил. Просто прошло уже девять лет, и сейчас узнать что-либо почти невозможно. Господи, Рейчел, они даже не нашли тел.

– Пол, твоих родителей, возможно, убили, и ты не хочешь ничего предпринять в связи с этим?

Порывистая и упрямая. Как сказал Петр? «Унаследовала обе черты от своей матери». Правильно.

– И этого я не говорил. Просто практически ничего нельзя сделать.

– Мы можем найти Семена Макарова.

– Что ты имеешь в виду?

– Макаров. Он, может быть, еще жив. – Она взглянула на конверты, на обратный адрес. – Кельхайм, наверное, не так уж трудно найти.

– Это в Южной Германии, Бавария. Я нашел его на карте.

– Ты искал?

– Не так сложно было заметить – Петр обвел его в кружок на карте.

Рейчел развернула карту и увидела сама.

– Папа сказал, что они знали что-то о Янтарной комнате, но не проверяли. Может быть, Макаров сможет сказать нам, что это было?

Пол не верил своим ушам:

– Ты читала, что написал твой отец? Он велел тебе оставить Янтарную комнату в покое. Искать Макарова – это то, что он просил тебя не делать.

– Макаров может знать больше о том, что случилось с твоими родителями.

– Я юрист, Рейчел, а не следователь Интерпола.

– Хорошо. Давай отнесем это в полицию. Они могут сами взглянуть на это.

– Это гораздо более практично, чем твое первое предложение. Но это очень старый след.

Выражение ее лица стало жестким.

– Я очень надеюсь, что Марла и Брент не унаследовали твое благодушие. Я бы хотела думать, что они непременно выяснили бы, что случилось, если бы самолет, на котором летели мы с тобой, взорвался в небе.

Она прекрасно знала его слабые места. Это была одна из вещей, из-за которых он больше всего на нее обижался.

– Ты читала эти статьи? – спросил он. – Люди погибли в поисках Янтарной комнаты. Возможно, и мои родители. Возможно, нет. Одно я знаю наверняка. Твой отец не хотел, чтобы ты участвовала в этом. Да и тебе там не место. То, что ты знаешь об искусстве, поместится в наперстке.

– Вместе с твоей энергией.

Катлер твердо посмотрел в ее жесткие глаза, но прикусил язык и постарался быть терпимым. Она похоронила отца этим утром. И все же одно слово эхом звучало у него в голове.

«Сука».

Пол глубоко вздохнул, прежде чем спокойно сказать:

– Твое второе предложение более практично. Почему бы нам не предоставить полиции заняться этим?

Он помолчал.

– Я понимаю, как ты расстроена. Но, Рейчел, смерть Петра была несчастным случаем.

– Беда заключается в том, Пол, если не всегда заключалась, что ты занес моего отца в список случайностей вместе со своими родителями. – Она бросила на него один из тех взглядов, какими раньше пронзала его много раз. – Ты все еще цепляешься за свое благоразумие?

 

ГЛАВА XX

 

Атланта, Джорджия

Среда, 14 мая, 10.25

Рейчел заставила себя выбраться из постели и одеть детей. Затем она завезла их в школу и нехотя поехала в суд. Она не была там с прошлой пятницы, взяв выходные в понедельник и вторник.

Все утро ее секретарь старалась облегчить ей жизнь, решая проблемы, перенаправляя звонки, перенося встречи с адвокатами и другими судьями. На эту неделю были назначены слушания с гражданскими заседателями, но все они были поспешно перенесены. Час назад она позвонила в полицейское отделение Атланты и попросила прислать к ней кого-нибудь из отдела убийств. Все, казалось, полагали, что поскольку она была раньше прокурором, то и будучи судьей она будет на стороне полиции. Но ее принципы, если их можно было обозначить, были больше направлены на защиту. Либерал – таково было определение, которое любили использовать братство полицейских и пресса. Предатель – так, ей говорили, шепотом называли ее детективы из отдела наркотиков. Но ей было все равно. Конституция существовала, чтобы защищать людей. Полиция должна была работать в ее рамках. Ее работа заключалась в том, чтобы удостовериться, что они не искали легких путей. Сколько раз ее отец говорил: «Когда правительство преступает закон, следом идет тирания».

А если кто-то и знал это наверняка, то это был ее отец.

– Судья Катлер, – сказала ее секретарь через интерком. В большинстве случаев они называли друг друга просто Рейчел и Сэми; только если кто-то приходил, секретарь называла ее судьей. – Здесь лейтенант Барлоу из полиции Атланты. Вы вызывали.

Она быстро промокнула глаза салфеткой, мысленно увидев отца, лежащего на полу фойе. Рейчел встала и разгладила руками свою хлопковую юбку и блузку.

Дверь отворилась, и вошел худой человек с волнистыми черными волосами. Он прикрыл за собой дверь и представился Майком Барлоу, из отдела убийств.

Она сразу же взяла себя в руки и предложила ему сесть.

– Спасибо, что вы приехали, лейтенант.

– Не за что. Наш отдел всегда готов предоставить свою помощь суду.

Но ей было не по себе. Его тон был раздражающе сердечным, почти что сладким.

– После того как вы позвонили, я достал отчет о смерти вашего отца. Я сожалею о вашей потере. Это похоже на один из несчастных случаев, которые часто происходят.

– Мой отец был совершенно самостоятельным. Все еще водил машину. У него не было серьезных проблем со здоровьем, и он без проблем поднимался по той лестнице в течение многих лет.

– Ваше мнение?

Ей все меньше нравился его тон.

– Это вы мне скажите.

– Судья, я понял, что вы имеете в виду. Но нет никаких причин, чтобы предположить нечестную игру.

– Он выжил в нацистском концентрационном лагере, лейтенант. Я думаю, он мог подняться по лестнице.

Барлоу, казалось, это не убедило.

– В отчете говорится, что ничего не пропало. Его бумажник был в комоде. Телевизоры, стерео, видеомагнитофон – все было на месте. Обе двери были не заперты. Никаких признаков взлома. Почему вы думаете о вторжении?

– Мой отец всегда оставлял двери незапертыми.

– Это не очень умно, но, похоже, с этим не связана его смерть. Послушайте, я согласен, что отсутствие признаков ограбления еще не значит, что убийство неумышленное, но ничего не говорит о том, что кто-либо был там, когда он умер.

Ей было любопытно.

– Ваши люди обыскали дом?

– Мне сказали, что они проверили. Не очень тщательно. Не было необходимости. Мне интересно, какой, по вашему мнению, был мотив для убийства? У вашего отца были враги?

Рейчел не ответила. Вместо этого она спросила:

– Что сказал врач, делавший вскрытие?

– Перелом шеи. Вызван падением. Никаких признаков других травм, кроме синяков на руках и ногах вследствие падения. Еще раз, судья, что заставляет вас думать, что смерть вашего отца не была случайной?

Рейчел подумала, говорить ли ему о папке в морозильнике, Семене Макарове, Янтарной комнате и родителях Пола. Но этот надменный осел даже не хотел приезжать сюда, и она бы выглядела как помешанная на заговорах. Он был прав. Не было никаких доказательств того, что ее отца столкнули с лестницы. Ничего, что связывало бы его смерть с каким-либо «проклятием Янтарной комнаты», как говорилось в некоторых статьях. Ну и что, что ее отец интересовался этим? Он любил искусство. Ну и что, что он читал статьи у себя в кабинете, даже сунул некоторые из них в морозильник, развернул карту Германии в своей гостиной, очень интересовался человеком, направляющимся в Германию, чтобы копаться в заброшенных пещерах? Между всем этим и убийством – большая пропасть. Возможно, Пол был прав. Она решила ничего не говорить этому полицейскому.

– Ничего, лейтенант. Вы абсолютно правы. Просто несчастный случай. Спасибо, что приехали.

 

Рейчел сидела в своем офисе и вспоминала о том, как ей было шестнадцать и отец впервые объяснял ей про Маутхаузен, про то, как русские и голландцы работали на каменоломне, перенося тонны валунов вверх по узким ступеням в лагерь, где другие узники рубили их на блоки.

Евреям повезло меньше. Каждый день их сбрасывали с края карьера просто ради забавы, их крики отражались эхом, когда их тела падали вниз, а охранники делали ставки на то, сколько раз их тела подпрыгнут, прежде чем они замолчат. В конце концов, объяснил ее отец, СС вынуждены были прекратить эти сбрасывания, так как это мешало работе.

 

«Не потому, что они убивали людей, как он рассказывал, а только потому, что это отрицательно влияло на работу».

 

Ее отец плакал в тот день, один раз из тех немногих дней, когда он вообще плакал, и она тоже. Ее мать рассказала ей о его военном пути и о том, чем он занимался после войны, но отец редко вспоминал это время. Рейчел всегда обращала внимание на смазанную татуировку на его левом предплечье, все думая о том, когда он ей расскажет.

 

«Они вынуждали нас кидаться на электрическую проволоку. Некоторые делали это добровольно, устав от мучений. Другие были застрелены, повешены или им делали смертельный укол в сердце. Газ появился позже».

 

Она спросила, сколько людей погибло в Маутхаузене. И отец сказал не раздумывая, что шестьдесят процентов из двухсот тысяч не вышли из лагеря. Его привезли в апреле 1944 года. Венгерских евреев привезли вскоре после него, их забили как скот. Он помогал переносить тела из газовой камеры в печи, ежедневный ритуал, привычный, как вынос мусора, как говорили охранники. Она вспоминала, как он рассказывал об одной ночи, ближе к концу войны, когда в лагерь пришел Герман Геринг в жемчужно-серой форме.

 

«Двуногое зло» – так он назвал его.

 

Геринг приказал убить четырех немцев, ее отец был в отряде, который обливал водой обнаженные тела, пока они не замерзли насмерть. Геринг бесстрастно стоял рядом, теребя в руке кусок янтаря, желая узнать что-то о Янтарной комнате.

 

«Из всего ужаса, происходившего в Маутхаузене, та ночь с Герингом, – сказал ее отец, – осталась со мной навсегда».

 

И определила его дальнейшую жизнь. После войны его послали допрашивать Геринга в тюрьме во время Нюрнбергского процесса.

 

«Он вспомнил тебя?» – спросила она.

«Мое лицо в Маутхаузене ничего не значило для него».

 

Но Геринг помнил об этой пытке, сказав, что он был восхищен тем, как держались солдаты. «Немецкое превосходство, порода», – сказал он. Ее любовь к отцу возросла в десять раз после того, как она услышала про Маутхаузен. То, что он вынес, было невозможно представить, и одно то, что он выжил, было достижением. Но то, что он выжил и сохранил рассудок, было просто чудом.

Сидя в тишине своего офиса, Рейчел плакала. Этот дорогой ей человек умер. Его голос замолк навсегда, его любовь теперь была только воспоминанием. Впервые в жизни она оказалась одна. Часть родственников отца погибла во время войны, часть была затеряна где-то в Белоруссии, но все равно они были чужими людьми, связанными только генами. Остались лишь двое ее детей. Она вспомнила, как закончился тот разговор о Маутхаузене двадцать четыре года назад.

 

«Папа, ты нашел Янтарную комнату?»

 

Он посмотрел на нее горестным взглядом. Она гадала тогда и теперь, было ли что-нибудь такое, о чем он хотел ей сказать. Что-то, что ей надо было знать.

 

«Нет, моя дорогая».

 

Но его голос был таким, как в детстве, когда он объяснял ей, что Санта-Клаус, Пасхальный Кролик и Зубная Фея существовали на самом деле. Пустые слова, которые просто надо было произнести. Теперь, читая письма отца и Семена Макарова и записку, написанную его рукой, она была убеждена, что у этой истории есть продолжение. Ее отец хранил тайну и, очевидно, делал это в течение многих лет.

Но он умер.

Остался только один человек. Семен Макаров. И Рейчел знала, что надо делать.

 

Рейчел вышла из лифта на двадцать третьем этаже и прошла через двери с вывеской «Приджен и Вудворт». Юридическая фирма занимала двадцать третий и двадцать четвертый этажи небоскреба в деловой части города, отдел по наследственным делам располагался на двадцать третьем этаже.

Пол начал работать в этой фирме сразу после юридической школы. Она вначале работала в офисе окружного прокурора, затем в другой фирме Атланты. Они познакомились и поженились спустя два года. В таком затянувшемся ухаживании проявился характер Пола, он вообще не торопился ни при каких обстоятельствах. Был осмотрителен, был нетороплив. Боится рискнуть, все поставить на карту. Это она первая предложила ему пожениться, и он с готовностью согласился.