Наука на службе токсикологии. Спектральный анализ. Кристаллы и точки плавления. Структурный анализ рентгеном. Хроматография.

Тем временем события, происшедшие на процессе против Буханана, стали известны во всем мире. При всем неуважении к американской науке тех лет эти события послужили решающим толчком к усилиям разрешить окончательно вопрос определения алкалоидов и ликвидировать оставшиеся сомнения. В последние два десятилетия XIX века выяснилось, что большинство сообщений об ошибках, вызванных трупными алкалоидами, нужно отнести за счет нечисто проведенного анализа или поверхностного наблюдения за цветом реакции. К тому же исключается присутствие животных алкалоидов в экстрактах, полученных в результате точного применения метода Стаса. И, наконец, если это даже и случилось, то использование, по меньшей мере шести цветных реакций и в случае необходимости физиологической пробы, абсолютно исключает ошибки.

Важнее, однако, было то, что токсикология сделала уже первые шаги на пути к достижению своей цели в создании абсолютно безупречных методов определения алкалоидов, что приведет во второй четверти XX века к поразительным результатам.

20 октября 1910 года, в один из решающих дней процесса против доктора Криппена, свидетелем выступил доктор Уильям Генри Уилсокс, чтобы дать показания о яде, обнаруженном в останках Коры Криппен. Это имя мы уже встречали в разделе о судебной медицине. Речь шла о гиосцине, одном из трех растительных алкалоидов (атропин, гиосцин, гиосциамин), которые, будучи введенными в глаза кошки, вызывают очевидное расширение зрачков и при так называемом тесте Витали дают фиолетовый цвет. Занимаясь многие недели поисками таинственного яда в останках Коры Криппен, Уилсокс применил сначала давно испытанные реакции. Но, достигнув кульминационного пункта своих показаний, этот человек, которому суждено было в судебной токсикологии сыграть значительно большую роль, чем Стивенсону, стал говорить о вещах, которые по крайней мере в Лондоне были еще совершенно не известны. Он говорил о кристаллизации и о точках плавления алкалоидов.

Уилсокс не был таким "блестящим" свидетелем, как Спилсбери. В преклонные годы он говорил, иронизируя над самим собой, что его успехи перед судом нужно отнести за счет того, что он походил на простака, не будучи им. И теперь эти впервые появившиеся понятия он облек в такие невыразительные фразы, что трудно было оценить, какие перспективы эти открытия будут иметь в будущем.

После опыта с глазами кошки Уилсокс обработал полученные методом Стаса экстракты, содержащие алкалоиды, раствором бромистого калия. Большинство алкалоидов после этого давало осадки и образовывало кристаллы типичной для каждого алкалоида формы, что можно было наблюдать в микроскоп. Атропин и гиосциамин образовывали иглоподобные кристаллы, гиосцин же принимал форму капель.

Таким образом, Уилсоксу удавалось идентифицировать в своих экстрактах яд гиосцин.

Определение яда по кристаллам было первым шагом на новом пути. Правда, уже Стас пытался идентифицировать никотин с помощью кристаллизации и американец Вормлей сообщал о подобных опытах, но только теперь этот метод обратил на себя всеобщее внимание.

Но это не все. Впервые все интересующиеся этим вопросом узнали еще об одном новом методе. Он основан на том, что после кристаллизации при нагревании алкалоиды плавятся. Притом процесс плавления наступает у разных алкалоидов при совершенно разных температурах. Поэтому можно различать яды по точке их плавления.

Сравнительные микроскопы со вставками, на которых видны формы кристаллов, облегчали и ускоряли процесс сравнения и идентификации

Так во время перекрестного допроса Уилсокса защитником Криппена Тобином все узнали, что точка плавления обработанного хлоридом золота атропина — 148° С, точка плавления гиосциамина — 160° С и точка плавления гиосцина — 190° С.

Работа последующих пяти десятилетий породила такие методы определения алкалоидов, о которых не могли мечтать не только первые изобретатели цветных реакций, но и преемники Уильяма Генри Уилсокса.

Их возникновение происходило на фоне развития химико-фармацевтической промышленности, начавшегося во второй четверти XX века с того, что путем выделения естественных растительных алкалоидов стали создавать искусственные синтетические продукты, которые походили по своему терапевтическому, а также ядовитому действию на соответствующие растительные алкалоиды или даже превосходили их.

В 1939 году фармакологи Айслеб и Шауманн открыли синтетическое вещество долантин, которое объединяло в себе свойства естественных алкалоидов атропина и морфия. Под названием "демерол", "петидин", "долозал", "меперидин", "пиридозал" совершил свое победное шествие вокруг света долантин, будучи медицинским средством, но в то же время средством случайных, добровольных или намеренных отравлений. Во время второй мировой войны химики Эргарт и Бокмюль обнаружили синтетический продукт поламидон, болеутоляющее действие которого во много раз превосходит морфий. Он также быстро нашел применение во всем мире, как амидон, адалон, долофин, физептон, миадон, гиптальгин, бутальгин, петальгин и др. Но долантин и поламидон — только два из многочисленных синтетических лечебных и ядовитых веществ, которые оказывают действие как алкалоиды и дают реакцию как алкалоиды.

К старым растительным ядам прибавилось множество синтетических алкалоидов. Число их продолжало расти, когда в 1937 году во Франции было выпущено первое искусственное лекарство антигистамин против аллергических заболеваний всех видов — от астмы до экземы. За несколько лет число их перевалило за две тысячи, среди них по крайней мере несколько дюжин являлось лечебными (и потенциально ядовитыми) веществами. Все это были искусственные алкалоиды.

Новые средства вынудили судебных токсикологов принять участие в соревновании между изготовлением ранее не известных ядов к выработкой методов их определения.

Метод Стаса не утратил своего значения. Он был лишь усовершенствован, но при этом требовалась большая чистота экстрактов. Требование это превысило степень, известную во времена Уилсокса. Не потеряли своего значения и цветные реакции. Их число возросло во много раз вместе с ростом числа ядов. В 1955 году имелось уже тридцать различных тестов определения морфия. В области разработки новых цветных реакций работали главным образом англичане, канадцы, американцы, немцы, французы, шведы и китайцы. Это были: Фултон, Томис, Шу Сингчен, Ц. Формило, К. Вэнтли и П. Беснард.

Идентификация алкалоидов по точке их плавления получила дальнейшее развитие в трудах ученых Австрии Фишера, Брандштеттера и Раймерса, а также в трудах профессора фармакологии в Инсбруке Людвига Кофлера, умершего в 1951 году. Кофлер изобрел специальный микроскоп, под которым можно было плавить исследуемые вещества, фиксировать начало плавления и сверять по термометру, вмонтированному в микроскоп, температуру плавления.

В это же время бурно развивался метод идентификации алкалоидов по их кристаллизации. Англичанин Е. Кларк создал в Лондоне коллекцию по меньшей мере пятисот форм кристаллов различных алкалоидов, чтобы сделать возможным быстрое сравнение кристаллов исследуемого объекта под микроскопом. Были испытаны почти двести химических реагентов, с помощью которых образуются кристаллы в растворах, содержащих алкалоиды. Пионерами этой работы были: В. Уитмор, И. Тревелл, П. Дюкенуаз, Л. Леви, Ф. Тенгер, А. Хавкинс, Г. Бахман, Г. Вагенаар, А. Марсико и Г. Ваксмут. Теперь достаточно было иметь несколько капель экстракта. Микрокапли в 0,05 миллилитра было достаточно, чтобы проделать пятьсот различных проб.

Больших успехов в области токсикологии удалось достичь к середине XX века благодаря физике. С тех пор как немецкие исследователи Роберт Бунзен и Густав Кирхгоф в 1859 году создали предпосылки применения спектрального анализа для нужд судебной медицины, прошло ровно сто лет. В 1895 году благодаря открытию рентгеновских лучей появился еще один вид лучей, также образующих спектры. В 1912 году немецкий физик, лауреат Нобелевской премии фон Лауэ указал на то, что кристаллы химических веществ могут служить призмами для преломления рентгеновских лучей. Если пропускать рентгеновские лучи через подобный кристалл, то он преломляет часть лучей таким специфическим образом, что по виду преломления можно судить о происхождении соответствующего кристалла. Английский ученый, лауреат Нобелевской премии У. Брэгг, голландский ученый, лауреат Нобелевской премии П. Добье, работавший в Цюрихе, в Берлине и позднее в США, а также его швейцарский коллега П. Шеррер разработали в годы, предшествовавшие первой мировой войне, и после 1914 года метод рентгеновского структурного анализа кристаллов. Позже подверглись регистрации особые свойства тысяч кристаллизированных химических веществ, отмеченных при рентгеновском структурном анализе. Но лишь в 1949, 1950, 1952 и 1955 годах токсикологи Л. Андерсон, Розенблюм, Марион, Гублей, Л. Леви и Г. Фармило распознали значение ультрафиолетовой и инфракрасной спектроскопии для идентификации многих алкалоидов из экстрактов Стаса. В это время на чрезвычайное значение рентгеновского структурного анализа для токсикологии обратили внимание такие токсикологи, как датчанин Т. Гуанг и бельгиец Г. Лакруа. Этот анализ позволял просто и быстро определять кристаллы различных алкалоидов, а тем самым и сами алкалоиды. Американские ученые Варнс, Марвин, Габарино и Шепард возглавили работу по систематизации характерных признаков, способствуя идентификации с помощью рентгеновского спектрального анализа большого числа алкалоидов.

Но может быть, все это было не самым важным. Более важное открытие носит странно звучащее название "хроматография". Прежде всего англичанин А. Карри обеспечил этому методу анализа триумфальное шествие в токсикологию.

В 1903 году русский ботаник Цвет изучал водные растительные экстракты, которые содержали различные натуральные красящие вещества. Один из этих экстрактов он наливал в стеклянную трубку-колонку, наполненную порошком мела. При этом мел впитывал красящее вещество из экстракта. В головной части меловой колонки возникал слой, в котором оседали все красящие вещества, а с нижнего конца колонки стекал чистый водяной раствор растительного экстракта. Далее происходило неожиданное. Когда ученый сверху снова заливал воду в трубку-колонку, то цветная зона опускалась, но не целиком. Красящие вещества отделялись друг от друга и повисали на различной высоте колонки с четкими границами между цветами. Если снова наливали воду, то они опускались, стекая одно за другим.

Цвет открыл способ разделения смесей различных веществ и разложения их на составные части. Этот способ разделения получил название "хроматографический анализ", по названию краски (хрома) и письма (графия) на греческом языке. Способ этот был забыт и в начале 30-х годов вновь открыт немцем Рихардом Кюном в Гейдельберге. Выяснилось, что с помощью хроматографии можно разлагать на составные части различные химические вещества и таким образом идентифицировать их составные части. Если составные части были бесцветными, то их положение в колонке определялось с помощью ультрафиолетовых лучей или реактивов, которые, как и при токсикологических анализах, давали определенные цвета.

Хроматография

Наконец выяснилось, что мел можно заменить фильтровальной бумагой, которая давала тот же результат. С 1950 по 1960 год токсикологи овладевали новым методом. Бумажная хроматография стала для определения алкалоидов самым великим достижением со времен Стаса. В разработке этого метода принимали участие многие ученые: англичанин Карри, немцы Цандер и Зиммер, бразильцы Морес и Пальма, американец Генест, швейцарцы Бюхи, Шумахер и другие ученые. Созданные на протяжении столетия цветные реактивы стали средством, которое делает видимыми бесцветные алкалоиды, в мельчайших количествах оседающие раздельно на фильтровальной бумаге.

С введением хроматографического анализа в систему токсикологии закончилась столетняя история охоты за растительными алкалоидами и за их синтетическими родственниками. И все же это был лишь один акт из драмы человеческих усилий, заблуждений, триумфов, новых заблуждений и новых триумфов. Правда, речь идет об акте, определившем ход дальнейшего развития всей судебной токсикологии.

Борясь с алкалоидами, токсикология попутно научилась распознавать действие большого числа других ядов и определять их. Вместо когда-то известного небольшого ряда металлических и минеральных ядов эпоха химии и индустрии породила необозримое количество ядов и расширила круг их распространения. Их ряд протянулся от соединений марганца, железа, никеля и меди до таллия. В виде стиральных порошков, ядохимикатов для борьбы с насекомыми и медикаментов они попали в руки миллионов людей. Маленький ручеек газообразных ядов, как, например, газ синильной кислоты, также превратился в необозримый поток. Возглавлял ряд ядовитых газов по-прежнему углекислый газ. За ним следовали сероводородные и сероуглеродные соединения вплоть до трихлорэтилена. Все эти ядовитые вещества попадали в руки людей. То же самое относится к множеству кислот и щелочей, от метилсульфата до салициловой кислоты, компонента жаропонижающего и болеутоляющего аспирина, завоевавшей весь мир и уже много десятилетий занимающей третье место среди ядов самоубийц после углекислого газа и барбитуратов.

Ни один наблюдатель не мог бы оспаривать факта, что из первых усилий шедших на ощупь пионеров выросла целая наука. И все же, несмотря на все триумфы, все успехи, уже в XIX веке встал вопрос: достаточно ли доказать наличие яда в выделениях, в крови и в тканях тела живых или мертвых, чтобы установить, идет ли здесь речь о жертве умышленного отравления, самоубийства или о медицинском и профессиональном отравлении? Достаточно ли, как это иногда случалось, приблизительного определения количества обнаруженного яда и сделанных на этом основании приблизительных выводов о количестве принятого жертвой яда? Не следовало бы найти методы точного определения количества обнаруженных ядов? Не в этом ли заключается главная цель, венец всех усилий?

10. Снова мышьяк! Атомное исследование и радиоактивное измерение мышьяка в волосах человека. Лондон, 1911 год

Арестовывая 4 декабря 1911 года лондонского страхового агента Фредерика Генри Седдона около его дома на Толлингтон-парк, 63, шеф-инспектор Скотланд-ярда Альфред Уорд заявил: "Я арестовываю вас за умышленное отравление мышьяком Элизы Мэри Барроу".

Еще раз, спустя семьдесят лет, на арене нашей истории появился мышьяк. С тех пор как за Марией Лафарг захлопнулись ворота тюрьмы, ни на минуту не затихала борьба с отравлениями мышьяком.

В 1842 году немецкий химик Гуго Райнш из Цвейбрюккена опубликовал новый метод обнаружения мышьяка. Он заключался в следующем: раствор, в котором предполагалось наличие мышьяка, смешивали с соляной кислотой и доводили до кипения. Затем туда помещали медную проволоку. Находящийся в растворе мышьяк оседал на меди в виде серого налета. Когда в 1859 году при подозрительных обстоятельствах скончалась вторая жена английского врача Смэтхерста, Тэйлор подверг анализу методом Райнша рвотную массу пострадавшей и во время предварительного следствия утверждал, что нашел мышьяк. Но еще до начала процесса он был вынужден признать свою ошибку. Согласно правилам, он проверил использованную им соляную кислоту, не содержит ли она мышьяк, но никому, в том числе и Райншу, не пришло в голову, что мышьяк может содержаться также в меди. К своему ужасу, Тэйлор установил, что обнаруженный им мышьяк был занесен в исследуемое вещество вместе с медной проволокой. Двумя десятилетиями позже такую же ошибку допустил Франц Леопольд Зонненшайн, профессор химии в Берлине и автор нашумевшего учебника по судебной химии.

6 мая 1875 года в Бомсте, маленьком городке Пруссии, скончалась молодая жена аптекаря Шпайхерта. Аптекаря подозревали в отравлении жены. Зонненшайн установил "вполне определенные следы мышьяка" и тем самым способствовал смертному приговору для Шпайхерта, который, впрочем, потом заменили пожизненной каторгой. И лишь спустя много лет, когда Зонненшайна уже не было в живых, выяснилось, что на этот раз мышьяк проник в исследуемое вещество вместе с сероводородом, которым пользовались во время исследования. Считалось, что сероводород не совместим с мышьяковистым водородом. Однако в 1879 году немецкий химик Р. Отто доказал, что сероводород может содержать мышьяк, а в 1886 году О. Якобсон показал метод очистки сероводорода от таких примесей.

Сомнения при определении алкалоидов, мучившие ученых десятки лет, появлялись также и при определении металлических ядов. Вновь актуальными стали проблемы, которые пытался разрешить еще Орфила. Может быть, натуральный мышьяк содержится также в организме человека? Не попадает ли он ежедневно в организм человека из тысяч неизвестных источников, "накапливается" в организме и при расследовании причин смерти может привести к ошибочным результатам?

В 1898 году врач по кожным болезням Эдуард Шиф обратил внимание на то, что в волосах человека очень часто встречается мышьяк. Поэтому он рекомендовал при расследовании случаев отравлений иметь в виду и волосы.

Когда на рубеже столетий в Манчестере пострадали от отравления мышьяком почти 6000 человек, специальная королевская британская комиссия установила, что при изготовлении глюкозы, применяемой в пивоварении, в нее проник мышьяк. Комиссия обнаружила еще множество других продуктов, в которых содержался мышьяк: искусственные дрожжи, солод, уксус, мармелад, хлеб и сладости, покрытые веществом, содержащим мышьяк. Она нашла мышьяк в зеленой клеевой краске и в обоях. Такие обои в квартирах вызывали симптомы отравления мышьяком. Комиссия нашла подтверждение тому, что даже незначительные следы мышьяка накапливаются в волосах, к тому же мышьяк поступает в волосы через некоторое время (тогда полагали через три недели) после начала отравления. Сначала его можно было обнаружить у самых корней волос. Так как волосы за месяц отрастали на полтора сантиметра, то и мышьяк в волосах удалялся от кожи головы. Чем дальше от корня в волосах находили мышьяк, тем раньше началось отравление. Если обнаруживали мышьяк только на кончиках волос, это означало, что поступление мышьяка в организм произошло в какое-то время в прошлом. Если в волосах встречалось несколько отдельных отрезков, содержащих мышьяк, это говорило о том, что отравление мышьяком осуществлялось с перерывами.

Все вновь и вновь вставал вопрос о наличии мышьяка в земле кладбищ. Со временем распространилось мнение Орфилы, считавшего, что мышьяк находится в земле в виде мышьяковокислого кальция, который не растворяется ни в дождевой воде, ни от "влажности земли", вследствие чего вряд ли мышьяк может проникнуть в трупы, тем более через доски гроба. Лишь спустя долгое время, когда останки трупа входят в непосредственное соприкосновение с землей, содержащей мышьяк, нельзя исключить возможность проникновения его в эти останки.

Чтобы во всяком случае избежать ошибки, стало правилом при эксгумировании брать пробы земли, расположенной справа, слева, под и над гробом. Если при пробе Марша оказывалось, что в земле, прежде всего над гробом, больше мышьяка, чем в самом трупе, то нельзя было полностью исключить возможность его попадания в труп извне. Если же, напротив, в земле не было мышьяка или было лишь незначительное количество, а в трупе — очень много, то можно утверждать, что имеешь дело с отравлением, и больше того: мышьяк попал в почву из трупа.

Но что значит "много"? Что значит "мало"? Можно ли безошибочно измерить? Не зависит ли измерение от остроты глаз и чувства каждого отдельного химика?

В этом мире, где, казалось, повсюду был мышьяк, все чаще вставал вопрос о создании более точных методов определения этого яда, методов, которые позволили бы установить с точностью до мельчайших долей миллиграмма, какое количество проникшего в организм мышьяка является безвредным; сколько мышьяка содержит кладбищенская земля, похороненный в ней труп или его волосы. За решением вопроса: "какой яд?", следовал вопрос: "сколько?".

Именно так обстояло дело, когда 4 декабря 1911 года, шеф-инспектор Уорд арестовал Фредерика Генри Седдона. Элизе Барроу, в убийстве которой обвинялся Седдон, было сорок восемь лет. Благодаря полученному наследству она сумела сколотить небольшое состояние, включающее дом, ценные бумаги, наличные деньги и драгоценности. До июля 1910 года она вместе с семилетним племянником Эрнестом Грантом жила в доме кузена Вандерэя недалеко от Тиллингтон-парка и занималась преимущественно тем, что оберегала свои деньги и обвиняла Вандерэя в вымогательстве наследства. Все это приводило к частым скандалам. Услышав летом 1910 года о том, что за 12 шиллингов в неделю можно снять верхний этаж в доме Фредерика Седдона, Элиза Барроу покинула кузена и 25 июля поселилась со своим племянником у Седдона.

Сорокалетнего Фредерика Седдона, маленького лысого человека с холодными глазами, характеризовала неудержимая страсть к наживе. Работая инспектором в Лондонско-Манчестерской промышленной страховой компании, он нажил за двадцать лет капитал в 400 фунтов, и его самым большим желанием было увеличить свое состояние.

В этом между ним и Элизой Барроу существовало, несомненно, духовное родство. Во всяком случае, страсть к деньгам породила странные отношения между ними. Уже 14 октября мисс Барроу передала Седдону ценные бумаги на сумму 1600 фунтов в обмен на еженедельную пожизненную ренту. Такая рента казалась ей более выгодной и надежной, чем ценные бумаги. 9 июня следующего года Седдон овладел уже доходным домом, принадлежавшим раньше Элизе Барроу. В качестве компенсации он увеличил ее еженедельную ренту на 3 фунта. Когда летом 1911 года "Биркбэкбэнк", в котором Элиза Барроу держала свои деньги, переживал трудности, она под влиянием Седдона сняла с книжки все имевшиеся у нее наличные деньги в размере 400 фунтов и спрятала их в своей спальне вместе с драгоценностями. Итак, к этому времени все ее состояние находилось либо в руках Седдона, либо в его доме. Спустя некоторое время, 26 августа 1911 года, дочь Седдона покупает пакет мышьяковой бумаги от мух. А через несколько дней заболевает Элиза Барроу — рвота, рези в животе, понос. Доктор Сварн ставит диагноз: "эпидемическая диарея" — и предлагает больной лечь в госпиталь. Но из скупости она это отклоняет и поручает уход за собой мистеру Седдону. 12 дней пролежала она, медленно умирая, в своей постели. В ночь с 13 на 14 сентября Элиза Барроу умерла, и Седдон тотчас принялся обыскивать ее комнату. Позже он утверждал, что нашел всего 10 фунтов. Но его служащие видели, как он рано утром считал деньги. Седдон посетил ювелира с кольцом умершей и просил удалить выгравированные на нем инициалы матери Элизы Барроу. Он положил большие суммы в банки и отправился к доктору Сварну, который, не осмотрев труп, выписал ему свидетельство о смерти. Причиной смерти была указана эпидемическая диарея. И, наконец, Седдон сам позаботился о похоронах Элизы Барроу, не сообщив даже ее родственникам, Вандерэям. Он заказал самый дешевый гроб и получил от предпринимателя похоронного бюро 12 шиллингов комиссионных за организацию похорон.

16 сентября 1911 года на кладбище Финчлей состоялось погребение Элизы Барроу, а спустя шесть дней Седдоны отправились в путешествие к морю.

Тем временем о смерти своей родственницы узнал Вандерэй и в надежде получить наследство явился к дому Седдона. Дом был заперт. Только 9 октября ему наконец удалось застать Седдона. Седдон сообщил ему, что наследство Элизы Барроу составляет 10 фунтов. Он же, Седдон, потратил на похороны и заботы о ее племянника 11 фунтов 1 шиллинг и 10,5 пенса, так что наследник должен ему больше фунта. Правда, остались еще несколько платьев и мебель стоимостью примерно 16 фунтов. Когда Вандерэй поинтересовался ее домом, акциями и счетом в банке, то Седдон объяснил ему, что дом и акции законным путем перешли теперь в его собственность, он же, согласно условиям, выплачивал Элизе Барроу ренту до самой ее смерти. Что же касается наличных денег, то это была легенда.

Не веря ни одному слову Седдона, Вандерэй поехал 10 октября в Скотланд-ярд. Шеф-инспектор Уорд и сержанты уголовной полиции Купер и Гауман получили задание произвести расследование. За месяц работы они столкнулись с таким количеством подозрительных обстоятельств, что уже 15 ноября по поручению министерства внутренних дел Спилсбери произвел эксгумацию трупа Элизы Барроу. Не обнаружив признаков естественной смерти, он передал дальнейшее расследование на яд в руки Уилсокса, имя которого после дела Криппена было широко известно. Уилсокс при помощи аппарата Марша установил, что в теле и волосах пострадавшей в смертельных количествах содержится мышьяк. Было совершенно ясно, что Элиза Барроу скончалась от острого отравления мышьяком. К этому времени Уилсокс занимался вопросами установления точного количества яда в организме пострадавшего.

29 ноября он отправился в помещение, где находились останки Элизы Барроу, и взвесил их как можно точнее, а в своей лаборатории взвесил все доставленные ему для анализов органы пострадавшей. Было установлено, что вес эксгумированного трупа Элизы Барроу составлял 60 фунтов, в то время как в последние годы ее жизни она весила 140 фунтов.

До сих пор считалось невозможным определение веса мышьяка, который оседал в виде бляшек в аппарате Марша. Уилсоксу казалось, что он нашел способ количественного определения мышьяка. Нужно было пропустить через аппарат Марша много различных доз чистого мышьяка и получить соответственно каждой дозе бляшку мышьяка. Запаяв стеклянную трубочку с образовавшимися в ней бляшками мышьяка, можно получить весовой эталон, по которому путем сравнения определяется количество мышьяка, полученного при токсикологических анализах. Для этого необходимо создать эталоны для веса от одного миллиграмма до 0, 005 миллиграмма мышьяка.

Уилсокс изготовил несколько сотен сравнительных бляшек и приступил к исследованию органов Элизы Барроу.

От желудка, весившего 105 граммов, он взял 0,525 грамма, что составило одну двухсотую его часть, подверг исследованию в аппарате Марша, получил бляшку мышьяка и установил по эталону его вес. Полученное число он умножил на 200 и установил, что во всем желудке было 7, 3 миллиграмма мышьяка. Так он исследовал все органы. Выяснилось: кишки содержали 41 миллиграмм мышьяка, печень — 11, 13 миллиграмма и т. д. Трудней было определить вес мышьяка в коже, костях и мышцах. Уилсоксу не хотелось разрушать все тело пострадавшей, препарировать все части тела и взвешивать каждую из них отдельно. Он подверг сравнительному анализу, например, только 6 граммов мышц и установил, что в них содержится 1,3 миллиграмма мышьяка. Но так как общий вес мышц не был установлен, отсутствовало точное число множителя. Уилсокс использовал для установления этого числа известное положение, что вес мышц человека составляет две пятых общего веса тела. Итак, он выяснил, что мышцы содержат 67,2 миллиграмма мышьяка. Уилсокс решил не включать в общий баланс количество мышьяка в волосах, коже и костях, так как и без них вес мышьяка в теле составил 131,57 миллиграмма, что свидетельствовало об отравлении. Неучтенные количества мышьяка Уилсокс решил использовать в качестве своеобразного резерва, в случае если защита Седдона обнаружит в его анализе какие-либо просчеты.

Уилсокс не ошибся, ожидая борьбу. С того момента как 4 марта 1912 года на скамье подсудимых в Олд-Бейли появились Седдон и его жена, подозреваемая в соучастии, началось одно из самых ожесточенных судебно-токсикологических сражений, происходивших когда-либо в Лондоне. Защитником Седдона был Эдвард Марчелл Холл, самый опытный в области медицины адвокат того времени. Взяв на себя защиту Седдона, он заметил: "Это самое темное дело из всех, которые мне довелось вести". Против обыкновения он на этот раз не верил в невиновность своего подзащитного. И все же он сражался так, будто защищал невиновного. Уилсокс стал мишенью его умной и целенаправленной тактики.

7 и 8 марта 1912 года начался перекрестный допрос Уилсокса. У Холла были наготове две стрелы. Уилсокс позднее признался, что обе явились для него неожиданностью, а вторая чуть не погубила его. Холл был достаточно умен, чтобы не отрицать подсчеты Уилсокса, но он нашел слабые места, которые Улсокс, как ни странно, проглядел. "Хорошо, — начал Холл, — так, из показаний Уилсокса мы знаем, как он вычислил общее количество мышьяка в теле пострадавшей. Он умножил результаты своих анализов отдельных частиц, притом на довольно большие числа, в почках на 60, в желудке на 200, в мышцах на 2000". Марчелл Холл обратился к Уилсоксу, спрашивая, правильно ли он говорит.

Уилсокс подтвердил.

Марчелл Холл продолжал: "Уилсокс понимает, что малейшая ошибка в определении веса может при умножении стать большой и привести к роковым заблуждениям. Не так ли?"

Уилсокс снова подтвердил.

Ну, продолжал Холл, тогда он хочет поговорить о мышцах. Уилсокс умножил здесь определенное им в шести граммах мышц количество яда на 2000, потому что общий вес трупа Элизы Барроу составлял 60 фунтов. Он применил здесь положение, что вес мышц составляет две пятых общего веса тела.

Да, это так.

Хорошо. Но Уилсокс недоучел здесь кое-что очень важное. Элиза Барроу весила 140 фунтов, теперь она весит 60. Потеря веса вызвана испарением влаги из человеческой ткани. Но мышцы содержат значительно больше влаги, чем другие органы тела.

Уилсокс кивнул: "Правильно".

Значит, они потеряли также больше влаги, чем другие органы. Разве это не нарушит правило, что они составляют две пятых веса тела? Разве умножение на 2000 не приведет его к ошибочному результату?

Уилсоксу ничего не оставалось, как признать свою ошибку. Но это еще не сводило на нет всю проделанную им работу, потому что разница соотношения веса мышц и всего тела была не так уж велика, да и в запасе у него еще оставались неучтенные части тела, содержащие яд. Но это был один из тех моментов в истории токсикологии, когда умные и грамотные адвокаты давали токсикологам незабываемые уроки и тем самым побуждали их к дальнейшей работе на благо прогресса, даже если их целью было лишь вызвать недоверие присяжных к показаниям свидетелей обвинения. Но Марчелл Холл еще не кончил. Он сменил тему. Он повел теперь речь о весовом количестве мышьяка в волосах Элизы Барроу. Холл тщательно изучил отчет манчестерской комиссии от 1906 года. Он помнил все подробности отчета, в то время как Уилсокс не имел их теперь под рукой.

"В той части волос, которая ближе всего к коже головы, вы обнаружили восьмисотую часть миллиграмма мышьяка".

Уилсокс ответил: "Так точно".

"А сколько вы нашли в той части волос, которая больше всего удалена от кожи головы?"

"...приблизительно четверть этого количества!" И тут Холл преподнес результаты манчестерской комиссии. Уилсокс утверждает, что Элиза Барроу умерла от острого отравления мышьяком, то есть от яда, который она получала в последние две недели перед смертью. Как же сочетается диагноз "острое отравление" с выводами комиссии от 1906 года, если даже кончики волос Элизы Барроу содержали мышьяк? Если при отравлении мышьяком нужны были недели для того, чтобы мышьяк появился в корнях волос, и десять месяцев, чтобы он проник в волосы пятнадцатисантиметровой длины, то как он мог за четырнадцать дней оказаться в кончиках волос? Холл поинтересовался, нельзя ли при таких обстоятельствах предположить, что Элиза Барроу приняла мышьяк уже год назад?

Уилсокс онемел от удивления. Затем он пролепетал: "Год назад..." Но, отвечая на вопросы Холла, продолжавшего свой допрос, он думал о возникшем недоразумении и понял, в чем причина ошибки. Волосы Элизы Барроу были в крови и впитали в себя мышьяк.

Сразу же после заседания суда Уилсокс поспешил в госпиталь святой Марии. Там он взял пучок не содержащих мышьяка волос и положил его в жидкость из гроба Элизы Барроу. На следующий день, 11 марта, он проконтролировал содержание мышьяка в волосах. Да, мышьяк впитался в волосы, и только с помощью ацетона удалось избавиться от яда.

Итак, Уилсокс прав. Мышьяк в волосах Элизы Барроу проник извне. Из тела он не мог проникнуть в волосы из-за слишком короткого срока между отравлением и наступлением смерти.

12 марта Уилсокс снова выступил как свидетель обвинения и окончательно отразил атаку Марчелла Холла.

Выступление Седдона в качестве свидетеля по своему делу окончательно разоблачило его холодную и, если речь шла о деньгах, ни перед чем не останавливавшуюся натуру. Суд признал его виновным. 18 апреля 1912 года Седдон был повешен в тюрьме Пентонвиль.

Со времени процесса над Седдоном борьба за создание надежных методов количественного определения яда в подозреваемых субстанциях не прекращалась ни на минуту. После исследований по количественному определению мышьяка начались исследования количественного определения всех известных и вновь открытых ядов.

Любой метод количественного или весового определения элементов и веществ, имевшийся уже или изобретенный в ближайшие пятьдесят лет в химии или физической химии, рано или поздно находил свой путь в токсикологию.

Началось с колориметрии. Она исходила из того, что многие органические и неорганические вещества либо образовывали цветные растворы, либо их можно было, как алкалоиды, превратить в более или менее сильно окрашенные растворы. Интенсивность их окраски зависела от процента красящего вещества. Были изготовлены из известных веществ в различных количествах и с различной концентрацией растворы-образцы. Тон их окраски сравнивали с окраской раствора, концентрация которого не была известна. Такое сравнение (сначала на глаз, затем с помощью аппаратов) позволяло установить концентрацию исследуемого вещества.

Вскоре появилась титрометрия. Она базировалась на том факте, что для определенной реакции растворенного вещества, например для образования осадка, необходимо определенное количество химического реагента. Момент наступления реакции становился видимым, если добавляли несколько капель красящего вещества:

в момент реакции наступало также изменение цвета раствора. При установлении концентрации раствора исследуемого вещества реактив вводился малыми дозами, под конец каплями, пока не наступало изменение цвета. Количеством реактива измерялась и вычислялась концентрация исследуемого раствора. Этот метод также оправдал себя на службе токсикологии. Он оправдал себя при количественном определении мышьяка. Можно было определить количество яда в бляшках мышьяка, если растворить их в йодистом калии или в йодмонохлориде и рассчитывать с помощью титрометрии.

Определение количества металлических ядов, таких, как антимон (сурьма), часто удается с помощью электролиза. Оно исходит из того, что металлические соли распадаются в водном растворе, притом распадаются на положительно заряженные металлические ионы и отрицательно заряженные ионы остатка кислоты. Если опустить в такой раствор два электрода из платины и пропустить постоянный ток, то положительно заряженные металлические ионы устремятся к отрицательному электроду (катоду), в то время как отрицательно заряженные ионы остатка кислоты направятся к положительно заряженному электроду (аноду). Таким образом, можно выделить из соляного раствора металл и собрать его на катоде. Количество его можно точно установить, высчитав разницу в весе катода до и после опыта.