Алкестида (Alcestis) - Трагедия (438 до н. э.)

Это трагедия со счастливым концом. На драматических состязаниях в Афинах был обычай: каждый поэт представлял «трилогию», три тра­гедии, иногда даже подхватывающие друг друга по темам (как у Эсхи­ла), а после них, для разрядки мрачного настроения — «сатировскую драму», где герои и действие были тоже из мифов, но хор непремен­но состоял из веселых сатиров, козлоногих и хвостатых спутников бога вина Диониса; соответственно и сюжет для нее выбирался весе­лый и сказочный. Но приспособить хор сатиров можно было не ко всякому мифу; и вот поэт Еврипид попробовал сделать заключитель­ную драму и со сказочным сюжетом, и со счастливым концом, но без всяких сатиров. Это и была «Алкестида».

Сказочный сюжет здесь — борьба Геракла со Смертью. Греки, как и все народы, представляли когда-то, что Смерть — это чудовищ­ный демон, который приходит к умирающему, хватает его душу и уносит в подземное царство. Всерьез в такого демона давно уже не верили и рассказывали о нем не мифы, а сказки. Например, как хитрец Сизиф захватил Смерть врасплох, заковал в оковы и долго держал в плену, так что люди на земле перестали умирать, а самому Зевсу пришлось вмешаться и навести порядок. Или как главный богатырь греческих мифов, труженик Геракл, однажды схватился со Смертью врукопашную, осилил ее и вырвал у нее душу, которую демон уже уносил в преисподнюю. Это была душа молодой царицы Алкестиды (Алкесты), жены царя Адмета,

Дело было так. Бог Аполлон поссорился со своим отцом, громо­вержцем Зевсом, и был им наказан: Зевс велел ему целый год слу­жить пастухом у смертного человека — царя Адмета. Адмет был хозяин добрый и ласковый, и Аполлон тоже отплатил ему добром. Он напоил допьяна непреклонных Мойр, богинь судьбы, отмериваю­щих сроки человеческой жизни, и добился для Адмета чуда: когда придет Адмету время умирать, то за него, Адмета, может умереть кто-нибудь другой, а он, Адмет, доживет свою жизнь за этого друго­го. Прошло время, Адмету пришла пора умирать, и он стал искать среди своих родных человека, который согласился бы принять смерть вместо него. Старый отец отказался, старая мать отказалась, и согла­силась только его молодая жена — царица Алкестида. Она так его любила, что готова была отдать за него жизнь, чтобы он продолжал царствовать со славой, растил их детей и помнил о ней.

С этого и начинается трагедия Еврипида. На сцене — бог Апол­лон и демон Смерти. Демон пришел за душой Алкестиды; он злорад­но торжествует: похитить молодую жизнь приятнее, чем жизнь зрелого мужа. «Рано торжествуешь! — говорит ему Аполлон. — Бе­регись: скоро сюда придет человек, который и тебя осилит».

На сцену выходит хор местных жителей: они встревожены, они любят и доброго царя и молодую царицу, они не знают, каких богов молить, чтобы миновала смертная беда. Царская служанка рассказы­вает им: ничем уже не помочь, настал последний час. Алкестида при­готовилась к смерти, омылась, оделась в смертный наряд, помолилась домашним богам: «Храните моего мужа и даруйте моим детям не безвременную смерть, как мне, а должную, на склоне дней!» Прости­лась со своим брачным ложем: «Ах, если и придет сюда другая жена, то будет она не лучше меня, а лишь счастливее!» Простилась с деть­ми, со слугами и с мужем: бедный Адмет, он остается жить, но му­чится тоской, как будто умирает. Сейчас ее вынесут из дворца, чтобы она простилась с солнечным светом. «О горе, горе, — поет хор. — Если можешь, Аполлон, — заступись!»

Из дворца выносят Алкестиду, с ней Адмет, с ними маленькие сын и дочь. Начинается общий плач; Алкестида прощается с землей и небом, ей уже слышен плеск загробной реки. Она обращается к Ад-мету: «Вот моя последняя просьба: не бери другую жену, не бери ма­чеху нашим детям, будь защитником сыну, дай достойного мужа дочери!» «Не возьму другую жену, — отвечает ей Адмет, — буду но­сить по тебе траур до конца дней, не будет в доме моем ни радости, ни песен, а ты являйся мне хоть во снах и встреть меня в преиспод­ней, когда я умру! О, зачем я не Орфей, песнею вымоливший себе возлюбленную у подземного царя!» Речи Алкестиды все короче, она умолкает, она умерла. Хор поет умершей напутственную песню и сулит ей вечную славу между живыми.

Тут-то и появляется Геракл. Он идет на север, ему назначен оче­редной подневольный подвиг: расправиться с жестоким царем, ко­торый убивает захожих гостей и кормит их мясом своих кобылиц-людоедиц. Царь Адмет — его друг, он хотел отдохнуть и подкрепиться в его доме; но в доме грусть, печаль, траур, — может быть, лучше ему поискать другого приюта? «Нет, — говорит ему Адмет, — не думай о дурном, оставь мне мои заботы; а мои рабы тебя и накормят и уложат». «Что ты, царь, — спрашивает хор, — статочное ли дело — хороня такую жену, принимать и угощать гос­тей?» «А статочное ли дело, — отвечает Адмет, — своим горем обре­менять друзей? Добро за добро: гость всегда свят». Хор поет о великодушии царя Адмета, и как добры к нему боги, и как добр он к друзьям.

Алкестиду хоронят. В каждой трагедии есть спор — вспыхивает спор и надее телом. Проститься с мертвой выходит старый отец Ад­мета и говорит ей трогательные слова. Здесь Адмет теряет самообла­дание: «Ты не захотел умереть за меня — значит, это ты виноват в ее смерти! — кричит он. — А если бы не она, ты был бы виноват и в моей смерти! Я тебе больше не сын». «Смертный срок был — твой, — отвечает отец, — ты не захотел умирать; так не попрекай и меня, что я не хочу умирать, и стыдись жены, которую ты не поща­дил». С проклятиями друг другу отец и сын расходятся.

А Геракл, ничего не зная, пирует за сценой; у греков он всегда считался не только силачом, но и обжорой. Раб жалуется зрителям: ему хочется плакать о доброй царице, а он должен с улыбкой прислу­живать пришельцу. «Что ты так угрюм? — спрашивает его Ге­ракл. — Жизнь коротка, завтрашний день неизвестен, давай радоваться, пока живы». Тут раб не выдерживает и рассказывает гостю все, как есть. Геракл потрясен — и преданностью царицы мужу, и благородством царя перед другом. «Где хоронят Алкестиду?» Слуга указывает. «Мужайся, сердце, — говорит Геракл, — я бился с живыми, теперь выхожу на саму Смерть и вызволю жену для друга хоть из преисподней».

Пока Геракла нет, на сцене — плач. Адмет страдает уже не о по­койнице — о себе: «Горе для нее кончилось, началась для нее вечная слава. А я? что мне теперь жизнь, если всякий может сказать мне в лицо: вот трус, он испугался честной смерти, он предпочел позорную жизнь!» Хор грустно утешает его: такова судьба, а с судьбой не спо­рят.

Возвращается Геракл, за ним — безмолвная женщина под покры­валом. Геракл пеняет Адмету: «Ты друг мне, и ты утаил от меня твое горе? стыдись! Бог тебе судья, а у меня к тебе просьба. Сейчас случи­лась у меня нелегкая борьба и кулачный бой, я победил, и наградой мне была вот эта женщина. Я иду на север служить мою службу, а ты, прошу, приюти ее в своем дворце: хочешь — рабыней, а хо­чешь — когда пройдет твоя тоска, — и новой женой». — «Не гово­ри так: тоске моей нет конца, и на женщину эту мне больно глядеть: ростом и статью она мне напоминает Алкестиду. Не береди мне душу!» — «Я твой друг, неужели я хочу тебе дурного? Возьми ее за руку. А теперь смотри!» И Геракл сдергивает со своей спутницы по­крывало. «Это Алкестида? живая? не призрак? Ты ее спас! Останься! Раздели мою радость!» — «Нет, дело ждет. А ты будь добр и праве­ден, соверши жертвы богам небесным и подземным, и тогда спадут с нее смертные чары, и она заговорит и снова будет твоей». — «Я счас­тлив!» — восклицает Адмет, простирая руки к солнцу, а хор заканчи­вает трагедию словами: «...Неведомы пути богов, жданное для нас несбывчиво, и невозможное для них возможно: мы это видели».

Медея (Medeia) - Трагедия (431 до н. э.)

Есть миф о герое Ясоне, вожде аргонавтов. Он был наследным царем города Иолка в Северной Греции, но власть в городе захватил его старший родственник, властный Пелий, и, чтобы вернуть ее, Ясон должен был совершить подвиг: с друзьями-богатырями на корабле «Арго» доплыть до восточного края земли и там, в стране Колхиде, добыть священное золотое руно, охраняемое драконом. Об этом пла­вании потом Аполлоний Родосский написал поэму «Аргонавтика».

В Колхиде правил могучий царь, сын Солнца; дочь его, царевна-волшебница Медея, полюбила Ясона, они поклялись друг Другу в вер­ности, и она спасла его. Во-первых, она дала ему колдовские снадобья, которые помогли ему сперва выдержать испытательный подвиг — вспахать пашню на огнедышащих быках, — а потом усы­пить охранителя дракона. Во-вторых, когда они отплывали из Колхи­ды, Медея из любви к мужу убила родного брата и разбросала куски его тела по берегу; преследовавшие их колхидяне задержались, погре­бая его, и не смогли настичь беглецов. В-третьих, когда они вернулись в Иолк, Медея, чтобы спасти Ясона от коварства Пелия, предложила дочерям Пелия зарезать их старого отца, обещав после этого воскре­сить его юным. И они зарезали отца, но Медея отказалась от своего обещания, и дочери-отцеубийцы скрылись в изгнание. Однако полу­чить Иолкское царство Ясону не удалось: народ возмутился против чужеземной колдуньи, и Ясон с Медеей и двумя маленькими сыно­вьями бежали в Коринф. Старый коринфский царь, присмотревшись, предложил ему в жены свою дочь и с нею царство, но, конечно, с тем, чтобы он развелся с колдуньей. Ясон принял предложение: может быть, он сам уже начинал бояться Медеи. Он справил новую свадьбу, а Медее царь послал приказ покинуть Коринф. На солнечной колеснице, запряженной драконами, она бежала в Афины, а детям своим велела: «Передайте вашей мачехе мой свадебный дар: шитый плащ и златотканую головную повязку». Плащ и повязка были про­питаны огненным ядом: пламя охватило и юную царевну, и старого царя, и царский дворец. Дети бросились искать спасения в храме, но коринфяне в ярости побили их камнями. Что стало с Ясоном, никто точно не знал.

Коринфянам тяжело было жить с дурной славой детоубийц и не­честивцев. Поэтому, говорит предание, они упросили афинского поэта Еврипида показать в трагедии, что не они убили Ясоновых детей, а сама Медея, их родная мать. Поверить в такой ужас было трудно, но Еврипид заставил в это поверить.

«О, если бы никогда не рушились те сосны, из которых был ско­лочен тот корабль, на котором отплывал Ясон...» — начинается траге­дия. Это говорит старая кормилица Медеи. Ее госпожа только что узнала, что Ясон женится на царевне, но еще не знает, что царь велит ей покинуть Коринф. За сценой слышны стоны Медеи: она клянет и Ясона, и себя, и детей. «Береги детей», — говорит кормилица старо­му воспитателю. Хор коринфских женщин в тревоге: не накликала бы Медея худшей беды! «Ужасна царская гордыня и страсть! лучше мир и мера».

Стоны смолкли, Медея выходит к хору, говорит она твердо и му­жественно. «Мой муж для меня был все — больше у меня ничего. О жалкая доля женщины! Выдают ее в чужой дом, платят за нее прида­ное, покупают ей хозяина; рожать ей больно, как в битве, а уйти — позор. Вы — здешние, вы не одинокие, а я — одна». Навстречу ей выступает старый коринфский царь: тотчас, на глазах у всех, пусть колдунья отправляется в изгнание! «У вы! тяжко знать больше других:

от этого страх, от этого ненависть. Дай мне хоть день сроку: решить, куда мне идти». Царь дает ей день сроку. «Слепец! — говорит она ему вслед. — Не знаю, куда уйду, но знаю, что оставлю вас мертвы­ми». Кого — вас? Хор поет песню о всеобщей неправде: попраны клятвы, реки текут вспять, мужчины коварнее женщин!

Входит Ясон; начинается спор. «Я спасла тебя от быков, от драко­на, от Пелия — где твои клятвы? Куда мне идти? В Колхиде — прах брата; в Иолке — прах Пелия; твои друзья — мои враги. О Зевс, по­чему мы умеем распознавать фальшивое золото, но не фальшивого че­ловека!» Ясон отвечает: «Спасла меня не ты, а любовь, которая двигала тобой. За спасение это я в расчете: ты не в дикой Колхиде, а в Греции, где умеют петь славу и мне и тебе. Новый брак мой — ради детей: рожденные от тебя, они неполноправны, а в новом моем доме они будут счастливы». — «Не нужно счастья ценой такой обиды!» — «О, зачем не могут люди рождаться без женщин! меньше было бы на свете зла». Хор поет песню о злой любви.

Медея сделает свое дело, но куда потом уйти? Здесь и появляется молодой афинский царь Эгей: он ходил к оракулу спросить, почему у него нет детей, а оракул ответил непонятно. «Будут у тебя дети, — говорит Медея, — если дашь мне приют в Афинах». Она знает, у Эгея родится сын на чужой стороне — герой Тесей; знает, что этот Тесей выгонит ее из Афин; знает, что потом Эгей погибнет от этого сына — бросится в море при ложной вести о его гибели; но молчит. «Пусть погибну, если позволю выгнать тебя из Афин!» — говорит Эгей, Больше Медее сейчас ничего не нужно. У Эгея будет сын, а у Ясона детей не будет — ни от новой жены, ни от нее, Медеи. «Я вырву с корнем Ясонов род!» — и пусть ужасаются потомки. Хор поет песню во славу Афин.

Медея напомнила о прошлом, заручилась будущим, — теперь ее забота — о настоящем. Первая — о муже. Она вызывает Ясона, про­сит прощения — «таковы уж мы, женщины!» — льстит, велит детям Обнять отца: «Есть у меня плащ и повязка, наследие Солнца, моего предка; позволь им поднести их твоей жене!» — «Конечно, и дай бог им долгой жизни!» Сердце Медеи сжимается, но она запрещает себе жалость. Хор поет: «Что-то будет!»

Вторая забота — о детях. Они отнесли подарки и вернулись; Медея в последний раз плачет над ними. «Вас я родила, вас я вскор­мила, вашу улыбку я вижу — неужели в последний раз? Милые руки, милые губы, царские лики — неужели я вас не пощажу? Отец украл ваше счастье, отец лишает вас матери; пожалею я вас — по­смеются мои враги; не бывать этому! Гордость во мне сильна, а гнев сильнее меня; решено!» Хор поет: «О, лучше не родить детей, не вести дома, жить мыслью с Музами — разве женщины умом слабее мужчин?»

Третья забота — о разлучнице. Вбегает вестник: «Спасайся, Ме­дея: погибли и царевна и царь от твоего яда!» — «Рассказывай, рас­сказывай, чем подробнее, тем слаще!» Дети вошли во дворец, все на них любуются, царевна радуется уборам, Ясон просит ее быть доброй мачехой для малюток. Она обещает, она надевает наряд, она красует­ся перед зеркалом; вдруг краска сбегает с лица, на губах выступает пена, пламя охватывает ей кудри, жженое мясо сжимается на костях, отравленная кровь сочится, как смола из коры. Старый отец с кри­ком припадает к ее телу, мертвое тело обвивает его, как плющ; он сидится стряхнуть его, но мертвеет сам, и оба, обугленные, лежат, мертвы. «Да, наша жизнь — лишь тень, — заключает вестник, — и нет для людей счастья, а есть удачи и неудачи».

Теперь обратного пути нет; если Медея не убьет детей сама — их убьют другие. «Не медли, сердце: колеблется только трус. Молчите, воспоминанья: сейчас я не мать им, плакать я буду завтра». Медея уходит за сцену, хор в ужасе поет: «Солнце-предок и вышний Зевс! удержите её руку, не дайте множить убийство убийством!» Слышатся два детских стона, и все кончено.

Врывается Ясон: «Где она? на земле, в преисподней, в небе? Пусть ее растерзают, мне только бы спасти детей!» — «Поздно, Ясон», — говорит ему хор. Распахивается дворец, над дворцом — Медея на Солнцевой колеснице с мертвыми детьми на руках. «Ты львица, а не жена! — кричит Ясон. — Ты демон, которым боги меня поразили!» — «Зови, как хочешь, но я ранила твое сердце». — «И собственное!» — «Легка мне моя боль, когда вижу я твою». — «Твоя рука их убила!» — «А прежде того — твой грех». — «Так пусть каз­нят тебя боги!» — «Боги не слышат клятвопреступников». Медея ис­чезает, Ясон тщетно взывает к Зевсу. Хор кончает трагедию словами:

«Не сбывается то, что ты верным считал, / И нежданному боги на­ходят пути — / Таково пережитое нами»,