Русский бизнесмен на рандеву

 

На следующий день, трясясь в полупустой и щелястой электричке, Ирина не могла не думать о вчерашнем госте. Гость был груб и нахален, эту свою грубость он пытался скрыть и оттого выглядел ужасно неловким. Он страшно напоминал динозавра в цивильном платье. Он был не бандит, ни в коем случае — но Ирина каким-то чутьем поняла, что он приказывает бандитам.

Ирина никогда не встречалась с такими людьми, но, порывшись в известном ей багаже книжного опыта, очень легко нашла аналог: итальянские тираны XIV-XV вв. Бернабо Висконти, Франческо Сфорца, хитрый и богатый Козимо Медичи, владелец второго по величине банка Флоренции, который просто купил народную любовь и полную власть, после чего второй по величине банк Флоренции стал первым — во Флоренции, Италии и Европе.

Аналогия Ирине понравилась. Было очень забавно думать, что ты знакома с живым Фридрихом Барбароссой, хотя последний, строго говоря, не тиран, а император, но разница только в масштабах — в конце концов, все эти Висконти и Сфорца именно Барбароссе и подражали… Вот только картинки, которые приходили на ум при воспоминании об этом времени, были далеко не забавные.

Фредерико делла Винья разбивает лоб о стены темницы, дабы избежать невыносимых пыток… Бернабо Висконти встречает папских послов на мосту через Эбро. Послы несут бумагу, отлучающую Бернабо от церкви. «Будете ли вы пить или есть?» — ласково спрашивает Бернабо послов, и послы понимают, что пить — это значит, что их скинут с моста в реку, а есть — это значит, что им затолкают бумагу в глотку…

Эццелино да Романо окружает безоружную свиту Фридриха с шестьюстами всадниками и обнажает меч: «Ваше величество, мне кажется, мой меч лучше вашего». Окруженный Фридрих цедит с ледяной вежливостью «несомненно». «Ваше величество, так как мой меч лучше вашего, я хотел бы поднести его вам и навсегда стать вашим вассалом»…

Галантность рука об руку с нечеловеческой жестокостью, разговоры о долге рядом с самой гнусной изменой, череда крови, предательств, пыток и золотые монеты, вывалянные в грязи. «Почему ты заплатил мне за предательство моего господина фальшивым золотом?» — «Потому что изменник вроде тебя недостоин настоящего…»

Разбитая «шестерка» дожидалась ее во дворе. Ключи от машины оказались у соседки, та делала удивленные глаза и шептала:

— Ах, Ирина Григорьевна, я так испугалась, представьте, стучатся в дверь и просят передать вам ключи, а сами-то — рожи квадратные, плечи как балка…

— Ничего страшного, — сказала Ирина. День был сегодня незагруженный. У Ирины была одна пара в два часа дня, после обеда, потом полтора часа перерыв, а потом еще пара, — так уж по-дурацки составили расписание. На кафедре было много народа, хорошенькая Лидочка вертелась перед зеркалом и мазала губки чем-то фиолетовым, степенный Иван Ильич полюбопытстовал:

— Вы что такая грустная, Ирина Григорьевна?

— Так, — сказала Ира, — познакомилась с одним человеком.

— С кем?

— С Каструччо Кастракане, — загадочно сказала Ира и отбыла в аудиторию.

Аудитория была большая, с крошечной кафедрой в центре и вздымающимися амфитеатром трибунами, а студентов было мало, и большая их часть стояла перед дверями аудитории и курила плохие сигареты. Студенты были заочники, собравшиеся на две недели, среди них было много ребят старше Иры, а были совсем молодые, и Ира услышала обрывки диалога. «Ну да, изнасиловали, натурально, она в ментовку побежала». «Да она на колени им лезла, я ее еще в сторону отвел, говорю, ты чего с хачиками лижешься». «Да чего с ней спать, она как школьный завтрак — дают бесплатно и всем, а в горло не лезет». «Ей засадишь…»

— Вот кому бы я засадил, — громко и ни к кому особенно не обращаясь, сказал один из студентов, провожая выразительным взглядом аппетитную попку вчерашней аспирантки.

Ирина услышала и вздрогнула. «Ну, попадись ты мне на экзамене», — подумала она. Серость, серость, дождь за окном и известка с потолка в коридорах, и мать, которую два года назад сбили ночью на тихой улице, и вечно пьяный, давно живший отдельно от них отец, грязные туалеты и грязные мысли, зачем им история, господи боже ты мой, зачем им история, они просто не прошли по конкурсу на экономический, а денег платить за обучение нет…

Ирина, опустив голову, прошла в аудиторию и встала за столом, и первый человек, которого она увидела, был Извольский.

Гендиректор сидел, насмешливо улыбаясь, во втором ряду близ прохода, в аудитории было холодно, Извольский так и не снял плаща, и от этого не очень бросался в глаза среди других студентов-заочников. Ну сидит и сидит — плотный, тридцатилетний — мало ли тут тридцатилетних? Вдобавок плащ у Извольского был почему-то легкий, не по сезону летний. Было непонятно, куда директор подевал свое темно-серое пальто.

Потом в кармашке у Извольского зачирикал телефон, он вытащил его и сказал: «Алло», и тут же, как назло, зачирикал другой телефон, Извольский вытащил и его и так и отошел к стене аудитории, поочередно лаясь сразу с двумя мобильниками. Студенты с недоумением на него оглядывались. Извольский договорил, спрятал телефоны куда-то, и снова сел на скамью.

Так уж получилось, что лекция, которая причиталась сегодня с Ирины, была лекция об экономике средневековых итальянских городов.

Великое множество всяческого научного народа считало итальянские коммуны тем самым местом, где зародился современный капитализм. Когда-то, года три назад, когда Ира именно средневековую Флоренцию избрала темой своей диссертации, ей так и казалось. На дворе был 1995 год, кончалась приватизация, над Россией занималась заря капитализма, и Ирине казалось, что сейчас она напишет замечательную работу о волшебной стране, где предприимчивый человек в течение нескольких лет мог стать миллионером.

Но чем больше она работала с источниками, тем больше облик этой страны казался подозрительным. С одной стороны — вроде как будто, к примеру, в Италии и зародились банки. А с другой — никакие это были не банки, потому что все, что они делали — это получали от папы римского право на сбор десятины где-нибудь во Франции и Англии, а если у налогоплательщиков этой самой десятины не всегда хватало, то банки как раз и ссужали им на оплату налогов те деньги, которые потом должны были собирать. С одной стороны — вроде банки как бы и выдавали кредиты, но выгодней всего им было кредитовать не производство, а правительства. Точнее, правительства все время делали банкам предложения, от которых невозможно было отказаться. Поэтому банки кредитовали правительства, а так как денег у правительств не было, то они в обмен расплачивались с банками привилегиями. Но так как рано или поздно деньги все равно приходилось платить, то тогда правительства, вместо того чтобы расплатиться с кредитом, брали банкира за шею и вешали его повыше.

С одной стороны, вроде бы и появлялись в Италии люди, разбогатевшие своим трудом, но вот чтобы сохранить свое богатство, им приходилось инвестировать его во власть. Как, например, Козимо Медичи, который из второго банкира Флоренции стал ее первым диктатором, после чего его банк опять-таки стал не вторым, первым. Или Джованни Аньоло, пизанский банкир, который попросту купил власть над родным городом у наемников, которых Пиза наняла для собственной охраны.

А когда кому-нибудь все-таки взбредало в голову кредитовать, что называется, «реальный сектор», то тут у него начиналась куча сложностей. Вот если банк хотел давать кредиты правительству — никаких проблем. Правительство соглашалось на любые проценты, посколько все равно не намеревалось ничего платить. А если банк хотел кредитовать торговца, который собирался купить десять тюков шерсти, то тут сразу оказывалось, что и кредита-то выдать нельзя, поскольку существуют законы о ростовщичестве, которые это самое кредитование напрочь запрещают и считают не финансовой операцией, а смертным грехом.

Причем, что характерно, за смертный грех кредитования торговца шерстью банкир должен был нести наказание не в будущей жизни, а в этой: правительство, всегда жадное до денег, нет-нет да и забирало все золото у ростовщиков в казну.

Поэтому кредитовать торговца шерстью кредитовали, но делали это правой ногой через левое ухо, например с помощью «сухого обмена» — цамбио сеццо.

При «сухом обмене» операция кредитования замаскировывалась как операция по обмену валюты, а сама процедура состояла в том, что, к примеру, флорентийский банк, выдавая заемщику флорины, обязывал вернуть эти флорины по тому курсу, который будет через десять дней у флорина в городе Венеции. Курс флорина относительно венецианского дуката, понятное дело, все время колебался, но, как правило, в Венеции он был в целом выше, чем в самой Флоренции. Таким образом, законы статистики обеспечивали заимодавцу прибыль, а колебания курса избавляли его от обвинений в ростовщичестве. Он всегда мог сказать, что ссудил определенную сумму в венецианских дукатах и получил назад ту же сумму в дукатах, а что дукат в первый и второй раз стоил по-разному, так что с этого? Ведь если человек ссудил, к примеру, мешок зерна — то он должен и обратно получить тот же самый мешок зерна. Даже если зерно за это время подорожало.

В общем, кончилось это для Италии ужасно плохо. А именно — деньги во всех этих маленьких городах, в которых банкиры, едва разбогатев, становились либо правительством, либо его жертвой, благополучно истлев, переварили сами себя, и Италия стала игрушкой в руках народившихся национальных государств, бездарные короли и полководцы которых то и дело наносили поражения бывшим банкирам.

Студенты перебрасывались бумажками и перешептывались, их видимо не интересовали ни Медичи, ни Аньоло, и только один человек слушал внимательно, не шевелясь и так и не снимая легкого не по-зимнему плаща. Извольский даже подался вперед: его голубые глаза были удивленно раскрыты, и он слушал, как шестилетний ребенок дивную сказку, явно не все понимая — вряд ли директор был осведомлен о политических различиях в устройстве города Флоренции и герцогства Миланского, — и столь же явно испытывая удовольствие.

Прочирикал звонок, студенты с веселым топотом рванули наружу, и только Извольский остался сидеть в своем втором ряду. Ирина подошла к нему.

— Это специально для меня? — спросил директор, — или плановая лекция?

— Вам действительно интересно? Не верю.

— Почему? Это стимулирует воображение. Хотя в общем-то грустно, что правительства за шесть сотен лет не поумнели.

— А что, банки до сих пор занимаются «сухим обменом»?

— Ну, у правительств другие заскоки, поэтому и сухой обмен происходит немного по-другому.

— А как именно?

Извольский пристально — очень пристально — глядел на Ирину. Его очень забавляла эта девочка, которая с такой уверенностью судила о вещах, бывших пятьсот лет назад, и так мало знала о жизни.

— Я не банкир. И вообще я не люблю банки.

— Почему?

— Так. У меня один банк требует восемнадцать миллионов, которых он мне не давал.

— Миллионов — чего?

— Ну не рублей же, — усмехнулся Извольский. Сумма была чудовищная для Ирины, непредставимая. Что в рублях, что в долларах.

— Это вы так говорите, потому что вы не банкир, — сказала Ирина.

— Отчего же? У меня в России два банка. Один в Ахтарске, другой здесь, в Москве, и еще третий сейчас прикупим, тоже областной — он из-за кризиса в полной заднице.

— А зачем вам покупать банк, если он в полной заднице? — чуть покраснев, спросила Ирина.

— Ничего страшного. Мы закон через областное собрание провели, что ежели один банк покупает другой банк, убыточный, то величина налогов, причитающаяся с первого банка в областной бюджет, уменьшается на величину убытков второго банка.

— И много у него убытков?

— А мы побольше нарисуем… Кстати, чего мы здесь сидим? Пойдемте пообедаем.

Ира взглянула на часы. Следующей пары у нее все равно не было, в лекциях как раз намечался полуторачасовой перерыв.

— У нас столовка плохая, — сказала Ира. Извольского даже перекосило от мысли, что он может пообедать в университетской столовке.

Ресторан, в который ее повез Извольский, находился довольно далеко от университета, и был, как показалось Ирине, самым роскошным из всего, что могла предложить Москва. В ресторане были тяжелые, обитые бархатом стены, вышколенные официанты с грацией балерунов и белоснежные скатерти, на которых красовались букеты живых орхидей.

Так получилось, что представление Ирины о ресторанах было составлено в основном по мотивам зарубежных фильмов и рассказов некоторых коллег, совмещавших преподавание истории с активной половой жизнью. В целом Ирина смутно полагала, что это такое отвязное место, где непременно звучит похотливая музыка, красивые стриптизерки с силиконовыми грудями садятся на колени мужчинам, а каждый вечер имеет обыкновение заканчиваться стрельбой из различных видов автоматического оружия.

Но почему-то в этом конкретном ресторане не было ни стриптизерок, ни музыки, а устроить стрельбу в нем было затруднительно ввиду арки металлоискателя на входе.

Их провели в отдельный кабинет, отделенный портьерами от основного зала, и Ирина долго, стараясь скрыть свое смущение, листала меню. Слова в меню стояли непонятные, то есть сами-то слова были знакомые, но за сочетаниями, в которые они складывались, не вставало никакого осмысленного для Ирины образа, все равно что читать учебник по ботанике, где только латинские названия и нет картинок. Ирина была голодна и ей сразу захотелось опробовать кучу блюд, но тут же стало неприятно, что Извольский может подумать, что она пришла сюда поесть, и Ирина поспешно выбрала что-то подешевле. Впрочем, этим дешевым блюдом оказалась осетрина.

От спиртного она отказалась категорически, а Извольскому принесли бутылку какого-то вина, и он тут же выпил бокал, видимо не стесняясь тем фактом, что был за рулем.

— А как же у вас два банка, — спросила Ирина, — а вы говорите, что вы не банкир…

Извольский улыбался и пристально разглядывал Ирину.

— Я производственник. У меня карманные банки. А банкир — это у которого карманные заводы.

— А зачем вам банки?

Извольский подумал и взял салфетку.

— Ну вот смотрите — вот предприятие, — и директор изобразил в центре квадратик. — Оно покупает уголь, руду и электроэнергию. И продает металл. Металл оно продает не сам, а через фирму X, которая зарегестирована на острове Кипр. Фирма Х покупает прокат по половинной цене и платит предприятию через сто восемьдесят дней после покупки. Что происходит с деньгами?

— Деньги вытекают из предприятия и втекают в фирму, — сказала Ирина.

— Правильно, — согласился Извольский, — но эти сто восемьдесят дней заводу все же надо на что-то кушать. Ему нужны деньги, которые будут не его деньгами. И он берет кредит. В своем карманном банке. Под шестьдесят процентов годовых в валюте. И как только деньги из фирмы приходят на завод, они уходят в банк на оплату кредита. Вот, например, зачем нужен банк.

— Я не понимаю, зачем эта схема, — спросила Ирина, — это же ведь воровство.

— У кого?

— У завода.

— Не правда. Если эти деньги вернуть заводу, их отберут в налоги. И вот тут-то их действительно разворуют, потому что все бюджетные деньги разворовываются. А если эти деньги слить в оффшор, они вернутся на завод.

Ира искоса наблюдала за собеседником. У Извольского было довольно некрасивое, плоское лицо, что называется — морда сковородкой. Но странное дело — в процессе разговора собеседник Сляба мгновенно привыкал к этому лицу. И тому же самому человеку, который поначалу был шокирован полными щеками и чугунным подбородком, через несколько минут казалось, что его визави гораздо красивее любого прилизанного киногероя.

— Если бы все эти деньги возвращались на завод, — сказала Ирина, — вы бы не относились к разбитому «мерседесу», как к расколотой чашке.

Извольский усмехнулся.

— А почему ты считаешь, что я не заработал на «мерседес»? Я хозяин пятого по величине в мире мет-комбината. Мне принадлежит контрольный пакет. У меня сытые рабочие, сытый город, у меня количество машин в городе за три года выросло с двенадцати тысяч до сорока пяти. Что, лучше было бы, если бы завод стоял, рабочие голодали, а зато я честно платил бы все налоги? Которых, кстати, тоже не было бы. Потому что к этому времени меткомбинат с полностью уплаченными налогами давно бы издох. Зато я честно ездил бы на «волгаре» семьдесят восьмого года рождения и был бы правильным директором, да?

Ира замялась, не зная, что ответить. Ее неприятно поразило, что Извольский так быстро сказал ей «ты». Хотя в этом-то, к слову, не было никакого дурного подтекста, а была просто старая привычка. Поговорите с русским директором десять минут, и если за эти десять минут он не швырнет в вас случившимся под рукой предметом, то он начнет говорить вам «ты».

— У меня другое представление о честности, — сказал Извольский, — у меня такое представление, что именно в последнем случае я был бы сволочь, негодяй и дурак. Потому что мне дали завод, город и двести тысяч подданных, а я их просрал. Так что на «мерседес» я заработал. И не в одном экземпляре.

— А как вы определяете, на сколько «мерседесов» вы заработали? — спросила Ирина. — Вот у вас в этом оффшоре деньги, и кто делит, какую часть вернуть заводу, а какую оставить вам? Потому что если это делите вы, то не может быть такого, что вы ошибаетесь в свою пользу?

— Когда генеральный директор «Дженерал Моторс» получает зарплату, — возразил Извольский, — он тоже сам определяет, сколько миллионов получит.

— Нет, не он сам. А еще и акционеры.

— А у меня контрольный пакет акций. Это давно не секрет.

— А каким образом вы получили этот пакет? Если я правильно помню, у нас на аукционах гражданам их не продавали.

— А каким образом этот твой… Аньоло получил город Пизу?

Ирина рассмеялась и взглянула на часы.

— Что, пора к студентам?

— Да.

— Я тебя отвезу, — сказал Извольский, — только по дороге на минутку заедем в офис.

Ирина взглянула на часы — до лекции оставалось двадцать минут.

Когда Извольский галатно отворял перед Ирой дверцу «БМВ», он заметил на другой стороне улицы, напротив ресторана, «пятерку» невзрачного кофейного цвета. Над зеркальцем заднего вида «пятерки» болталась приметная обезьянка. Извольский внезапно вспомнил, что уже видел эту машину напротив университета, только тогда обезъянки за стеклом не было, а стоял там же ароматизатор «корона».

Это обстоятельство немного позабавило Извольского, потому что по рассказам Черяги директор знал, что таким образом, со сменой обезъянок и прочих народных примет, развлекаются слежкой самые бедные слои общества, как-то: дешевые бандиты, мелкие частные сыщики и милиция.

Извольский, знавший из конфиденциальных источников, что за ним во время его визитов в Москву имеет обыкновение следить банк «Ивеко», досадливо усмехнулся. «Совсем уже обеднели российские олигархи, — подумал директор, — вместо машин меняют обезъянок за стеклом».

Но Извольский ошибался.

Когда его «БМВ» вырулила от тротуара, из соседней подворотни выскочила ободранная синяя «девятка» и пристроилась «пятерке» в зад.

Извольский не обратил на «девятку» никакого внимания, да и мудрено это было сделать: «девятка» не была с ним у университета и не сопровождала его в ресторан. На третьем перекрестке «девятка» деликатно помигала поворотником и отвалила в сторону, а место ее занял невзрачный старый «фольксваген».

Офисом у Извольского оказался красивый трехэтажный особнячок, отделенный от улицы фигурной решеткой.

Извольский высадил Ирину из машины и с улыбкой повел в глубь двора, туда, где среди крутых представительских тачек ярко-красным пятном выделялась небольшая «тойота». Тут в кармашке Извольского зазвонил телефон, он выслушал, покачал головой и сказал:

— Извини, Ира, я на минутку.

И исчез в предупредительно распахнувшихся стеклянных дверях.

Ирина осталась стоять посереди двора, нетерпеливо поцокивая каблучками. Во дворе никого не было, не считая двух не то водителей, не то охранников, которые курили около внушительного с крокодильими глазами джипа. Ирина невольно прислушалась к их разговору.

— Бандитов-то спецназ охранял, они с СОБРом друг друга перерезали, а после всего мочилова Сляб заявился… — рассказывал один другому.

— Зачем?

— А за хмырем этим, которого сперли… Так что ты думаешь? Там какой-то спецназовец завалялся, полетел по лестнице прямо к Слябу, собровцы по нему в упор, все мозги на пальто вылетели.

— А что Сляб?

— Что Сляб? Снял пальто, выкинул и ушел…

Водитель увидел Ирину, оценивающе оглянулся и замолчал.

— Вы кого ищете, девушка? — приторным, как халва, голосом спросил водитель. — Случайно не меня?

Ирина вспыхнула и не знала, что ответить, но тут выражение лица водителя поменялось. Ирина обернулась и увидела, что за ней стоит тот самый человек, с которым она уже виделась на шоссе: жилистый, гибкий, с грустными васильковыми глазами. Ирине он тогда сразу понравился.

— Здравствуйте, — сказала Ирина и протянула маленькую руку в черной дешевой перчатке.

— Здравствуйте, — кивнул Денис, — как вам подарок?

— Какой подарок?

Денис кивнул на ярко-красную «тойоту».

— Он же ее вам купил.

У Ирины сделалось удивленное лицо, Денис хлопнул себя по лбу и с не совсем наигранным ужасом произнес:

— Боже мой, Ирина Григорьевна! Я же ему весь кайф поломал! Не говорите Славке, а то он меня побьет!

Ирина расхохоталась. Ей почему-то стало весело и легко, гораздо легче, чем с тяжелым, опасным Извольским.

— А как вас зовут?

— Денис. Черяга. Я у Славы зам.

— По чему? По экономике?

Денис улыбнулся, показывая белые ровные зубы.

— По безопасности.

Они замолкли, не зная, что сказать друг другу. Ирина озабоченно посмотрела на часы — до начала лекции оставалось меньше пятнадцати минут, где, в конце концов, Извольский?

— Вы меня не довезете? — жалобно спросила Ира. Черяга отрицательно покачал головой.

— Нет. Слава сейчас выйдет. А вот и он…

Извольский, по-прежнему в летнем плаще, сбежал с бетонных ступенек. Как ни странно, он не стал гневаться, завидев Иру с Денисом возле красной «тойоты», а только махнул рукой:

— Все разболтал, да?

В руках его был пластиковый пакет с документами, ключами и техпаспортом.

— Вячеслав Аркадьевич, — сказала Ирина, — я не могу принять такой подарок…

— Вот еще, — фыркнул Извольский, впихивая ей в руки пакет, — я же не «мерс» тебе дарю! Я разбил твою тачку, надо же тебе на чем-то ездить…

У раскрытых ворот уже урчала большая машина, длинная и светло-серая.

— Ира, я должен ехать, — сказал Извольский, — может быть, мы поужинаем вечером? Я заеду за тобой.

Ирина смущенно кивнула.

Черяга с Извольским пошли к серой машине. Ирина наконец решилась.

— Вячеслав Аркадьевич, — спросила она, — а кто такой Сляб?

Извольский обернулся. Легкий, почти летний плащ странно выглядел посереди ноябрьской Москвы.

— Уже услышала? — добродушно сказал директор, — это меня так прозвали. Никакого почтения к шефу…

Светло-серая машина скользнула из ворот, как щука из заводи. «Все мозги на пальто вылетели, Сляб снял пальто и выкинул». Ирина поежилась. Что бы ни рассказывал сегодня Извольский о красивых операциях с подставными компаниями, — российский бизнес красивыми операциями не ограничивался. «Чезаре Борджиа вошел в замок, где его ожидали мятежные командиры, обнял их и сказал, что все прощено и забыто. Потом он подал знак, и его свита бросилась на изменников с мечами». Ирину вдруг откуда-то охватило внезапное и пронзительное, как порыв северного ветра, предчувствие беды.

На лекцию она опоздала на пятнадцать минут. Водитель, отозванный в сторонку Черягой, довез ее до университета на ее собственной «тойоте».

Только уже входя в аудиторию, Ирина сообразила странную вещь: сибирский директор обещал заехать за ней, но не спросил ее адреса. Конечно, адрес ему сказали. А еще ему наверняка сказали, как со скандалом делили квартиру, и как внезапно умерла мать, и что кроме бабушки Насти и кошки Маши у нее никого нет… Ей стало неприятно, как будто она стала разбирать испортившийся телефон и нашла в нем чужой «жучок».

Встреча, на которую уехали Извольский с Черягой, была та самая встреча в «Росторгбанке» по поводу взятого «Ахтарск-контрактом» кредита.

Встреча прошла в суровой и недружественной обстановке. Черяга, не вдаваясь в особые подробности, заявил, что гарантия подложная и что человек, который подписал контракт, сгреб деньги и распилил их с бандитами. Представители банка волновались, кричали, что у них есть пленка, на которой Неклясов признает свою гарантию, но по прослушивании пленки оказалось, что Неклясов именно говорит о старых кредитах, по полтора-два миллиона, которые давно были погашены.

Вдобавок на встрече не было президента банка, а был лишь его зам и начальник кредитного управления, и Вячеслав Извольский был, разумеется, этим взбешен. Это все равно, что если бы хан приехал во вражескую ставку, а его встретили два евнуха вместо самого полководца.

В конце концов договорились встретиться завтра, уже с президентом банка, тем более что пришедший на переговоры начальник управления не имел никаких полномочий решить дело миром и казался страшно испуганным своим собственным ляпом.

Уже в конце разговора Денису позвонили.

Выходя из банка, Денис наклонился к Извольскому и сказал:

— Кажется, нашли Заславского.

— Где?

— Тебе обязательно туда ехать? Он, вроде бы, не свежий.

Но Слябу приспичило-таки поехать, мало ему было одного загубленного пальто.

Коля Заславский лежал лицом вниз в небольшом овражке, километрах в десяти от московской кольцевой дороги. Он был в дорогом костюме и в том самом плаще, который он почти никогда не надевал.

Когда его перевернули и задрали рубашку, на белом подгнивающем животе обнаружился след от утюга.

Видимо, сообщники Заславского решили использовать свою жертву до конца и потребовали от него его собственных денег. Может быть, Заславский перевел на свой счет часть от восемнадцати миллионов, и Лось резонно решил, что эта часть мертвому Заславскому уже ни к чему, а ему, Лосю, весьма пригодится.

Заславский лежал в овраге как минимум со вчера, место было безлюдное, поверх оврага шли деревянные дачные домики, пустые в это время года. Заславского нашли деревенские мальчишки: теперь они, как грачи, сидели на ближних деревьях, обозревая уйму понаехавших уазиков, а при виде темно-серого «мерса», в котором приехал Сляб, разразились восторженным уханьем.

— Смотри, какая тачка!

Извольский вышел из «мерса», спустился по непролазной грязи к ручью и постоял над мертвым Колей. Он смотрел на покойника, как смотрят на погасший бычок, выброшенный в унитаз.

— Там у ребят проблемы, — вполголоса сказал Черяге подошедший сзади Гордон.

— А?

— Со спецназовцами. С «Ураном». Катят бочку что вот, мол, прилетел ахтарский СОБР и какого черта он делал в Подмосковье.

— А такого черта он и делал, — ответил Черяга, — что если московский спецназ охраняет бандитов, так не к спецназу же по поводу бандитов обращаться!

— В общем, учти, — сказал Гордон, — там начальству по жизни нечего сказать, спецназовцы действительно облажались. Но неофициально они просто на ушах стоят. Я так слышал, что вы этого армянина пасете и правильно делаете, потому что наверняка на него наедут, чтобы он отказался от своих слов, что его спецназовцы похитили. А без этого получается, что они оба там были случайно, а ваши взяли одного и застрелили…

Извольский подошел к собеседникам. Ботинки его и брюки были в изрядной грязи.

— Давно он тут лежит? — спросил Сляб.

— Как минимум со вчерашней ночи, — ответил Гордон, — я так полагаю, что его с дачи Лося прямо сюда и повезли. Камаз, наверное, приехал сказать Лосю, чтобы тот не выдрючивался и завалил Заславского, а Лось сказал, что все уже на мази. Опоздали мы вчера часика на полтора.

— Поехали, — сказал Сляб.

Роскошный «мерс» застрял в непролазной грязи и поцарапал днище. Менты из «газиков» сбежались его выталкивать. Шел мокрый холодный дождь, небо было цвета протухшей свинины, и мальчишки на деревьях восторженно комментировали каждое усилие ментов:

— Во! Смотри! Ща поддон картера пропорет!

Остаток дня Извольский провел в офисе. Было окончательно ясно, что банк непременно подаст в суд, а суд непременно наложит арест на активы «АМК-инвеста». Чтобы не иметь лишней головной боли, фирму следовало разгрузить ото всяческого привлекательного имущества и обязательств.

Самым лакомым куском, разумеется, были акции Ахтарского металлургического комбината, но и без них было много чего интересного.

Было само здание московского офиса, принадлежавшее «АМК-инвесту», он же владел загородной представительской резиденцией. Наконец, была куча контрактов, деньги по которым причитались именно «АМК-инвесту», и теперь надо было оформить уступку прав требования, чтобы деньги по договору причитались кому-то другому, скажем, фирме «Интертрейд» или еще как. Наконец, надобно было внимательно проследить за тем, чтобы во всех дочерних фирмах, в которых доля «АМК-инвеста» превышала пятьдесят один процент, эта доля сократилась хотя бы до двадцати пяти процентов минус одна акция.

Словом, фирму следовало раздеть, и по сложности и муторности процесс этот не уступал процессу снятия одежек с капустного кочана — это страшно подумать, сколько их надо ободрать, прежде чем доберешься до кочерыжки.

Натурально, по вечной своей привычке процесс контролировал сам Извольский. Права требования были переуступлены, имущество передано на баланс «Фениксу», — точнее, были составлены и подписаны соответствующие договоры, но даты на них высокие договаривающиеся стороны не проставили. В конце концов, не было смысла гробить фирму с устоявшейся репутацией, не дожидаясь завтрашнего разговора с президентом «Росторгбанка».

То же самое касалось и акций: банк «Металлург» выделил трем фирмочкам — «Импера», «Кроника» и «Лагуна» — аж семнадцать миллионов долларов на покупку контрольного пакета АМК, который отныне должен был быть разделен между этими тремя фирмочками. Фирмочки должны были перечислить эти семнадцать миллионов на счета «АМК-инвеста», а «АМК-инвест», в свою очередь… возвращал их банку «Металлург», которому именно столько был должен по одному из контрактов.

Такой вот намечался круговорот бабок в природе.

Фирмочек было три, поскольку если бы «АМК-инвест» передал кому-то больше чем 25% акций комбината, то, по российскому законодательству, он должен был бы просить на это разрешение территориального отделения антимонопольного комитета. И, хотя, казалось бы, могучему АМК разрешение это было добыть раз плюнуть, все равно это была лишняя головная боль: звонить, приказывать и одалживаться. Принцип у Извольского был совершенно четкий — если сделку можно сделать в обход каких-то бюрократических органов, то ее надо делать в обход бюрократических органов. Меньше нервов и меньше информации утекает через дырявое сито ГАК. Поэтому каждая фирмочка получила по двадцать четыре процента акций комбината, и еще сделали какую-то четвертую, кажется, «Амина», которая поимела оставшиеся два с половиной процента акций.

Опять-таки эта комбинация была не доведена до конца — регистрация фирмочек занимала некоторое время, соответствующие документы должны были быть подписаны завтра, и торопиться не следовало. Окончательный срок уплаты по гарантии истекал через два дня, до этого банк не имел никакого права подавать в суд, а за два дня много о чем можно было договориться.

Тяжелые трудовые будни директора, занимавшегося облегчением карманов собственной «дочки», прервали два звонка. Один — от замминистра внутренних дел, который был связан с начальником отряда «Уран» дальними, но прочными родственными узами. Министр, как и следовало ожидать, был крайне недоволен действиями ахтарского СОБРа, ни с того ни с сего налетевшего — не на своей территории — на загородную дачу уважаемого бизнесмена Александра Лосева, охраняемую вдобавок спецназом.

Замминистра обещал разогнать ахтарский СОБР «к такой-то матери», а Извольский в ответ заметил, что замминистру тоже не очень следует выделываться, потому что если он, Вячеслав Извольский, процитирует средствам массовой информации слова о «даче уважаемого бизнесмена, охраняемой спецназом», то СМИ могут не правильно его, замминистровы, мотивы понять.

Замминистра в ответ заметил, что он, Вячеслав Извольский, не в первый раз действует силовым структурам на нервы, и в доказательство вспомнил историю с Конгарским вертолетным заводом, когда Вячеслав Аркадьич «ни за что ни про что обидел уважаемых людей». Извольский в долгу не остался, и кончилось тем, что оба собеседника забили на завтра стрелочку на нейтральной территории и договорились обсудить накопившиеся разногласия.

Другой звонок был из той же черной серии: позвонил сунженский губернатор, до которого донесли вести об эпопее с Заславским. Какая-то наушная сволочь представила дело так, что Заславского замочил чуть ли не сам Сляб, и Извольскому долго пришлось уверять, что он сделал все для спасения засранца, который запутался в собственных мошенничествах.

Историей о восемнадцати миллионах губернатор был чрезвычайно недоволен, все спрашивал, нельзя ли их выплатить. Видимо, его подначивал его собственный зам, дядя Заславского, справедливо полагавший, что чем меньше дерьма в этой истории повиснет на племяннике, тем лучше будет для областной администрации. Впрочем, за наскоками губернатора скрывалась одна крайне прозаическая мысль — не считает ли уважаемый Вячеслав Аркадьич, что к случившемуся как-то причастна областная администрация, и не последует ли из этой истории осложнений для швейцарских счетов вышеупомянутой администрации? Извольский сказал, что администрацию он ни в чем не винит, и что в хорошем стаде всегда найдется паршивая овца, и дело кончилось тем, что губернатор Дубнов согласился забыть о том, что существовал такой Николай Заславский.

Зато губернатор буквально полез на стенку, услышав о высказываниях замминистра, и обещал Слябу всемерную поддержку и обличение зарвавшейся московской ментовки, которая охраняет бандитов. Правда, как намекнул губернатор, поддержка была не бесплатной и прямо зависела от степени финансовой признательности директора.

Да, кстати, звонил еще и третий человек — председатель влиятельного думского комитета. Парламентарий шпынял Извольского за покупку АЭС и советовал ему не иметь дела с новым председателем «Атомэнерго», который, по его словам, разыскивался правоохранительными органами Казахстана за какие-то таможенные дела.

За всеми этими делами московский офис Извольский покинул в четверть одиннадцатого вечера, что было по его меркам чрезвычайно рано.

В представлении Ирины Григорьевны Денисовой вечер наступал после шести часов, а рабочий день заканчивался максимум после семи.

Поэтому уже к шести она начала прихорашиваться: тщательно вымылась, уложила волосы, и долго размышляла о том, не накрасить ли ресницы и губы. Но, как она инстинктивно чувствовала, косметический набор, подаренный Ирине два года назад университетом, еще в бытность ее аспиранткой, был из самых дешевых. И кроме того, Ирина совершенно не умела краситься. Она даже было обвела губы и заглянула в зеркало. Губы оказались какого-то распутно-алого цвета, и вдобавок неровно и вызывающе окрашенные.

Ирина поскорее стерла помаду, вздохнула и принялась одеваться.

С одеждой тоже была проблема. Единственный костюм, который можно было считать выходным, был куплен в прошлом году на вещевом рынке за двести тысяч рублей. На костюме значилось, что он сделан в Италии, но так как в слове «Италия» было сделано сразу две ошибки, Ирина предполагала, что костюм сшили либо в Китае, либо в Турции.

У выходных туфель отвалился каблук; даже целой пары кологоток, и тех в доме не было за совершенной ненадобностью. Ира всю жизнь ходила в джинса<