Фаблио как жанр городской литературы

 

В XIII в. французские города, будучи центрами ремесел, торговли и образования, переживали эпоху возвышения и расцвета. В основе культурного синтеза, осуществлявшегося в городах, лежали рыцарские и религиозные идеалы. Однако если в куртуазной литературе эти идеалы имели подчеркнуто сублимированный характер, то в буржуазной среде они стали проецироваться на прозаическую житейскую практику. В результате, с одной стороны, рыцарская топика в значительной мере определила самый облик жанров городской литературы, с другой - острый и трезвый взгляд горожан легко подмечал слабости рыцарского миросозерцания, явное и повсеместное несоответствие между реальной действительностью и куртуазными ценностями. Отсюда сатирическая и далее - дидактическая направленность городской литературы, составляющая одну из главных ее черт. Что касается клерикальной литературы, то по мере утраты ею духовной монополии она утрачивала и свою специфику, все больше растворяясь в городской поэзии, чему способствовали общие для них нравоучительные тенденции. Большое влияние на эту поэзию оказали также фольклорные мотивы и образы, хотя к крестьянству как к сословию, олицетворявшему для горожан умственную неповоротливость и косность, последние в целом относились насмешливо, а иногда и открыто враждебно.

Наиболее характерными явлениями городской литературы в XIII в. были: 1) фаблио; 2) “животный эпос”, крупнейший памятник которого - “Роман о Ренаре (Лисе)”; 3) дидактическая и аллегорическая поэзия (в первую очередь - “Роман о Розе”); 4) городская лирика; 5) драматургия.

Фаблио (небольшие, комические по характеру рассказы, анекдоты, повестушки, побасенки) активно существовали примерно с конца XII по начало XIV в. Фаблио было довольно много, но до нас дошло только около 150 из них, так как долгое время они не записывались. Фаблио в значительной своей части восходят к древним мифологическим рассказам о плутах, мудрецах-острословах, озорниках, объединяемых термином “трикстер”. Такие рассказы бытовали в фольклоре. Попав в среду жонглеров, они подверглись поэтической обработке. Обрабатывали подобные сюжеты и крупные поэты (Анри д'Андели, Жан Бодель, Рютбёф, Жан де Конде и др.). Сама же обработка заключалась, в частности, в перенесении готовых сюжетных ситуаций на материал современности.

Специфика фаблио ясно видна при их сопоставлении с рыцарским романом; эти жанры образуют как бы два противоположных предела средневековой словесности. Так, если для романа характерны последовательное отвлечение от “прозы жизни” и возвышенная идеализация чувств, то для фаблио, напротив, эта проза является питательной средой, - они сугубо приземлены, не чужды скабрезности, скатологических шуток и т. п. Далее, если для куртуазного романа характерна резкая расстановка социальных акцентов, возвышение рыцарства в ущерб прочим сословиям (так, крестьянин-виллан обычно изображался в романах как существо, наделенное чертами животной дикости, и противопоставлялся герою-рыцарю как носителю культуры и рафинированности), то фаблио практически безразличны к сословному положению своих персонажей; предметом изображения они делают любую среду, одинаково увлеченно и критически изображают рыцарей и вилланов, священников и купцов, благородных дам и жен ремесленников.

В этом заключается специфическая смысловая установка жанра. Фаблио сентенциозны и назидательны. В данном отношении они родственны латинскому жанру “примеров” (exempla), широко распространенному в церковной литературе и в проповеднической практике, когда священники, дабы сделать свою мысль более убедительной и доходчивой, в качестве иллюстрации приводили какой-либо житейский пример или историю. Равным образом и цель фаблио заключалась в том, чтобы продемонстрировать определенную “мораль”, которая непосредственно формулировалась в начале либо в конце рассказа (например: “чрезмерно доверчивый человек в конце концов всегда оказывается обманут” и т. п.).

Вся трудность, однако, заключается в том, что для разных фаблио невозможно найти никакого этического “общего знаменателя”: моралей у фаблио столько же, сколько самих фаблио; они до бесконечности варьируются от одного рассказа к другому вплоть до совместного бытования открыто противоречивых по своему смыслу и выводам сюжетов. Так, в одних фаблио сентенция сводится к тому, что хитрость всегда побеждает грубую силу, а в других, наоборот, что сильный всегда одерживает верх над слабым, в третьих - что доверчивый человек остается в дураках, а в четвертых - что вера и преданность непременно вознаграждаются. С одной стороны, фаблио изображают глупость как порок, достойный безжалостного издевательства, с другой - она же предстает как простодушная мудрость, посрамляющая любых хитрецов; в иных фаблио автор откровенно разделяет торжество любовников над обманутым мужем, а в иных - столь же искренне радуется той каре, которой подверглась изменница-жена и т. п. Причина в том, что фаблио воспроизводили действительность не с точки зрения какой-либо избранной и жесткой системы этико-идеологических ценностей, а с точки зрения житейского “здравого смысла”. Последний же в принципе не привилегирует никаких этических систем, ничьих социальных положений или позиций, но всегда устанавливает по отношению к ним корректирующую дистанцию.

Речь идет не об этической индифферентности фаблио и не об их пресловутом “цинизме”, а об этической подвижности точки зрения на мир как принципе жанра, об умении фаблио постоянно менять эту точку зрения и оценивать одни и те же ситуации с разных сторон, ибо в самой жизни, не взятой в шоры одного какого-нибудь миросозерцания (пусть даже такого престижного для средних веков, как куртуазное), такие ситуации постоянно входят в различные смысловые контексты, вступают в различные связи друг с другом и в зависимости от этого выглядят то хорошими, то дурными, то полезными, то вредными, то умными, то глупыми. Воспринимая любые варианты морали как равноценные, фаблио исходили из одного критерия - нарушения меры. Чрезмерная жадность, самоуверенность, чванливость, глупость, доверчивость, вообще любая односторонность, гипертрофия того или иного социального качества сразу же подмечались авторами фаблио, которые немедленно “осаживали” зарвавшегося. Отсюда - довольно сильная сатирическая направленность жанра, основанная на обнаружении и разоблачении контраста между притязаниями персонажей и их реальным положением или возможностями. Фаблио не покушались на социальные институты и принципы средневекового общества, они как раз поддерживали эти принципы и смехом корректировали всякого, кто нарушал равновесие.

Таким образом, позиция фаблио - это позиция народной житейской мудрости, которая отнюдь не была подавлена куртуазным мировоззрением или оттеснена на культурную периферию. Напротив, она проникала во все поры средневекового общества и находила отклик во всех сословиях. Кроме того, фаблио оказали серьезное влияние и на последующее европейское литературное развитие. Так, европейская литературная новелла (например, новеллистика Боккаччо или Маргариты Наваррской) во многом вышла из фаблио; ясна их связь со средневековыми фарсами; прямые отголоски фаблио обнаруживаются в романе Рабле и даже позже - в фарсовых комедиях Мольера и в сказках Лафонтена.

Структурной чертой жанра является его сюжетная краткость, так как в фаблио доминирует действие, а не его носители - персонажи, не прикрепленные жестко к тем или иным ролям. Так, обманутым глупцом могут быть и рыцарь, и монах, и горожанин, поскольку для фаблио важен сам тип “глупца”, а не его сословное положение. Поэтому все индивидуализирующие описания сведены здесь до минимума и строятся при помощи типического набора клишированных формул, одинаковых для каждого сословного или сюжетного амплуа.

Этим определяется и единство действия в фаблио, которое всегда ограничено рамками одного сюжетного хода, стремительно развивающегося к новеллистической развязке (pointe), например к остроумному ответу, мотивировкой которого и служит сам сюжет. В смысловом отношении фаблио есть изложение “казуса” - непредвиденной ситуации, подготовленной, однако, при помощи устойчивых композиционных схем, складывающихся из готовых сюжетных блоков.