О неудобствах, проистекающих при уплате налогов наручниками

 

19 января начальник промполиции города Ахтарска Володя Калягин поругался со своим замом. Замом этим был никто иной, как Виктор Свенягин, в просторечии более известный как Витя Камаз.

Хотя Черяга и обещал долголаптевскому бригадиру «место Брелера», то есть место шефа московского офиса, это обещание, данное сгоряча, сдержать было явно невозможно. В Москве у Камаза было слишком много специфических друзей и еще больше врагов, да и милиция в центре питает к таким метаморфозам изрядное предубеждение. Несмотря на сравнительно чистую биографию бригадира — под следствием он был только один раз, да и то оправдан за недостатком улик, — и морда Камаза, и его манеры не оставляли сомнений в избранном им роде деятельности. Кроме того, в Москве голова мятежного бригадира, пошедшего против самого Коваля, стоила ровно десять тысяч долларов, по расценкам средней руки киллера.

Словом, переговорив с Камазом, его вывезли в Ахтарск вместе с тремя членами бригады, участвовавшими в ночном налете на офис АМК, а недельки через две Камаз оказался замом Калягина.

Калягину это, естественно, пришлось крайне не по душе. Что Камаз бандит, ему было плевать, — Калягин сам полтора года после увольнения из органов не в детском саду воспитателем работал. Но то, что его старый враг Черяга без согласования назначил его замом своего ставленника, все восприняли как то, что скоро Калягина вовсе попросят в отставку.

Они и поссорились-то не как менты, а как бригадиры — из-за денег, которые Камаз снял с прикрученной промполицией точки за работу с недобросовестным должником. Прямо на утренней оперативке Володя Калягин спросил своего зама, где бабки, а Камаз ответил, что бабки он заработал честным трудом и никому не отдаст. И Камаз, и Вовка Калягин были людьми крутыми и длинных речей не произносили. Поэтому, после краткого обмена комплиментами, Камаз перемахнул через длинный стол и бросился на шефа, а тот, в свою очередь, потащил из кобуры служебный ПМ.

Их насилу разняли. В тот же день Черяга узнал об инциденте, вызвал обоих к себе в кабинет и предложил помириться. Калягин с Камазом обменялись хмурым рукопожатием и вышли из кабинета, глядя в разные стороны.

Калягин вообще в последнее время был очень мрачен. После смерти Брелера у него резко переменилось настроение. Он так и не выкинул фотографию друга из собственного кабинета, только вынул из рамки и бросил в верхний ящик стола. Время от времени Вовка Калягин открывал ящик, глядел в лицо улыбающемуся черноволосому крепышу, потом бормотал сквозь зубы: «Собаке собачья смерть!» — и захлопывал ящик.

Спустя два дня после безобразной разборки, когда Калягин зачем-то поехал в областной центр, в кармане его прозвенел мобильник. Калягин взял трубку и услышал голос одного из своих старых знакомых, областного авторитета по кличке Моцарт. Авторитет обладал феноменальным слухом, любил классическую музыку, и на скрипке играл не хуже Шерлока Холмса.

— Надо встретиться, — сказал Моцарт. — Базар есть.

Начальник промышленной полиции города Ахтарска приехал к бару, который контролировал Моцарт, около пяти. Ребят своих он попросил остаться в зале, а сам поднялся на второй этаж, где его уже ждали. Рядом с Моцартом сидел незнакомый Калягину парень лет тридцати, черноглазый и слегка упитанный.

— Вот, Вовка Калягин, — сказал Моцарт, — прошу любить и жаловать. Легендарный, можно сказать, мент. С тех пор, как он в Ахтарске, нам всем в Ахтарске делать нечего. Хотя мог бы старых друзей и не забывать.

— Вы все на словах друзья, — спокойно ответил Калягин, — а если я в зону попаду, тоже дружить будете? Или как с Брелером выйдет?

Моцарт покачал головой.

— С Юркой нехорошо вышло, — сказал он. — Памятник ему ты, говорят, на могилу ставил? Калягин промолчал.

— Вот, Вовка, — сказал Моцарт, — хочу тебя познакомить с гостем. У него к тебе дело. Человек он известный, в Москве в большом авторитете, за него Коваль просил замолвить словечко. А зовут его Лось.

Моцарт легко поднялся.

— Ты куда? — спросил Калягин.

— Пойду погуляю, — ответил авторитет. — Вам тут вдвоем перетереть нужно, а мне и спокойней: меньше знаешь, крепче спишь.

И Моцарт выпорхнул из кабинета. Начальник ахтарской промышленной полиции и московский авторитет остались одни. Лось глядел на Вовку Калягина черными смеющимися глазами, так похожими на глаза Брелера. Полные губы слегка раздвинулись, обнажая белые крупные зубы. Лось потянулся и достал из кармана белый прямоугольник визитной карточки. На карточке значилось имя «Александр Лосев» — и номер сотового телефона. Калягин молча прибрал карточку, но своей не дал.

— У тебя, кажется, проблемы с Витей Камазом? — спросил Лось, — с замом твоим?

— У меня нет никакого зама по фамилии Камаз, — ответил Калягин.

— Ну, ты, мент, обидчивый. Пусть будет Виктор… хрен, не помню как по батюшке… Свенягин. У тебя с ним проблемы?

— Это мои проблемы, а не ваши, — ответил Калягин.

Лось покачался на стуле. Белые его зубы блестели в комнате, залитой отраженным светом от зимнего снега и солнца.

— Многим людям не по душе, как Камаз сделал, — сказал Лось, — он на всех насрал. Кто ему доверился, тех он через хрен кинул. Через понятия переступил.

— А что — банк «Ивеко» соблюдает понятия? — усмехнулся Вовка Калягин.

— Не о банке речь. Он не банк кинул. Он людей оскорбил. Бывает, чтобы мусорок ушел в охрану, а вот чтоб бригадир ментом стал…

— А я что же? — спросил Калягин.

— Ты другое, ты мент по рождению…

— И что же ты мне на моего зама жалуешься? Уволить просишь?

— У тебя в Ахтарске как на секретном объекте. Мышь, говорят, не проскочит. Многие на Камаза сердиты. И он это знает. Шифруется грамотно, из города носу не кажет. Вот мы с ребятами и стали думать — если его пасти, так ведь заметут. А я и говорю: «А с чего вы взяли, что заметут? Надо пригласить Вову Калягина, культурно объяснить ему ситуацию, глядишь, он сам подскажет, как Камаза найти». А?

Вовка молчал.

— Вот к примеру. Выехал ты на место происшествия, звонишь Камазу на трубку и велишь: подъезжай немедленно… Так?

— Не так, — сказал Калягин.

— Почему?

— Свенягин — мой зам по просьбе Сляба. Ты мне предлагаешь Сляба кинуть. Трое людей кинули Сляба. Заславский, Брелер и Неклясов. И где они теперь?

— Я тебя не прошу кинуть Сляба. Я прошу помочь хорошим людям с человеком, который тебе поперек горла.

Калягин резко наклонился к собеседнику.

— Слушай сюда, Лось. Я Сляба кидать не стану. Появишься в Ахтарске — ноги повыдергиваю. Ясно?

Вовка Калягин с грохотом отодвинул стул и спустя мгновение исчез в двери.

Спустя две недели, когда Вовка Калягин вышел поутру из дома к джипу, его водитель, осматривая автомобиль, обнаружил привязанную к педали газа растяжку к Ф-1. Быстрое и эффективное расследование показало, что к автомобилю поздно вечером подходил один из новых «сотрудников», принятых на службу вместе с Камазом, некто Перчик, он же Боря Перцов. Перчика пригласили на интенсивное собеседование, и он раскололся, как грецкий орех под металлогибочным прессом. Правда, Перчик категорически утверждал, что нестандартное употребление самой мощной из российских гранат является его личной инициативой и что его шеф Камаз ничего подобного не заказывал. Причем как Перчик, так и сам Камаз успешно прошли проверку на детекторе лжи. После этого Камаз написал заявление «по собственному желанию», а Перчик пропал в неизвестном направлении. По этому поводу поговаривали, что в котлах заводской ТЭЦ, приспособленных под высокозольный экибастузский уголь, можно, не нарушая технологии, сжечь что угодно. И вообще арест Перчика возбудил бы слишком много нездорового любопытства по поводу кадрового состава ахтарской промполиции.

По просьбе Черяги Камаз забрал свое заявление обратно, а еще спустя два дня после этой истории Калягин позвонил по сотовому Лосю.

Они встретились в Москве на следующей неделе, и Вовка Калягин без обиняков сказал, что хочет поговорить с Ковалем.

— Зачем с Ковалем? Камаз — это моя тема, — возразил Лось.

— Хорошо. Тогда слушай. У меня был друг. Ты его знаешь. Юрка Брелер. Его убили два человека. Начальник тюрьмы Коробцев и Барсук. Коробцева я снял. Барсук ушел на зону. Я хочу, чтобы с Барсуком было то же, что с Брелером.

Лось слегка побледнел.

— Ты с ума сошел. Барсук — правильный бродяга, за что его мочить?

— Ваше дело. Коваль на зоне — король. Хотите Камаза — отдайте Барсука. Мне все равно, кем он станет — петухом или трупом.

— За базар ответишь?

— Отвечу.

И Володя Калягин бесшумно поднялся и растворился в промозглом сумраке сочащейся зимней оттепелью Москвы.

25 января, после очередной отсрочки заседания арбитражного суда, на этот раз в связи с отпуском судьи, губернатор Дубнов позвонил на завод и предложил Денису Черяге, фактическому и.о. гендиректора Ахтарского металлургического комбината, встретиться и обсудить создавшуюся ситуацию.

Стрелку забили на пол-одиннадцатого, в областной администрации. Денис появился на три минуты позже. Областной руководитель принял его очень радушно: самолично вышел встречать Черягу в предбанник, по-мужски, крепко, пожал руку, и, положив на плечо широкую ладонь, ввел гостя в кабинет, отделанный с такой щедростью, будто губернатор Дубнов руководил по меньшей мере корпорацией «Дженерал моторс», а не умирающим регионом с шестидесятипроцентным дефицитом бюджета.

— Что-то вы похудели, Денис Федорыч, — по-хозяйски проворковал губернатор, окидывая Черягу сочувственным взглядом, — как здоровье Вячеслава Аркадьевича?

Три четверти людей, с которыми встречался Денис, первым делом считали нужным справиться о Слябе. Но этот губернаторский вопрос до странности напомнил Денису участливое вопрошание Аузиньша.

— Он поправляется, — коротко сказал Денис.

— А позвоночник?

— Для этого нужна операция. Когда Слава окончательно выздоровеет, — я имею в виду другие раны, — ее сделают. В Швейцарии.

— Что-то он очень медленно выздоравливает, — вздохнул Дубнов.

— Человек послабей Извольского с такими дырками давно бы в гробу лежал, — ответил Черяга. — А что медленно, так ведь такая свистопляска вокруг завода, что и здоровый человек копыта откинет. Если арбитражный суд месяц не может назвать мошенников мошенниками, то…

— Ну, насчет суда я так краем уха слыхал, что там все очень запутано. Вы уж, Денис Федорович, не обессудьте, у нас судебная власть независима от исполнительной, я на судей влиять не могу.

Губернатор радушно подтолкнул Дениса к низкому круглому столику, стоявшему справа от письменного стола, мимоходом коснулся кнопки селектора, промурлыкал:

— Варечка, организуй нам чаю, — и зашелестел на столе бумагами.

Денис уселся в кожаное уютное кресло и терпеливо ждал, пока к нему присоединится Дубнов. Наконец тот с кряхтеньем уселся напротив, и Денис сказал:

— Александр Семенович, давайте слова про независимость судебной власти прибережем для прессы. У нас свои контакты с судьями, и я знаю, на чьи распоряжения они ссылаются. И судя по тому, что они говорят, вы решили, что от Сунжи до Москвы ближе, чем до Ахтарска.

Губернатор даже изменился в лице.

— Денис Федорыч, — сказал он шокированно, — помилуйте, в этом надо разобраться. Если противная сторона как-то давит на судей…

— А на вашего зама тоже давит противная сторона? Когда он в зачет заводских налогов отказался мазут принимать для ваших котелен?

Губернатор всплеснул руками.

— Помилуйте, насчет мазута — это совсем другая история. Вы же его нам предлагаете по цене в десять раз большей, чем деньгами! Меня та же Москва затравит — денег, мол, прошу, врачам третий месяц зарплату не плачу, а крупнейший налогоплательщик за прошлый месяц деньгами заплатил двадцать процентов! Тот же самый «Ивеко» прикупит пару журналистов, они и проведут «независимое расследование»… У них знаете какая служба безопасности…

— Служба безопасности есть не только у банка, — любезно сказал Черяга. — Я тоже, в случае чего, расследование могу провести. О строительстве Сунженского аэропорта. Не говоря уже о ваших постельных привычках…

Губернатор даже руками всплеснул от огорчения.

— Ну зачем вы так, Денис Федорыч! Правду говорят, что у вас характер испортился… Как же можно такими словами бросаться… Люди к вам со всей душой, пытаются помочь, чем можно — а в ответ такие слова! Вы же все-таки не Сляб, Денис Федорыч. Всей вашей собственности в Ахтарске — машина да дача…

Губернатор сделал значительную паузу, словно строгий учитель, отчитавший способного, но не выучившего урок ученика.

— На самом деле, — сказал губернатор, — у меня есть к вам отличное предложение. С этим судом все действительно сложно… но!

И губернатор торжествующе поднял палец.

— В спорном пакете, — сказал он, — есть 20 процентов акций, которые были куплены на чековом аукционе. В 1994 году. Результаты аукциона в свое время оспаривались. Все это было при предыдушем губернаторе, я в это дело не вникал, но сейчас я приказал поднять бумаги — и, действительно, очень странный аукцион. Вы не находите?

— В 1994-м я не работал на комбинате, — сказал Черяга.

— Ну все равно. Областной фонд имущества вправе подать в суд. И эти 20 процентов вернутся в фонд имущества. Как вы находите эту идею?

Денис с любопытством смотрел на губернатора Дубнова. Извольский вытащил этого человека из дыры, где он пребывал после распада СССР, почистил его, помыл и оплатил избирательную кампанию. Завод платил в бюджет области — может быть, не все, что причиталось с него по закону, но уж точно не меньше, чем мог бы платить без существенного ущерба для производства. Завод кормил его и его жадную свиту, и, по идее, губернатор должен был ходить за ними, как хвостик за киской, и преданно смотреть в глаза.

— Я что-то не понимаю, — сказал Денис, — у нас украли акции. Мы пытаемся их вернуть. Каким образом, если акции окажутся не у нас, а в фонде имущества, это будет способствовать их возвращению?

— Но это совершенно неважно, — запротестовал губернатор, — область и комбинат всегда будут единомышленниками. Важно то, что таким образом пакет в 20 процентов вообще выпадает из сферы притязаний москвичей! Главное, чтобы завод не оспаривал иска фонда имущества в арбитражном суде!

Денис сжал руки так, что костяшки пальцев побелели. Вот сволочь! Когда комбинат оплачивал ему избирательную кампанию, у него, небось, и мысли не было, чтобы пересмотреть итоги приватизации… Что ответить? «Я должен посоветоваться с Извольским»? Нет. Потому что ответ будет точно «Пошел на хрен», и если на хрен его пошлет Денис, можно будет еще потом, смотря по тяжести последствий, извиниться и сказать, что-де Денис не вписался в ситуацию, а вот если это будет ответ Извольского, то никаких шансов чего-то переиграть не останется. Если Денис скажет «нет», тогда комбинату устроят веселую жизнь. Все эти председатели пенсионных фондов и прочая жадная публика покажется мелочью… Сказать «да»? Исключено. Отдать этой жадной и глупой шестерке пакет акций, который он, даже при проигрыше всех судов, сможет отдать банку «Ивеко», и с 5-процентным пакетом, уже имеющимся у «Ивеко», это будет блокирующий пакет? Ни за что…

— Так что вы скажете? — вежливо повторил губернатор.

— Скажу, что этот пакет на законных основаниях принадлежит комбинату, и комбинат будет судиться за этот пакет.

Губернатор даже покраснел от досады.

— Вы не в том положении, чтоб торговаться. Между прочим, мне все равно, кто будет платить налоги — вы или банк «Ивеко»!

— Не все равно, — покачал головой Черяга. Губернатор поднял брови.

— Выборы в области через год, — пояснил Черяга, — а электорат у нас протестный. Вы видите, что на улице творится? Анпиловцы портреты Извольского вместо Ленина носят… Вы только представьте себе, что суд решит дело в пользу «московских сионистов». Знаете, кто станет следующим губернатором области? Вячеслав Извольский. Знаете, чем это может кончиться? Чем угодно, включая судебное расследование деятельности предыдущей власти…

— У него спонсоров не будет… — неуверенно сказал губернатор.

Черяга оскорбительно засмеялся.

— Я вас уверяю, — сказал Денис, — денег у Сляба, чтобы президентом стать, хватит, даже если «Ивеко» ему ни копейки за акции не даст…

О творческой инициативе губернатора Извольский узнал на следующее утро. Плохо выспавшийся в самолете Денис пересказал ему разговор очень тщательно и в конце добавил:

— Так что ты все угадал.

— Лучше бы я ошибался, — философски заметил директор.

Денис просидел у Извольского с полчаса, в одиннадцать у него была назначена встреча с человеком из Генпрокуратуры, и Извольский сказал, чтобы Денис ехал по своим делам, а вернулся для разговора вечером.

— Как учеба-то? — напоследок с изрядной иронией спросил Извольский.

Три дня назад двое лбов из секрьюрити съездили на Ленинградский проспект с паспортом Дениса и пачкой денег, и вернулись обратно без денег, но со справкой о зачислении Черяги Дениса Федоровича, должность зам. гендиректора Ахтарского металлургического комбината, на четырехнедельные курсы антикризисных управляющих при Финансовой академии. (То есть управляющих обанкротившимся предприятием. По российскому законодательству, временным или арбитражным управляющим завода может стать любой человек, имеющий соответствующую лицензию, за исключением генерального директора и и.о. генерального директора.)

Дениса строго предупредили, что экзамены ему все-таки придется сдавать и что желательно ему на этих экзаменах не очень плавать.

— Никак учеба, — буркнул Денис.

В коридоре Денису встретилась Ирина. Она была вся раскрасневшаяся, с мороза, и очень красивая, в длинной блестящей шубке, ничуть не напоминавшей тот старый китайский пуховичок, в котором ее привезли в больницу полтора месяца назад.

Денис очень хорошо помнил, как Слава уговаривал ее взять деньги и купить что-нибудь, кроме джинсов и пуховика. Он помнил это потому, что в конце концов Извольский взял и послал с ней за покупками Борю Семенова, московского представителя АМК, хотя мог бы послать и Дениса.

Все это время Ирина провела в больнице, и Денис не мог не признать, что если бы не она, Вячеслав Извольский вряд ли бы проявлял на больничной койке изумлявшие Дениса терпение и ровность характера, которые некогда начисто отсутствовали у директора по кличке Сляб. Да и кто знает, сумел ли бы отчаявшийся, одинокий и недоверчивый больной выкарабкаться без серьезных осложнений… Славка почти не отпускал ее от себя, лицо его светлело каждый раз, когда Ирина входила в палату, и он, видимо, капризничал и сердился, когда за ним ухаживал кто-то другой, дежурная медсестра или нянечка. Ни о какой работе, естественно, Ирине нечего было и думать. Она взяла сначала отпуск за свой счет, а потом наступили студенческие каникулы.

За это время Ирина перезнакомилась со всей верхушкой АМК и была довольно хорошо осведомлена о формальном положении дел на комбинате. Извольский почти никогда не выставлял ее из палаты, когда к нему приходили с визитом замы и преды. Наоборот — директор лежал навзничь, слушая отчеты подчиненных, а его постепенно обретающие подвижность пальцы слабо — очень слабо — стискивали ручку Ирины. Большинство сибиряков были людьми весьма эмоциональными и не особенно сдерживались в присутствии дамы, и как-то Ирина довольно сухо заметила Извольскому, что за это время память ее обогатилась не только сведениями о технологических тонкостях металлургического производства, но и доселе неизвестными ей идиомами живого великорусского языка.

— Слава, извини, — сказала она, — но неужто этот твой Скоросько не может объяснить, почему генератор на заводской ТЭЦ не держит частоты, не употребляя пять раз слова «долбаный»?

Извольский сделал строгое внушение главному инженеру, и в следующий раз Скоросько употребил вышеупомянутое слово только три раза.

Словом, за это время Ирина подружилась со всеми, и только, как ни странно, с Денисом она держала себя все настороженней и холодней. Эта настороженность началась со злосчастного утра 1 января, когда ошарашенная Ирина застала Черягу в постели с девицей, чья поза и род деятельности не оставляли никакого простора для толкований. Интеллигентная Ирина была поражена так, словно не знала, что на свете существуют проститутки и мужики пользуются их услугами.

С этой минуты словно разбилось какое-то розовое стекло, сквозь которое Ира смотрела на шефа безопасности комбината, и она увидела совсем другого Черягу. Смелого и толкового, но все же не до конца порядочного человека, который свой статус регента использовал не только для защиты комбината, но и для удовлетворения мелких личных амбиций, перекрывая кислород тем, кто мог претендовать на его место или насолил ему в прошлом.

Ирина, разумеется, не могла не слышать, как собровцы судачили о том, что Калягин был вынужден переехать из роскошного здания в центре города в пятиэтажку близ комбината, где раньше размещался профком. И если прежний Черяга был деликатней и тоньше прежнего Извольского, то новый Извольский, осунувшийся, почти ничего не евший, несмотря на хлопоты врачей, нуждающийся в непрестанной материнской опеке, явно выигрывал у самоуверенного визиря, выскакивающего в сопровождении ражих молодцев из бронированного «мерса». У Ирины был в высшей степени развит материнский инстинкт, ей надо было заботиться о мужчине — а попробуй позаботься о мужике, которого сопровождает взвод автоматчиков.

Поэтому Ирина лишь слегка приостановилась при виде Дениса, хотя Денис точно помнил, что они не виделись ровно два дня, блеснула белыми зубками, — и, скинув шубку на руки поспешно вскочившему охраннику, пропала в двери палаты Извольского.

Ирина сразу почувствовала перемену в настроении больного. Извольский лежал, полузакрыв глаза, и только при звуке шагов Ирины на его в общем-то некрасивом, рыхловатом лице мгновенно обозначилась преобразившая его улыбка.

Ирина присела на корточки, осторожно провела пальцами по чуть колючей щеке, коснулась виска, у которого билась прозрачная голубая жилка.

— Слава, что-то случилось?

Извольский открыл глаза.

— Ничего страшного. Товарищ губернатор тоже решил поучаствовать в охоте на изюбря. Просит двадцать процентов акций завода.

— На каком основании?

— Я их, видите ли, на аукционе не правильно купил…

Ирина глядела на директора внимательными и влюбленными глазами.

— Так он что — он теперь на стороне банка?

— Он на своей собственной стороне — он видит, что лев болен, и хочет отхватить кусок наследства…

Ирина внезапно с силой сжала тонкие пальцы.

— Господи, какой негодяй! Какие они все негодяи! Ты же его губернатором сделал! Он же у тебя на поводке должен ходить!

— Солнышко, это же губернатор. Сегодня он на поводке, а завтра, глядишь, хозяина съел…

— И что теперь будет?

Извольский умехнулся.

— Теперь, Иришка, будет плохо. Хреново будет в превосходной степени, потому что имея в руках суд и налоговиков, можно такие кренделя выписывать… Ты представь себе такую картинку, какая-нибудь фирма из соседней области берет бабки в размере пятисот минимальных зарплат и кидает их на счет завода. Без договора, без всего. Ну, переписку какую-нибудь затевает, из которой на фиг не ясно, чего они от нас хотят. А через три месяца предъявляет иск о банкротстве — мол, мы деньги дали, а прокат нам не поставили. Арбитраж в один день — бац! — удовлетворяет иск и ставит временного управляющего. А еще через недельку — бац! — временный управляющий жалуется в суд, что администрация завода мешает ему выполнять обязанности, и превращается в конкурсного управляющего…

— Это… действительно возможно?

— Вполне. Я такую штуку хотел сам провернуть с Сунженским трубопрокатным. Вся соль в том, что бухгалтерия крупного завода не заметит этих денег. Ну, пришли и пришли. Вот если договор есть, а денег нет, тогда, конечно, замечают… А если наоборот — очень трудно…

Извольский помолчал и добавил:

— Теперь все шакалы на комбинат бросятся. Энергетики с цепи сорвутся, я им давно поперек горла. Таможня чего-нибудь арестует… О налоговой я не говорю, этим сам бог велел падаль есть… Этот вчерашний разговорчик комбинату обойдется лимонов в пятьдесят. Баксами.

— Прости, если я говорю глупость, а помириться с банком нельзя?

— Нет.

— Слава, ты извини. Тебя, наверное, об этом никто не спросит в лицо, но почему у тебя получается, что ты хороший, а банк плохой? Ты же ведь… ну, к тебе эти акции попали точно так же, как к банку. Или нет?

— Можно сказать и так, — согласился Извольский.

— Тогда какая разница?

— Понимаешь, — сказал Извольский, — рано или поздно человек должен выбирать, что он хочет. Заработать денег и уехать на Гавайи или жить в России. И если он хочет срубить в этой стране бабки, а там хоть трава не расти, тогда надо вести себя одним способом. А если он хочет остаться, тогда ему надо вести себя другим способом. Не смотреть на людей, как на одноразовую посуду. Не смотреть на завод, как на китайские кроссовки — сегодня купил, завтра выкинул, зато дешево. Если ты хочешь работать в России, то ты и деньги везешь в Россию. Это все лажа, что ты их держишь где-то в Швейцарии. Ну, купишь чего-нибудь для страховки — вроде как старушка откладывает похоронные. Но они же работать должны, деньги. А прибыльней, чем в России, им нигде не сработать.

— А при чем здесь банки? Им что, на роду написано думать о Гавайях?

— Банк и предприятие по-разному устроены. Что такое деньги банка? Это просто записи на счетах. Они сейчас здесь, через минуту в Америке, через две минуты на Кипре. Банк — это одуванчик. Дунул — и все бабки улетели в оффшор. А предприятие так не может. У него основные фонды. Я домну при всем желании на корреспондентский счет не переведу и через спутник на Багамы не сброшу.

Извольский усмехнулся.

— У каждого российского банка есть план "Ч". Чуть что — деньги в оффшор, паспорт в карман — и гуляй, Вася, на Сейшельских островах. Надо только деньги тем кредиторам отдать, которые убить могут. А всем остальным можно не отдавать. Зачем российские банки вкладчиков привлекают? Чтобы было чем расплатиться с теми, кто убить может. Знаешь, есть такой финансовый термин — активы, взвешенные с учетом риска. А вот российские банки сказали новое слово в мировых финансах. У них есть пассивы, взвешенные с учетом риска. В смысле — есть пассивы, которые можно не отдавать, а есть такие, которые надо отдать, даже если для этого придется других обокрасть, иначе словишь гостинец из автомата Калашникова.

Глаза Сляба задумчиво сощурились. Ирина по-прежнему сидела перед ним на корточках, и длинные, светлые волосы касались его колючей щеки. — Солнышко, — сказал Извольский, — ты совсем бледная. Я тебя замучил, да? Ирина покачала головой.

— Замучил, я знаю, — тихо проговорил Извольский, — черт знает что, лежит мужик не мужик, бревно не бревно, сам на бок перевернуться не может, каждый день капризничает. Одно слово, сляб…

— Ты не капризничаешь, — улыбнулась Ирина.

— Съезди куда-нибудь, а? Хочешь в Аргентину, там сейчас тепло? Или поближе, на Кипр? Ненадолго.

Ирина только улыбнулась. Съездить куда-нибудь Слава предлагал ей раза два или три. Один раз, несмотря на протесты, служба безопасности даже истребовала ее заграничный паспорт, через два дня принесла визу, кредитную карточку и билеты во что-то теплое: кажется, это были Азорские острова. Сляб беспрекословным тоном потребовал, чтобы она улетела, но по мере приближения срока отъезда в аэропорт становился все мрачней и капризней.

Когда обеспокоенный водитель передал через охрану, что еще пятнадцать минут, и они не успеют на рейс, Ирина вышла из палаты, посидела с четверть часа в урчащем на холостом ходу джипе, а потом поднялась обратно. Сляб обрадовался, как ребенок, которому купили шоколадку.

— Никуда я не хочу, — сказала Ирина.

— Ну хоть вечером куда сходи. Вон, мне билеты Венька принес, на Ростроповича. Тебе же это нравится, сходи.

Ирина внимательно поглядела на Извольского. Билеты в театр или концертный зал — это была совсем другая история, нежели периодически поминаемый Славой Таиланд. Билеты на вечер означали, что вечером к Славке придет Черяга и еще один человек, Вольев, бывший у Черяги специалистом по электронным устройствам, и после того, как Вольев обшарит приборчиком все тараканьи щели в комнате и задернет окна тяжелыми, установленными между ставен металлическими щитками, Черяга и Извольский будут разговаривать два или три часа.

— А ты музыку любишь? — спросила Ирина.

— Нет.

— Никакую?

— Классическую не люблю, а попсу не перевариваю.

Ирина улыбнулась.

— Ты совсем ничего не любишь. Кошек не любишь, собак не любишь, музыку не любишь, коммунистов не любишь…

— Я тебя люблю. Ты сходи, отдышись от больницы. Сходишь?

— Конечно, — сказала Ира.

Охранник у Ирины был очень хорошенький, высокий тридцатилетний парень в безукоризненном костюме и с повадками интеллигентного бизнесмена. К музыке он, по-видимому, питал не больше интереса, чем Извольский, и во время концерта отчаянно скучал и внимательно рассматривал окружающих на предмет их возможной опасности для охраняемого объекта.

Ирина не торопилась, понимая, что сегодня в больнице у Славки и без нее найдутся собеседники, и концертный зал они покинули в пол-одиннадцатого, в толпе возбужденных и довольных слушателей. В холле к Ирине подошел красивый человек с неожиданной льдинкой в больших серых глазах.

— Простите, Ирина Григорьевна, — сказал он, — вы меня не знаете…

— Я вас знаю, — проговорила Ирина, — вы Геннадий Серов, вице-президент «Ивеко».

Она никогда не видела Серова вживе, но у нее была прекрасная память на лица, и именно это лицо было на пачке фотографий, валявшихся на тумбочке у изголовья больного Извольского.

— Ох… Извините… — Серов глядел на нее чуть исподлобья, внимательно и лукаво. Бывший летчик был красавцем и бабником, и он очень хорошо знал, какое впечатление производит на женщин его внешность. По правде говоря, он даже несколько переоценивал себя. Ибо в последние годы впечатление на женщин производила не только внешность, но и финансовые возможности человека, который, как поговаривали, стал совладельцем одного из крупнейших банков страны,

— Ирина Григорьевна, я хотел бы поговорить с вами…

— Нам не о чем разговаривать, — сказал Ирина и сделала попытку пройти.

Серов ласково взял ее за руку. Охранник насторожился. Если бы он был не человеком, а собакой, на загривке у него встала бы шерсть.

— Ирина Григорьевна! Я же не хочу вас украсть, я не делаю тайны из этой встречи…

— Нам не о чем разговаривать, — повторила Ирина, — если вы хотите, можете говорить с Вячеславом Аркадьевичем.

— Но я не могу говорить с Извольским! — всплеснул руками Серов, — вы же отлично это знаете! Меня не пустят в больницу! Со мной будет говорить какой-нибудь Черяга, а этот ваш Черяга…

Серов досадливо махнул рукой. Ирина нерешительно оглянулась на охранника, как бы ища поддержки. Тот утвердительно полуприкрыл глаза.

— Ну хорошо, — сказала неприязненно Ирина, — что вам надо?

Серов, мягко ступая, сопроводил ее в фойе, где располагались несколько уютных кафешек, выбрал пластиковый столик в углу, подальше от музыки и редких посетителей.

— Ирина Григорьевна, — сказал Серов, — меня не может не волновать то, что происходит на комбинате. Одно из лучших предприятий России катится в пропасть. Раздоры, дрязги, налоговая инспекция, железнодорожники… если отношения комбината со всем окружающим миром будут портиться с такой быстротой, то к лету комбината просто не будет…

— Вы сами виноваты, — сказала Ирина.

Серов поднял страдальчески руки. — Давайте не будем говорить о сделанных ошибках. Это неконструктивно. Конструктивно то, что у нас общий враг — губернатор. Энергетики. Налоговая инспекция, наконец… Ситуация такая — мы хотели бы объединить усилия.

— Что значит — объединить усилия?

— Мы учреждаем совместный оффшор. Прибыль комбината идет в оффшор и делится напополам между двумя хозяевами, вне зависимости от того, сколько у них акций.

— Это не со мной надо обсуждать, — сказала Ирина.

— А с кем? С Черягой? Ирина Григорьевна, в том-то и проблема, что Извольского постоянно дезинформируют о том, что происходит. Он — всецело под влиянием Черяги, а Черяга, поверьте, не лучшая кандидатура для и.о. гендиректора в такие времена. Это он испортил отношения с губернатором. Это он хамит всем, кому можно и нельзя. Он хочет, чтобы конфликт был как можно более острым. Потому что зам по безопасности распоряжается на заводе до тех пор, пока там — экстремальная ситуация. И объективно заинтересован в том, чтобы обострить ситуацию. И чтобы рассорить Извольского со всеми, кто может его, Черягу, заменить.

— И именно поэтому вы предлагали ему миллион долларов, если он станет на вашу сторону?

Серов был искренне изумлен.

— Мы? Когда?

— В самом начале. Он об этом рассказывал.

— Абсолютное вранье, — усмехнулся Серов, — очередной образец вранья Черяги.

Ирина встала.

— Вы мне все сказали, что хотели?

Серов поклонился, с легкой бесцеремонностью изловил руку Ирины и прижался губами к узким и длинным пальцам с коротко остриженными ногтями.

— Вы очаровательны, Ирина Григорьевна, — сказал он. — Я, честное слово, завидую Извольскому. Я был бы рад оказаться на больничной койке вместо него.

Поклонился, по-военному щелкнул каблуками и побежал к выходу. На узкой ладошке Ирины остался влажный след от губ Серова. Ирина отыскала ближайший туалет и долго и с ожесточением мыла руки. Ей показалась, что по коже ее скользнула очень красивая и очень ядовитая змея.

Когда Ирина вернулась в больницу, в палате уже было пусто, и только слабый запах чужого мужчины свидетельствовал о том, что Ира была права: у Извольского было какое-то секретное совещание. Ирина хорошо знала, как пахнет Черяга: немножко корицей и каким-то дорогим, с мятным вкусом дезодорантом. Именно корицей и пахло в палате, и запах этот с недавних пор раздражал Ирину.

Почему-то Ирине не казалось, что на совещаниях разговор шел исключительно о финансовых и юридических методах защиты комбината. Ни Слава, ни Денис не походили на людей, которые ограничатся обороной в суде. Вот уже месяц на фронте между банком и комбинатом все было слишком тихо, и Ирине казалось, что это затишье перед наступлением с применением тяжелой артиллерии и боевых отравляющих веществ. И от этого было ужасно страшно за Славу.

— Как концерт? — справился Извольский.

— Я там встретила Серова.

— Надо же. Никогда не подозревал за ним склонности к классической музыке. Всегда приятно знать, что к тебе проявляют такое внимание, и следят даже за тем, куда отправилась машина твоей девушки… Так что же Серов?

Ирина, как можно ближе к тексту, воспроизвела свой разговор с Серовым. Извольский слушал очень внимательно.

— И как ты думаешь, что он хотел?

— Мне кажется, ему хотелось немного подгадить Денису. Добиться, чтобы ты ему не доверял. Извольский довольно засмеялся.

— Ирка, еще месяц, и я окончательно тебя испорчу. Откуда такой цинизм? К тебе на концерте подходит красавец и «новый русский», лобызает ручку и говорит, что хотел бы помочь Ахтарску, а ты уверена, что он всего лишь хотел воткнуть шпильку в бок Дениске… Поцелуй меня.

Ирина осторожно поцеловала его — сначала в лоб, потом в широкие, слегка потрескавшиеся из-за аллергии на лекарства губы.

— Слава, а эта история, с губернатором — что ты можешь сделать?

— Много. Прекратить платежи в областной бюджет. Скупить обязательства области. Устроить губернатору изжогу в Законодательном собрании. Посадить его.

— За что?

— Я не знаю ни одного российского губернатора, которого не было бы за что посадить.

— А например?