Глава V. Парламентские собрания

Парламентские собрания представляют собой разно­родную толпу, неанонимную. Несмотря на различный их состав в разные эпохи и у разных народов, они все-таки обнаруживают сходные черты, причем влияние расы сказывается лишь в смягчении или увеличении этих черт. Парламентские собрания в самых различных странах, в Греции, Италии, Португалии, Испании, Фран­ции, Америке имеют очень большие аналогии в своих прениях и голосованиях и причиняют правительствам одинаковые затруднения.

Парламентский режим, впрочем, является идеалом всех современных цивилизованных народов, хотя в ос­нову его положена та психологически неверная идея, что много людей, собравшихся вместе, скорее способны прийти к независимому и мудрому решению, нежели небольшое их число.

В парламентских собраниях мы встречаем черты, общие всякой толпе: односторонность идей, раздражи­тельность, восприимчивость к внушению, преувеличе­ние чувств, преобладающее влияние вожаков. Но уже вследствие своего особого состава парламентская толпа имеет некоторые особенности, на которых мы здесь остановимся.

Отдел третий. Классификация и описание толпы различных категорий

Односторонность мнений составляет важнейшую черту этой толпы. Во всех партиях, и особенно у латин­ских народов, мы встречаем неизменную склонность разрешать самые сложные социальные проблемы по­средством самых простых абстрактных принципов и об­щих законов, применяемых ко всем случаям. Принципы естественным образом меняются сообразно каждой партии, но уже вследствие своего нахождения в толпе индивиды всегда обнаруживают стремление к преувели­чению достоинства этих принципов и стараются довести их до крайних пределов. Вот почему парламенты всегда являются представителями самых крайних мнений.

Самый совершенный образец односторонности таких собраний представляют якобинцы великой ре­волюции. Проникнутые догматами и логикой, с голо­вой, наполненной неопределенными общими местами, якобинцы стремились проводить в жизнь свои стойкие принципы, не заботясь о событиях, и можно смело сказать, что они прошли через всю революцию, не за­мечая ее. Вооружившись очень простыми догматами, которые служили для них путеводителями, они воо­бразили, что могут переделать общество во всех его частях и вернуть утонченную цивилизацию к ранней фазе социальной эволюции. Способы, употребленные ими для осуществления их мечты, также отличались абсолютной односторонностью. Они ограничивались только тем, что насильственным образом уничтожали все то, что мешало им. Впрочем, и все остальные — жирондисты, монтаньяры, термидорианцы и т. п. — действовали в том же духе.

Глава V. Парламентские собрания

Парламентская толпа очень легко поддается внуше­нию, и, как во всякой толпе, внушение исходит от во­жаков, обладающих обаянием. Но в парламентских собраниях восприимчивость к внушению имеет резко определенные границы, и на них-то не мешает указать.

Относительно всех вопросов, представляющих мест­ный или областной интерес, у членов парламентского собрания имеются настолько стойкие, неизменяющи­еся мнения, что никакая аргументация не в состоя­нии была бы их поколебать. Даже талант Демосфена не мог бы заставить депутата изменить свой вотум относительно таких вопросов, как протекционизм и др., представляющих требования влиятельных избирателей. Предшествовавшее внушение, произведенное в этом духе на депутатов их избирателями, настолько сильно, что мешает всяким другим внушениям и способствует поддержанию абсолютной стойкости мнений.

Вероятно, к этим мнениям, предварительно уста­новленным во время выборов, относится следующее размышление одного старинного английского парла­ментского деятеля: «В течение тех пятидесяти лет, что я заседаю в Вестминстере, я слышал множество речей. Весьма немногие из них заставили меня изменить свои мнения, но ни одна не изменила моего вотума».

В вопросах общего характера, касающихся, напри­мер, низвержения министерства, учреждении налогов и т. п., не существует никакой стойкости мнений, и по­тому тут могут действовать внушения вожаков совер­шенно так же, как в обыкновенной толпе. В каждой партии существуют свои вожаки, пользующиеся иногда

Отдел третий. Классификация и описание толпы различных категорий

совершенно одинаковым влиянием, отчего депутат подвергается иной раз противоположным внушениям и естественным образом обнаруживает нерешитель­ность. Этим объясняется такая ситуация, когда порой депутат в какие-нибудь четверть часа меняет свое мне­ние, вотирует противоположным образом и прибавляет какую-нибудь статью к только что вотированному им закону, совершенно уничтожающую его значение. Так, например, только что отняв право у заводчиков вы­бирать и увольнять своих рабочих, депутат, вотируя поправку к этому закону, почти совершенно лишает его силы.

На этом-то основании палата депутатов во время каждого законодательного периода обнаруживает ря­дом с вполне определенными также и очень неопреде­ленные мнения. Но так как вопросы общего характера всегда бывают более многочисленны, то в палате неиз­бежно преобладает нерешительность, поддерживаемая притом страхом перед избирателем, скрытое внушение которого всегда стремится образовать противовес вну­шению вожаков. В таких же прениях, очень, впрочем, многочисленных, относительно которых у членов со­брания не существует ранее установившихся мнений, всегда одерживают победу вожаки, навязывающие свои мнения толпе. Потребность в таких вожаках очевидна уже потому, что под именем предводителей групп они встречаются в собраниях всех стран и являются на­стоящими властелинами этих собраний. Люди в толпе не могут обойтись без господина, и потому-то голосо­вание какого-нибудь собрания обыкновенно служит

Глава V. Парламентские собрания

выражением мнения лишь очень небольшого мень­шинства.

Вожаки действуют главным образом не своими рас­суждениями, а своим обаянием, и лучшим доказатель­ством этого служит то, что если вследствие какой-ни­будь случайности они лишаются обаяния, то вместе с этим исчезает и их влияние.

Обаяние вожаков имеет индивидуальный характер и не находится в зависимости ни от имени, ни от славы. Вот что рассказывает Жюль-Симон о великих людях 1848 года, среди которых он заседал:

«За два месяца перед тем, как сделаться всемогущим, Людовик Наполеон был ничто...

Виктор Гюго взошел на трибуну. Он не имел успеха. Его слушали, как слушают Феликса Пиа, но ему меньше аплодировали. “Я не люблю его идей, — сказал мне Волабелл, говоря о Феликсе Пиа, — но это один из са­мых великих писателей и величайший оратор Фран­ции”. Эдгар Кинэ, этот редкий и могущественный ум, не считался ни во что. Он пользовался популярностью до открытия собрания, но в собрании ее совершенно не имел...

Политические собрания представляют собой именно такое место на земле, где блеск гения всего меньше ощущается. Там имеют значение красноречие, при­способленное ко времени и месту, и услуги, оказанные не отечеству, а партиям. Для оказания должного почте­ния Ламартину в 1848 г. и Тьеру в 1871 г. понадобился могущественный стимул настоятельной, неустранимой опасности, но как только она прошла, то сразу же

Отдел третий. Классификация и описание толпы различных категорий

исчезли чувства и страха, и благодарности». Я вос­произвел эту цитату ради фактов, которые в ней за­ключаются, но не ради объяснений, представляющих лишь весьма посредственный интерес в психологиче­ском отношении. Толпа потеряла бы тотчас же свой характер толпы, если бы она приняла во внимание услуги, оказанные вожаками отечеству или партиям. Толпа, повинующаяся вожаку, подчиняется лишь его обаянию, и сюда не примешивается никакое чув­ство интереса или благодарности. Поэтому-то вожак, обладающий достаточным обаянием, имеет почти абсолютную власть. Известно, например, каким гро­мадным влиянием пользовался в течение многих лет, благодаря своему обаянию, один знаменитый депутат, побитый на последних выборах вследствие известных финансовых событий. Прежде по одному только его знаку низвергались министерства, и один писатель следующим образом определил его деятельность: «Г-ну X. мы обязаны главным образом тем, что заплатили за Тонкин втрое дороже, чем это бы следовало, что мы не заняли прочного положения на Мадагаскаре, что у нас обманом отняли господство на нижнем Ни­гере, и что мы потеряли преобладающее положение, которое занимали раньше в Египте. Теории г-на X. причинили нам более территориальных потерь, чем все опустошения Наполеона I».

Не надо, впрочем, слишком уж обвинять вышена­званного вожака. Конечно, он стоит нам очень дорого, но все же его влияние главным образом основывалось на том, что он следовал общественному мнению, кото­рое в колониальных вопросах держалось иных воззре-

Глава V. Парламентские собрания

ний, нежели теперь. Вожак очень редко идет впереди общественного мнения; обыкновенно он следует за ним и усваивает себе все его заблуждения.

Способы убеждения, которыми пользуются вожаки помимо своего обаяния, те же самые, что и во всякой другой толпе. Чтобы искусно пользоваться ими, вожак должен, хотя бы даже бессознательным образом, по­нимать психологию толпы и знать, как надо говорить толпе. В особенности ему должно быть известно оба­яние известных слов, формул и образов. Он должен обладать совершенно специальным красноречием, преимущественно заключающимся в энергичных, хотя и совершенно бездоказательных, утверждениях и ярких образах, обрамленных весьма поверхностными рассуж­дениями. Такой род красноречия встречается во всех собраниях, даже в английском парламенте, несмотря на всю его уравновешенность.

«Нам постоянно приходится читать о прениях в палате общин, — пишет английский философ Мэн, — состоя­щих почти исключительно из обмена общими местами, не имеющими особого значения, и весьма резкими выражениями. Однако этот род общих формул оказы­вает поразительное действие на воображение чистой демократии. Всегда легко заставить толпу принять доводы общего характера, если они преподносятся ей в действующих на ее воображение выражениях, хотя доводы эти и не подвергались никакой предваритель­ной проверке и даже вряд ли ей доступны».

Значение таких сильных выражений, на которое указывает вышеприведенная цитата, нисколько

Отдел третий. Классификация и описание толпы различных категорий

не преувеличено. Мы уже несколько раз указывали на особое могущество слов и формул. Надо выбирать такие слова, которые могут вызывать очень живые образы. Следующая фраза, заимствованная нами из речи одного из вожаков наших собраний, служит прекрасным образчиком подобного красноречия: «В тот день, когда одно и то же судно унесет к ли­хорадочным берегам ссылки продажного политика и убийцу-анархиста, они могут вступить между собой в разговор и покажутся друг другу двумя дополни­тельными сторонами одного и того же социального порядка вещей».

Образ, вызванный этой речью, достаточно ясен, и, конечно, противники оратора должны были по­чувствовать, чем он им угрожает. Им должны были одновременно представиться и лихорадочные берега, и судно, увозящее их, так как ведь и они тоже могут быть причислены к той довольно плохо разграничен­ной категории политиков, на которых намекал оратор. Разумеется, при этом они должны были испытывать такое же смутное чувство страха, какое испытывали члены Конвента, слушая неясные речи Робеспьера, более или менее угрожавшие им ножом гильотины. Под влиянием этого-то чувства страха члены Конвента и уступали всегда Робеспьеру.

В интересах вожаков позволять себе самые неверо­ятные преувеличения. Оратор, слова которого я только что цитировал, мог утверждать, не возбуждая особен­ных протестов, что банкиры и священники содержали на жаловании метателей бомб и что администраторы

Глава V. Парламентские собрания

крупных финансовых компаний заслуживают тако­го же наказания, как и анархисты. На толпу подобные утверждения всегда действуют, и даже тем сильнее, чем они яростнее и чем более угрожающий характер имеют. Ничто так не запугивает слушателей, как подоб­ного рода красноречие, они не протестуют из опасения прослыть изменниками или сообщниками.

Такое особое красноречие можно наблюдать во всех собраниях, и в критические моменты оно всегда уси­ливалось. С этой точки зрения чтение речей великих ораторов революции представляет немалый интерес. Ораторы эти считали себя обязанными постоянно прерывать свою речь, чтобы поносить преступление и восхвалять добродетель, а также чтобы разражать­ся проклятиями против тиранов и тут же приносить клятву — «жить свободным или умереть». Слушатели вставали, с жаром аплодировали ораторам и затем, успокоенные, снова садились на свои места.

Вожак может быть иногда умным и образованным человеком, но вообще эти качества скорее даже вредят ему, нежели приносят пользу. Ум делает человека более снисходительным, открывая перед ним сложность ве­щей и давая ему самому возможность выяснять и по­нимать, а также значительно ослабляет напряженность и силу убеждений, необходимых для того, чтобы быть проповедником и апостолом. Великие вожаки всех времен, и особенно вожаки революций, отличались чрезвычайной ограниченностью, причем даже наиболее ограниченные из них пользовались преимущественно наибольшим влиянием.

Отдел третий. Классификация и описание толпы различных категорий

Речи самого знаменитого из них, Робеспьера, за­частую поражают своей несообразностью. Читая эти речи, мы не в состоянии объяснить себе громадной роли могущественного диктатора.

«Общие места, многословие дидактического красно­речия и латинская культура, поставленная к услугам скорее души ребенка, нежели пошляка, граничащая как в обороне, так и в нападении с манерой школьников, кричащих: “Поди-ка сюда!”. Никакой идеи, никакой остроумной мысли или выходки, но постоянная скука среди бури. И кончая это чтение, невольно хочется воскликнуть: “уф!” — как это делал вежливый Камилл Демулен».

Страшно даже подумать иной раз о той силе, ко­торую дает человеку с чрезвычайной узостью ума, но обладающему обаянием, какое-нибудь очень твер­дое убеждение. Но для того, чтобы игнорировать всякие препятствия и уметь хотеть, надо именно со­единять в себе все эти условия. Толпа инстинктивно распознает в таких энергичных убежденных людях своих повелителей, в которых она постоянно ну­ждается.

В парламентском собрании успех какой-нибудь речи почти исключительно зависит от степени обаяния оратора, а не от приводимых им доводов. И это под­тверждается тем, что, если оратор теряет по какой-ни­будь причине свое обаяние, он лишается в то же время и своего влияния, т. е. он уже не имеет более власти управлять по желанию голосованием.

Глава V. Парламентские собрания

Что же касается неизвестного оратора, выступающе­го с речью, хотя бы и очень доказательной, но не содер­жащей в себе ничего другого, кроме этих основатель­ных доказательств, то самое большее, на что он может рассчитывать, — это чтобы его выслушали. Депутат и проницательный психолог Декюб так охарактеризо­вал образ депутата, не обладающего обаянием:

«Заявив место на трибуне, депутат вынимает свои документы, методически развертывает их и с уверен­ностью приступает к своей речи... Он ласкает себя мыс­лью, что ему удастся вселить в душу слушателей свои собственные убеждения. Он тщательно взвесил свои аргументы и, запасясь массой цифр и доказательств, заранее уверен в успехе, так как, по его мнению, всякое сопротивление должно исчезнуть перед очевидностью. Он начинает свою речь, убежденный в своей право­те, рассчитывая на внимание своих коллег, которые, конечно, ничего иного не желают, как преклониться перед истиной.

Он говорит, несколько раздосадованный начинающим­ся шумом, и тотчас же поражается тем движением, которое возникает в зале.

Что же это значит, если не воцаряется молчание? От­чего же такое всеобщее невнимание? О чем думают вот эти, разговаривающие друг с другом? Какая такая настоятельная причина заставила вот того депутата покинуть свое место?

Оратор начинает ощущать тревогу, морщит брови, останавливается. Ободряемый председателем, он начинает снова, возвышает голос. Его слушают еще

Отдел третий. Классификация и описание толпы различных категорий

меньше. Он еще более напрягает свой голос, волнуется; шум все усиливается. Он перестает слышать сам себя, еще раз останавливается, потом, испугавшись, что его молчание вызовет неприятный возглас “закрой прения”, он снова начинает говорить. Шум становится невыносимым».

Когда парламентские собрания достигают извест­ной степени возбуждения, они становятся похожи­ми на обыкновенную разнородную толпу, и чувства их всегда бывают крайними. Они могут проявить ве­личайший героизм и в то же время совершить самые худшие насилия. Индивид в таком собрании перестает быть самим собой настолько, что он станет вотировать мероприятия, наносящие прямой ущерб его личным интересам.

История революции указывает, до какой степе­ни собрания могут становиться бессознательными и повиноваться внушениям, наиболее противореча­щим их интересам. Великой жертвой для дворянства было отречение от своих привилегий, между тем оно, не колеблясь, принесло эту жертву в знаменитую ночь учредительного собрания. Отречение от своей личной неприкосновенности создало для членов Конвента постоянную угрозу смерти; между тем они решились на это и не побоялись взаимно истреблять друг друга, прекрасно зная, однако, что завтра они сами могут попасть на тот самый эшафот, на который сегодня от­правили своих коллег. Но они дошли уже до степени полного автоматизма, механизм которого я уже раньше описал, и потому никакие соображения не могли поме-

Глава V. Парламентские собрания

шать им повиноваться внушениям, гипнотизирующим их. Очень типична в этом отношении следующая фраза из мемуаров одного из членов Конвента, Билльо Варен-на: «Всего чаще мы и сами не желали, двумя днями или одним днем раньше, принимать тех решений, которые теперь нам ставят в упрек, — говорит он, — но эти решения порождал кризис». Ничего не может быть справедливее!

Такое проявление бессознательности можно наблю­дать во время всех бурных заседаний Конвента.

«Они одобряют и предписывают, — говорит Тэн, — то, к чему сами питают отвращение, — не только глупости и безумия, но и преступления, убийства невинных, убийства своих же друзей. Единогласно и при громе самых бурных аплодисментов левая, со­единившись с правой, посылает на эшафот Дантона, своего естественного главу, великого организатора и руководителя революции. Единогласно и также под шум аплодисментов правая, соединившись с левой, вотирует наихудшие декреты революционного пра­вительства. Единогласно и при восторженных криках энтузиазма и заявлениях горячего сочувствия Коло д’Эрбуа, Кутону, Робеспьеру Конвент, при помощи произвольных и множественных избраний удерживает на своем месте человекоубийственное правительство, которое ненавидят одни за свои убийства и другие — за то, что оно стремится к их истреблению. Равнина и Гора, большинство и меньшинство, кончили тем, что согласились вместе, содействовать своему собственно­му самоубийству. Двадцать второго прериаля Конвент

Отдел третий. Классификация и описание толпы различных категорий

в полном составе подставил свою шею и восьмого термидора, тотчас же после речи Робеспьера, он опять подставил ее».

Картина эта, пожалуй, может показаться слишком уж мрачной, но тем не менее она верна. Парламентские собрания, достаточно возбужденные и загипнотизи­рованные, обнаруживают точно такие же черты; они становятся похожими на непостоянное стадо, повину­ющееся всем импульсам. Следующее описание собрания 1848 года, сделанное Спюллером, парламентским дея­телем, демократические убеждения которого несомнен­ны, заимствовано мною из «Revue Litteraire» как очень типичное. Оно изображает все преувеличенные чувства, свойственные толпе, и ту чрезмерную изменчивость, которая дозволяет толпе в несколько мгновений прой­ти всю шкалу самых противоречивых чувствований.

«Раздоры, подозрения, зависть и попеременно — слепое доверие и безграничные надежды довели до падения республиканскую партию. Ее наивность и простосердечие равнялись только ее всеобщей по­дозрительности. Никакого чувства законности, ника­кого понятия о дисциплине; только страхи и иллюзии, не ведающие границ, — в этом отношении крестья­нин и ребенок имеют много сходства между собою. Спокойствие их может соперничать только с их не­терпением, и свирепость их равняется их кротости. Это — свойство еще не вполне образованного темпе­рамента и результат отсутствия воспитания. Ничто их не удивляет, но все приводит в замешательство. Дрожащие, боязливые и в то же время бесстрашные

Глава V. Парламентские собрания

и героические, они бросаются в огонь и отступают перед тенью.

Им неизвестны следствия и отношения вещей. Столь же быстро приходя в уныние, как и в состояние возбуждения, склонные к панике, они всегда хватают или слишком высоко, или слишком низко и не при­держиваются никогда должной меры и степени. Более подвижные, нежели вода, они отражают в себе все цвета и принимают все формы. Какую же основу для правительства могли бы они составить?»

К счастью, необходимы особенные условия, что­бы все эти черты сделались постоянным явлением в парламентских собраниях. Эти собрания становятся толпой лишь в известные моменты. В огромном боль­шинстве случаев люди, составляющие их, сохраняют свою индивидуальность, и вот почему собрания могут издавать превосходные технические законы. Правда, эти законы раньше были выработаны каким-нибудь специалистом в тиши кабинета, поэтому, в сущности, они представляют собой дело одного индивида, а не це­лого собрания. И такие законы, конечно, всегда бывают самыми лучшими и портятся только тогда, когда целый ряд неудачных поправок превращает их в коллектив­ное дело. Деятельность толпы всегда и везде бывает ниже деятельности изолированного индивида. Только специалисты спасают собрания от принятия слишком беспорядочных и нецелесообразных решений, и в та­ких случаях специалист всегда является временным вожаком. Собрание на него не действует, но зато он сам действует на него.

Отдел третий. Классификация и описание толпы различных категорий

Несмотря на все трудности, сопряженные с их дея­тельностью, парламентские собрания все-таки являют собой лучшее, что до сих пор могли найти народы для самоуправления и, главное — чтобы оградить себя, на­сколько возможно, от ига личной тирании. Разумеется, парламент является идеалом правительства, по крайней мере для философов, мыслителей, писателей, арти­стов и ученых, словом, для тех, кто образует вершину цивилизации. В сущности, парламентские собрания представляют серьезную опасность лишь в двух на­правлениях: в отношении насильственной растраты финансов и в отношении прогрессивного ограничения индивидуальной свободы.

Первая опасность является неизбежным послед­ствием требований и непредусмотрительности изби­рательной толпы. Пусть какой-нибудь член собрания предложит какую-нибудь меру, удовлетворяющую якобы демократическим идеям, например обеспечение пенсии рабочим, увеличение жалования железнодорож­ным сторожам, учителям и т. д.; другие члены, чувствуя страх перед избирателями, не посмеют отвергнуть предложенные меры, так как побоятся показать прене­брежение интересами вышеназванных лиц, хотя и будут сознавать, что эти меры должны тяжело отозваться на бюджете и потребуют новых налогов. Колебания, таким образом, невозможны. Последствия увеличения расходов отдалены и не касаются непосредственно чле­нов собраний, зато последствия отрицательного вотума могут дать себя знать в тот день, когда понадобится предстать перед избирателем.

Глава V. Парламентские собрания

Кроме этой первой причины, вызывающей увели­чение расходов, существует другая, не менее повели­тельная — обязанность соглашаться на все расходы, представляющие чисто местный интерес. Депутат не может противиться этому, так как эти расходы слу­жат опять-таки выражением требований избирателей, и притом он лишь в том случае может рассчитывать на удовлетворение требований своего округа, если сам уступит подобным же требованиям своих коллег. В номере «Economiste» от 6 апреля 1895 года напеча­тан любопытный обзор того, во что могут обходиться в течение одного года расходы, представляющие чи­сто избирательный интерес и касающиеся построй­ки железных дорог. Чтобы соединить Лангей (город с 3000 жителей), находящийся на горе, с Пюи, вотиро­вана постройка железной дороги, которая обойдется в 15 миллионов; для соединения Бомона (3500 жителей) с Кастель-Саррацином вотировано 7 миллионов; для соединения деревни Усть (523 жителя) с Сенкс (1200 жителей) — 7 миллионов; для соединения Прад с дерев­ней Олетт (747 жителей) — 6 миллионов и т. д. Только на один 1895 год вотировано 90 миллионов на построй­ку железных дорог, лишенных всякого общего интереса. Другие расходы, вотированные также в избирательных интересах, не менее значительны. Закон о пенсиях для рабочих обойдется в год минимум в 165 миллионов, со­гласно вычислениям министра финансов; по словам же академика Леруа-Болье, — 800 миллионов. Ясно, что постоянное прогрессирование таких расходов должно неминуемо привести к банкротству. Многие из евро-

Отдел третий. Классификация и описание толпы различных категорий

пейских стран — Португалия, Греция, Испания, Тур­ция — уже дошли до этого; другие же, Италия, напри­мер, скоро очутятся в таком положении. Но слишком тревожиться по этому поводу нечего, так как публика без особенно сильных протестов согласилась на пони­жение на 4/5 платежей по купонам в этих государствах. Такие остроумные банкротства дозволяют мгновенно остановить нарушенное равновесие бюджетов. Войны, социализм и экономическая борьба подготавливают нам еще и не такие катастрофы, и в эпоху всеобщего распадения, в которую мы вступили, надо покориться необходимости жить изо дня в день и не заботиться о будущем, которое от нас ускользает.

Вторая из этих опасностей, представляемых пар­ламентскими собраниями, вынужденное ограничение индивидуальной свободы, хотя и не так бросается в глаза, но тем не менее вполне реальна. Она является результатом бесчисленных и всегда ограничительных законов, вотируемых парламентами, считающими себя обязанными так поступать и не замечающими послед­ствий этого из-за своей односторонности.

Очевидно, эта опасность действительно неизбежна, если даже Англия, представляющая, конечно, самый совершенный тип парламентского режима (такого, в котором представитель более независим от своего избирателя, чем где бы то ни было), не могла избавиться от этой опасности. Герберт Спенсер в одном из своих прежних трудов указал, что увеличение кажущейся сво­боды должно сопровождаться уменьшением истинной свободы. Возвращаясь к этому в своей новой книге

Глава V. Парламентские собрания

«Индивид и государство», Спенсер выражается сле­дующим образом об английском парламенте: «С этого времени законодательство пошло по тому пути, кото­рый я указал. Диктаторские меры, быстро увеличива­ясь, постоянно стремились к тому, чтобы ограничить личную свободу, и притом двумя способами: ежегодно издавалось множество постановлений, налагающих стеснения на граждан там, где их действия прежде были совершенно свободны, и вынуждающих их со­вершать такие действия, которые они могли прежде совершать или не совершать по желанию. В то же время общественные повинности, все более и более тяжелые, особенно имеющие местный характер, ограничили еще более свободу граждан, сократив ту часть их прибыли, которую они могут тратить по своему усмотрению, и увеличив ту часть, которая от них отнимается, для нужд общественных деятелей».

Это прогрессивное ограничение свободы выражает­ся во всех странах в следующей особой форме, на кото­рую, однако, Герберт Спенсер не указывает. Введение целой серии бесчисленных мероприятий, имеющих обыкновенно ограничительный характер, необходи­мым образом ведет к увеличению числа чиновников, обязанных приводить их в исполнение, и к усилению их власти и влияния; эти чиновники, следовательно, прогрессивно стремятся к тому, чтобы сделаться на­стоящими властелинами в цивилизованных странах. Власть их тем более велика, что постоянные перемены правления нисколько не влияют на их положение, так как административная каста — единственная, усколь-

Отдел третий. Классификация и описание толпы различных категорий

зающая от этих перемен и обладающая безответствен­ностью, безличностью и беспрерывностью. Из всех же видов деспотизма самый тяжелый именно тот, который представляется в такой троякой форме.

Постоянное изобретение таких ограничительных законов и постановлений, окружающих самыми визан­тийскими формальностями все малейшие акты жиз­ни, роковым образом ведет к сужению все в большей и большей степени сферы, в которой граждане могут двигаться свободно. Жертвы иллюзии, заставляющей их думать, что, умножая законы, они лучше обеспе­чат равенство и свободу, народы ежедневно налагают на себя самые тяжелые оковы.

Но это не проходит для них даром. Привыкнув пе­реносить всякое иго, народы сами ищут его и доходят до потери всякой самостоятельности и энергии. Они становятся тогда пустой тенью, пассивными авто­матами, без воли, без сопротивляемости и без силы. Тогда-то человек бывает вынужден искать на стороне те пружины, которых ему не хватает. Благодаря воз­растающей индифферентности и бессилию граждан, роль правительств непременно должна еще больше увеличиться. Правительства должны поневоле обладать духом инициативы, предприимчивости и руководитель­ства, так как все это отсутствует у частных лиц; они должны все предпринимать, всем руководить, всему покровительствовать. Государство в конце концов ста­новится всемогущим провидением. Опыт учит, однако, что власть таких богов никогда не бывает ни слишком прочной, ни слишком сильной.

Глава V. Парламентские собрания

Такое прогрессивное ограничение всякой свободы у некоторых народов, — несмотря на внешние вольно­сти, порождающие лишь иллюзию свободы, — по-види­мому, является последствием не только какого-нибудь режима, но и старости этих народов; оно представляет один из симптомов, предшествующих фазе упадка, которую не могла избежать до сих пор еще ни одна цивилизация.

Если судить по наставлениям прошлого и симпто­мам, являющимся со всех сторон, то большинство наших современных цивилизаций уже достигло этой фазы крайней старости, которая предшествует упадку. По-видимому, такие фазы имеют одинаково роковое значение для всех народов, так как в истории они по­вторяются часто.

Все эти фазы общей эволюции цивилизации нетруд­но изложить вкратце, и мы закончим наш труд таким изложением. Быть может, этот беглый обзор бросит все-таки некоторый свет на причины нынешнего мо­гущества толпы.

Если мы проследим в общих чертах генезис величия и упадка цивилизаций, предшествовавших нашей ци­вилизации, то что же нам представится прежде всего?

На заре этих цивилизаций мы видим горсть лю­дей разнообразного происхождения, соединившихся вместе благодаря случайностям миграций, нашествий и побед. Общую связь между всеми этими людьми, отличавшимися друг от друга своим языком и рели­гией, в жилах которых текла разная кровь, составляла полупризнаваемая власть одного вождя. В таких сме-

Отдел третий. Классификация и описание толпы различных категорий

шанных скопищах людей в высшей степени развиты психологические черты толпы: временное сцепление частиц, героизм, слабости, импульсивность и бурные чувства. Прочного в таком скопище нет ничего, это — варвары.

Затем время совершает свое дело. Тождественность среды, повторение скрещиваний, потребности общей жизни медленно действуют, и скопище разнородных единиц начинает сливаться и образовывает расу, т. е. агрегат, обладающий общими чертами и чувствами, которые все более и более фиксируются наследствен­ностью. Толпа становится народом, и этот народ уже может выйти из состояния варварства. Однако он вый дет из него лишь тогда, когда, после долгих усилий, постоянной борьбы и бесчисленных начинаний он приобретет идеал. Природа этого идеала имеет мало значения; он может представлять собой культ Рима, Афин или поклонения Аллаху, все равно, но этого иде­ала будет достаточно, чтобы создать единство чувств и мыслей у всех индивидов расы, находящейся на пути своего образования.

Тогда-то и может народиться новая цивилизация со всеми своими учреждениями, верованиями и искус­ствами. Увлекаемая своей мечтой, раса последовательно приобретет все, что дает блеск, силу и величие. Она, без сомнения, будет толпою в известные часы, но тогда за изменчивыми и подвижными чертами, свойствен­ными всякой толпе, всегда будет находиться прочный субстрат — душа расы, узко ограничивающая размахи колебаний народа и управляющая случаем.

Глава V. Парламентские собрания

Совершив свое созидательное дело, время неизбежно переходит к делу разрушения, которого не избегают ни боги, ни люди. Достигнув известной степени мо­гущества и сложности, цивилизация перестает расти и осуждается на упадок. Скоро должен пробить для нее час старости. Наступление его неизбежно отмечается ослаблением идеала, поддерживающего душу расы. По мере того как бледнеет идеал, начинают колебать­ся здания политических, социальных и религиозных учреждений, опирающиеся на этот идеал.

По мере прогрессивного исчезновения идеала раса все более и более теряет то, что составляло ее силу, единство и связность. Личность и ум индивида могут, однако, развиваться, но в то же время коллективный эгоизм расы заменяется чрезмерным развитием ин­дивидуального эгоизма, сопровождающимся ослаб­лением силы характера и уменьшением способности к действию. То, что составляло прежде народ, извест­ную единицу, общую массу, превращается в простую агломерацию индивидов без всякой связности, лишь временно и искусственно удерживаемых вместе тради­циями и учреждениями. Тогда-то и наступает момент, когда люди, разъединяемые своими личными инте­ресами и стремлениями и не умея собою управлять, требуют, чтобы руководили малейшими их действиями, и государство начинает оказывать свое поглощающее влияние.

С окончательной потерей идеала раса окончательно теряет свою душу; она превращается в горсть изолиро­ванных индивидов и становится тем, чем была в самом

Отдел третий. Классификация и описание толпы различных категорий

начале, — толпой. Тогда снова в ней появляются все характерные изменчивые черты, свойственные толпе, не имеющие ни стойкости, ни будущего. Цивилизация теряет свою прочность и оказывается во власти всех случайностей. Властвует чернь и выступают варвары. Цивилизация еще может казаться блестящей, потому что сохранился еще внешний фасад ее здания, создан­ный долгим прошлым, но в действительности здание уже подточено, его ничто не поддерживает, и оно ру­шится с первой же грозой.

Переход от варварства к цивилизации в погоне за мечтой, затем — постепенное ослабление и умира­ние, как только мечта эта будет потеряна, — вот в чем заключается цикл жизни каждого народа.

Г. Лебон

Психология масс. С предисловием Николая Старикова

Серия «Николай Стариков рекомендует прочитать»

Заведующая редакцией

Руководитель проекта

Художник

Корректор

Верстка

М. Трофимова

Е. Власова

В. Шимкевич

И. Мивриньш

Н. Лукьянова

ООО «Питер Пресс», 192102, Санкт-Петербург, ул. Андреевская (д. Волкова), 3, литер А, пом. 7Н.

Налоговая льгота — об<