Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Константин Александрович Федин 1892-1977

Поиск

Города и годы - Роман (1922—1924)

Осенью 1919 г. Андрей Старцов приезжает из мордовского города Семидола в Петроград. Он мобилизован в армию и прибыл по месту службы. Но вместо ожидаемой отправки на фронт Андрея оставляют писарем при штабе. Вскоре к нему приезжает Рита — женщина, с которой он был близок в Семидоле и которая теперь ожидает от него ребенка.

В это же время в Москве в Германский совет солдатских депута­тов является человек, называющий себя ефрейтором Конрадом Штей­ном. Он хочет вернуться на родину, в Германию. Проверяя документы Штейна, служащий интересуется, не знает ли тот некоего фон цур Мюлен-Шенау. Почувствовав неладное, мнимый Конрад Штейн незаметно скрывается. Он пробирается в Петроград и, найдя там своего старого знакомого Андрея Старцова, просит помочь вер­нуться в Германию. Встреча с этим человеком заставляет Андрея по­думать: «Если бы можно было начать жить сначала... Раскатать клубок, дойти по нитке до проклятого часа и поступить по-другому».

1914 год студент Андрей Старцов встретил в Германии, в Нюрн­берге. Он дружил с художником Куртом Ваном, духовно близким ему человеком. Творческая судьба Курта была нелегка: он вынужден был отдавать свои картины в коллекцию маркграфа фон цур Мюлен-

Шенау, который щедро платил ему — с условием, что художник ни­когда не будет выставлять свои работы. Курт ненавидел «благодетеля». Узнав о начале первой мировой войны, Курт отшатнулся от своего за­кадычного друга Андрея, сказав, что теперь им не о чем говорить. Андрей был сослан в городок Бишофсберг. С начала войны он ощу­щал себя «соринкой среди громадных масс двигавшихся машиноподобно неизбежностей». В бюргерском Бишофсберге его охватила тоска.

Мари Урбах родилась на вилле недалеко от Бишофсберга, рядом с родовым замком маркграфов фон цур Мюлен-Шенау. Брак ее родите­лей считался мезальянсом: мать происходила из старинного рода фон Фрейлебен, отец же был помещиком и проводил время за черчением непонятных проектов. Мари Урбах росла странной девочкой. Ее по­явление на крестьянском дворе или возле сельской церкви всегда было предвестьем несчастий. Однажды Мари собственноручно зареза­ла гуся, в другой раз попыталась повесить кошку, чтобы посмотреть, как она будет умирать. Кроме того, она была заводилой опасных игр — например, поисков клада в подземельях соседнего замка. Со старшим братом Генрихом-Адольфом, прирожденным аристократом, Мари жила розно и враждебно. Мать не любила Мари за ее отврати­тельные проделки. После истории с кошкой она настояла на том, чтобы девочка была отправлена в пансион мисс Рони в Веймаре. Не­задолго до своего отъезда Мари познакомилась с соседом, юнкером фон цур Мюлен-Шенау.

Нравы в пансионе были строгие. Мисс Рони подозрительно при­слушивалась даже к разговорам об опылении растений на уроках ес­тествознания. Ее воспитательная система признавалась обществом и высшим светом безукоризненной. Попав в пансион, Мари ощутила, что ее словно вправляют в железный корсет; ей пришлось подчинить­ся.

Через два года Мари встретила на улице Веймара молодого лейте­нанта фон цур Мюлен-Шенау. Лейтенант взял девушку под руку, и, несмотря на громкое возмущение мисс Рони, Мари ушла с ним. Она отсутствовала трое суток. После этого лейтенант фон цур Мюлен-Шенау приехал с ней вместе на виллу Урбах и сделал предложение в присутствии ее родителей. Обручение должно было состояться через два года, в 1916 г., когда Мари достигнет совершеннолетия.

Во время войны мать Мари Урбах состояла патронессой питатель­ного пункта на вокзале. Мари помогала матери. После двух лет войны она почувствовала, что ей стало скучно. Однажды во время прогулки в окрестностях Бишофсберга она познакомилась со ссыльным Андреем

Старцовым. Вскоре Мари стала тайно приходить в его комнату. Из всего, о чем они говорили ночами, Андрею и Мари запомнилось толь­ко то, что они любят друг друга.

Перед отправкой на восточный фронт маркграф фон цур Мюлен-Шенау заехал домой, чтобы увидеться с невестой. Но Мари встретила его холодно. В это время она была занята планом побега для Андрея. Пытаясь перейти границу, Андрей вышел в парк замка Шенау, где был схвачен маркграфом. В замке Андрей увидел картины своего друга Курта Вана. После разговора о немецком искусстве и о челове­ческой судьбе фон цур Мюлен-Шенау выписал Старцову документ, подтверждающий, что ссыльный в течение нескольких дней находил­ся не в бегах, а в замке Шенау. Мари узнала о благородном поступке маркграфа, но не рассказала Андрею о своих отношениях с ним. Вскоре фон цур Мюлен-Шенау попал в русский плен. В 1918 г. гер­манские власти объявили Старцову, что он может вернуться в Рос­сию. Уезжая, он пообещал вызвать Мари, как только окажется на родине. Ожидая известий от Андрея, Мари принимала участие в ор­ганизации солдатского совета в Бишофсберге, помогала русским плен­ным.

В Москве Андрей встретил Курта Вана, ставшего большевиком. Курт собирался в Мордовию, в город Семидол, для эвакуации немец­ких пленных и образования среди них солдатского совета. Андрей по­ехал с ним. В Семидоле он познакомился с председателем исполкома Семеном Голосовым, делопроизводителем Ритой Тверецкой, председа­телем особого отдела Покисеном. Голосов часто ругал Старцова за ин­теллигентские попытки примирить идеальное с действительным. Рита Тверецкая влюбилась в Андрея.

Крестьяне деревни Старые Ручьи Семидольского уезда потребова­ли отмены продразверстки. Им на помощь выступил отряд бывших пленных немцев под командованием фон цур Мюлен-Шенау. Солда­ты семидольского гарнизона жестоко подавили крестьянское восста­ние, повесили инвалида, которого посчитали зачинщиком. Андрею удалось сагитировать большинство пленных немцев перейти на сторо­ну большевиков. Среди пленных, назначенных к отправке в Герма­нию, он узнал переодетого маркграфа фон цур Мюлен-Шенау, которого разыскивали власти. Маркграф попросил Старцова о помо­щи. После долгих колебаний Андрей похитил для него документы на имя Конрада Штейна и попросил по приезде в Бишофсбер передать письмо своей невесте Мари Урбах. Маркграф пообещал это сделать, скрыв от Андрея, что Мари была его невестой.

Вернувшись в Бишофсберг, фон цур Мюлен-Шенау уничтожает со-

бранные им картины Курта Вана. Встретившись с Мари, он сообщает ей, что у Старцова есть жена, ожидающая ребенка. Не веря этому, Мари решает поехать в Россию. Чтобы получить право на въезд, она выходит замуж за русского солдата. Обо всем этом маркграф пишет Андрею. Придя к своему жениху в Москве, Мари видит беременную Риту и убегает.

Андрей в отчаянии, он понимает, что жизнь так и не приняла его, несмотря на все его старания быть в центре главных событий. Он не может больше оставаться в революционной России и хочет уехать в Германию, к Мари. Андрей обращается за помощью к Курту Вану, честно рассказывает ему всю историю с маркграфом и поддельными документами. Проникнувшись ненавистью к бывшему другу, Курт Ван убивает его. Незадолго до смерти Андрей пишет Мари о том, что всю свою жизнь старался, чтобы все в мире происходило вокруг него, но его всегда отмывало, относило в сторону. А люди, которые хотели только есть и пить, всегда находились в центре круга. «Моя вина в том, что я не проволочный», — завершает он свое письмо.

Революционный комитет признает действия товарища Вана пра­вильными.

Т. А. Сотникова

Константин Георгиевич Паустовский 1892-1968

Романтики - Роман (1916-1923)

Максимова со Сташевским, Алексеем и Винклером в этот порт загнал жестокий осенний шторм. Молодые люди жили в дрянной гостини­це, набитой моряками и проститутками, проводили время в дешевых тавернах. Сташевский громил русскую литературу, спорил с Алексеем о судьбах России. Вспоминали недавно умершего Оскара. Старик пре­подавал им в гимназии немецкий, но досуги посвящал музыке и часто говорил: «Скитайтесь, будьте бродягами, пишите стихи, любите жен-шин...»

Однажды в греческой кофейне Максимов, уже основательно отве­дав сантуринского и маслянистой «мастики», вдруг сказал светловоло­сой красавице за соседним столиком, что она прекрасна, и поставил рядом свой стакан: «Давайте меняться!» «Вы не узнали меня?» — спросила она. Это была Хатидже. Максимов познакомился с ней не­сколько лет назад на каникулах. Она училась в шестом классе гимна­зии. Он врал ей о пароходах, моряках и Александрии — обо всем, о чем пишет теперь. Хатидже родилась в Бахчисарае, но была русской. Татарским именем звали ее в детстве окружающие. После гимназии жила в Париже, училась в Сорбонне. Здесь она в гостях у родствен­ников и надеется, что теперь они будут часто видеться.

После нескольких встреч Максимов и Хатидже провели вечер в компании его друзей. Была музыка, стихи, «гимн четырех», «их» гимн: «Нам жизнь от таверны до моря, От моря до новых портов»... Сташевский сказал, что теперь это «гимн пяти». По пути домой де­вушка призналась, что любит Максимова. С этого момента его не по­кидало ощущение силы. Любовь наполнила смыслом все внутри и вокруг.

Совсем другие настроения владели Винклером. Ничтожным вдруг показалось ему все, чем жили они, презирающие обыденность. Он даже замазал черной краской свои ждавшие завершения картины.

Вернувшись домой, Максимов написал Хатидже о своей ненасыт­ной жажде жизни, о том, что находит теперь во всем вкус и запах. Через неделю пришел ответ: «То же теперь и со мной».

Переписка продолжалась и когда он уехал в Москву. Думал, что тоска по Хатидже станет острее и поможет писать: он мало страдал, чтобы стать писателем. В Москве книга (он назвал ее «Жизнь») под­вигалась к концу, он обживался уже в чужом для южанина городе. Газетный театральный критик Семенов познакомил его с домашни­ми, с сестрой Наташей — молодой актрисой, которой безумно по­нравились рассказы Максимова о его скитаниях, о южных городах, о море. Девушка была красива, неожиданна в поступках и своевольна. Во время прогулки на пароходе по Москве-реке она попросила томик Уайльда, что Максимов взял с собой, пролистнула и выбросила за борт. Через минуту попросила прощения. Он ответил, что не стоит извинений, хотя в книге лежало не прочитанное еще письмо Хатид­же.

Вскоре они поехали вместе в Архангельск. В письме к Хатидже он писал: «Я в холодном Архангельске с чудесной девушкой... Я люблю вас и ее...»

В разгар лета Максимов собрался в Севастополь, куда переехала, убегая от тоски, Хатидже. Прощаясь с Наташей, он сказал, что есть она и есть Хатидже, без которой ему одиноко, а от Наташи кружится голова, но жить вместе они не должны: она возьмет все его душевные силы. Вместо ответа Наташа притянула его к себе.

В Симферополе Максимова встречал Винклер. Он отвез его в Бах­чисарай, где ждала Хатидже. Максимов рассказал ей о Москве, о На­таше. Она пообещала не вспоминать обо всем, что узнала.

В Севастополе случилось страшное. Покончил с собой Винклер. В последнее время он много пил, скандалил из-за проститутки Насти, как две капли похожей на Хатидже.

Московский знакомый, Серединский, пригласил Максимова и Хатидже на дачу. Оттуда всей компанией предполагалось двинуться на Четыр-Даг. Но пришла телеграмма: Наташа ждет в Ялте. Максимов собрался встретить ее и пообещал через день присоединиться уже на Четыр-Даге. Поздней ночью они с Наташей были на месте. Хатидже пожала ей руку, а когда все улеглись на полу, укрыла ее своей шалью. Утром они долго беседовали наедине. Максимов был в смятении: ос­таваться или уехать с Наташей. Но она из тех, чью любовь убивает быт, размеренность. Все это неразрешимо. Будь что будет. Помогла Хатидже: у тебя будет много падений и подъемов, но я останусь с тобой, у нас одна цель — творчество.

Однако и жизнь, и любовь, и творчество — все скомкала начав­шаяся той же осенью первая мировая война. Максимов оказался на фронте в санитарном отряде. Начались новые скитания. Среди грязи, крови, нечистот и нарастающего ожесточения. Рождалось ощущение гибели европейской культуры. Максимов писал Хатидже и Наташе, ждал от них писем. Удалось встретиться с Алексеем. Тот сообщил, что Сташевский на фронте и получил Георгия. От Семенова пришло известие, что Наташа уехала на фронт, надеясь найти Максимова. Случай помог им свидеться. Она просила его сберечь себя: писатель должен дать радость сотням людей.

Однако судьба вновь разметала их. Снова вокруг только смерть, страдания, загаженные окопы и озлобление. Рождались новые мысли о том, что нет ничего более высокого, чем любовь, сродство людей.

Попав в лазарет по ранению, Максимов пробовал писать, но бро­сил: кому это нужно? Что-то умерло в нем. Пришла телеграмма от Семенова: Наташа скончалась — сыпной тиф. Едва оправившись, Максимов поехал в Москву. Семенова дома не было, но на столе лежал конверт на имя Максимова. Теперь уже мертвая, Наташа пи­сала ему о своей любви.

Спустя неделю Хатидже приехала под Тулу, в лазарет, где лежал Максимов. Но его уже там не было. Не долечившись, он бросился под Минск, в местечко, где в грязном доме умерла Наташа. Оттуда он собирался бежать на юг к Хатидже, чтобы она научила его ничего не помнить. Она же в это время шла к московскому поезду и думала: «Максимов не умрет, он не смеет умирать — жизнь только начинает­ся».

И. Г. Животовский

Дым отечества - Роман (1944)

Получив от известного пушкиниста Швейцера приглашение приехать в Михайловское, ленинградский художник-реставратор Николай Генрихович Вермель отложил в Новгороде спешную работу над фресками Троицкой церкви и вместе со своим напарником и учеником Пахомовым отправился к Швейцеру, рывшемуся в фондах Михайловского музея в надежде найти неизвестные пушкинские стихи или докумен­ты.

В поездку пригласили и дочь квартирной хозяйки, актрису одес­ского театра, красавицу, приехавшую навестить дочь и стареющую мать.

Заснеженные аллеи, старый дом, интересное общество в Михай­ловском — все понравилось Татьяне Андреевне. Приятно было и об­наружить почитательниц своего таланта — одесских студенток. Был и совсем неожиданный сюрприз. Как-то войдя в одну из комнат, Та­тьяна Андреевна тихо ахнула и опустилась в кресло напротив портре­та молодой красавицы. Все увидели, что их спутница совершенно схожа с ней. «Каролина Сабанская — моя прабабка», — пояснила она. Прадед актрисы, некто Чирков, в год пребывания в Одессе Пуш­кина служил там в драгунском полку. Каролина блистала в обществе, и в нее был влюблен наш поэт, но она вышла за драгуна, и они рас­стались. Между прочим, сестра этой отчаянной авантюристки, графи­ня Ганская, во втором браке была женою Бальзака. Татьяна Анд­реевна припомнила, что у ее киевского дядюшки сохранялся портрет Пушкина.

Швейцер был поражен. Он знал, что, расставаясь с Сабанской, поэт подарил ей свой портрет, на котором был изображен держащим лист с каким-то стихотворением, посвященным обворожительной по­лячке. Пушкинист решил ехать в Киев.

В украинской столице ему удалось отыскать дядюшку Татьяны Андреевны, но, увы, тот в один из кризисных моментов сбыл портрет одесскому антиквару Зильберу. В Одессе Швейцер выяснил, что анти­квар подарил портрет племяннику, работавшему в ялтинском санато­рии для чахоточных больных: портрет не имел художественной цен­ности.

Прежде чем покинуть Одессу, Швейцер навестил Татьяну Андре­евну. Она попросила взять его с собой в Ялту. Там, в туберкулезном санатории, умирал двадцатидвухлетний испанец Рамон Перейро. Он прибыл в Россию вместе с другими республиканцами, но не вынес

климата и тяжело заболел. Они подружились и часто виделись. Как-то на загородной прогулке Рамон вдруг встал на колени перед ней и ска­зал, что любит ее. Ей это показалось напыщенным и вообще неумест­ным (она была на десять лет старше него, и Маше шел уже восьмой год), она рассмеялась, а он вдруг вскочил и убежал. Татьяна Андреев­на все время корила себя за этот смех, ведь для его соотечественни­ков театральность — вторая натура.

В санатории ей сказали, что надежды нет, и позволили остаться. В палате она опустилась перед кроватью на колени. Рамон узнал ее, и слезы скатились по его худому, почерневшему лицу.

Швейцер тем временем отыскал в санатории портрет и вызвал Вермеля. Реставрировать можно было только на месте. Приехал, од­нако, Пахомов, упросивший учителя послать именно его. Старику было очевидно, что у его Миши на юге есть и особый, помимо про­фессионального, интерес. Кое-что он заметил еще в Новгороде.

С помощью Пахомова удалось прочитать стихи, что держал в руках Пушкин. Это была строфа стихотворения: «Редеет облаков ле­тучая гряда...» Сенсации эта находка не содержала, но для Швейцера было важно прикоснуться к жизни поэта. Пахомов был рад вновь увидеться с Татьяной Андреевной. Он ни разу не сказал ей о любви, и она тоже молчала, но весной 1941 г. перебралась в Кронштадт — поближе к Новгороду и Ленинграду.

Война застала ее на острове Эзель, в составе выездной бригады те­атра Балтфлота. С началом боев актриса стала санитаркой и была эва­куирована перед самым падением героического острова. Далее путь лежал на Тихвин. Но самолет вынужден был совершить посадку неда­леко от Михайловского, в расположении партизанского отряда.

Пока чинили перебитый бензопровод, Татьяна Андреевна с прово­жатым отправилась в Михайловское. Она еще не знала, что Швейцер остался здесь, чтобы охранять зарытые им музейные ценности и спрятанный отдельно от них портрет Сабанской. Татьяна Андреевна нашла его случайно, не совсем здоровым душевно. На рассвете само­лет унес их на Большую землю.

В Ленинграде они отыскали Вермеля и Машу: Николай Генрихович с началом войны ринулся в Новгород. Ему удалось упаковать и переправить музейные ценности в Кострому, но самому пришлось ос­таться с Машей и Варварой Гавриловной — матерью Татьяны Андре­евны — в Новгороде. Втроем они пешком попытались выйти из оккупированного города, но пожилая женщина погибла.

От Пахомова не было вестей с момента его ухода в армию. Он от­правился на юг, работал во фронтовой газете, был ранен во время от-

 

ражения немецкого десанта. Все время тосковал по Татьяне Андреев­не. Госпиталь его постоянно переезжал — линия фронта катилась к Волге.

В Ленинграде становилось все труднее. Татьяна Андреевна настоя­ла, чтобы Вермель, Швейцер и Маша уехали в Сибирь. Сама она должна была остаться в театре. Она оказалась совсем одна, часто но­чевала в костюмерной, где было теплее, чем дома, наедине с портре­том Сабанской, рождавшим мысли, что после смерти от нее самой не останется ни глаз, ни бровей, ни улыбки. Как хорошо, что в старину писали портреты.

Но вот однажды, прижавшись лбом к окну, она увидела на пус­тынной улице человека в шинели, с рукой на перевязи. Это был Миша Пахомов. После прорыва блокады в Ленинград вернулись и уе­хавшие в эвакуацию. Жизнь налаживалась. Вермель с Пахомовым рвались восстанавливать разрушенные памятники Петергофа, Новго­рода, Пушкина, Павловска, чтобы уже через несколько лет людям и в голову не могло прийти, что по этой земле прошли фашистские пол­чища.

И. Г. Животовский



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-04-21; просмотров: 224; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.119.102.46 (0.009 с.)