Год. Новое поколение криминалистов

В Германии ко времени открытия Уленгута в судебной медицине царило затишье. Правда, организация учреждений судебной медицины в различных землях Германии была лучше, чем во многих других странах. Специально уполномоченные районные или областные врачи всегда были в распоряжении прокуроров и следователей, участвуя в раскрытии преступлений. Но уровень их знаний зависел от развития науки и институтов, где они получали свою подготовку по судебной медицине. Здесь Германия безнадежно отставала от Франции и Австро-Венгрии. Правительства отдельных земель, полиция и медицинские факультеты университетов все еще не признавали за судебной медициной права считаться самостоятельной наукой, без которой в недалеком будущем не сможет осуществляться никакая полицейско-криминалистическая и юридическая работа. Все это было причиной длительного затишья в развитии судебной медицины в Германии.

В 1888 году, когда профессор Унгар на собрании естествоиспытателей в Кёльне выступил с речью "О значении судебной медицины и ее месте в высших учебных заведениях Германии", все убедились в неприглядности существующего положения. Сам Унгар не был судебным медиком, он работал педиатром в Бонне. Ему часто приходилось делать экспертизы при сомнительных случаях смерти детей, что заставило его понять значение и необходимость судебной медицины и сделаться ее страстным защитником. По собственной инициативе он стал читать лекции на судебно-медицинские темы. У него не было ни института, ни лаборатории, и свои эксперименты он был вынужден проводить в институте, где у него были друзья, предоставившие в его распоряжение свои лаборатории. Уже в 1883 году он обратил на себя внимание, доказав, что проба с погружением легкого в воду, которая еще с давних пор служила определением того, рожден ли ребенок живым или мертвым, и опорой судебных медиков в их экспертизах, не гарантирует полной надежности. Прежде всего, газы разложения приводили к ошибкам: заполняя легкие рожденного мертвым ребенка, они придавали им плавучесть. Этим Унгар вызвал интерес к широкому научному изучению вопроса, который в ближайшие десять лет займет свое место в судебной медицине и сделает эту пробу надежной.

Выступление Унгара в 1888 году было выступлением человека, авторитет и имя которого были известны далеко за пределами государства. Он сообщил, что только в двух немецких университетах медицина, а в восьми остальных лекции читали от случая к случаю судебные медики параллельно со своей основной работой. Нигде по судебной медицине не было экзаменов, и, таким образом, как и студентам-медикам, так и студентам-юристам предмет казался малозначительным, ненужным приложением. Научно-исследовательских институтов фактически не было. Когда преподавание вели судебные медики, то временами имелась возможность проведения практических занятий на трупах, попадавших им в руки в результате убийств, самоубийств, нераскрытых причин смерти и т. д. Но и по сей день приходилось за каждый труп сражаться с патологами.

Условия, в которых пришлось работать племяннику Каспера и его последователю профессору Лиману, он сам описал в 80-х годах:

"В грязном, темном, непроветриваемом подвальном помещении были выставлены опознанные и неопознанные трупы, одежда последних была развешана тут же на веревках... Отсюда начинались погребальные процессии, и очень часто приходилось наблюдать, что священник обращался к собравшимся на похоронах в том же подвале, где стоял жуткий запах и где проводили свои обследования судьи, врачи и студенты". Только в 1886 году в Берлине был построен новый морг, в восточном флигеле которого находились помещения для вскрытия трупов, где могли работать все семь берлинских судебных медиков. В этом же флигеле профессор Лиман получил несколько комнат для занятий по судебной медицине.

Лишь в последнее десятилетие XIX столетия постепенно исчезло пренебрежение к судебной медицине. Молодые патологи во многих странах поняли, что здесь имелась целина, предоставлявшая много возможностей для научной деятельности. В Берлине старого профессора Лимана сменил тридцатитрехлетний Фриц Штрассманн, бывший терапевт и патолог. Он был готов добиться для судебной медицины в Германии ведущей роли во всех судебно-криминалистических расследованиях. Еще больше это было характерно для Рихарда Кокеля, который стал в Лейпциге первым "внеплановым преподавателем судебной медицины". Так как он не был судебным медиком, ему пришлось добиваться разрешения саксонского министерства юстиции "присутствовать" на вскрытиях, довольно часто по-дилетантски производимых судебными медиками. Расходы на эти "присутствия", происходившие вне Лейпцига, он вынужден был оплачивать сам.

Адольф Лессер, который начал свою деятельность патологом берлинской школы Рудольфа Вирхова, переехал в 1886 году в Бреслау и год спустя уже начал читать судебную медицину в Бреслауском университете. В Кенигсберге бурную деятельность развил молодой приват-доцент Георг Пуппе, ученик Штрассманна. Он способствовал основанию германского общества судебной медицины и объединению с ней социальной медицины, нового спецпредмета. Социальная медицина изучала те врачебные проблемы, которые ставила промышленная эпоха: оценка производственных несчастных случаев, трудоспособности, вопросы социального обеспечения и пенсий.

В Галле впервые услышали голос Эрнста Цимке, которому суждено было стать одним из изобретательнейших судебных медиков. В качестве районного врача-ассистента и портового врача в Данциге свой первый опыт в области диагностики смерти утопленника собрал тридцатилетний Карл Берг. Все они — от Кокеля до Берга, от Штрассманна до Цимке — явились теми людьми, кто создал немецкую судебную медицину 20—30-х годов нового столетия. Но в 1901 году они вели еще утомительную борьбу за признание судебной медицины. Не случайно в том же году еще один пионер судебной медицины, Эрнст Гизе, начал свою деятельность в качестве приват-доцента в Иене со вступительной лекции на тему "Умение определять кровь на современном этапе". Открытие Уленгута дало развитию судебной медицины в Германии необходимый толчок. А за пределами Германии, особенно во Франции, возможность отличить кровь человека от крови животного способствовала росту доверия к теперь уже не ограниченным возможностям судебной медицины. Может быть, не случайно именно в Париже спустя несколько лет судебная медицина пережила один из самых скандальных кризисов. Лакассань сказал по этому поводу: "История напоминает нам об ограниченности наших знаний и умений всякий раз, как только мы забываем об этом".

Дело Жанны Вебер

В полдень 5 апреля 1905 года у входа госпиталя Бретоно в Париже появилась молодая женщина. В полном отчаянии она показала привратнику едва дышавшего ребенка с посиневшим лицом. Испугавшись вида ребенка, привратник направил женщину, назвавшуюся Чарлез Вебер, в детское отделение, а сам вызвал ассистента доктора Сайана. После первого поверхностного осмотра Сайан нашел, что у ребенка явления, свидетельствующие о перенесенном приступе острого удушья. От матери он услышал странную историю. Мадам Чарлез Вебер проживает в Гут-д'Ор, грязном, мрачном районе города, между психиатрической больницей и госпиталем Сальпетриер. Там живет множество породнившихся друг с другом Веберов: рабочих, извозчиков, мелких ремесленников. В полдень мадам Чарлез Вебер со своим шестимесячным ребенком и свояченицей, мадам Пьереттой Вебер, была в гостях у родственницы — Жанны Вебер. После обеда Жанна попросила своих гостей пойти что-либо купить для нее, потому что она плохо себя чувствовала. Обе согласились. Ребенок Морис остался с Жанной. Вернувшись менее чем через пять минут, мадам Пьеретта Вебер застала Мориса лежащим с посиневшим лицом и пеной у рта на кровати, мальчик хрипел. А Жанна Вебер сидела около кровати, держа руки под рубашечкой ребенка на его груди. Когда спустя несколько минут появилась мать Мориса, она еле вырвала ребенка из рук родственницы. В панике она бросилась к ближайшему врачу, доктору Муку, а от него — в Бретоно.

Сайан вторично обследовал Мориса. На этот раз он обнаружил на шее ребенка красноватый след, величиной с палец, который с боков был отчетливее, чем спереди. Непроизвольно у него мелькнула мысль, не душил ли кто ребенка. Мориса положили в детскую палату. Мать осталась с ним. Около девяти часов Сайан снова навестил их. Он застал ребенка в хорошем состоянии. Мать уже успокоилась, и Сайан поинтересовался подробностями происшествия. Из рассказа Чарлез Вебер он узнал, что за период, меньший чем четыре недели начиная со 2 марта, в семьях Веберов с признаками удушья умерло четыре ребенка. И в каждом из этих случаев так или иначе была замешана Жанна Вебер. Жанне тридцать лет, она родом из рыбацкого поселка Керитри на севере, четырнадцати лет приехала в Париж и с 1893 года стала женой Жана Вебера.

Сначала умерли две дочери Пьера Вебера: Жоржет и Сюзанна. Жоржет умерла, пока мать стирала в домовой прачечной, а Жанна Вебер присматривала за детьми. Она умерла от приступа удушья в то время, когда Жанна наклонилась над ней, держа руки под рубашкой умирающего ребенка. 11 марта последовала смерть ее сестры Сюзанны, не достигшей трехлетнего возраста. Пока родители были на работе, Жанна вызвалась посидеть с ребенком. Лицо девочки почернело, и соседка, расстегнув воротничок рубашки, заметила на шее темную бороздку. Врач квартала бедняков не придал этому никакого значения и указал причину смерти: судороги. Двумя неделями позже Жанна была в гостях у Леона Вебера и его жены. Здесь она также оставалась с семимесячной Жермен, пока родители временно отсутствовали дома. Утром Жермен стала задыхаться. Бабушка, которая жила в этом же доме, услышав крики Жермен, пришла и застала ребенка задыхающимся на коленях у Жанны. За ночь девочка успокоилась. А 26 марта, когда ее снова оставили с Жанной, она умерла от приступа удушья. И снова руки Жанны видели под рубашкой у шеи ребенка. Жермен похоронили 27 марта, и в тот же вечер странным образом заболел сын Жанны Вебер, семилетний Марсель. Через несколько часов он неожиданно задохнулся якобы из-за последствий дифтерии.

Доктор Сайан знал Гут-д'Ор. Жизнь ребенка там не дорого стоила. Ею не дорожили и врачи. Они относились к смерти детей, как к явлению природы, против которого не было смысла бороться. Но если все было так, как рассказала мадам Чарлез Вебер, то до какого идиотизма нужно дойти, чтобы раньше не заподозрить в этой серии смертей насилие! Какая глупость доверять своих детей свояченице, в руках которой они умирали!

Сайан поинтересовался, приходило ли мадам Чарлез Вебер и ее родственникам на ум, что их дети умирали не от каких-то таинственных болезней, а от рук их родственницы? Неужели никто не подозревал ее? Мадам Вебер тупо посмотрела на него. Да, у них было подозрение, когда умерла Жермен. Но ведь потом умер собственный сын Жанны — Марсель.

Утром 6 апреля Морис совсем выздоровел, фиолетовый оттенок на лице исчез. Зато отчетливо обозначились подозрительные синяки на шее. Сайан не был судебным врачом. Но он был убежден, что синяки на шее были результатом сдавливания. Осматривая Мориса, главврач отделения Севестр пришел к тому же выводу. О странных обстоятельствах смерти детей Веберов Севестр сообщил комиссару полиции района Гут-д'Ор. Час спустя Жанна Вебер, маленькая, кругленькая женщина с невыразительными чертами лица, была арестована, и два инспектора приступили к допросу всех свидетелей смерти детей. Установленные обстоятельства гибели детей во многих отношениях были загадочными.

7 апреля инспектор Куарэ узнал, что еще в 1902 году на руках Жанны Вебер за короткое время умерли два ребенка: Люси Александр и Марсель Пуато. Вызванные врачи смогли высказать крайне неопределенные предположения о причине смерти.

Жанна Вебер, помимо умершего 28 марта семилетнего Марселя, имела еще двух девочек, которые также умерли несколько лет назад. Все Веберы сочувствовали ей, и ее настойчивые предложения посидеть с детьми они воспринимали как "неудовлетворенное чувство материнства", которого она была лишена из-за смерти своих детей.

Однако события, происшедшие 2 марта 1905 года в доме Пьера Вебера, едва ли можно объяснить проявлением этого чувства. В тот день, когда умерла полуторагодовалая Жоржет, ее мать вовремя получила сигнал, который должен был ее насторожить. Спустя час после того, как Жоржет была оставлена на попечении Жанны Вебер, в прачечную, где стирала мать девочки, прибежала ее соседка мадемуазель Пуш. Услышав душераздирающий плач Жоржет, она вошла в спальню Веберов, увидела ребенка в руках Жанны и побежала сказать об этом матери. Когда мадемуазель Пуш вместе с испуганной матерью прибежали в дом, Жоржет лежала на постели. Язык вывалился изо рта девочки, на губах была пена. Жанна наклонилась над постелью, лицо ее имело странное, отчужденное выражение. Мать попыталась взять на руки ребенка, но руки Жанны вцепились в грудь Жоржет, она якобы "хотела оживить сердце". С трудом удалось отобрать ребенка. Когда мать поднесла его к окну, девочка стала дышать ровнее. Затем, считая, что приступ кончился, она отдала ее свояченице, отказавшись от предложения соседки побыть с ребенком, и снова пошла стирать. Не прошло и часа, как ее опять позвала соседка. На этот раз они застали Жоржет уже мертвой. Вызванному врачу Ашеру мадемуазель Пуш показала синяки на шее умершей, но он не обратил на это внимания. Привыкший к тому, что дети умирают здесь очень часто, он едва ли тратил одну минуту, чтобы ставить диагноз: "Судороги".

Инспектор Бовэ, расследовавший обстоятельства смерти Сюзанны Вебер, которая умерла 11 марта в том же доме, даже в той же комнате, узнал, что на этот раз отец ребенка, Пьер Вебер, был своевременно предупрежден. После обеда супруги Вебер отправились на работу. Пьер работал вблизи своего дома. Сюзанну, как и раньше Жоржет, оставили с Жанной. Около двух часов соседка, мадам Микель, сломя голову прибежала за Пьером и притащила его домой. Как и Жоржет, он застал Сюзанну лежащей на кровати с почерневшим лицом, стиснутыми челюстями и скорченными конечностями. Руки Жанны лежали на груди ребенка. Так как утром Сюзанне давали лекарство от кашля, он решил, что доза была слишком большой, поднес девочку к окну и, когда та стала дышать ровнее, отдал ее опять свояченице. Через десять минут его позвала домой мадемуазель Пуш, но Сюзанна была уже мертва. Жанна повязала на шею девочки платочек и не разрешила мадемуазель Пуш снять его, когда та хотела это сделать. Соседка сообщила инспектору, что ей все же удалось приподнять платок и она видела на шее ребенка отчетливую бороздку.

Доктор Ашер, вызванный и на этот раз, поверхностно осмотрел труп и, не обратив внимания на шею ребенка, поставил тот же диагноз: "Судороги".

Инспектор Бовэ сам родился в Гут-д'Ор. Он знал этот мир, где царили грязь и нужда, он знал, как часто смерть собирала здесь свой урожай, как бесчувственны были люди и как велико было их невежество. Но когда он узнал, что пережила 25 и 26 марта маленькая Жермен Вебер, дочь Леона Вебера, прежде чем умерла, то все это показалось ему просто непостижимым. Ребенок только что поправился после воспаления легких, когда утром 25 марта появилась Жанна Вебер и предложила свои услуги по уходу за девочкой. Едва мать девочки ушла да рынок, как бабушка Жермен услышала крики ребенка. Это было около полудня. Она поспешила в комнату и застала девочку на руках Жанны. Девочка задыхалась. Ничего не подозревая, считая лишь, что Жанна была недостаточно внимательна, бабушка взяла ребенка к себе, пока не настало время и ей идти на работу. К этому времени вернулась мать Жермен. Но Жанна попросила ее пойти купить продуктов для нее. Как только она осталась одна, соседи тотчас услышали крик ребенка. Они поспешили в комнату и увидели Жермен на коленях у Жанны. Девочка задыхалась. Обе руки Жанны были под платьем на груди ребенка. Соседи позвали доктора Лабеля, который находился поблизости. Врач не нашел никаких признаков судорог или дифтерии, но обнаружил на шее ребенка повреждения кожи. Так как ребенок стал дышать легче, он попрощался и обещал на другой день зайти еще раз. Жанна Вебер тоже ушла, но явилась на следующий же день. Жермен чувствовала себя хорошо. Доктор Лабель, посетивший девочку, был уверен, что ей ничего не угрожает. После обеда, около 4.30, Жанна, как и накануне, попросила мать Жермен выполнить кое-какие ее поручения. Не прошло и нескольких минут после ухода матери Жермен, как соседи снова услышали странные звуки. Они застали Жанну склонившейся над коляской. Ребенок и руки "няни" были под подушкой. Маленькое личико посинело. Глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. В панике соседи бросились искать доктора Лабеля и мать. Когда они вернулись, ребенок был мертв. Так как доктора Лабеля не смогли найти, пришел снова доктор Ашер и написал: "Смерть от судорог".

8, 9 и 10 апреля Бовэ докладывал следователю Лейдэ о ходе расследования. Он установил, что не только соседи Пуш, Навэ и Микель после смерти Сюзанны не доверяли Жанне Вебер. Бабушка Жермен тоже почувствовала антипатию к Жанне. Но когда умер родной сын Жанны Вебер, Марсель, недоверие и антипатия как-то рассеялись. Свидетелями смерти сына были сама Жанна Вебер и ее пьянчужка муж. Доктор Мун дважды поверхностно осматривал мальчика, хотел было сделать ему укол, но не успел, а его смерть объяснил "воспалением головного мозга". Отец сказал, что мальчик задыхался и у него была температура.

Жанна Вебер молчала, не отвечая на вопросы Лейдэ. Но Лейдэ подозревал, что здесь произошло нечто ужасное: убийство собственного ребенка с целью усыпить подозрительность родственников и соседей, чтобы продолжать убивать и дальше.

К 9 апреля Лейдэ закончил предварительную проверку. Как и все его инспектора, он был глубоко убежден, что ни один из детей не умер естественной смертью, что все они были жертвами Жанны Вебер и лишь Морису случайно удалось избежать такой же участи. Лейдэ размышлял о причинах, толкавших ее на убийство. Может быть, ее преступления были местью после смерти ее двух детей? Зависть и ненависть к счастливым матерям? Или ею двигало то удовлетворение, которое многие убийцы находят в самом акте убийства?

Как бы то ни было, Лейдэ было ясно одно: нужно доказать, что Жанна Вебер убивала, что ни Жоржет, ни Сюзанна, ни Жермен, ни Марсель не умерли естественной смертью.

Лейдэ поручил доктору Леону Анри Туано обследовать оставшегося живым Мориса Вебера, а также эксгумировать и вскрыть трупы детей: Жоржет, Сюзанны, Жермен и Марселя. Лейдэ не сомневался, что доктор Туано даст ему научное доказательство насильственной смерти детей путем удушения.