За день езды до столицы бухарской прислан К нему, посланнику, навстречу шахаул, то есть пристав, которой проводил его до места.

В десяти верстах от помянутой столицы выехал к посланнику навстречу ханской топчибаши около с пятидесятию человек придворных служивых, и оной топчибаши проводил его, посланника, до квартеры, которая и была в предместий, на время, пока определен был ему двор пристойной, матери ханской, також в предместий, и протчая.

Го числа ноября месяца, по обыкновению, оной посланник имел свой въезд в город. А при том въезде провожал его, посланника, ханской большой эвнух Ходжа Улфет с немалою свитою придворных чиновных людей, и сам хан из двора своего с галереи смотрел тот въезд и строй свиты его, которая содержалась в семидесяти человеках, почитай все в драгунских мундирах, верхами на конях, окроме купецких людей, которых он, посланник, в Бухарах застал.

В тех днях хан занемог, и отложена была аудиенция оного посланника даже до 10-го декабря месяца, а к тому ж от сего двора и персицкой посол ожидан был, ибо большая часть озбецких министров претендовала, чтоб хан сперва дал аудиенцию оному послу персицкому, яко присланному от их пограничного древнего друга, а потом посланнику, яко присланному из дальнего государства и от такого монархия, которой якобы намерен (по их, озбецким, словам) завладети Хивою, а напослед и Бухарами с лакомства золотых руд и протчая. Посланник, однако ж, чрез старания и обещания добрых подарков до того не допустил и тако хана склонил, что назло всем противным озбекам приказал вначале посланника принять к себе на аудиенцию, а потом персицкого посла, объявляя, что кто первый приехал, тому и первая честь.

Он, посланник Флори, об аудиенции примеров никаких доведаться не мог и не слыхал, бывали де прежде сего посланники русские, окроме купчинов, при бухарском дворе, а про послов персицких слыхал, что весьма плохие получали аудиенции, а именно принуждены были кланяться хану до земли, грамоту подавать чрез приставного шахаула и место имели они весьма низкое, чего ради посланник принужден слаться на поведение персицкого двора и против оного чести себе требовать от хана. Претензия посланникова между протчими была, чтоб въехать в ханской двор на коне и для того спущены б были в больших воротах завешенные цепи, чрез которые озбецким министрам ехать запрещено, чтоб грамоту императорскую самому хану вручить, чтоб при аудиенции иметь особливое место и стул, где б сидеть, [122] а хану поклониться по обыкновению европейскому, а не до земли, объявя он, посланник, притом тамошнем министрам ханским всякие резоны по инструкции, ему данной. Кроме того, в резолюции от двора ханского объявлено, что ему, посланнику, токмо позволено будет въехать на двор ханской на коне, а свита б его у ворот с лошадей слезла. Что же о грамоте императорской, оная для милости особливой и приязни принята будет от большого эвнуха Ходжи Улфета или от кушбега, ближнего ханского, и что сам хан отнюдь грамоты не принимает, но в том посланник весьма упорно стоял. Двор же бухарской, увидя его упорство, за благо разсудил его, посланника, удовольствовать отчасти обманом, обещевая, что хан при подании грамоты руку протянет и коснется грамоты — якобы принял, и посланник бы в то время положил оную грамоту на престол ханской. А про особливое место и стул и думать не хотели, чего ради великие с посланником пересылки чинили; хан напослед услышав, что оной посланник весьма упорно в том стоял, дал ему знак чрез партикулярного своего придворного министра, что он в публичной аудиенции никоим образом особливого места на стуле определить не может, опасаясь озбеков, которые в таком месте и на вышнем месте сидящего никого, окроме его, хана, не стерпят (а что при партикулярной и секретной аудиенции ему б, посланнику, оной хан никогда не отказал), а сидеть бы ему, посланнику, в линии между озбецкими министрами во втором месте, после аталыка, то есть первого министра. И тако оной посланник, увидя, что больше выторговать невозможно пред таким неразсудным и варварским народом, имел аудиенцию у хана и по учиненном соглашении принужден был въехать на ханской двор на коне до первых апартаментов, потом, вышедши в галерею или в сени, где аудиенция имеется по обыкновению, в двух местах поклон отдал оному хану ординарным образом, а не так низко, как оные требовали, и хан також знак учинил поклона, скивав головою, поздравлял посланника добрым пришествием. Потом посланник зачал по обыкновению речь свою турецким языком отправлять против инструкции; которая [речь] понеже была плодовита, того ради Ходжа Улфет учинил ему, посланнику, знак, дабы престал и приближился к подаянию грамоты, а потом сам Ходжа Улфет довершил речь, которую ему, Ходже, посланник пред аудиенциею сообщил, на что хан ответствовал токмо сим образом: «Хорошо, изрядно».

И понеже престол, на котором хан сидел, высотою был аршина с четыре от земли и имел в двух местах всход ступенями, то он, посланник, вошед на вторые ступени, на которых стоял вышереченной министр придворной — кушбеги, протянул руку для вручения грамоты, а хан також сам руку протянул. Притом же план того престола был весьма широк и хан сидит на подушках посреди, так что пристойным образом ближе приступиться невозможно и не допускают, но дабы хан нарочно так поодаль был. Тогда кушбеги взял из рук посланниковых грамоту и [123] подвинул к хану, которой наложил руку на оную во знак, что принял за благо, потом от приставного шахаула провожден был он, посланник, до места, чем обманули, ибо посадили его, посланника, в четвертом месте в линию озбецкую, а не во втором месте, как с ним договоренность, о чем помянутому посланнику в таком месте спорить невозможно было, ибо как присмотрел он, посланник, что министры озбецкие за то четвертое место на него, посланника, косились и потиху бранили, что с ними в ряд посажен был. По отправлении той аудиенции он, посланник, был тамо трактован обедом и потом приехал в дом свой.

Посол же персицкой не в пример его, посланника, аудиенцию получил, а именно: вшедши он в аудиенцию, отдал поклон до земли и подал грамоту чрез третьи руки, то есть чрез приставного шахаула и кушбега, а посажен в линию озбецкую в шестом месте. Таковым же образом от шахова двора принимаются бухарские послы.

По 4-у пункту

Будучи посланник в Бухарах, присмотрел и проведал, что чего есть в тамошних так нынешних, как и прежних хана бухарского областях, именно в уезде Балхском, Бадакшанском, Хисарском, Ходжентском и Туркистанском. Антхой, також и Кутнам, и протчие пограничные места — все отстали от бухарского владения, имеют особливых ханов и владельцов. В некоторых городах — озбеки, в некоторых — чагатайцы, народ тако называемый калча, трухменцы, авганцы, а и над Ташендом, Туркистаном, Ходжентом недавно черные калмыки завладели. Никаких регулярных в Бухарах фортецей не имеется, окроме некоторых небольших земляных, из грязи построенных городков, или паланков, и в них никакой артиллерии нет у бухарцев, окроме фитильного оружия, и то не вовсе употребляют, ибо инде есть, а инде нет. А озбеки большая часть употребляют саблю, лук и копия. В столице Бухарах токмо видел оной посланник 14 полковых пушек, взятых у мунгальцов, когда они под Бухары подходили, которые пушки из давних времен бывшей Абдулах, хан бухарской, достал. При том — и другие две пушки большие: одна — медная, другая — чугунная, и те взяты от мунгальцов же при взятии города Антхоя, и понеже в дело не употреблены, и валяются просто на земли без станков, да и человека не имеют, чтоб умел оными владеть. Токмо в 1722-м году, когда хан выезжал в поле против нынешнего неприятеля и претендента Реджеп хана, которого противные озбеки выбрали на ханство в Самарканде, бывшей столице славного Темир Аксака (в трех днях разстоянием от Бухары), возил с собою из тех пушек одну, большую медную, отдав оную во управление бывшему в России его послу Хан Кулию в той надежде, якобы он, будучи в России, искусился артиллерному делу. Но потом оную пушку от искусства того Хан Кулия разорвало и человека убило, и хан оную пушку возил с [124] собою не для того, чтоб неприятеля побить, а токмо громом попужать бы его, А в иных городах никакой артиллерии не имеется.

При дворе хана бухарского оной же посланник видел с 15 маленьких чугунных пушечек, на кизилбашскую стать нарицаемых замбурак, которых возят на верблюдах, в станках, подобно кавалет (т. е. кавалерийским. — В.В.) мушкетам, и из них стреляют с верблюдов без никакой регулы.

В Хиве также есть 7 пушек медных полковых, бывших при князе Черкасском. Те без станков, к тому же так бухарцы, как и хивинцы искусства в пушках не имеют, разве заставят русских пленников из них стрелять, и ядер делать не знают и вместо ядер употребляют камень или каменные ядра.

Столица Бухар — город велик. Стена около его из грязи построена и нежжонным кирпичом, и часто стены обваливаются. Ворот имеют двенадцать, а считают дворов с 15 тысяч; редко, однако ж, великих дворов увидеть мочно, но все мелкие дворики и об одном жилье, якобы мазанки из грязи и нежжонных кирпичев. Двор ханской имеется в городе на высоком земляном бугре, якобы замок, с высокою стеною, а токмо зачата из жжоного кирпичу, также из жжоного кирпичу суть большие мечети и академии, в двух жильях построенные при одной высокой башне.