В которой наконец-таки выясняется, куда Вячеслав Извольский дел 700 миллионов долларов

 

Заседание областного арбитражного суда по иску компании «Импера» о признании действий регистратора «Ахтарский регистратор» неправомочными было назначено на 25 февраля. По закону от суда первой инстанции до апелляционного суда не может пройти более двух месяцев, но Сунженский арбитражный суд явно на закон плевал: отсрочки следовали одна за другой, потом судья заболела, а потом откочевала в отпуск.

Разумеется, председатель суда мог назначить вести дело другую судью, но опять-таки не назначил, и поэтому с 23-го ноября, – даты, когда областной арбитраж впервые отказал «Импере» в иске, прошло не два месяца, а значительно больше.

За два дня до суда губернатор Дубнов позвонил Извольскому и предложил встретиться. Однако парализованный Извольский, по строжайшему настоянию врачей и службы безопасности, не выходил из дома, а уж о том, чтобы он приехал в областную администрацию, не могло быть и речи. Губернатор, в свою очередь, посчитал ниже собственного достоинства навещать загородную резиденцию скандального гендиректора. В результате на стрелку с губернатором поехал Черяга.

Разговор, состоявшийся между ними, был короткий и недружественный. Губернатор предложил банку «Металлург» уступить некоей фирме, зарегистрированной в соседней области, часть долгов комбината, после чего фирма должна была подать иск о признании АМК банкротом. Губернатор гарантировал рассмотрение дела в трехдневный срок и назначение временным управляющим завода человека, устраивающего обе стороны, то есть и Извольского, и областную администрацию.

– Например, кто-нибудь из моих замов. Или господин Федякин. Можно было бы обговорить даже вашу кандидатуру – вы ведь, Денис Федорович, при всей своей занятости умудрились в последнее время где-то отучиться на соответствующих курсах?

Денис с интересом разглядывал губернатора.

– А что, Александр Семеныч, – сказал он, – вы ведь, помнится, месяц назад что-то об акциях говорили? Двадцать процентов просили, если мне не изменяет память?

– Вот месяц назад надо было и соглашаться, – благодушно кивнул Дубнов, – время ушло, условия стали другие. И я просто обращаю ваше внимание на то, что у вашего комбината всегда найдутся какие-нибудь долги. А не найдутся – придет налоговая полиция и насчитает. И тогда в течение трех дней я обанкрочу ваш комбинат безо всякого вашего участия.

– И провалитесь на следующих выборах.

Губернатор кивнул.

– Именно поэтому я не хочу делать это без вашего участия. Согласитесь, что даже если через три дня суд откажет банку в иске, то Высший арбитражный суд однозначно решит дело в его пользу. В этих условиях мы сможем сказать, что банкротство комбината – это совместная акция области и завода по его спасению.

Краткая налоговая эпопея явно не прошла губернатору даром. Он уже не хотел ссориться с заводом публично. Черяга покачал головой.

– Никакого совместного банкротства не будет.

– Денис Федорович, я знаю, что вы думаете. Если человек, который спит два часа в сутки, руководит огромным предприятием и еще успевает найти время для акций вроде тех, что случились с Ващенко или Алибековым (Алибековым звали замдиректора «Сунжэнерго») – если этот человек вдруг находит время отучиться на внешнего управляющего, то ваши планы, извините, как тортом на роже написаны. Так вот – если вы думаете обанкротить АМК самостоятельно, то не забудьте, что вам для этого придется пройти через арбитраж здесь, в полукилометре от моего кабинета. И может случиться, что при этом суд назначит не того временного управляющего, которого вы впишете в иск, а кого-то другого. И этот кто-то другой в упор не заметит долгов «Металлургу», а заметит, к примеру, только долг налоговым органам области. Я ясно выражаюсь?

Денис кивнул.

– Так ваш ответ?

Денис стремительно перегнулся в кресле, выбрасывая вперед обе руки. Загнутые по-блатному пальцы мелькнули в десяти сантиметрах от изумленных глаз губернатора.

– Все усек? – прошипел Денис.

В следующую секунду он с грохотом отодвинул кресло и исчез в предбаннике. Губернатор остался за столом, хлопая глазами. Осторожно скрипнула дверь, и из комнаты отдыха в кабинет вошел заместитель Дубнова, Николай Трепко.

– Ну что? – сказал Трепко, – договорились?

Дубнов повернул импозантную, увенчанную величественной сединой голову.

– Он мне «козу» показал! – плачущим голосом проговорил губернатор, – ты представляешь, Коля? Мне замдиректора бюджетообразующего предприятия «козу» показал! В какую пропасть катится Россия? «Козу!» Как твой сын!

Нечего и говорить, что после возмутительной блатной выходки Черяги исход арбитражного разбирательства был предопределен. Спустя три дня Сунженский арбитражный суд под председательством судьи Балановой Виктории Сергеевны удовлетворил иск компании «Импера» к ЗАО «Ахтарский регистратор» и обязал вышеназванное ЗАО восстановить в реестре записи о принадлежности семьдесят пять процентов акций ОАО «Ахтарский металлургический комбинат» фирмам «Импера», «Лагуна» и «Кроника».

Разумеется, это еще не означало полной победы банка. Во-первых, комбинат, в свою очередь, мог оспаривать решение суда в Высшем арбитражном суде, и хотя особого толку от этого не было, время протянуть-таки было можно. Во-вторых, на комбинате в любом случае продолжал действовать старый Совет Директоров, потому что по закону новый Совет Директоров и новый генеральный директор могли быть назначены только на чрезвычайном акционерном собрании, а чрезвычайное акционерное собрание не могло состояться раньше, чем через сорок пять дней после того, как новоявленный акционер решит его собрать.

Но даже и тут не все было потеряно, потому что действующий совет директоров всегда может сунуть под задницу стороннего акционера очень много очень острых кнопок, и в России бывали случаи, когда директор, распоряжавшийся девятью процентами акций, с успехом держал оборону против владельцев контрольного пакета по два-три года.

Правда, к АМК это не относилось. Бескомпромиссное хамство бюджетообразующего предприятия, не желавшего поделиться ни копейкой ни с губернатором, ни с Пенсионным фондом, ни с энергетиками, ни с налоговыми рвачами, ни даже с блатным миром, привело к тому, что у АМК в области не осталось друзей. Не считая, разумеется, отморозка Сенчякова, дюжины анпиловцев и двух сотен тысяч людей, прямо или косвенно зависевших от зарплат, пенсий и денег Ахтарского металлургического комбината. Но кого интересовало мнение этого быдла? Выборы губернатора намечались через несколько месяцев, время еще оставалось, и за это время операция по обналичиванию АМК могла принести достаточно денег, чтобы скупить все, какие нужно, голоса. И то еще следовало подумать, стоит ли метать деньги перед свиньями и не безопасней ли было бы выжать область досуха и уехать доживать жизнь в более теплое место, нежели продуваемая ветрами и прокаленная морозами граница между степным Казахстаном и сибирской тайгой. В конце концов, не все же служить народу, а? Надо бы и о себе позаботиться…

Словом, положение Извольского после арбитражного суда ничем не отличалось от положения Креза после битвы при Галисе. Вчерашний полновластный властитель Ахтарска, хозяин угодий, заводов, полей, пароходов, местного мэра, собственной службы безопасности и промышленной полиции, претендент на Белопольскую АЭС и на Конгарский вертолетный лишился если и не денег на швейцарских счетах, то уж власти – это точно. Маленький сибирский Ахтарск напоминал стольный княжеский город после битвы, проигранной за соседней речкой. Город еще стоит нетронутый, на базаре птичницы расхваливают свой товар, уличный фокусник тешит собравшуюся вокруг него толпу, в светлом тереме на чистой постели лежит хворый князь… Но за рекой уже потрошат мертвых воинов, стаскивая с них доспехи и что поценнее, срубая головы, чтобы ловчее было снять ожерелье, и первые разъезды неприятеля уже показались ввиду беззащитных ворот.

Поэтому Александр Арбатов, председатель правления банка «Ивеко», ничуть не удивился, когда в десять утра в его кабинете раздался звонок прямого телефона и звонивший представился как Денис Черяга.

– Нам надо встретиться, – без обиняков заявил Черяга.

– Вы в Москве?

– Выхожу из самолета.

– Жду вас через час.

– Извините, Александр Александрович, я не могу приехать в банк.

– Почему?

– Я намерен говорить в таком месте, в котором, как я уверен, вы не сможете записать мои слова. Я знаю только одно такое место – наш офис на Наметкина.

Арбатов даже хмыкнул. «Все-таки на редкость храбрый хам», – отметил про себя председатель правления. Не было никакого сомнения, что Черяга приехал сдаваться, и, скорее всего, не просто сдаваться, а еще и сдавать своего босса, в последний момент переметываясь на сторону победителя и желая выторговать побольше за то, что он избавит банк от кучи неприятностей самого разного калибра. К примеру, тех же паскудных договоров со «Стилвейл», которые предусматривали поставки проката через нее аж до 2008 года. Договора, разумеется, хрень собачья, их можно отспорить в суде, но ведь суд – это лишняя нервотрепка, деньги и время.

– Хорошо, – с ледяной вежливостью сказал Арбатов, – я приеду в ваш офис. Тем более что это теперь мой офис. Одиннадцать утра вас устроит?

– Всенепременно.

Александр Арбатов подъехал к офису «АМК-инвеста» в одиннадцать пятнадцать. Особнячок на Наметкина выглядел очень мило – серенький трехэтажный домик с красным козырьком и пуленепробиваемыми стеклами. Конечно, никакого сравнения с альпийской громадой самого «Ивеко». Однако продать это здание, в превосходном состоянии и с офисной отделкой, даже в эпоху кризиса можно было за три-три с половиной миллиона долларов.

Больше оно ни на что не годилось. В ближайшее время все населяющие особнячок конторы либо закроются, либо поменяют учредителей и переедут в здание самого «Ивеко», на десятый-двенадцатый этажи, занимаемые финансово-промышленной группой, формально не зависящей от «Ивеко». Собственно, громкое название «финансово-промышленная группа» как раз и прикрывало собой кучу таких вот фирм, заслуженных или однодневных, – целую череду банно-прачечных комплексов, отстирывающих промышленные деньги от налогов, зарплат, социальных выплат, инвестиционных обязательств и прочих неуместных для банка составляющих прибыли.

Испуганные охранники бросились открывать ворота и двери, когда длинный белый «Линкольн» банкира замигал поворотником перед воротами особнячка. Ворота оказались слишком узкие, «линкольн», разворачиваясь, перегородил пол-улицы, и в конце концов, когда машина влезла в ворота, оказалось, что нос ее почти залез на ступеньки, а зад торчит с той стороны ограды.

Арбатов, сопровождаемый собственными телохранителями, взбежал на крыльцо. Охранник, ведший их по коридору, расстилался перед главой «Ивеко» мелким бесом, из дверей то и дело высовывались любопытствующие физиономии. В конце концов – по коридору шел новый хозяин, и приглушенные ковролином шаги отдавались в каждом сердце, как шаги статуи Командора.

Денис Черяга ждал Александра Арбатова в небольшой переговорной комнате с белыми стенами и черным овальным столом. Единственным сомнительным украшением переговорной служили две десятилитровые бутылки коньяка, стоявшие в углу на черной тумбочке.

Он выглядел точно так, как на фотографиях. Невысокий тридцатипятилетний мужчина с упрямым подбородком и васильковыми глазами. Руки его в запястьях были непропорционально тонки, как у девушки, но когда они здоровались, Черяга почувствовал, что его собственную ладонь сжали железной хваткой.

– Ну что, – сказал Арбатов, когда оба собеседника расселись по офисным вертящимся креслам, – допрыгались? Какой завод просрали, а? Третья домна не ремонтируется, коксохимическое производство каши просит, за три месяца ни одной копейки инвестиций, а нас ругаете, что мы финансовые кровопийцы.

– Напротив, – сказал Черяга, – комбинат начинает обширную инвестиционную программу стоимостью в семьсот миллионов долларов.

– На какие шиши? – изумился банкир.

– Сейчас очень трудно занять деньги на рынке. Совет директоров принял решение о размещении дополнительной эмиссии, деньги от которой пойдут на строительство стана холодного проката.

Банкир пожал плечами. В устав ОАО «Ахтарский металлургический комбинат» был записан десяток миллионов объявленных, но не размещенных акций, и тот же устав относил вопрос об объеме и сроках размещения эмиссии к компетенции Совета Директоров, а не акционерного собрания. Юристы банка в свое время обсуждали этот вопрос и пришли к выводу, что Извольский действительно может попробовать в качестве меры защиты спешно объявить о новой эмиссии, которую и продаст сам себе за копейки. Это было любимое, но крайне бесперспективное занятие всех «красных директоров». Высший арбитражный суд конечно же признает незаконной продажу за несколько десятков тысяч долларов контрольного пакета акций карманной компании комбината, какому-нибудь очередному «АМК-инвесту». Если Черяга позвал его за этим, то ему горько придется пожалеть о своей глупости.

– И кому же будет продана ваша эмиссия? – усмехнулся банкир.

– Любому, кто готов заплатить деньги за акции комбината. – Черяга безмятежно улыбался.

– В том числе и нашему банку?

– Разумеется.

Банкир почувствовал тревогу. Это не имело смысла. Если вы хотите отбить у акционера комбинат, вы печатаете фальшивые фантики-акции и продаете их подставной компании за сто долларов. Какой смысл продавать фантики – враждебному акционеру?

– И каков объем вашей эмиссии? – осведомился банкир.

– Я же, кажется, сказал – семьсот миллионов долларов, – спокойно улыбнулся Черяга.

– Что?! Да ни один российский комбинат не стоит этих денег – целиком!

– А мы считаем, что стоит. И мы нашли партнеров, которые готовы эти деньги заплатить.

– Погодите, – сказал банкир, – долг комбината банку «Металлург» составляет сейчас семьсот миллионов долларов. Это и есть те семьсот миллионов, которые вы выкачали из комбината и теперь вкладываете обратно?

Черяга улыбнулся.

– Мы обсуждаем не долг, а эмиссию. Это две разные вещи. Я уполномочен сообщить вам от имени совета директоров об эмиссии. Вот меморандум.

И Черяга выложил на стол тонкую папочку.

– Если же не вдаваться в тонкости того, что написано, то Совет Директоров предлагает следующее: нашим агентом по размещению является банк «Металлург». Любое юридическое или физическое лицо, пожелавшее стать владельцем акций АМК, может внести соответствующее количество денег на счета банка.

– Но… – растерянно сказал банкир.

Черяга испытывал редкое удовольствие, такое, будто трахал на глазах банкира его собственную секретаршу.

– Но у вас нет этих денег, да? – сказал начальник службы безопасности АМК. – Вы забыли, что курс российского рубля не может до бесконечности диктоваться московскими банками, и поэтому проигрались на форвардах?

– Мы не проигрались! – зашипел банкир, – и мы внесем эти деньги!

– Не советую.

– Что?! – на этот раз банкир удивился еще больше.

Черяга усмехнулся. То, что он намеревался сказать сейчас, не могло быть сказано в офисе банка. Но здесь все было чисто. Ребята проверили.

– Видите ли, – сказал Черяга, – предположим, вы вносите все семьсот миллионов долларов. Эти деньги принадлежат АМК, а лежат на счету в банке «Металлург», который, как вы только что сами сказали, является банковским филиалом АМК. По Уставу комбината, совет директоров и лично генеральный директор имеют право распоряжаться суммами в пределах ста миллионов долларов. Предоположим, что совет директоров употребит эти семьсот миллионов долларов следующим образом: он создаст семь товариществ с ограниченной ответствнностью, в каждое из которых вложит по сто миллионов долларов. Вы следите за мыслью?

Банкир коротко кивнул.

– Теперь предположим, что уставной капитал наших ТОО будет устроен так: 99,9 % капитала будет принадлежать АМК, а десять долларов уставного капитала будет внесено лично товарищем Извольским Вячеславом Аркадьевичем. Или лично Черягой Денисом Федоровичем. А устав нашего ТОО, который, как известно, может быть написан как угодно, будет гласить, что все финансовые решения в ТОО принимают вышеупомянутые Вячеслав Аркадьевич и Денис Федорович.

Банкир тяжело, с присвистом дышал.

– Теперь представим себе, – продолжал Черяга, – что вышеупомянутые Вячеслав Аркадьевич или Денис Федорович решат положить деньги из уставного капитала всех семи ТОО на депозит в банке «Металлург». А банк «Металлург» заключит форвардные контракты на покупку валюты с каким-нибудь западным банком.

– Например, с вашей багамской помойкой. «Лехор», да? – процедил сквозь зубы банкир.

– Очень хороший пример, – одобрил Черяга, – так вот, банк «Металлург» заключит форвардные контракты. И проиграет. Это бывает, согласитесь – банки часто проигрывают на форвардных контрактах? Мне недавно рассказывали историю про один крупнейший русский банк, из пяти букв, первая буква И, хозяин которого решил на всякий случай перебросить себе на зарубежный счет круглую сумму. Он взял и заключил сам с собой форвардные контракты. И представьте – сам себе проиграл. В смысле – проиграл московский банк. А выиграл – оффшорный счет в западном банке. Это я говорю к тому, что вы знаете, как легко проиграть деньги на форвардных контрактах и как совершенно невозможно доказать в подобном случае злой умысел.

Банкир поджал губы.

– Я что-то не понимаю, – сказал он, – деньги проиграет банк «Металлург». Это деньги банка. Какое отношение эти деньги банка имеют к деньгам, которые положил на депозит Вячеслав Аркадьевич или Денис Федорович?

– Ах да, – согласился Черяга, – видите ли, я забыл сказать, что банк предложил Вячеславу Аркадьевичу гарантировать своим депозитом форвардные контракты. На очень выгодных условиях – банк обещал тридцать процентов от прибыли. Но дело не выгорело…

– Вы идиот, – сказал банкир, – если вы рассказываете мне эту схему.

Черяга улыбнулся.

– Вовсе нет. Мы не собираемся следовать этой схеме. Их десяток. Я рассказал вам только одну, и, согласитесь, в ней нет ни одной строчки, которую ваш банк мог бы оспорить в суде. Вся проблема упирается в то, что если вы не платите семьсот миллионов, то вы теряете контрольный пакет акций, а если вы платите семьсот миллионов, то вы теряете семьсот миллионов. Вы не маленький мальчик, и вы прекрасно понимаете, что в России существует тысяча и один способ потерять чужие семьсот миллионов, если они лежат в вашем банке. Вы сами этим неоднократно и успешно занимались. Если у вас есть лишние семьсот миллионов – валяйте. Но мне почему-то кажется, что у вас нет лишних семисот миллионов. Вы всегда специализировались на том, что покупали предприятия за гроши. Вы даже Ачуйский нефтеперерабатывающий завод купили на залоговом аукционе за пятьдесят миллионов долларов, хотя директор завода инвестировал за тот год в реконструкцию завода двести семьдесят миллионов долларов. Все дело в том, что у нас есть семьсот миллионов долларов для покупки акций, а у вас есть только благосклонность правительства и дыра в балансе. Засим – Черяга встал, щелкнул каблуками, – честь имею представить вам проспект эмиссии и откланяться.

И Черяга, не оборачиваясь, пошел к выходу из переговорной.

Банкир тоже встал.

– Кстати, Денис Федорович, – бросил он, уже не сдерживаясь, – вы не помните, что там случилось с директором Ачуйского НПЗ, который пытался протестовать против продажи акций? Он пошел купаться и утонул…

Вернувшись в банк, Арбатов немедленно вызвал к себе Лучкова. Едва войдя в огромный кабинет шефа, Иннокентий Михайлович понял, что встреча с Черягой кончилась как нельзя гаже.

Арбатов был слегка бледен, зрачки серых глаз немного сдвинулись к переносице – признак, который обычно вводил работников банка в состояние шока. Все знали, что к такому шефу лучше не подходить – как лучше не подходить к голодному и рассерженному удаву.

Арбатов быстро, за пять минут, пересказал Лучкову предложение Черяги.

– Мы идиоты! – сказал Арбатов. – Твой Неклясов – трижды идиот! Мы купились, как фраера! Мы решили, что Извольский будет банкротить завод, потому что это раз плюнуть – обанкротить завод, и потому что этот долбоед Черяга учился на арбитражного управляющего. Мы договорились с Дубновым, что он прикроет нас от банкротства, а Сляб никогда не собирался банкротить завод! Мы даже не подумали об эмиссии! То есть об эмиссии на такую сумму!

– И это абсолютно законно? – уточнил шеф безопасности, слабо рубивший в акционерных вопросах.

– Абсолютно. Эти акции есть в Уставе, и у Совета Директоров есть полномочия объявить о дополнительной эмиссии. Извольский сделал себе самый авторитарный устав, который только возможен по нашему законодательству.

– И мы не можем сказать, что это ущемление прав акционеров?

– Ущемление – это когда дополнительную эмиссию распределяют между своими фирмами по копейке за рубль. А они нам предлагают акции купить.

– И мы не можем этого сделать?

– Если очень хотим потерять семьсот лимонов – пожалуйста.

Лучков внезапно испытал огромное облегчение. Это была грязная история, за которую он – ссученный гэбэшник – никогда бы по доброй воле не взялся. Она уже нанесла ущерб репутации банка. Полмиллиона долларов Лучков потратил только на то, чтобы не допустить в газетах публикаций, впрямую обвинявших один из крупнейших банков России в мошенничестве и заказных убийствах. Своего он достиг – в умах широкой публики беды АМК были прочно связано с именами «долголаптевских». Но стоила ли овчинка выделки?

– Значит, отбой? – спросил Лучков.

Арбатов глядел на своего зама рыбьими холодными глазами.

– В каком смысле отбой? – сказал Арбатов. От тона его Лучкова продрало холодом, словно Иннокентий Михайлович заглянул в морозильник с трупами. – Что ты предлагаешь? Чтобы все знали, что меня, Сашу Арбатова, кинул какой-то сибирский валенок? Чтобы все знали, что у какой-то вонючей промплощадки больше денег, чем у моего банка? Они на что покусились, а? Где в России деньги? В Москве или в их гребаном Ахтарске?

Банкир почти визжал. Схватил со стола пластиковую бутылку с водой, отхлебнул прямо из горлышка и уставился бледными серыми глазами на Лучкова.

– Но что мы можем сделать? – растерянно спросил Иннокентий Михайлович.

– Мы подадим жалобу в ФКЦБ.[12]

– Но она же не удовлетворит жалобу!

– Плевать. Она ее рассматривать будет два месяца, а если побольше заплатить, то и три. За эти два месяца Совет Директоров должен пересмотреть свое решение по поводу эмиссии.

Ладони Лучкова вспотели.

– Извольский никогда не пересмотрит это решение, – сказал Лучков, – и Черяга тоже.

– Значит, это сделают другие члены совета директоров, – ответил банкир.

– Но…

– Этот Черяга, – сказал Арбатов, – он оскорбил меня. Он не умеет договариваться. С людьми, которые не умеют договариваться, нельзя иметь дело. Вот Федякин – это ведь твой человек? Это разумный человек. Вот он пусть и принимает решение.

Иннокентий Лучков вернулся в свой кабинет в препоганейшем настроении. От расстройства чувств он грубо отодрал в комнате отдыха собственную секретаршу, а потом прогнал ее прочь и вернулся в кабинет с бутылкой коньяка в правой руке и с рубашкой, выбивающейся поверх полурасстегнутых брюк.

– Сукин ты сын! – воззвал Лучков к портрету отца-основателя и бессменного председателя правления «Ивеко», украшавшего офисную стену над книжным шкафом, – во что же ты нас втравливаешь? А? Интеллигент херов! Переклинило его на Извольском! Почему я, мент поганый, боюсь выполнять твои приказы?! Честное слово, вот позвоню в Сибирь и сдам тебя, козла, с потрохами!

Разумеется, Иннокентий Михайлович произнес эту тираду исключительно про себя. В кабинете стояла чуткая и отзывчивая техника, записывавшая каждый скрип половицы, и хотя технику эту контролировал Иннокентий Михайлович, вряд ли он рискнул бы доверять свои мысли магнитному носителю.

Кроме того, сдавать Арбатова было решительно не за что. Ведь, в сущности, что приказал банкир? Он приказал сделать так, чтобы члены совета директоров проголосовали против эмиссии. Он не приказывал убить Вячеслава Извольского и Дениса Черягу. Просто он отдал приказание насчет того, чтобы обеспечить правильное голосование, не своим замам, не Аузиньшу и не Серову. А начальнику службы безопасности.

А уж как начальник службы безопасности будет выполнять указание сделать так, чтобы в совет директоров, отменивший рещение об эмиссии, не входили больше ни Черяга, ни Извольский, – это его дело.

Поэтому Лучков вздохнул, опростал часть бутылки, сел за стол и набрал номер мобильника Коваля. Окончив разговор, шеф безопасности «Ивеко» вдобавок обнаружил, что он вот уже некоторое время течет соплями и кашляет. Судя по всему, в самое подходящее время Лучков умудрился подцепить не то ангину, не то иную схожую гадость.

В то время, когда в Москве в четыре часа дня пьяный Лучков читал про себя проповеди портрету Арбатова, в Ахтарске уже потихоньку вечерело. В особяке Извольского начался самый настоящий праздник.

Денис Черяга позвонил несколько раз, подробнейшим образом пересказывая весь ход разговора с Арбатовым.

– Боже мой, Славка, видел бы ты его рожу! – заливался за четыре тысячи километров Черяга, – он же был полностью уверен, что я тебя сдавать пришел!

Слышимость, несмотря на расстояние в пятую часть экватора, была отличная, в небе над Ахтарском зажигались блестящие, как из феррохрома, звезды, в огромной гостиной, занимавшей половину первого этажа особняка, пылал камин, и совершенно пьяный пятидесятилетний Федякин отплясывал перед камином комаринского, то и дело порываясь поцеловать в щечку Иру.

– Ирочка, вы наше чудо! – кричал он, тяжело выдувая воздух из распаренных красных щек, и ни Извольский, сидевший в углу комнаты в кресле с высокими колесами, ни Лида Федякина, полная крашеная брюнетка, работавшая на заводе в бухгалтерии, не препятствовали ему.

Федякин в конце концов все-таки угомонился и сел к столу, отдуваясь и обмахиваясь плотной ладошкой, кто-то врубил на полную катушку стереосистему, и в круг выскочили Вовка Калягин и несколько охранников. Вовка завертелся вокруг Лиды Федякиной мелким бесом, закрутил в воздухе двойное сальто и пошел отплясывать такой брейк, что у всех глаза на лоб повылазили, а один из охранников затанцевал с Ирой. Ира прыгала с ним, пока не заметила, что Извольский недовольно морщится. Она вспомнила, что Извольский не выносит музыки.

– Ты устал? Хочешь спать?

Извольский хитро прищурился.

Ира вдвоем с охранником закатили коляску в лифт, а в спальне охранник оставил их одних.

– А я и не знал, что ты так хорошо танцуешь, – сказал Извольский, пока Ира перекладывала его на кровать и стаскивала с него носки и штаны.

– Вроде не от чего было танцевать-то, – улыбнулась Ира.

– Вот теперь, – сказал Извольский, – можно ехать в Швейцарию на штопку. До чего же надоело жить, как сломанный будильник. Ой, черт, хотел бы я посмотреть на рожу Арбатова! Там камера стояла, авось Дениска завтра пришлет пленку!

– А губернатор?

– Что – губернатор? Губернатор получил фейсом о тейбл, он сейчас сидит, разинув варежку, и в себя приходит от изумления…

Ирина слегка покраснела.

– Слава, ты извини, – сказала она, – но я так до сих пор и не понимаю, что именно вы сделали. Ты мне можешь как идиотке объяснить, на пальцах?

Извольский довольно улыбнулся.

– Все очень просто. Есть акционерное общество с уставным капиталом в сто рублей, так?

– Ну.

– Семьдесят пять рублей из уставного капитала принадлежит банку «Ивеко». То есть семьдесят пять процентов. Все понятно?

– Да.

– Капитал общества увеличивается до двухсот рублей. Сто рублей – это новая эмиссия, и ее покупаем мы. Теперь у банка по-прежнему остается семьдесят пять рублей уставного капитала, но это уже не семьдесят пять процентов, а только тридцать семь с половиной. У него было больше, чем контрольный пакет, а стало меньше.

– А почему банк не может купить новую эмиссию?

– Потому что ему придется выложить не сто рублей, а семьсот миллионов долларов, а таких денег у него нет.

– А если бы он занял у кого-нибудь эти деньги? Или взял у государства? Или еще как?

– Тогда бы мы украли его деньги. Но даже если бы мы не стали их красть, банк бы никогда этого не сделал. Весь смысл жизни Арбатова в том, что он платит копейку за то, что стоит сто рублей. А платить сто рублей за то, что стоит сто рублей, – он просто не знает, как это делается.

– А почему ты не стал банкротить завод, как все говорили?

– Солнышко, это очень плохая штука – банкротство. Куча проблем, порушенные связи, скандал на Западе… Это лекарство, которое хуже болезни. Тому директору, который так со своим заводом поступает, яйца повыдергать мало.

Ирина ткнулась подмышку Извольскому.

– И это – все? Совсем все?

Извольский расхохотался. Полураздетая Ирина стала дергать его за руку.

– И ты не мог мне сказать, а? Почему ты мне не мог ничего объяснить, я тебе какие-то дурацкие вопросы задавала! Это ты об этом с Денисом совещался, когда меня в театр посылал? Ну что я, сказала бы кому-нибудь что-то?

Тяжелая рука с исхудавшими мышцами обняла Ирину.

– Ну не сердись, солнышко. Что знают двое, знает и свинья. Никто ничего не знал. Ни Федякин, никто, только я и Денис. Иди ко мне.

Ира всхлипнула, не то обиженно, не то радостно, и стала целовать Извольского. Снизу, почти совершенно заглушенные толстыми стенами, едва доносились вопли развеселой попсы.

Спустя четыре дня после вышеописанных событий Вовка Калягин прилетел в Москву по каким-то своим ментовским завязкам. Если говорить точнее, он хотел у знакомых руоповцев добыть материал о связях сына зама губернатора Трепко с чеченскими бандитами. Отношения между областью и заводом были испорчены до усрачки, и эмиссия эмиссией, а нельзя было исключить, что губернатор сейчас начнет гадить заводу до последнего, понимая, что теперь Извольский не успокоится, пока не выкинет его из кресла. Правда, представить себе, что он решится обанкротить завод, было достаточно трудно. Одно дело – банкротить предприятие, выставляя банкротство мерой защиты от злобных московских олигархов, а себя – чуть не другом Извольского, а другое – банкротить завод, с триумфом отстоявший свою независимость.

Забавной и, казалось бы, непоследовательной деталью в поведении Калягина было то, что Трепко был единственным областным руководителем, более или менее державшим сторону комбината. Но, как известно, иметь компромат на врага – приятно, а на друга – необходимо. И хотя, прямо скажем, Трепко-младший особым авторитетом не пользовался, и у самих бандитов ходил за лоха и наркошу, сам мальчик любил гнуть понты и хвастаться своими знакомствами среди братков, за что ему дважды шумно влетало.

Знакомый опер не подвел – за вполне божеские бабки он снабдил Калягина дискеткой с синопсисом из агентурных сообщений и пухлой папкой с фотографиями и двумя видеокассетами. Пока они сидели, на столе зазвенел телефон, опер поднял трубку и удивленно сказал:

– Тебя.

– Калягин слушает.

– Вовка, ты? – раздался в мембране хорошо знакомый голос Лося. – Ты, говорят, там одним сунженским пацаном интересуешься? На предмет чехов?

– Допустим.

– Заедь в «Серенаду». У нас для тебя тоже дискеточка найдется.

Калягин положил трубку и некоторое время глядел перед собой, раздраженно постукивая пальцами по столу. Потом поскучнел и стал прощаться.

В «Серенаду» Калягин приехал к обеденному времени, на такси, оставив собственную машину у здания РУОПа. Ему было бы неприятно, если бы кто-то из обитателей офиса на Наметкина, проезжая мимо, засек разъездную представительскую тачку.

Вовка спросил Лося, и после небольшой заминки его провели наверх, в обеденный кабинет, в который скоро вошел Коваль. Законный вор извинился за Шурку Лося, который, по его словам, «вынужден был отлучиться», и предложил пообедать.

Обед съели в полном молчании. Вовка время от времени посматривал на дверь, с каждой ушедшей минутой все тверже понимая, что Лось не придет и что зазвали его сюда не для того, чтобы обсуждать сына Трепко. Впрочем, делать было нечего. Пришел так пришел. А не пришел бы сам, достали бы другим макаром.

Когда часовая стрелка доползла до трех, а на столе от десерта остались лишь пустые тарелочки с хвостиками клубники, Вовка аккуратно промокнул салфеткой губы и поднялся.

– Ну я пошел, – безразличным тоном сказал мент, – у меня еще дела есть.

– Сядь, – сказал Коваль.

Калягин, поколебавшись, сел.

– Ты понимаешь, – проговорил Коваль, – у нас возникла маленькая проблема. У тебя был зам, который тебе мешал. В таких случаях люди платят деньги и нанимают киллера, и решают свою проблему. И поскольку мы решили твою проблему, будет справедливо, если ты поможешь решить нашу.

– Что-то я не въехал, – усмехнулся Калягин. – У меня проблемы не было. Она была у вас. Вы попросили помочь. Я вам помог. Какие мои долги?

Коваль подался вперед.

– Твои долги такие, мент, что ты помог вальнуть своего зама. Ты в этом по уши сидишь. И если Черяга об этом узнает, то он позовет тебя в свой кабинет и отымеет при телекамерах и без телекамер. Так что был ты в Ахтарске главным ментом, а станешь младшим пидором…

Коваль захохотал.

– Не понял, – брезгливо сказал Калягин, – ты с меня что, деньги просишь?

– На хрен мне твои бабки. Ты сыграл по этим правилам один раз – сыграешь и второй.

– И кого же?

– Черягу.

Калягин помолчал.

– Я что-то не понял, – сказал он. – Камаз вам мешал, потому как изменщик и ренегат. А Черяга что? Он тоже вашим бригадиром был? Когда в Генпрокуратуре работал?

– А тебе ничего понимать не надо, – грубо сказал Коваль, – раньше надо было думать, во что лезешь.

Калягин усмехнулся.

– Так. Я хочу говорить с Лучковым.

– С каким Лучковым?!

– С твоим шефом, Коваль, – сказал Калягин.

– Ты, мент, фильтруй базар! Ты с вором говоришь!

Коваль перегнулся через стол.

– Слушай, Коваль! Мне заказывают не Черягу, и заказываешь – не ты! Вы меня развели втемную – больше не выйдет. Либо я говорю с тем, кто заказывает музыку, либо я звоню Черяге.

Коваль недоуменно сдвинул брови, – и в эту самую секунду рука Калягина сцапала сотовый телефон, лежавший посреди стола. Коваль с недоумением следил, как Калягин набирает цифры. На пятой или шестой цифре он не выдержал и рванулся было со стула, но в эту самую секунду правая рука Калягина нырнула куда-то под мышку и вынырнула обратно с «макаровым».

– Ты, козел! – Коваль, вне себя, произнес слова, которые никогда бы не осмелился бросить в лицо вору или бандиту.

Калягин, держа одной рукой пистолет, другой кончил набирать номер. Осталось нажать только на «send».

– Вон стоит телефон, – кивнул Калягин, – позвони Лучкову. По громкой связи. Или я говорю с Черягой.

– Он тебе очко за Камаза порвет!

– В живых я останусь. А вот когда меня через третьих лиц просят Сляба убрать, – тут уж точно начнут рубить хвосты. Ну?

Палец Калягина застыл над кнопкой с изображением зеленой трубочки.

Коваль пожал плечами и набрал номер. Сотовую трубку долго не брали, потом раздраженный голос сказал:

– Але!

– Иннокентий Михайлович, – сказал Коваль, – это я. Вот тут у меня сидит человек, о котором мы с вами вчера беседовали. Тот самый, который помог разобраться с грузовиком. Он утверждает, что будет говорить либо с тобой, либо со своим шефом.

В трубке несколько мгновений молчали. Потом Лучков велел:

– Дай мне его.

Коваль протянул трубку.

– Такой крутой, да? – раздраженно поинтересовался Лучков. – Круче тебя только вареные яйца?

– Если я делаю серьезное дело, – ответил Калягин, – я хочу получить за нег<