Роман Л. Стерна «сентиментальное путешествие». Характеристика главного героя. Проблема природы человека.

В романе «Сентиментальное путешествие» Стерн переносит центр тяжести с внешних событий на внутреннее состояние героя. Обыденные жизненные впечатления, на которые ежеминутно реагирует человеческое сознание, являются целью творчества Стерна.Роман начинается и заканчивается на полуфразе. Выбор героя необычен. С одной стороны, это пастор, священник, лицо, самим саном своим призванное быть серьезным и разумным, а с другой - шут, ведущий свою родословную, по его же признанию, от шекспировского шута Йорика. Смесь данных качеств и определяет во многом повествовательный тон произведения: сочетание в нем патетического, преувеличенно-сентиментального, философских ремарок и элементов игры, иронии, шутовства, проделок. Повествование в романе ведется от первого лица, поэтому характеристика главного героя возможна только в форме признания героя - рассказчика. Т.е. Йорик сам раскрывает тайны своей души, причем не всегда в выгодном свете. Он говорит о себе: «Я бы не хотел, чтобы кто-то прочел мои мысли…». Т.о. вместо "сентиментального героя" Стерн выводит просто человека, со всеми его противоречиями и слабостями. Подобный человек появляется в мировой литературе впервые. До Стерна, обычный путешественник соблюдал определенные законы. Кафедральный Собор в любой книге путевых очерков высился громадой, а человек – соответственно – казался рядом с ним маленькой фигуркой. Но Стерн был способен вообще забыть про собор. Девушка с зеленым атласным кошельком могла оказаться гораздо важнее Нотр-Дам. Потому что не существует, как бы намекал он, универсальной шкалы ценностей. Девушка может быть интереснее, чем собор; дохлый осел поучительнее, чем живой философ. Все это лишь вопрос точки зрения. Раз мелкие, невольные проявления характера более всего говорят о душевном состоянии человека, значит, и непроизвольное движение, тон голоса лучше раскрывают его сущность, чем произносимые слова. Поэтому мимика, жест, интонация, поза приобрели у Стерна решающее значение для создания психологического портрета. Сокровенное в облике человека выражается не в статике, а в изменчивости мимолетного движения. Взглядом, улыбкой, выражением глаз, движением плеч можно передать гораздо больше, чем словами. Стерн использует эти приемы характеристики, чтобы не говорить о том, каким был его герой “вообще”, он предпочитает изображение душевного состояния героя в определенный момент действия, в известной ситуации. Йорик — типичный сентиментальный герой и одновременно его отрицание. Чувства его всегда умеренны и окрашены легкой иронией по отношению к действительности, к другим людям, к самому себе. Чувствительность Йорика имеет едва уловимый оттенок скепсиса. Он импульсивен и часто начинает действовать по внезапному порыву души. Но к каждому такому взрыву чувств у него примешивается известная доля эгоизма. И он тут же резко одергивает себя. Совершая дурной поступок, он часто пытается оправдать его, прибегая к рационалистическим доводам. Но они быстро рушатся под напором чувств. Однако и сами его чувства бывают неопределенны. Так, Йорик умом понимает, что должен быть милосерден и благороден, но иногда это благородство носит чисто рассудочный характер. Он начинает действовать по принуждению, потому что с точки зрения нравственности «так нужно». К примеру, показав, какой он чувствительный и сочувствующий в сцене с соловьем, в следующей главе Йорик рассказывает, что он купил соловья и увез его в Англию, но так и не сумел открыть клетку и отдал его графу А. Граф А подарил его графу Б и так до конца алфавита. Т.е. читатель осознает, что героя волновала вовсе не судьба соловья и жалел он не птицу, а себя, т.к. ему самому грозила Бастилия.

20) Своеобразие "Мыслей" Паскаля;
В 1656–1658 гг. Паскаль неоднократно заявлял о своем намерении написать апологию христианской религии против вольнодумцев и атеистов, именовавшихся тогда во Франции «либертинцами» (по Деяниям Апостолов, гл. 6, ст. 9). О том, что Паскаль работает над апологией, знали многие, в том числе помогавшая ему его родная сестра Жильберта Перрье (Gilberte Perrier), в доме которой он провел последние дни [28, р. 24]. После смерти Паскаля состояние бумаг долгожданной апологии сильно разочаровало его близких: она представляла собой около 800 различного размера фрагментов, связь между соседними из которых не просматривалась. Бумаги былиобъединены Паскалем в 61 связку, включая 27 из них озаглавленных автором. После смерти вся рукопись была дважды копирована близкими в том порядке связок, в каком ее нашли.

В обеих копиях порядок первых 27 надписанных связок в целом совпадает. В первой копии неклассифицированные фрагменты распределены между собой в порядке, усмотренном копиистами. Во второй – зафиксирован авторский порядок всех связок. Отсюда преимущество второй копии, впрочем не уничтожающее относительное достоинство первой [30, р. 13–21].

III

На протяжении трех веков после смерти Паскаля выходили и выходят до сего дня издания Мыслей – фрагментов, избранных издателями, редактированных и расставленных ими в произвольном порядке и в сиюминутных целях. Это относится не только к первым изданиям, носящим следы борьбы янсенистов, иезуитов и просветителей [31; 32], но и к современным [10]. О появлении в свет Апологии христианской религии можно говорить только начиная с первого объективного издания 1951 г., выполненного в порядке первой копии по версии Louis Lafuma [28]. Издание 1991 г. по второй копии, наиболее точно передающей состояние бумаг на момент смерти, – заслуга Philippe Sellier [30]. Как видим, анализ жанра произведения с неопределенным составом и таким же порядком его частей прежде версии Селлье был просто бесполезен. На русском языке Паскаль в этой версии не представлен. А должен быть!

IV

Если Паскаль писал не фрагментарную эссеистику, а апологию христианской религии, то почему ее изучает литературоведение, а не религиоведение? Апология – по этимологии греческого слова – есть «защита, оправдание, особенно речь, сказанная или написанная в защиту кого-либо» [3, с. 170]. Головным про изведением жанра является Апология Сократа, написанная Платоном [11]. По официальным православным [12, с. 75] и католическим [23, р. 190–191] источникам христианская апология есть оправдание и защита христианской веры. И те и другие источники утверждают существование апологетической письменной традиции на протяжении всей истории церкви. Ведущий современный французский литературовед по XVII в. профессор Сорбонны Ж. Феррейроль отмечает развитие апологетического жанра в соответствующую эпоху [30, р. 23]. Во времена Паскаля понятие «литература» воспринималось гораздо шире, чем сейчас.

Границы между беллетристикой, политической или религиозной полемикой и философией не ощущались. И сейчас Мысли входят в программу средней и высшей школы по литературе [21; 22; 24]. Следовательно, апология является частью литературы, по крайней мере де-факто, в XVII в. во Франции. С чем были согласны и советские издатели Мыслей [27].

V

Итак, «Апология христианской религии» Паскаля (далее – Мысли) состоит из восьмисот фрагментов, объединенных в 61 связку, из которых первые 27 озаглавлены. Является ли такая фрагментарность выражением незавершенности или стилистическим приемом? Очевидно теперь, что и то и другое имеет место, но где что и в какой степени? Академик Ж. Менар об этом пишет так [26, р. 403]: «Невозможно установить устойчивое различие между рабочей заметкой и фрагментом, предназначенным войти в целостную конструкцию.

Паскаль начинает с отрывочного размышления, ведет параллельно как обработку отдельного камня, так и постепенную сборку прочерчиваемого далее походу этой сборки архитектурного проекта. Как то и подобает при избранном прерывистом стиле (coupé), Паскаль идет от части к целому, организует противопоставлением, а не подчинением. Такой способ сочинения (mode de composition), как сборка вокруг «ядер», весьма естествен для ума Паскаля» (пер. наш). Аргументация автора Мыслей в пользу выбора прерывистого стиля находится во фрагменте Sellier 618 [30, р. 403]: «Манера письма Эпиктета, Монтеня и Соломона Тультийского (псевдоним Паскаля. –А. Ч.) более других применима, лучше приспосабливается, дольше остается в памяти, легче цитируется, потому что вся составлена из мыслей, родившихся в повседневных житейских разговорах» (пер. наш). К практическим соображениям апологетической эффективности прерывистого стиля добавляется духовное отвращение Паскаля к гордостному методическому порядку, культивируемому картезианской философией [29, р. 1489]: «Я пишу здесь мои мысли, хотя и без порядка, но в смешении, не лишенном цели. Мой предмет описания самим беспорядком будет указывать на истинный порядок, много было бы моему предмету чести, если бы я говорил о нем по порядку, потому что я и хочу показать, что в нем порядка быть не может» [30, р. 321] (пер. наш. – А. Ч.).

Фрагменты не опираются один на другой, а вращаются вокруг одного центра. Паскаль как бы пробует человека с разных сторон, через какую мысль тот мог бы обратиться к вере. Порядку ума противостоит порядок сердца, через которое только и возможно обращение [25, р. 369].

Теперь хорошо известно, как Паскаль работал над Мыслями. Первоначально в момент попадания на бумагу фрагменты представляют собой простые записи возникших мыслей, услышанных выражений или выписанных цитат.

Они записываются с одновременным отнесением их к разделу-связке или без отнесения. Впоследствии фрагменты либо расширяются и разрабатываются до размеров раздела-связки, либо включаются как подчиненная часть в другую связку, либо остаются в изоляции и без развития, как черновик, не вошедший в чистовой вариант. Деление на главы-связки (исходно 27) входило в замысел Паскаля от начала до конца работы над «Апологией», поэтому можно полагать его в целом окончательным. Таким образом, фрагментарность является отражением свойств ума, методом и осознанным выбором Паскаля. Его главное произведение – Мысли – есть фрагментарная апология как по намерению, так и по исполнению, хотя и не завершенному.

VI

Последнее замечание описывает жанр Мыслей как исторический факт. Восприятие жанра как категории исторической имеет прочную традицию в отечественном литературоведении [2, с. 121; 8, с. 50; 9, с. 5; 14, с. 173] и означает по существу признание того, что для различных эпох и литератур признаки жанра могут быть различны, изменение на протяжении истории понятия о жанре у изучаемых авторов требует соответствующих изменений в классифицирующем подходе. Академик Д. С. Лихачев прямо указывает, что жанры в каждую данную эпоху литературного развития выделяются в литературе под влиянием совокупности меняющихся факторов, основываются на различных признаках [8, с. 55]. Если признаки жанра непостоянны, то всякая общая типология жанров, охватывающая более чем одну эпоху и литературу, едва ли возможна.

Такая типология тем не менее необходима при условии полного отказа от попыток навязать общую теорию жанра, каковой не может быть, как не может быть общеобязательной религии или философии. Стремление к созданию общей типологии жанров составляет едва ли не стержень всех теоретических усилий в литературоведении [7, с. 132; 18, с. 46; 19, с. 95; 20, с. 7]. Здравый и никем не отвергаемый первоисточник этой типологии находим в Поэтике Аристотеля и ее разработке в Эстетике Гегеля.

VII

Согласно Аристотелю, искусства различаются между собой трояко: или разными средствами подражания, или разными его предметами, или разными, нетождественными способами [1, с. 646]. В рамках подражания, которое «пользуется только голыми словами», т. е. литературы, актуальны, следовательно, два последних признака.

Первый из двух последних – различимость по предмету подражания, иными словами, по содержанию произведения. Если какие-то два жанра могут различаться между собой только по содержанию произведения, то необходимо наметить классификацию содержаний, общую для всех произведений художественной литературы. Однако писатель может в одном своем произведении подражать чему угодно, так что требующаяся классификация явилась бы не чем иным, как развернутой концепцией мира, а это уже предмет философии. Невозможность общепринятой типологии жанров по содержанию вытекает уже из отсутствия общепринятой философии. Тем не менее всякий автор – писатель или критик – всегда имеет свою заявленную или незаявленную философию и классифицирует исходя из нее. Желательно, чтобы заявлял.

Второй – различимость по способу подражания. По Аристотелю, поскольку «…поэт есть подражатель, то он всегда неизбежно должен подражать одному из трех: или тому как было и есть; или тому, как говорится и кажется; или тому, как должно быть» [1, с. 676]. Это деление на эпос, лирику, драму достаточно подробно разработано Гегелем в Эстетике [5, с. 419]. Но принадлежностью жанров к одному из трех родов поэзии деление жанров не исчерпывается, хотя бы ввиду жизненности промежуточных форм.

У Аристотеля и Гегеля в теории подразумевается жанр типологический, существование которого вытекает из ограниченности числа способов создания литературных произведений. Типологический жанр является возможной комбинацией по двум вышеописанным признакам.

Как нам представляется вслед за Ю. Тыняновым [17, с. 283], в литературах различных эпох и народов он реализуется в конкретный жанр – исторический, существовавший определенно в данную эпоху в данной литературе и имеющий часто общепринятое название, как-то: русская былина, испанский плутовской роман, французская классическая трагедия. Отношение между жанром типологическим и жанром историческим подобно противопоставлению язык – речь в лингвистике.

Жанр исторический подразделяется на виды, когда они отмечены в истории, в то время как внутреннее деление типологического жанра на виды не может быть определенным.

VIII

В свете вышеупомянутого деления поэзии по Аристотелю и Гегелю на три рода – эпос, лирику и драму – Мысли Паскаля имеют черты как первого, так и второго рода. В первой, преимущественно антропологической половине Мыслей Паскаль представляет мироощущение человека без Бога по своим собственным переживаниям, и в этом смысле в ней заметно лирическое начало. Во второй, теологической половине он излагает в различной форме основы вероучения, которые, с его точки зрения, абсолютно объективны, источник их для него недосягаем. Это свидетельствует о преобладании начала эпического. В пользу этого начала говорит и большая независимость частей, присущая эпосу, и завершение произведения, как бы оставляющее его открытым [4, с. 32; 6, с. 50]. Оно преобладает и во всем произведений, взятом в целом, так как его стержнем является апологетическая задача, и главным содержанием – то, что составляет для Паскаля предмет веры, а это, по Гегелю, качество эпической поэзии: «Эпический поэт должен еще находиться внутри этой веры, ему нужно только присоединить поэтическое сознание, искусство изображения к предмету, продолжающему еще составлять для него субстанциональную действительность» [5, с. 429].

Рассматривая промежуточные между лирическим и эпическим виды поэзии, Гегель пишет о нравственных изречениях древних, имеющих прямое отношение к жанру Мыслей: «Такие изречения могут... выходя из своей фрагментарной обособленности, соединяться в целостность чисто эпического характера, поскольку здесь связующим единством и подлинным средоточием выступает не просто лирическое настроение или драматическое действие, но некоторый действительный жизненный круг, существенная природа которого, как в общем и целом, так и в отношении особых своих сторон, направлений, событий, обязан ностей и т. д. должна быть представлена сознанию» [5, с. 424].

Наблюдения над учительной литературой «периодического» (coupé) жанра и ее воцерковлением находим в современном академическом богословии. К идейно-богословским истокам жанра проф. А. И. Сидоров относит учительные книги Ветхого Завета, в первую очередь Премудрость Соломона, а также эллинское любомудрие – из стоиков он упоминает Беседы Эпиктета. Выше уже был цитирован фрагмент Sellier 618, где Паскаль выводит себя под псевдонимом Соломона Тультийского и утверждает превосходство манеры письма Соломона и Эпиктета. Премудрость Соломона – книга, написанная в том числе и для не евреев, т. е. для внешних, и тем самым уже апологетическая. Встреча евангельского благовествования, наследовавшего ветхозаветному, и «естественного Откровения» послужила возникновению жанра церковной письменности, развитие которого продолжилось и в позднейшей церковной литературе [13, с. 290–293].

IX

В этом ли жанре действовал Паскаль? Он сам считал именно так, ибо он прямо утверждает, что следует этим жанровым образцам. По Аристотелю и Гегелю, Мысли можно было бы назвать лиро-эпической поэмой с прибавлением в стиле духовных писателей XVII в. эпитета «профетическая» (типология по содержанию). Фрагментарность апологии Паскаля имеет смысл в плане соотношения формы и содержания произведения. Фрагментарность не может быть отнесена целиком на счет болезненности автора, его манеры мышления или личного вкуса. Христианской апологии не обязательно, но весьма свойственно быть фрагментарной по ее основной задаче.
21) Творчество Руссо,