Реакция на дело «родионова – кузнецова»

И "умеренные", и "радикальные" анархисты были возмущены как применением силы к демонстрантам, так и освещением событий в средствах массовой информации: "Два официоза – старый ("Правда") и новый ("Российская газета") поместили насквозь лживую информацию Центра общественных связей МВД России. "Московский телетайп" вообще ухитрился показать не митинг в защиту несправедливо осужденных, а скверно состряпанную картинку «из жизни подонков общества»”[xiii] [52]. В результате 13 февраля на Советской площади состоялся часовой – несмотря на жестокий мороз – митинг, в котором участвовало несколько сот человек, представлявших 8 анархистских организаций и ДС, а также депутаты Моссовета. Митинг вновь был разогнан ОМОНом с применением спецсредств, многие его участники были задержаны. В тот же день митинги и пикеты в защиту А. Родионова и А. Кузнецова прошли в Санкт-Петербурге и Казани.

После этого акции в защиту А. Родионова и А. Кузнецова принимают систематический характер. В Санкт-Петербурге почти ежедневно анархисты всех действующих в городе групп проводят пикеты и собирают подписи под обращением с требованием освободить А. Родионова и А. Кузнецова. Аналогичные акции проводятся в Казани, Саратове и Севастополе. В Москве митинги в защиту А. Родионова и А. Кузнецова продолжают разгоняться ОМОНом. В феврале-марте московские анархисты при поддержке анархистских групп России и Украины переходит к регулярным акциям блокирования здания Прокуратуры России. Участников так же регулярно разгоняет с помощью дубинок ОМОН. Результатом жестких действий властей становится нарастающее неприятие нового режима со стороны анархистов.

В ходе кампании в защиту А. Родионова и А. Кузнецова анархисты столкнулись с нежеланием своих недавних союзников – партий и печати бывшей "демократической оппозиции" – оказать им помощь. Поддержали анархистов лишь организации, оказавшиеся после августа 1991 г. "на обочине" общедемократического движения и "оттертые" от власти - мелкие независимые профсоюзы, ДС, правозащитники. Средства массовой информации игнорировали "дело Родионова – Кузнецова" или подавали сведения о нем в искаженном виде. Более или менее регулярно освещали "дело" (помимо собственно анархистской прессы) лишь газета Московской Федерации Профсоюзов (МФП) "Солидарность" (где работало много членов КАС) и правозащитная газета "Экспресс-Хроника" (главный редактор газеты Александр Подрабинек участвовал в кампании в защиту А. Родионова и А. Кузнецова).

Особенно неблагоприятное впечатление это произвело на анархистов в Санкт-Петербурге, имевших до августа 1991 г. тесные контакты с "демократической оппозицией", настроенных в большинстве своем антисоциалистически и довольно лояльных вначале к новому – постсоветскому – режиму. Несмотря на все старания анархистов лишь правозащитный канал "Радио Балтика" рассказал о "деле Родионова – Кузнецова". Санкт-Петербургское радио отказалось сообщать о "деле", "демократическая газета" "Невское время" обещала напечатать материалы о "деле Родионова – Кузнецова", но обманула. В программе Санкт-Петербургского телевидения "Пари-Прогноз" из интервью с лидером петербургских анархистов П. Раушем вся информация о "деле Родионова – Кузнецова" была вырезана. В ответ анархисты начали 7 марта пикетирование санкт-петербургского телецентра с требованием дать в эфир информацию о "деле Родионова – Кузнецова". Пикетирование привлекло внимание общественности, о нем сообщили средства массовой информации. В результате Санкт-Петербургское телевидение в программе "Альтернатива" дала краткий сюжет о "деле Родионова – Кузнецова"[xiv] [53].

В условиях непрекращающейся кампании протеста, в том числе и международной (акции в защиту А. Родионова и А. Кузнецова проходили в США, Франции, Канаде, Швеции и Польше), 24 апреля 1992 г. решением Московского городского суда А. Родионов и А. Кузнецов были освобождены из-под стражи. Суд, однако, не оправдал их, а лишь сократил срок заключения до фактически отбытого (известная советская практика). Это вызвало разочарование и возмущение анархистской массы[xv] [54].

В целом является несомненным, что "дело Родионова – Кузнецова" заметно увеличило степень неприятия анархистским сообществом нового режима в России и безусловно радикализовало настроения. Более других в процесс радикализации были втянуты анархисты, непосредственно участвовавшие в акциях в защиту А. Родионова и А. Кузнецова – в первую очередь, в Москве и Санкт-Петербурге. Участники московских акций, систематически разгоняемые и избиваемые ОМОНом, стали воспринимать новый режим как "демократическую бутафорию полицейского государства". Анархисты Санкт-Петербурга испытали тяжелое потрясение, обнаружив, что их вчерашний друг и союзник – "демократическая оппозиция", придя к власти, "предала" их и "переродилась". Серьезный удар "дело Родионова – Кузнецова" нанесло по крупнейшей нерадикальной анархистской организацией – КАС. Участвуя в совместных акциях, рядовые члены КАС убедились, что радикальные анархисты по сути мало чем отличаются от них самих – вопреки уверениям вождей КАС, что радикальные анархисты – это "просто шпана". Более того, радикальные анархисты приняли на себя всю тяжесть репрессий в ходе кампании в защиту А. Родионова и А. Кузнецова, в то время как лидеры КАС избегали участвовать в уличных акциях – и это однозначно вызывало у рядовых членов КАС симпатии к "радикалам" и увеличивало степень недоверия к своим "вождям".

Можно смело утверждать, что “дело Родионова – Кузнецова” изменило лицо российского анархизма. Во-первых, в ходе акций в защиту Родионова и Кузнецова все анархисты окончательно осознали себя представителями внесистемной оппозиции, а во-вторых, анархисты впервые перешли к тактике самостоятельного систематического неповиновения властям и открытого сопротивления закону.

“Дело Родионова – Кузнецова” сыграло непропорциональную самой сути дела роль в радикализации анархистов в немалой степени из-за действий правоохранительных органов (милиции и ОМОНа). Милиция, к сожалению, не придумала ничего лучшего, чем систематически натравливать на пикеты анархистов местную шпану, а когда анархисты стали давать шпане отпор и приводить задержанных хулиганов в отделение милиции, тех демонстративно отпускали[xvi] [55]. В результате даже умеренные анархисты стали идентифицировать неполитические правоохранительные органы (т.е. не КГБ – ФСБ, к которым анархисты и ранее, разумеется, относились с неприязнью, а милицию) с уголовниками. Кроме того, милиция и ОМОН при задержании участников акций протеста в связи с “делом Родионова – Кузнецова” действовали с неоправданной жестокостью (избивали задержанных в милицейских автобусах и машинах, а затем в отделениях милиции, но когда задержанные анархисты стали отвечать насилием на насилие (в том числе и в отделениях милиции, пользуясь возникавшим иногда численным превосходством), отношение к задержанным внезапно изменилось к лучшему)[xvii] [56]. Это навело анархистов на мысль о действенности именно насильственных методов как “наиболее понятных” для представителей государства.

Провал иллюзий

Следующим фактором радикализации – тоже внешним по отношению к левакам, явились провал иллюзий относительно улучшения экономической и политической ситуации в стране после распада СССР и введение “шоковой терапии”.

Анархо-синдикалисты и “пролетаристы” из ОПОР искренне надеялись, что разгосударствление средств производства после падения власти КПСС выльется в передачу средств производства в руки трудовых коллективов. Тот факт, что в реальности процесс приватизации превратился в перераспределение собственности от государства в руки собственников-частников, вызвал у анархо-синдикалистов и “пролетаристов” сначала недоумение (“обманули!”), а затем откровенное неприятие и возмущение. Леворадикалы начали кампанию против приватизации[xviii] [57].

Иногда эта кампания приобретала даже очень острые формы, как в Хабаровске, где местные анархисты в мае 1993 г. по сути сорвали городской праздник “День приватизации”, проведя агрессивную контракцию, в ходе которой участникам “Дня приватизации” были насильно всучены листовки матерного содержания, оскорблявшие Б.Н. Ельцина[xix] [58].

В то же время проведение “шоковой терапии”, последовавшие за ней разгул инфляции, углубляющийся экономический кризис и деиндустриализация нанесли серьезный удар по экономическому положению большинства леваков. Особенно сильно пострадали анархисты. Немногочисленные троцкистские группы, как правило, имели “патронов” за рубежом (РПЯ – “Lutte Ouvriere”, а затем – “International Socialism”; “Комитет за советскую секцию IV Интернационала” (позже – Социалистический рабочий союз) – “Рабочий Интернационал за восстановление IV Интернационала”; КРДМС – Интернационал “Милитант” и т.д.), которые оказывали им финансовую помощь; ОПОР состоял в основном из рабочих тогда еще вполне стабильно работавших предприятий, которые исправно платили взносы, – но анархистская масса стремительно нищала.

Очевидно, здесь имело место совпадение нескольких факторов. Во-первых, анархисты были, как правило, гораздо моложе остальных леворадикалов, не зарабатывали еще самостоятельно на жизнь и зависели в материальном отношении от родителей. Когда финансовое положение родителей пошатнулось – острее всего это ощутили их дети-анархисты, т.к. произошло естественное перераспределение приоритетов в семейном бюджете. Во-вторых, именно анархистская среда была изначально сильнее других алкоголизована и наркотизирована (выпивка и “травка” воспринимались почти как освященные традицией анархистские доблести). В советский период анархиствующей молодежи хватало скромных финансовых средств и на спиртное (наркотики), и на выпуск листовок. С резким уменьшением доходов пришлось выбирать что-то одно. Поскольку листовки наркотической зависимости не вызывают, выбор свершился в пользу спиртного и “травы”[xx] [59]. Анархистский принцип “свободы личности” препятствовал многим анархистам в устройстве на работу “на государство” или “на частника” и фактически обрекал на паразитический образ жизни. Конфликты в семье (с родителями, а зачастую и с женами, поскольку супружеская верность в число анархистских добродетелей явно не входит) оставили многих анархистов без жилья. Само представление об анархистском сообществе как о “вольнице” влекло к анархизму людей откровенно богемного склада. Уважением к закону анархисты не отличались (многие сибирские анархисты, например, успели отбыть сроки по уголовным статьям)[xxi] [60]. Видимо, экономические неурядицы лишь выявили и обострили внутренние дефекты анархистского сообщества.

В результате анархистская масса подверглась быстрой алкоголизации и наркотизации – с последующими люмпенизацией, маргинализацией, асоциализацией и прекращением общественной деятельности[xxii] [61]. Многие анархисты замкнулись в частной жизни, некоторые пытались заняться бизнесом (в основном неудачно), часть ушла в другие политические организации (от троцкистов до крайне правых).

Кроме того, именно анархисты продемонстрировали исключительную неспособность к систематической целенаправленной рутинной деятельности (ярким исключением, пожалуй, можно считать лишь лидера КАС А. Исаева, перешедшего на работу в официальные профсоюзы (Федерацию Независимых Профсоюзов России, ФНПР) и сделавшего там блестящую карьеру; впрочем, и А. Исаев показал себя способным к систематической организационной работе в рамках уже существующей бюрократической структуры, а не в сфере деятельности начинающего “с нуля” оппозиционного образования). Даже изредка получаемая от западных анархистов денежная и другая материальная помощь зачастую пропадала впустую (притчей во языцех стала история с ротатором, полученным КАС от шведского анархо-синдикалистского профсоюза SAC; за многие годы касовцы так и не собрали и не запустили этот ротатор).

Оказавшись на социальном дне и наблюдая в то же время быстрое обогащение политически чуждых им слоев (в первую очередь чиновничества), анархисты, как нетрудно догадаться, быстро переходили от терпимости к радикализму.

Несколько позднее по мере нарастания экономического кризиса этот процесс распространился и на всех остальных леворадикалов. В последнюю очередь он настиг “пролетаристов” – как наиболее социально адаптированных и укорененных в материальном производстве леворадикалов. В конце 1996 г. обнищавшие рядовые члены ОПОР уже предъявляли своим руководителям претензии по поводу того, что те приносят инструкции, как “выбивать” из администрации задержанную зарплату, вместо того чтобы приносить автоматы и пулеметы.

Такую же роль сыграло и становление в стране политической системы парламентаризма. Будучи внепарламентской оппозицией, леворадикалы болезненно переживали вытеснение себя из формального политического мира и оттеснение на “обочину”. Особенно тяжело на это реагировали анархисты в Сибири, многие из которых в последние три года существования СССР вошли в различные “горизонтальные” гражданские движения, проекты, группы и низовые инициативы, которые осуществляли самоуправление по месту жительства в микрорайонах, обеспечивали контроль со стороны общества за деятельностью чиновничества в сфере охраны окружающей среды, распределения жилья, продуктов, добивались решения назревших проблем города, района (транспортных, в сфере соцкультбыта, организации досуга молодежи и т.п.); с введением общественной активности в русло многопартийности и борьбы партий на выборах эти анархисты оказались исключены из общественной жизни.