Нетерпимость, авторитетность и консерватизм толпы

Толпе знакомы только простые и крайние чувства; всякое мнение, идею или верование, внушенные ей, толпа принимает или отвергает целиком и относит­ся к ним или как к абсолютным истинам, или же как к столь же абсолютным заблуждениям. Так всегда бывает с верованиями, которые установились путем внушения, а не путем рассуждения. Каждому известно, насколько сильна религиозная нетерпимость и какую деспотическую власть имеют религиозные верования над душами.

Не испытывая никаких сомнений относительно того, чтó есть истина и чтó — заблуждение, толпа выражает такую же авторитетность в своих суждениях, как и не­терпимость. Индивид может перенести противоречие и оспаривание, толпа же никогда их не переносит. В пу­бличных собраниях малейшее прекословие со стороны какого-нибудь оратора немедленно вызывает яростные крики и бурные ругательства в толпе, за которыми следуют действия и изгнание оратора, если он будет настаивать на своем. Если бы не мешающее присут­ствие агентов власти, то жизнь спорщика весьма часто подвергалась бы опасности.

Нетерпимость и авторитетность суждений общи для всех категорий толпы, но выражаются все-таки в различных степенях. Тут также выступают основ­ные свойства расы, подавляющие все чувства и мысли людей. В латинской толпе нетерпимость и авторитет-

Первый отдел. Душа толпы

ность преимущественно развиты в высокой степени, и притом настолько, что они совершенно уничтожают то чувство индивидуальной независимости, которое так сильно развито у англосаксов. Латинская толпа относится чувствительно только к коллективной не­зависимости своей секты; характерной чертой этой независимости является потребность немедленно и насильственно подчинить своей вере всех диссиден­тов. В латинской толпе якобинцы всех времен, начиная с инквизиции, никогда не могли возвыситься до иного понятия о свободе.

Авторитетность и нетерпимость представляют со­бой такие определенные чувства, которые легко пони­маются и усваиваются толпой и так же легко применя­ются ею на практике, как только они будут ей навязаны. Массы уважают только силу, и доброта их мало трогает, так как они смотрят на нее как на одну из форм слабо­сти. Симпатии толпы всегда были на стороне тиранов, подчиняющих ее себе, а не на стороне добрых власти­телей, и самые высокие статуи толпа всегда воздвигает первым, а не последним. Если толпа охотно топчет ногами повергнутого деспота, то это происходит лишь оттого, что, потеряв свою силу, деспот этот уже попада­ет в категорию слабых, которых презирают, потому что их не боятся. Тип героя, дорогого сердцу толпы, всегда будет напоминать Цезаря, шлем которого прельщает толпу, власть внушает ей уважение, а меч заставляет бояться.

Всегда готовая восстать против слабой власти, толпа раболепно преклоняется перед сильной властью. Если

Глава II. Чувства и нравственность толпы

сила власти имеет перемежающийся характер, то толпа, повинующаяся всегда своим крайним чувствам, пере­ходит попеременно от анархии к рабству и от рабства к анархии.

Верить в преобладание революционных инстин­ктов в толпе — это значит не знать ее психологии. Нас вводит тут в заблуждение только стремительность этих инстинктов. Взрывы возмущения и стремления к разрешению всегда эфемерны в толпе. Толпа слишком управляется бессознательным и поэтому слишком под­чиняется влиянию вековой наследственности, чтобы не быть на самом деле чрезвычайно консервативной. Предоставленная самой себе, толпа скоро утомляется своими собственными беспорядками и инстинктивно стремится к рабству. Самые гордые и самые непри­миримые из якобинцев именно-то и приветствовали наиболее энергическим образом Бонапарта, когда он уничтожал все права и дал тяжело почувствовать Фран­ции свою железную руку.

Трудно понять историю, и особенно историю на­родных революций, если не уяснить себе хорошенько глубоко консервативных инстинктов толпы. Толпа готова менять названия своих учреждений и иногда устраивает бурные революции для того, чтобы до­биться такой перемены, но основы этих учреждений служат выражением наследственных потребностей расы, и поэтому толпа всегда к ним возвращается. Изменчивость толпы выражается только поверх­ностным образом; в сущности же в толпе действуют консервативные инстинкты, столь же несокрушимые,

Первый отдел. Душа толпы

как и у всех первобытных людей. Она питает самое священное уважение к традициям и бессознательный ужас, очень глубокий, ко всякого рода новшествам, способным изменить реальные условия ее существо­вания. Если бы демократия обладала таким же могу­ществом, как теперь, в ту эпоху, когда было изобретено машинное производство, пар и железные дороги, то реализация этих изобретений была бы невозмож­на, или же она осуществилась бы ценой повторных революций и побоищ. Большое счастье для прогресса цивилизации, что власть толпы начала нарождаться уже тогда, когда были выполнены великие открытия в промышленности и науке.

НРАВСТВЕННОСТЬ ТОЛПЫ

Если под словом «нравственность» понимать неизмен­ное уважение известных социальных постановлений и постоянное подавление эгоистических побужде­ний, то, без сомнения, толпа слишком импульсивна и слишком изменчива, чтобы ее можно было назвать нравственной. Но если мы сюда же причислим и вре­менное проявление известных качеств, например: самоотвержения, преданности, бескорыстия, само­пожертвования, чувства справедливости, то должны будем признать, что толпа может выказать иногда очень высокую нравственность. Немногие психологи, изучав­шие толпу, рассматривали ее лишь с точки зрения ее преступных действий, и, наблюдая, как часто толпа со-

Глава II. Чувства и нравственность толпы

вершает такие действия, они пришли к заключению, что нравственный уровень толпы очень низок. Это верно в большинстве случаев, но отчего? Просто оттого, что инстинкты разрушительной свирепости, составляющие остаток первобытных времен, дремлют в глубине души каждого из нас. Поддаваться этим инстинктам опасно для изолированного индивида, но когда он находится в неответственной толпе, где, следовательно, обеспече­на ему безнаказанность, он может свободно следовать велению своих инстинктов. Не будучи в состоянии в обыкновенное время удовлетворять эти свирепые инстинкты на наших ближних, мы ограничиваемся тем, что удовлетворяем их на животных. Общераспростра­ненная страсть к охоте и свирепые действия толпы вы­текают из одного и того же источника. Толпа, медленно избивающая какую-нибудь беззащитную жертву, обна­руживает, конечно, очень подлую свирепость, но для философа в этой свирепости существует много общего со свирепостью охотников, собирающихся дюжинами для одного только удовольствия присутствовать при том, как их собаки преследуют и разрывают несчаст­ного оленя.

Но если толпа способна на убийство, поджоги и всякого рода преступления, то она способна также и на очень возвышенные проявления преданности, самопожертвования и бескорыстия, более возвышен­ные, чем даже те, на которые способен отдельный индивид. Действуя на индивида в толпе и вызывая у него чувство славы, чести, религии и патриотизма, легко можно заставить его пожертвовать даже сво-

Первый отдел. Душа толпы

ей жизнью. История богата примерами, подобными крестовым походам и волонтерам 1793 года. Только толпа способна к проявлению величайшего бескоры­стия и величайшей преданности. Как много раз толпа героически умирала за какое-нибудь верование, слова или идеи, которые она сама едва понимала! Толпа, устраивающая стачки, делает это не столько для того, чтобы добиться увеличения своего скудного заработка, которым она удовлетворяется, сколько для того, что­бы повиноваться приказанию. Личный интерес очень редко бывает могущественным двигателем в толпе, тогда как у отдельного индивида он занимает первое место. Никак не интерес, конечно, руководил толпой во многих войнах, всего чаще недоступных ее понятиям, но она шла на смерть и так же легко принимала ее, как легко дают себя убивать ласточки, загипнотизирован­ные зеркалом охотника.

Случается очень часто, что даже совершенные него­дяи, находясь в толпе, проникаются временно самыми строгими принципами морали. Тэн говорит, что сен­тябрьские убийцы приносили в комитеты все деньги и драгоценности, которые они находили на своих жерт­вах, хотя им легко было утаить все это. Завывающая многочисленная толпа оборванцев, завладевшая Тю-ильрийским дворцом во время революции 1848 года, не захватила ничего из великолепных вещей, ослепив­ших ее, хотя каждая из этих вещей могла обеспечить ей пропитание на несколько дней.

Такое нравственное влияние толпы на отдельных индивидов хотя и не составляет постоянного правила,

Глава II. Чувства и нравственность толпы

но всетаки встречается довольно часто; оно наблюда­ется даже в случаях менее серьезных, чем те, о которых я только что упомянул. Я уже говорил, что в театре толпа требует от героев пьесы преувеличенных до­бродетелей, и самое простое наблюдение указывает, что собрание, даже состоящее из элементов низшего разряда, обыкновенно обнаруживает большую щепе­тильность в этом отношении. Профессиональный ви­вер, зубоскал, оборванец и сутенер зачастую возмуща­ются, если в пьесе есть рискованные сцены и не совсем приличные разговоры, которые, однако, в сравнении с их всегдашними разговорами должны бы показаться очень невинными.

Итак, если толпа часто подпадает под влияние низ­ших инстинктов, то все же иногда она в состоянии явить примеры очень высокой нравственности. Если считать нравственными качествами бескорыстие, по­корность и абсолютную преданность химерическому или реальному идеалу, то надо признать, что толпа очень часто обладает этими качествами в такой сте­пени, в какой они редко встречаются даже у самого мудрого из философов. Эти качества толпа прила­гает к делу бессознательно, но что за беда! Не будем слишком сетовать о том, что толпа главным образом управляется бессознательными инстинктами и совсем не рассуждает. Если бы она рассуждала иногда и справ­лялась бы со своими непосредственными интересами, то, быть может, никакая цивилизация не развилась бы на поверхности нашей планеты и человечество не име­ло бы истории.

Первый отдел. Душа толпы

ГЛАВА III.

ИДЕИ, РАССУЖДЕНИЯ

И ВООБРАЖЕНИЕ ТОЛПЫ

ИДЕИ ТОЛПЫ

Изучая в первой части этой книги («Психология на­родов») роль идей в эволюции народов, мы указали, что всякая цивилизация вытекает из небольшого количества основных идей, очень редко обновляе­мых. Мы представили, как эти идеи утверждаются в душе толпы, с какой трудностью они проникают в нее и какое приобретают могущество после того, как утвердились в ней. Мы видели, как часто великие исторические перевороты вытекают из изменения основных идей толпы.

Я уже достаточно говорил об этом предмете и пото­му не буду к нему возвращаться теперь; скажу только несколько слов об идеях, доступных толпе, и о том, в какой форме они усваиваются толпой.

Эти идеи можно разделить на два разряда. К пер­вому мы причисляем временные и скоропреходящие идеи, зародившиеся под влиянием минуты; преклоне­ние перед каким-нибудь индивидом или доктриной, например; ко второму — все основные идеи, которым среда, наследственность, общественное мнение дают очень большую устойчивость, таковы прежние рели-

Глава III. Идеи, рассуждения и воображение толпы

гиозные верования и нынешние социальные и демо­кратические идеи.

Основные идеи можно представить себе в виде мас­сы вод какой-нибудь реки, медленно развивающей свое течение, тогда как преходящие идеи — это маленькие волны, постоянно изменяющиеся и возмущающие поверхность большой массы вод; эти волны не имеют действительного значения, но более заметны для глаз, нежели движение самой реки.

В настоящее время великие основные идеи, кото­рыми жили наши предки, стали расшатываться; они потеряли всякую прочность, и вследствие этого глубоко поколебались также и все учреждения, опирающиеся на эти идеи. Мы наблюдаем ежедневно образование мелких преходящих идей, о которых я только что го­ворил, но весьма немногие из этих идей развиваются далее и могут приобрести выдающееся влияние.

Каковы бы ни были идеи, внушенные толпе, они могут сделаться преобладающими не иначе, как при условии быть облеченными в самую категорическую и простую форму. В таком случае эти идеи представ­ляются в виде образов, и только в такой форме они доступны толпе. Такие идеи-образы не соединяются между собой никакой логической связью аналогии или последовательности и могут заменять одна дру­гую совершенно так, как в волшебном фонаре одно стекло заменяется другим рукой фокусника, выни­мающего их из ящика, где они были сложены вместе. Вот почему в толпе удерживаются рядом идеи самого противоречивого характера. Сообразно случайностям

Первый отдел. Душа толпы

минуты, толпа подпадает под влияние одной из разно­образных идей, имеющихся у нее в запасе, и поэтому может совершать самые противоположные действия; отсутствие же критической способности мешает ей заметить эти противоречия.

Такое явление, однако, не составляет специаль­ного свойства толпы; его можно заметить у многих изолированных индивидов, и не только у первобыт­ного человека, но и у всех тех, которые какой-нибудь стороной своего ума приближаются к нему, например у последователей какого-нибудь резко выраженного религиозного верования. Я наблюдал это явление у ученых индусов, воспитанных в наших европей­ских университетах и имеющих дипломы. На незы­блемых основных религиозных или наследственных специальных идеях у них положен был слой запад­ных идей, нисколько не изменивший прежних основ и не имеющий с ними никакой родственной связи. Под влиянием случайностей минуты, те или другие из этих идей выступали на поверхность, вызывая соответствующие поступки и речи, и один и тот же индивид мог на этом основании представить самые резкие противоречия. Впрочем, все эти противо­речия больше кажущиеся, нежели действительные, потому что лишь одни только наследственные идеи обладают такой силой в изолированном индивиде, что могут руководить всеми его поступками. Толь­ко тогда, когда вследствие скрещивания человек очутился под влиянием различных наследственных импульсов, его поступки на самом деле становятся

Глава III. Идеи, рассуждения и воображение толпы

противоречивыми. Было бы лишне настаивать здесь на этих явлениях, хотя их психологическое значение и очень важно; но я думаю, что нужно по крайней мере десять лет наблюдений и путешествий для того, чтобы их понять как следует.

Идеи, доступные толпе лишь в самой простой форме, для того, чтобы сделаться популярными, часто должны претерпеть глубокие изменения. В области философ­ских и научных, более возвышенных, идей в особен­ности можно заметить глубину изменений, которые необходимы для того, чтобы эти идеи могли постепенно спуститься до уровня понятий толпы. Изменения эти находятся в зависимости от категории и расы, к кото­рым принадлежит толпа, но всегда имеют упрощающий и понижающий характер. Вот почему, с социальной точ­ки зрения, не существует в действительности идейной иерархии, т. е. более или менее возвышенных идей. Уже одного факта проникновения идеи в толпу и выраже­ния ее в действиях бывает достаточно, чтобы лишить ее всего того, что способствовало ее возвышенности и величию, как бы она ни была истинна и велика при своем начале.

С социальной точки зрения иерархическая ценность идеи, впрочем, не имеет значения, а принимать во вни­мание надо только ее последствия. Средневековые ми­стические идеи, демократические идеи прошлого века, современные социальные идеи нельзя назвать очень возвышенными. С философской точки зрения нельзя не считать их довольно прискорбными заблуждениями, а между тем их роль была и будет очень велика, и они

Первый отдел. Душа толпы

долго будут считаться самыми существенными факто­рами в поведении государств.

Но даже когда идея претерпела изменения, сделав­шие ее доступной толпе, она все-таки действует лишь в том случае, если посредством известных процессов, о которых речь пойдет в другом месте, она проникла в область бессознательного и стала чувством, а на это требуется всегда довольно продолжительное время.

Не следует думать, что идея производит впечатление, даже на культурные умы, лишь в том случае, если до­казана ее справедливость. Легко убедиться в этом, на­блюдая, как мало действуют даже самые непреложные доказательства на большинство людей. Очевидность, если она очень бросается в глаза, может быть замече­на каким-нибудь образованным индивидом в толпе, но новообращенный, находясь под властью бессоз­нательного, все-таки очень быстро вернется к своим первоначальным воззрениям. Если вы увидитесь с ним через несколько дней, то он вам снова представит все свои прежние аргументы и в тех же самых выражени­ях, так как он находится под влиянием прежних идей, сделавшихся чувствами; эти-то последние служат глу­бокими двигателями наших речей и поступков. В толпе происходит то же самое.

Когда посредством известных процессов идея про­никает, наконец, в душу толпы, она получает непреодо­лимую власть над нею и порождает ряд последствий, которые приходится переносить. Философские идеи, приведшие к французской революции, потребовали целое столетие для того, чтобы укрепиться в душе

Глава III. Идеи, рассуждения и воображение толпы

толпы. Известно уже, какую непреодолимую силу они приобрели после того, как укрепились. Стрем­ление целого народа к приобретению социального равенства, к реализации абстрактных прав и воль­ностей расшатало все троны и глубоко потрясло западный мир. В течение целых двадцати лет народы устремлялись друг на друга, и Европа пережила такие гекатомбы, которые могли бы испугать Чингисха­на и Тамерлана. Никогда еще миру не приходилось наблюдать в такой степени результаты владычества какой-нибудь идеи.

Нужно очень долгое время для того, чтобы идеи укрепились в душе толпы, но не менее времени надо и для того, чтобы они исчезли из нее. Поэтому-то толпа в отношении идей всегда отставала на несколько поко­лений от ученых и философов. Все государственные люди знают в настоящее время, как много ошибочного заключается в основных идеях, о которых я только что говорил, но так как влияние этих идей еще очень силь­но, то государственные деятели вынуждены управлять согласно принципам, в истинность которых они сами уже не верят более.

РАССУЖДЕНИЯ ТОЛПЫ

Нельзя утверждать абсолютным образом, что тол­па не рассуждает и не подчиняется рассуждениям. Но аргументы, употребляемые ею, и те, которые на нее действуют, принадлежат с точки зрения логики к тако-

Первый отдел. Душа толпы

му разряду, что разве только на основании аналогии их можно назвать рассуждениями.

Рассуждения толпы, несмотря на свое невысокое достоинство, также основываются на ассоциациях, как и рассуждения более возвышенного рода, но они связаны между собой лишь кажущейся аналогией и по­следовательностью. В них замечается точно такая же связь, как и в идеях эскимоса, знающего по опыту, что лед прозрачен и тает во рту, и выводящего отсюда за­ключение, что и стекло, как прозрачное тело, должно также таять во рту; или же в идеях дикаря, полагаю­щего, что если он съест сердце мужественного врага, то тем самым усвоит себе его храбрость; или в идеях рабочего, подвергавшегося эксплуатации со стороны своего хозяина и выводящего отсюда заключение, что все хозяйства должны быть эксплуататорами.

Ассоциация разнородных вещей, имеющих лишь кажущееся отношение друг к другу, и немедленное обобщение частных случаев — вот характеристичные черты рассуждений толпы. Подобного рода аргумен­тация всегда выставляется теми, кто умеет управлять толпой, и это единственная аргументация, которая может влиять на нее. Сцепление логических рассуж­дений совершенно непонятно толпе, вот почему нам и дозволяется говорить, что толпа не рассуждает или рассуждает ложно и не подчиняется влиянию рассужде­ний. Не раз приходится удивляться, как плохи в чтении речи, имевшие огромное влияние на толпу, слушавшую их. Не следует, однако, забывать, что эти речи предна­значались именно для того, чтобы увлечь толпу, а не для

Глава III. Идеи, рассуждения и воображение толпы

того, чтобы их читали философы. Оратор, находящийся в тесном общении с толпой, умеет вызвать образы, ув­лекающие ее. Если он успеет в этом, то цель его будет достигнута, и двадцать томов речей, всегда придуман­ных потом, зачастую не стоят нескольких удачных фраз, произнесенных в должную минуту и подействовавших на умы тех, кого нужно было убедить.

Считаем лишним прибавлять здесь, что эта неспо­собность толпы правильно рассуждать мешает ей кри­тически относиться к чему-либо, т. е. отличать исти­ну от заблуждений, и имеет определенное суждение о чем бы то ни было. Суждения толпы всегда навязаны ей и никогда не бывают результатом всестороннего обсуждения. Но как много есть людей, которые не воз­вышаются в данном случае над уровнем толпы! Лег­кость, с которой распространяются иногда известные мнения, именно и зависит от того, что большинство людей не в состоянии составить себе частное мнение, основывающееся на собственных рассуждениях.

ВООБРАЖЕНИЕ ТОЛПЫ

Как у всех существ, неспособных к рассуждению, вос­производительная способность воображения толпы очень развита, очень деятельна и очень восприимчива к впечатлениям. Вызванные в уме толпы каким-ни­будь лицом образы, представление о каком-нибудь событии или случае по своей живости почти равня­ются реальным образам. Толпа до некоторой степени

Первый отдел. Душа толпы

напоминает спящего, рассудок которого временно бездействует и в уме которого возникают образы чрезвычайно живые, но эти образы скоро рассея­лись бы, если бы их можно было подчинить размыш­лению. Для толпы, неспособной ни к размышлению, ни к рассуждению, не существует поэтому ничего невероятного, а ведь невероятное-то всегда и пора­жает всего сильнее.

Вот почему толпа поражается больше всего чудесной и легендарной стороной событий. Подвергая анализу ка кую-нибудь цивилизацию, мы видим, что в действи­тельности настоящей ее опорой является чудесное и ле­гендарное. В истории кажущееся всегда играло более важную роль, нежели действительное, и нереальное всегда преобладает в ней над реальным.

Толпа, способная мыслить только образами, воспри­имчива только к образам. Только образы могут увлечь ее или породить в ней ужас и сделаться двигателями ее поступков.

Театральные представления, где образы представ­ляются толпе в самой явственной форме, всегда име­ют на нее огромное влияние. Хлеб и зрелища некогда составляли для римской черни идеал счастья, и она больше ничего не требовала. Века прошли, но этот идеал мало изменился. Ничто так не действует на во­ображение толпы всех категорий, как театральные представления. Вся зрительная зала испытывает одни и те же эмоции, и если они не превращаются немед­ленно в действия, то это потому что даже самый бес­сознательный из зрителей не может не знать в данном

Глава III. Идеи, рассуждения и воображение толпы

случае, что он — жертва иллюзии и что он смеялся и плакал над воображаемыми, а не истинными при­ключениями. Иногда, впрочем, внушенные образами чувства бывают так сильны, что стремятся, подобно обыкновенным внушениям, выразиться в действиях. Много раз уже цитировалась история одного народного театра, где всегда игрались на сцене лишь одни только мрачные драмы. Актер, изображавший изменника, подвергался постоянной опасности при выходе из те­атра, и его должны были охранять, так как зрители, возмущенные его воображаемыми преступлениями, готовы были растерзать его. Я полагаю, что это может служить одним из самых замечательных указаний ум­ственного состояния толпы и того в особенности, как легко она поддается внушению. Нереальное действует на нее почти так же, как и реальное, и она имеет явную склонность не отличать их друг от друга.

Могущество победителей и сила государств имен-но-то и основываются на народном воображении. Толпу увлекают за собой, действуя главным образом на ее воображение. Все великие исторические собы­тия — буддизм, христианство, исламизм, реформа и революция и угрожающее в наши дни нашествие социализма — являются непосредственным или от­даленным последствием сильных впечатлений, произ­веденных на воображение толпы. Таким образом, все государственные люди всех веков и стран, включая сюда и абсолютных деспотов, всегда смотрели на на­родное воображение, как на основу своего могуще­ства, и никогда не решались действовать наперекор

Первый отдел. Душа толпы

ему. «Представившись католиком, — сказал Напо­леон в Государственном совете, — я мог окончить Вандейскую войну; представившись мусульманином, я укрепился в Египте, а представившись ультрамонта-ном, я привлек на свою сторону итальянских патеров. Если бы мне нужно было управлять еврейским наро­дом, то я восстановил бы храм Соломона». Никогда еще со времен Александра и Цезаря ни один человек не умел лучше Наполеона действовать на воображение толпы. Он постоянно думал только о том, как бы по­разить ее воображение; он заботился об этом во всех своих победах, речах, во всех своих действиях и даже на одре смерти.

Как действуют на воображение толпы — это мы скоро увидим. Теперь же ограничимся только тем заме­чанием, что влиять на толпу нельзя, действуя на ее ум и рассудок, т. е. путем доказательств. Антонию, напри­мер, удалось возбудить народ против убийц Цезаря ни­как не посредством искусной риторики, а посредством чтения его завещания и указания на его труп.

Образы, поражающие воображение толпы, всегда бывают простыми и ясными, не сопровождающимися никакими толкованиями, и только иногда к ним при­соединяются какие-нибудь чудесные или таинствен­ные факты: великая победа, великое чудо, крупное преступление, великая надежда. Толпе надо всегда представлять вещи в цельных образах, не указывая на их происхождение. Мелкие преступления и не­счастные случаи вовсе не поражают воображения толпы, как бы они ни были многочисленны; наобо-

Глава III. Идеи, рассуждения и воображение толпы

рот, какой-нибудь крупный несчастный случай или преступление глубоко действуют на толпу, хотя бы последствия их были далеко не так пагубны, как по­следствия многочисленных, но мелких несчастных случаев и преступлений.

Эпидемия инфлюэнции, унесшая несколько лет тому назад в Париже около 5000 жертв, очень мало по­действовала на народное воображение. Эта настоящая гекатомба не выразилась какими-нибудь явственными образами, и на нее указывали лишь еженедельные статистические отчеты. Но какой-нибудь другой круп­ный несчастный случай, например падение Эйфеле-вой башни, причем если погибло бы не 5000, а всего 500 человек, но зато единовременно и в общественном месте, непременно подействовал бы гораздо сильнее на воображение толпы. Предполагаемая гибель одного трансатлантического парохода на том основании, что о нем долго не было известий, сильно поразила вооб­ражение толпы, между тем как официальная статисти­ка указывает, что в одном только 1894 году погибло 850 парусных судов и 203 паровых. Эта гибель судов, гораздо более важная, если смотреть на нее с точки зрения потери человеческих жизней и товаров, нежели гибель трансатлантического парохода, не произвела ровно никакого впечатления на толпу. Из этого сле­дует, что не факты сами по себе поражают народное воображение, а то, каким образом они распределяются и представляются толпе. Необходимо, чтобы, сгуща­ясь, если мне будет позволено так выразиться, эти факты представили бы такой поразительный образ,

Первый отдел. Душа толпы

что он мог бы овладеть всецело умом толпы и напол­нить всю область ее понятий. Кто владеет искусством производить впечатление на воображение толпы, тот и обладает искусством ею управлять.

ГЛАВА IV.

РЕЛИГИОЗНЫЕ ФОРМЫ,

В КОТОРЫЕ ОБЛЕКАЮТСЯ

ВСЕ УБЕЖДЕНИЯ ТОЛПЫ

Мы уже говорили о том, что толпа не рассуждает, что она принимает или отбрасывает идеи целиком, не пе­реносит ни споров, ни противоречий, что внушения всецело овладевают ее мыслительными способностя­ми и немедленно стремятся перейти в действие. Мы указывали, что толпа под влиянием соответствую­щего внушения готова принести себя в жертву ради внушенного ей идеала и что ей свойственны только сильные и крайние чувства, причем симпатия у нее быстро превращается в обожание, а антипатия, едва народившись, тотчас же превращается в ненависть. Эти общие указания дозволяют нам предугадывать убеждения толпы.

Исследуя ближе убеждения толпы как во время эпох веры, так и во время великих политических переворо­тов, например переворотов предшествовавшего века, можно видеть, что всегда эти убеждения принимают

Глава IV. Религиозные формы, в которые облекаются все убеждения толпы

специальную форму, которую я не могу лучше опреде­лить, как назвав ее религиозным чувством. Это чувство характеризуется очень просто: обожание предполага­емого верховного существа, боязнь приписываемой ему магической силы, слепое подчинение его велени­ям, невозможность оспаривать его догматы, желание распространять их, стремление смотреть как на врагов на всех тех, кто не признает их, — вот главные черты этого чувства. Относится ли это чувство к невидимому Богу, к каменному или деревянному идолу, или к ге­рою, к политической идее, — с того самого момента, как в нем обнаруживаются вышеуказанные черты, оно уже имеет религиозную сущность. Сверхъестественное и чудесное встречаются в нем в одинаковой степени. Толпа бессознательно награждает таинственной силой политическую формулу или победоносного вождя, воз­буждающего в данный момент ее фанатизм.

Религиозность обусловливается не одним только обожанием какого-нибудь божества; она выражает­ся и тогда, когда все средства ума, подчинение воли, пылкость фанатизма всецело отдаются на службу ка­кому-нибудь делу или существу, которое становится целью и руководителем помыслов и действий толпы.

Нетерпимость и фанатизм составляют необходи­мую принадлежность каждого религиозного чувства и неизбежны у тех, кто думает, что обладает секретом земного или вечного блаженства. Эти черты встре­чаются в каждой группе людей, восстающих во имя какого-нибудь убеждения. Якобинцы времен террора были так же глубоко религиозны, как и католики времен

Первый отдел. Душа толпы

инквизиции, и их свирепая пылкость вытекала из од­ного и того же источника.

Все убеждения толпы имеют такие черты слепого подчинения, свирепой нетерпимости, потребности в самой неистовой пропаганде, которые присущи ре­лигиозному чувству; вот почему мы и вправе сказать, что верования толпы всегда имеют религиозную форму. Герой, которому поклоняется толпа, поистине для нее Бог. Наполеон был им в течение пятнадцати лет, и ни­когда еще ни одно божество не имело таких преданных поклонников и ни одно из них не посылало с такой легкостью людей на смерть. Языческие и христиан­ские боги никогда не пользовались такой абсолютной властью над покоренными ими душами. Основатели религиозных или политических верований только по­тому могли достигнуть цели, что умели внушить толпе чувство фанатизма, заставляющее человека находить счастье в обожании и подчинении и с готовностью жертвовать своей жизнью для своего идола. Так было во все времена. В своей прекрасной книге о Римской Галлии Фюстель де Куланж указывает, что римская империя держалась не силой, а чувством религиоз­ного восхищения, которое она внушала. «Это был бы беспримерный случай в истории, — говорит он не без основания, — когда режим, ненавидимый народом, держался целых пять веков... Нельзя было бы объяснить себе, как тридцать легионов империи могли принуж­дать к послушанию стомиллионный народ. Если же эти миллионы людей повиновались, то потому лишь, что император, олицетворявший в их глазах римское

Глава IV. Религиозные формы, в которые облекаются все убеждения толпы

величие, пользовался обожанием с общего согласия, подобно божеству. В самой маленькой деревушке им­перии императору воздвигались алтари. В душе народа, от одного края империи до другого, народилась новая религия, в которой божествами были императоры. За несколько лет до христианской эры вся Галлия, составляющая шестьдесят городов, воздвигла сообща храм Августу близ Лиона... Священники, выбранные собранием галльских городов, были первыми лицами в стране... Нельзя приписывать все это чувству страха и раболепству. Целые народы раболепны быть не могут или, во всяком случае, не могут раболепствовать в те­чение трех веков. Императора обожали не царедворцы, а Рим, и не только Рим, а вся Галлия, Испания, Греция и Азия».

В настоящее время великим завоевателям душ не строят больше алтарей, но зато им воздвигают ста­туи, и культ, оказываемый им теперь, не отличается заметным образом от того, который им оказывали в прежние времена. Философия истории становится нам понятной лишь тогда, когда мы вполне усвоим себе основные пункты психологии толпы, указывающие, что для толпы надо быть богом или ничем.

Не следует думать, что эти предрассудки прошлых веков окончательно изгнаны рассудком. В своей веч­ной борьбе против разума чувство никогда не бывало побежденным. Толпа не хочет более слышать слов «божество» и «религия», во имя которых она так долго порабощалась, но никогда еще она не обладала таким множеством фетишей, как в последние сто лет, и никог-

Первый отдел. Душа толпы

да не воздвигала столько алтарей и памятников своим старым божествам. Изучавшие народное движение последних лет, известное под именем буланжизма, должны были убедиться, с какой легкостью возрожда­ются религиозные инстинкты толпы. Не было ни одной деревенской гостиницы, в которой не имелось бы изо­бражения героя. Ему приписывалась сила уничтожить все бедствия и восстановить справедливость; тысячи людей готовы были отдать за него свою жизнь. Какое бы место он мог занять в истории, если бы его характер оказался на высоте этой легенды!

Незачем повторять здесь, что толпа нуждается в ре­лигии, так как все верования, политические, божествен­ные и социальные, усваиваются ею лишь в том случае, если они облечены в религиозную форму, не допуска­ющую оспариваний. Если бы было возможно заставить толпу усвоить атеизм, то он выразился бы в такой же пылкой нетерпимости, как и всякое религиозное чув­ство, и в своих внешних формах скоро превратился бы в настоящий культ. Эволюция маленькой секты по­зитивистов любопытным образом подтверждает это положение. С нею случилось то же, что с тем нигили­стом, историю которого нам рассказывает глубокий писатель Достоевский. Озаренный в один прекрасный день светом разума, этот нигилист разбил изображения божества и святых, украшавшие алтарь его часовни, потушил восковые свечи и, не теряя ни минуты, заме­нил уничтоженные изображения творениями филосо­фов-атеистов, таких как Бюхнер и Молешотт, и снова благоговейно зажег свечи. Предмет его религиозных

Глава IV. Религиозные формы, в которые облекаются все убеждения толпы

верований изменился, но можно ли сказать в самом деле, что изменилось также и его религиозное чувство? Некоторые исторические события, и притом наибо­лее важные, только тогда становятся понятными, — еще раз повторяю это, — когда мы вполне уясним себе ту религиозную форму, в которую всегда в конце концов облекаются все убеждения толпы. Существуют соци­альные явления, которые надо изучать скорее с точки зрения психолога, нежели натуралиста. Наш великий историк Тэн изучал революцию только как натуралист, вот почему генезис событий часто ускользал от него. Он прекрасно наблюдал факты, но, не зная психологии толпы, не всегда д<