Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Повесть о Сонечке - (1937, опубл. 1975, 1980)

Поиск

«Повесть о Сонечке» рассказывает о самом романтическом периоде в биографии Марины Цветаевой — о ее московской жизни в 1919 — 1920 гг. в Борисоглебском переулке. Это время неопределенности (ее муж у белых и давно не подает о себе вестей), нищеты (ее дочери — одной восемь, другой пять — голодают и болеют), преследований (Цветаева не скрывает, что она жена белого офицера, и сознательно провоцирует враждебность победителей). И вместе с тем это время великого перелома, в котором есть что-то романтическое и великое, и за торжеством быдла просматривается подлинная трагедия историчес­кого закона. Настоящее скудно, бедно, прозрачно, потому что веще­ственное исчезло. Отчетливо просматриваются прошлое и будущее. В это время Цветаева знакомится с такой же, как она, нищей и роман­тической молодежью — студийцами Вахтангова, которые бредят Французской революцией, XVIII в. и средневековьем, мистикой, — и если тогдашний Петербург, холодный и строгий, переставший быть

столицей, населен призраками немецких романтиков, Москва грезит о якобинских временах, о прекрасной, галантной, авантюрной Фран­ции. Здесь кипит жизнь, здесь новая столица, здесь не столько опла­кивают прошлое, сколько мечтают о будущем.

Главные герои повести — прелестная молодая актриса Сонечка Голлидэй, девочка-женщина, подруга и наперсница Цветаевой, и Володя Алексеев, студиец, влюбленный в Сонечку и преклоняющийся перед Цветаевой. Огромную роль играет в повести Аля — ребенок с удиви­тельно ранним развитием, лучшая подруга матери, сочинительница сти­хов и сказок, вполне взрослый дневник которой часто цитируется в «Повести о Сонечке». Младшая дочь Ирина, умершая от голода в пяти­летнем возрасте, стала для Цветаевой вечным напоминанием о ее не­вольной вине: «не уберегла». Но кошмары московского быта, продажа рукописных книг, отоваривание пайками — все это не играет для Цве­таевой существенной роли, хотя и служит фоном повести, создавая важ­нейший ее контрапункт: любовь и смерть, молодость и смерть. Именно таким «обтанцовыванием смерти» кажется героине-повествовательнице все, что делает Сонечка: ее внезапные танцевальные импровизации, вспышки веселья и отчаяния, ее капризы и кокетство.

Сонечка — воплощение любимого цветаевского женского типажа, явленного впоследствии в драмах о Казанове. Это дерзкая, гордая, не­изменно самовлюбленная девочка, самовлюбленность которой все же ничто по сравнению с вечной влюбленностью в авантюрный, литера­турный идеал. Инфантильная, сентиментальная и при этом с самого начала наделенная полным, женским знанием о жизни, обреченная, рано умирающая, несчастливая в любви, невыносимая в быту, люби­мая героиня Цветаевой соединяет в себе черты Марии Башкирцевой (кумира цветаевской юности), самой Марины Цветаевой, пушкин­ской Мариулы — но и куртизанки галантных времен, и Генриетты из записок Казановы... Сонечка беспомощна и беззащитна, но ее красо­та победительна, а интуиция безошибочна. Это женщина «пар экселянс», и оттого перед ее обаянием и озорством пасуют любые недоброжелатели. Книга Цветаевой, писавшаяся в трудные и страш­ные годы и задуманная как прощание с эмиграцией, с творчеством, с жизнью, проникнута мучительной тоской по тому времени, когда небо было так близко, в буквальном смысле близко, ибо «недолго ведь с крыши на небо» (Цветаева жила с дочерьми на чердаке). Тогда сквозь повседневность просвечивало великое, всемирное и вневремен­ное, сквозь истончившуюся ткань бытия сквозили его тайные меха­низмы и законы, и любая эпоха легко аукалась с тем временем, московским, переломным, накануне двадцатых.

В этой повести появляются и Юрий Завадский, уже тогда щеголь,

эгоист, «человек успеха», и Павел Антокольский, лучший из молодых поэтов тогдашней Москвы, романтический юноша, сочиняющий пьесу о карлике инфанты... В ткань «Повести о Сонечке» вплетаются мотивы «Белых ночей» Достоевского, ибо самозабвенная любовь героя к идеальной, недосягаемой героине есть прежде всего самоот­дача. Такой же самоотдачей была нежность Цветаевой к обреченной, всезнающей и наивной молодежи конца серебряного века. И когда Цветаева дарит Сонечке свое самое-самое и последнее, драгоценные и единственные свои кораллы, в этом символическом жесте дарения, отдачи, благодарности сказывается вся неутолимая цветаевская душа с ее жаждой жертвы.

А сюжета, собственно, нет. Молодые, талантливые, красивые, го­лодные, несвоевременные и сознающие это люди сходятся в гостях у старшей и одареннейшей из них. Читают стихи, изобретают сюжеты, цитируют любимые сказки, разыгрывают этюды, смеются, влюбляют­ся... А потом кончилась молодость, век серебряный стал железным, и все разъехались или умерли, потому что так бывает всегда.

Д. Л. Быков

Приключение - Поэма (1918-1919, опубл. 1923)

Гостиница; ночь; Италия; год 1748-й. Главный герой — Джакомо Ка­занова, двадцати трех лет, доподлинный, извлеченнный из IV тома собственных его мемуаров и дополненный, дорисованный женской грезой о вечном Казанове, спит, роняя с губ женские имена. Его бес­покойный сон прерывает гусар Анри, по первому впечатлению — юный проказливый ангел в мундире. Казанова в волнении: «Вы кре­дитор? Вы вор? Вы хуже: / Вы чей-то муж! Нет, хороши для мужа. / Зачем вы здесь? Зачем на ложе / Нисходит этот лунный луч?» Диа­лог, как лунный свет, сплетает прихотливые ритмические узоры. Зна­менитый герой-любовник со сна слеп, и ночной визитер вынужден сам открыться: «Анри-Генриетта»... Казанова вспыхивает скоропали­тельным любовным огнем. Легкомысленный (покамест кажущийся легкомысленным) ангелок упархивает в окно.

Следующим вечером. Казанова настойчив, Генриетта уклончива,он восторжен, она нежно насмешлива: «Я никогда так страстно не любил, / Так никогда любить уже не буду...» С помощью говорливых модисток происходит преображение гусара в блистательную даму. Тихо вкрадывается вопрос: «Кто ты?» — «Тайна».

...Кто бы она ни была, она — совершенство. Исполнена тонкой прелести; учтива той изысканной учтивостью, что царила в очарован­ном мире замков и парков; остроумна, умна; музыкальна, как сама музыка, — она покоряет всех блестящих гостей аристократической пармской виллы, где хозяин-горбун, случайный знакомец, дает прием в ее честь. Оркестр легко роняет «жемчужины менуэта», небрежно ткутся шелковые нити тонких речей, как вдруг: «К вам посланный с письмом. / — А! Семь печатей! / Казанове. / Моя любовь, — рас­статься мы должны».

Последнее прощание — на «дорожном развале», в гостинице «Весы». Казанова в тоске молит остаться с ним еще хоть ненадолго, она непреклонна — отчего? Атмосфера тайны сгущается... Кольцо, не принятое им назад, она бросит в заоконную ночь, но прежде того ал­мазной гранью вычертит на стекле какие-то быстрые слова — запис­ку в будущее, на которые Казанова, увлеченный отчаянием, не обратит внимания... Но в самом деле, почему разлука так неизбежна? Почему ей должно уйти? Кто она, наконец? Может быть, пришла из другого века? Недаром ей известно грядущее: «Когда-нибудь, в ста­ринных мемуарах, / Ты будешь их писать совсем седой, / В богом забытом замке на чужбине...» Может, лунная Генриетта — это лири­ческая маска Цветаевой, ее мечта о самой себе: владычице сердец, прельстившей Казанову? «Даю вам клятву, что тебе приснюсь!»

...Тринадцать лет спустя в ту же комнату той же гостиницы Джакомо приводит свою тысяча первую подругу. Ей семнадцать лет, она прелестна, бедна, жадна — до денег, сладостей, плотских утех. Он — еще Казанова, но уже как бы нарицательный: профессиональный лю­бовник, не вспыхивающий сердечным огнем, а только пышущий те­лесным жаром... За окном восходит луна, высвечивает нацарапанные на стекле слова: «Забудешь и Генриетту...» Ошеломление: «Или я ослеп?» — взрыв, страсть, мгновенно прежний Казанова наполняется прежним бурным отчаянием. Девчонка в страхе и слезах, хочет бе­жать. Но страстная буря стихла, Казанова уже вернулся из прошлого, уже снова готов развлекаться с тысяча первой... И утешенная красот­ка, конечно, не может удержать любопытства: «А что это за буквы?» — «Так — одно-единственное — приключение».

Е. А. Злобина

Виктор Борисович Шкловский 1893—1984

Сентиментальное путешествие

Воспоминания. 1917—1922. ПетербургГалиция — Персия. Саратов — Киев — Петербург. ДнепрПетербург — Берлин (1923)

Перед революцией автор работал инструктором запасного броневого батальона. В феврале семнадцатого года он со своим батальоном при­был к Таврическому дворцу. Революция избавила его, как и других за­пасных, от многомесячного утомительного и унизительного сидения в казармах. В этом он видел (а видел и понимал он все по-своему) ос­новную причину быстрой победы революции в столице.

Воцарившаяся в армии демократия выдвинула Шкловского, сто­ронника продолжения войны, которую он теперь уподоблял войнам Французской революции, на пост помощника комиссара Западного фронта. Не закончивший курса студент филологического факультета, футурист, кудрявый юноша, на рисунке Репина напоминающий Дан­тона, теперь в центре исторических событий. Он заседает вместе с яз­вительным и надменным демократом Савинковым, высказывает свое мнение нервическому, надломленному Керенскому, отправляясь на фронт, посещает генерала Корнилова (общество как раз тогда терза­лось сомнениями, кто из них лучше подходит на роль Бонапарта рус­ской революции). Впечатление от фронта: у русской армии и до революции была грыжа, а теперь она уже просто не может ходить. Несмотря на самоотверженную активность комиссара Шкловского,

включающую в себя боевой подвиг, вознагражденный Георгиевским крестом из рук Корнилова (атака на реке Ломница, под огнем впере­ди полка, ранен в живот навылет), становится ясно, что русская армия неизлечима без хирургического вмешательства. После реши­тельной неудачи корниловской диктатуры неизбежной становится большевистская вивисекция.

Теперь тоска звала куда-нибудь на окраины — сел в поезд и по­ехал. В Персию, снова комиссаром Временного правительства в рус­ский экпедиционный корпус. Бои с турками близ озера Урмия, где в основном расположены русские войска, давно уже не ведутся. Персы пребывают в нищете и голоде, а местные курды, армяне и айсоры (потомки ассирийцев) заняты тем, что режут друг друга. Шкловский на стороне айсоров, простодушных, дружественных и немногочислен­ных. В конце концов после октября 1917-го русская армия отводится из Персии. Автор (сидя на крыше вагона) возвращается на родину через юг России, пестреющий к тому времени всеми видами нацио­нализма.

В Петербурге Шкловского допрашивает ЧК. Он, профессиональ­ный рассказчик, повествует о Персии, и его отпускают. Между тем необходимость бороться с большевиками за Россию и за свободу представляется очевидной. Шкловский возглавляет броневой отдел подпольной организации сторонников Учредительного собрания (эсе­ров). Однако выступление откладывается. Продолжение борьбы пред­полагается в Поволжье, но и в Саратове ничего не происходит. Подпольная работа ему не по душе, и он отправляется в фантастичес­кий украинско-немецкий Киев гетмана Скоропадского. Воевать за гетмана-германофила против Петлюры он не желает и выводит из строя броневики, которые были ему доверены (опытной рукой засы­пает сахар в жиклеры). Приходит весть об аресте Колчаком членов Учредительного собрания. Обморок, который случился со Шкловским при этом известии, означал конец его борьбы с большевиками. Сил больше не было. Ничего нельзя было остановить. Все катилось по рельсам. Приехал в Москву и капитулировал. В ЧК его опять отпусти­ли как хорошего знакомого Максима Горького. В Петербурге был голод, сестра умерла, брата расстреляли большевики. Поехал опять на юг, в Херсоне при наступлении белых был мобилизован уже в Крас­ную Армию. Был специалистом-подрывником. Однажды бомба взо­рвалась у него в руках. Выжил, посетил родственников, обывате­лей-евреев в Елисаветграде, вернулся в Петербург. После того как стали судить эсеров за их прошлую борьбу с большевиками, вдруг за­метил за собой слежку. Домой не вернулся, пешком ушел в Финлян­дию. Потом приехал в Берлин.

С 1917 по 1922 г., кроме вышеизложенного, — женился на жен­щине по имени Люся (ей и посвящена эта книга), из-за другой жен­щины дрался на дуэли, много голодал, работал вместе с Горьким во «Всемирной литературе», жил в Доме искусств (в тогдашней главной писательской казарме, размешавшейся во дворце купца Елисеева), преподавал литературу, выпускал книги, вместе с друзьями создал очень влиятельную научную школу. В скитаниях возил за собой книги. Снова научил русских литераторов читать Стерна, который когда-то (в XVIII в.) первым написал «Сентиментальное путешест­вие». Объяснил, как устроен роман «Дон Кихот» и как устроено мно­жество других литературных и нелитературных вещей. Со многими людьми успешно поскандалил. Потерял свои каштановые кудри. На портрете художника Юрия Анненского — шинель, огромный лоб, ироническая улыбка. Остался оптимистом.

Однажды встретил чистильщика обуви, старого знакомого айсора Лазаря Зервандова, и записал его рассказ об исходе айсоров из Север­ной Персии в Месопотамию. Поместил его в своей книге как отры­вок героического эпоса. В Петербурге в это время люди русской культуры трагически переживали катастрофическую перемену, эпоха выразительно определялась как время смерти Александра Блока. Это тоже есть в книге, это тоже предстает как трагический эпос. Жанры преображались. Но судьба русской культуры, судьба русской интелли­генции представала с неотвратимой ясностью. Ясной представлялась и теория. Ремесло составляло культуру, ремесло определяло судьбу.

20 мая 1922 г. в Финляндии Шкловский писал: «Когда падаешь камнем, то не нужно думать, когда думаешь, то не нужно падать. Мною смешаны два ремесла».

В том же году в Берлине он заканчивает книгу именами тех, кто достоин своего ремесла, тех, кому их ремесло не оставляет возможнос­ти убивать и делать подлости.

Л. Б. Шамшин

Zoo,или Письма не о любви, или Третья Элоиза (1923)

Нелегально эмигрировав из Советской России в 1922 г., автор прибыл в Берлин. Здесь он встретил многих русских писателей, которые, как и большинство русских эмигрантов, жили в районе станции метро

Zoo. Zoo — это зоологический сад, и поэтому, решив представить русскую литературно-художественную эмиграцию, пребывающую в Берлине среди равнодушных и занятых собой немцев, автор стал опи­сывать этих русских как представителей некой экзотической фауны, совершенно не приспособленных к нормальной европейской жизни. И потому им место в зоологическом саду. С особой уверенностью автор относил это к себе. Как большинство русских, прошедших через две войны и две революции, он даже есть не умел по-европей­ски — слишком наклонялся к тарелке. Брюки тоже были не такие, как надо, — без необходимой заглаженной складки. И еще у русских более тяжелая походка, чем у среднего европейца. Начав работать над этой книгой, автор вскоре обнаружил две важные для себя веши. Первое: оказывается, он влюблен в красивую и умную женщину по имени Аля. Второе: жить за границей он не может, так как от этой жизни он портится, приобретая привычки заурядного европейца. Он должен вернуться в Россию, где остались друзья и где, как он чувству­ет, нужен он сам, его книги, его идеи (идеи его все связаны с тео­рией прозы). Тогда эта книга устроилась следующим образом: письма от автора к Але и письма от Али к автору, написанные им самим. Аля запрещает писать о любви. Он пишет о литературе, о русских писателях в изгнании, о невозможности жить в Берлине, о многом другом. Получается интересно.

Русский писатель Алексей Михайлович Ремизов изобрел Великий обезьяний орден по типу масонской ложи. Жил он в Берлине при­мерно так, как жил бы здесь обезьяний царь Асыка.

Русский писатель Андрей Белый, с которым автор не раз по ошибке менялся кашне, эффектом своих выступлений нисколько не уступал настоящему шаману.

Русский художник Иван Пуни в Берлине много работал. В России он тоже был очень занят работой и не сразу заметил революцию.

Русский художник Марк Шагал не принадлежит культурному миру, а просто как рисовал лучше всех у себя в Витебске, так и рису­ет лучше всех в Европе.

Русский писатель Илья Эренбург курит постоянно трубку, но хо­роший ли он писатель, так до сих пор и не известно.

Русский филолог Роман Якобсон отличается тем, что носит узкие брюки, имеет рыжие волосы и может жить в Европе.

Русский филолог Петр Богатырев, напротив, жить в Европе не может и, чтобы хоть как-то уцелеть, должен поселиться в концентра­ционном лагере для русских казаков, ожидающих возвращения в Рос­сию.

Для русских в Берлине издается несколько газет, а для обезьяны в зоологическом саду ни одной, а ведь она тоже скучает по родине. В конце концов автор мог бы взять это на себя.

Написав двадцать два письма (восемнадцать Але и четыре от Али), автор понимает, что его положение во всех отношениях безна­дежно, адресует последнее, двадцать третье письмо во ВЦИК РСФСР и просит разрешить ему вернуться. При этом напоминает, что когда-то при взятии Эрзерума зарубили всех, кто сдался. И это теперь представляется неправильным.

Л. Б. Шамшин



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-04-21; просмотров: 183; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.147.67.25 (0.016 с.)