Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Пастух, который тысячу зайцев пасСодержание книги
Поиск на нашем сайте
Давно это было, ещё во времена татарских набегов. Тучей налетали татары из восточных степей и, словно паводок, заливали польские земли. Никому от них не было спасения. Деревни и города предавали они огню, стариков и детей убивали, а молодых в ясырь — в полон — угоняли. Король из татарской неволи выкупал рыцарей, богатые горожане — родных, а крестьян кто выкупит? Вот и оставались они в плену-неволе, пока смерть не выкупит. Разве что убежать посчастливится. Посчастливилось Всемилу — убежал он из татарского плена. Сколько уж дней, сколько ночей шёл он на родину — не счесть! Дождь его поливал, солнце палило, ветер пронизывал насквозь, голод и холод донимали. Но ему всё нипочём. Большими дорогами идёт, малыми тропками — лишь бы вперёд: тоска гонит. И кажется ему, нигде золотой такой пшеницы нет, пригорков таких привольных, ручьёв серебристых, как в родном краю, где Висла течёт. Вот пробирается он бескрайней прикарпатской пущей. Кругом всё лес да лес, ни единой души нигде. На рваной сермяге — пыль чужедальних дорог, за спиной сума потёртая, а в суме всё его богатство: кусок хлеба, пузырь с молоком — добрых людей подаянье, да горстка монет, что на дороге нашёл. Идёт ягоды собирает и ест, а хлеб да молоко бережёт, напоследок оставляет, когда голод совсем доймёт. Вдруг из-за дерева старичок выходит. Сгорбленный, борода седая, палкой подпирается. — Здравствуй, странник! — Здравствуй, дедушка! — Добрый человек, нет ли у тебя хлебушка? Совсем я изголодался, еле на ногах стою. — А почему, дедушка, ты ягоды не собираешь? — спрашивает Всемил. А старик в ответ: — Ах, мил человек! Это тебе, молодому, легко: нагнулся, ягодку сорвал и дальше зашагал. А старые кости не гнутся. «Старость — не радость, — думает Всемил. — Надо старику помочь. А с меня и ягод хватит!» Вынул он из сумы ломоть хлеба и старику протягивает: — Возьми, дедушка! Ешь на здоровье. Обрадовался старик. Одной рукой краюшку берёт, а другой из-за пазухи дудочку достаёт. — Вот тебе дудочка на память обо мне. Может, она тебе пригодится. Как сошлись невзначай, так и разошлись каждый в свою сторону: один — на восток, другой — на запад. Не прошёл Всемил и десяти шагов, оглянулся, а деда и след простыл. «За деревьями небось скрылся», — подумал Всемил и зашагал дальше. Вот кончился лес, и перед ним пустошь лежит, солнцем опалённая, сухая, каменистая. Растёт на ней чахлая травка да красный чабрец, сухая овсяница колосками шуршит да ядовитый очиток желтеет. Одно слово — пустошь. Куда ни кинь взгляд — ни жилья человеческого, ни дымка от костра. Час проходит за часом, солнце немилосердно палит, а пустоши конца-краю нет. «Отдохнуть пора да молока выпить», — думает Всемил и по сторонам озирается — ложбинку ищет, где бы сесть поудобней. Вдруг вверху ветер зашумел, засвистел. А на землю спустился — тучи песка взметнул, белый свет заслонил. Долго ли, коротко ли бушевал ветер, а когда улёгся, видит Всемил — навстречу ему старичок бредёт. Совсем дряхлый да немощный. Тот, которого он в пуще повстречал, против этого молодец молодцом. — Дай водицы, добрый человек! — прохрипел старик. — От жажды умираю. Как быть: и старика жалко и молока. — Спаси меня! Спаси! — просит старик. Откажешь, утаишь молоко — душой покривишь. «Авось доплетусь до деревни или на ручеёк набреду и напьюсь вволю», — думает Всемил, из сумы пузырь с молоком достаёт, конопляную нить развязывает и старику подаёт. — Пей, дедушка, на здоровье! Обрадовался старик. К пузырю приник и всё молоко до капли выпил. Утолил старик жажду и говорит: — От неминучей смерти спас ты меня, добрый человек! Чем же мне тебя отблагодарить? Возьми вот этот кнут, может, пригодится. Сказал и вытащил из-за пояса можжевёловый прут, к нему веревка конопляная привязана с хлопушкой из конского волоса на конце. Тут опять поднялся ветер, взметнул, закружил песок — ни зги не видать. А когда ветер улёгся, старика точно не бывало. Недосуг Всемилу голову ломать, куда старик подевался. Торопится он засветло пустошь пройти и в безопасном месте заночевать. Под вечер видит он, впереди верхушки деревьев маячат, меж ветвями сизый дым вьётся, а в стороне белеет дорога, колеями изъезженная. «Деревня близко», — обрадовался Всемил, и сил у него прибавилось. По дороге идти ходко, не то что пустошью. Вот идёт он и радуется, что скоро в избе за стол сядет. Вдруг смотрит — у дороги под деревом старик сидит и горько плачет. Подошёл к нему Всемил и спрашивает: — Ты чего, дедушка, плачешь? — Ох, милый человек, беда со мной приключилась! Продал сын в городе поросёнка и велел мне деньги домой отнести, а я их потерял дорогой. Теперь невестке на глаза показаться боюсь. Выгонит меня из дома злая баба. А куда я на старости лет пойду? Кому я, немощный да хворый, нужен? А сам плачет, всем телом дрожит, будто озноб его бьёт. Пожалел Всемил старика. «Есть у меня в суме деньги. Не заработал я их, а на дороге нашёл. Легко они мне достались, легко с ними и расставаться. Отдам-ка я их старику». — На, дедушка, возьми! — говорит Всемил и протягивает старику деньги. — Да смотри опять не потеряй. Обрадовался старик, в ноги Всемилу поклонился. — Вот не ждал не гадал, что такое счастье мне привалит. Чем же я тебя отблагодарю, добрый человек? Возьми хоть клюку мою, может, тебе пригодится. Не захотел Всемил старика обижать, взял клюку и пошёл своей дорогой. Отошёл недалеко и подумал: «Надо старику помочь с земли подняться». Обернулся, а старика нет. «Ого! Даром что старик, а побежал, как молодой», — подивился Всемил. Вот идёт он деревней, к домам приглядывается. В какой постучать, не знает. Боязно ему: а ну как прогонят? Остановился перед одной хатой — двор перед крылечком чисто выметен, песочком жёлтым посыпан. В саду цветы цветут, а на завалинке кот сидит, умывается. «Зайду-ка я сюда», — решил Всемил, постучался и взошёл в хату. Посчастливилось ему, на добрых людей напал. Накормили его досыта и спать на сеновал пустили. В родную сторону держит путь Всемил. Пришёл на то место, где раньше его деревня была, а от деревни после татарского набега и следа не осталось. Дома стоят новые, в них живут люди чужие, пришлые. «Нечего делать, придётся в услужение идти», — подумал Всемил. А от людей он слыхал: в замке пастух нужен. Но не коней сторожить, не коров пасти, не свиней, не овец, не гусей, не индюшек… А вот кого — люди не сказывают, только криво усмехаются. Пошёл Всемил в замок. «Сам спрошу, — думает, — да разузнаю, какой такой им пастух нужен». Вот и замок за высокой стеной, к воротам мост подъёмный ведёт. Сказал Всемил, зачем пришёл, и его прямо в покои панские ведут. Выходит к нему важный пан кастелян и говорит: — Пастух мне нужен, тыщу зайцев пасти на лугу. Прослужишь у меня месяц, и не убежит ни один заяц да ещё полный мешок сказок мне расскажешь, отдам за тебя свою дочь и десяток деревень в придачу. А убежит хоть один, до самой смерти на меня даром работать будешь. Иди подумай, в полдень ответ мне дашь. Поклонился Всемил пану кастеляну и во двор вышел. Там его слуги обступили, спрашивают: кто такой, откуда да зачем пожаловал? Утаил Всемил, кто он да откуда. Говорит, в пастухи наниматься пришёл, зайцев пасти. — Вот дурак, — говорят слуги и по сторонам озираются, не слышит ли кто из панских приспешников. — Мыслимое ли дело, за зайцами на лугу углядеть. Да они мигом разбегутся. Много тут до тебя охотников находилось, а теперь до самой смерти на кастеляна спину гнут, точно невольники. Вон погляди: кто камни носит, кто стену вокруг замка строит. Глянул Всемил на невольников, и не по себе ему стало. «Мешок сказок рассказать — это для меня не штука, — думает он. — Немало я их наслушался у татар. А вот с зайцами дело потруднее. Ну да ладно, может, повезет мне». А слуги знай твердят: — Не лезь волку в пасть. Ступай отсюда, покуда цел. Свет велик. Найдёшь свою долю, женишься, вольным человеком будешь. А Всемил: нет и нет. Хочу зайцев пасти. Людям жалко парня: молод он да собой хорош. Поднялось солнце высоко на небе. Полдень настал. В замке колокол зазвонил — на обед людей сзывает. Всемил к пану кастеляну идёт и говорит: согласен, дескать, зайцев пасти. А кастелян рад-радёшенек, будет у него новый невольник, даровой работник. — Иди, — говорит, — в людскую кухню, пообедай. А после обеда приказчик тебе зайцев выдаст. Сказано — сделано. После обеда велел приказчик овин отворить. Скок-скок, во двор тысяча зайцев выскакивает. Смотрят люди, что дальше будет. Кто парня жалеет, а кто смеётся. «Какой же я пастух без дудочки», — рассудил Всемил. Дудочку — подарок первого старика — достал и заиграл. Только заиграл, зайцы, что по всему двору разбежались, прыгали да резвились, в кучу сбились, построились четвёрками, как солдаты, и ждут. Идёт Всемил к воротам, а зайцы за ним — скок да скок, бегут, оглядываются, не отстал ли кто, не забежал ли вперёд. Люди от удивления рты разинули. А приказчик посреди двора столбом стоит, на заячье войско дивуется, даже народ на работу не гонит. Последняя четвёрка за мостом скрылась, только тогда опомнился народ. Вот и луг, где Всемилу велено зайцев пасти. «Ай да я! — смеётся Всемил. — Зайцев выгнал, теперь надо в оба глядеть, как бы они не разбежались». Воткнул он в землю клюку, чтобы не мешала ему за зайцами бегать. Что за диво! Зайцы вокруг клюки в кучу сбились и, будто их кто за верёвочку держит, не разбегаются, травку пощипывают. Всю траву съели. Всемил клюку в другое место перенёс, в землю воткнул, и опять они спокойно пасутся, не разбегаются. Тут, откуда ни возьмись, прилетели вороны да как начнут каркать. Три самых маленьких зайчонка испугались — и в кусты. — Эй вы, косые! Куда побежали, ворочайтесь назад! — крикнул Всемил, взял кнут — подарок второго старичка, да как щёлкнет. И в тот же миг зайчишки из кустов выскочили и назад воротились. «Что за диво! На дудочке заиграю — зайцы за мной бегут. Клюку в землю воткну — они вокруг пасутся, не разбегаются. Отобьётся косой от стада, щёлкну кнутом — и он назад бежит. Видно, не простые это дары, а волшебные», — рассуждает Всемил. Вечером приказчик пересчитал зайцев: все! Считает на другой день: опять все! На третий день, на четвёртый — то же самое. В замке — переполох. Пан кастелян злится, из себя выходит: — Как?! Этот мужик сиволапый, этот нищий пастух на моей дочери женится и десять деревень получит? Не бывать тому! Вот пасёт Всемил на лугу зайцев, глядь — от замка к нему колобок катится. Что такое? Подкатился колобок поближе. Тут Всемил разглядел — не колобок это, а кухарка. Как бочка, толстая, а ножки, ровно пеньки, коротенькие. Бросилась кухарка к Всемилу и заголосила: — Ой, спаси меня, милый пастушок! Спаси! А сама передником глаза трёт, притворные слёзы льёт. — Жарила я для пана кастеляна зайца. А он сгорел у меня, весь обуглился. Что мне теперь, горемычной, делать, где зайца взять? Прогонит меня кастелян в шею, собаками затравит. Спаси меня, продай мне зайчика! И пастуху монету суёт. «Ловушка это, — смекнул Всемил. — Хотят, чтобы вечером одного зайца не хватило». Но виду не подаёт и говорит: — Возьмите деньги. Зайца я не продам, не мой он, а панский. Но так и быть, выручу вас. А вы за это спляшите мне. Скучно целый день одному сидеть да за зайцами глядеть. Кухарка рада, что простака провела и панское приказание исполнила. Правой рукой за правый конец сборчатой юбки ухватилась, левой рукой — за левый и давай вертеться, толстыми ногами перебирать, притопывать. Точно мячик, подпрыгивает, кланяется на все стороны, вкруговую ходит. Развеселился Всемил, посмеялся вволю, а потом и говорит: — Ну, хватит, умаялись вы. Сейчас вам зайца поймаю. Схватил первого попавшегося зайца и кухарке подаёт. Толстуха зайца к себе прижала, передником прикрыла — упустить боится, и к замку бежит, от счастья ног под собой не чует. Только она на мост взошла, Всемил кнутом щёлк! Заяц из передника прыг и назад на луг прибежал. И опять все до единого вокруг клюки пасутся. Гей! На лугу — веселье, а в замке — грусть-тоска! Кастелян бранится, панна слёзы льёт. Кухарка платком повязалась, будто у неё зубы болят, а сама злющая-презлющая, горшками гремит, сковородами стучит, вертелами бренчит, аж гром в кухне стоит. Как тут быть, как горю пособить? Кастелян придворных да челядинцев на совет созвал. Думали они, думали, как пастуха извести, зайца у него увести, и придумали. Вот наряжается дочь кастеляна крестьянской девушкой и на луг отправляется. Юбка на ней старая, линялая, на голове — веночек, бусы деревянные, в руках — корзинка из ивовых прутьев. Подходит она к пастуху, улыбается ласково и говорит: — Продайте мне одного зайчика. Отец хочет в роще зайцев развести. Обложили его монахи оброком: каждый год двадцать зайцев вынь да положь! Самец у нас уже есть, теперь нам зайчиха нужна. — Да как же твой отец накажет им в лес не убегать, по панскому лугу не скакать? Перестреляют их охотники — и пропало дело! — Да он… да они… — запинается панна, что сказать, не знает. — Да отец рощу плетнём огородил. «Опять ловушка», — смекнул Всемил и говорит: — Такой красавице продавать зайца не годится. Выбирай любого, но сперва поклонись мне десять раз. Кланяется панна пастуху, смиренно да покорно, до самой земли сгибается. Поймал Всемил зайчиху и к панне в корзинку посадил. — Пусть живёт у вас на здоровье да каждый год по двенадцать зайчат приносит. Обрадовалась панна, корзинку платком прикрыла и бегом к деревне. А у первой хаты к замку поворотила. Всемил зорко за ней следит, всё видит. Стала она к воротам замка подходить, Всемил щёлкнул кнутом, зайчиха из корзинки прыг и на луг прибежала. Опять в замке горе, опять кастелян придворных да челядинцев на совет собирает. Судили, рядили, как пастуха извести, как зайца у него увести. Но так ничего и не придумали. И решил кастелян сам к пастуху идти, зайца у него просить. «Чай, я не баба, у меня заяц не убежит. Только бы люди про это не прознали», — рассудил кастелян. Посылает он дочку на чердак, велит в сундуке самый никудышный, молью проеденный кафтан найти и ему принести. Надевает он тот кафтан, жгутом соломенным перепоясывается, из конюшни старую клячу выводит, вместо седла дерюгу кладёт и тайком из замка едет. Подъехал к Всемилу и просит этак жалостливо: — Добрый человек, продайте зайчика подешевле. Хочется мне хоть раз в жизни зайчатины отведать. Всемил сразу пана признал, но виду не подаёт. — Не годится у такого бедняка деньги брать, — говорит он. — Я вам даром зайца отдам, но сперва исполните мою просьбу. А кастелян в ответ: — Почему не исполнить — исполню! — Вон видите, по меже Барбоска бежит, хвостом машет? — Вижу, вижу… — Догоните его и поцелуйте в нос. Разозлился кастелян: да как он смеет, мужик сиволапый, над барином издеваться! Но делать нечего. Смирился пан. Не то придётся десять деревень отдать да простого мужика в зятья взять. Съёжился пан, будто ниже ростом стал, и спрашивает: — А через листик можно? — Валяйте через листик! Кастелян по меже идёт, спотыкается и приговаривает: — Барбоска, Барбоска! Поди сюда, собачка моя хорошая! Поди сюда! Не привык деревенский пёс к такому ласковому обхождению: приостановился и ждёт. А кастелян перед ним на колени — бух! Лист подорожника сорвал и через этот лист собаку прямо в нос поцеловал. Идёт обратно к пастуху, от злости, как свёкла, красный. — Исполнил я твою просьбу, — говорит он. — Как же, видел, видел! Теперь мой черёд вашу просьбу исполнить. Поймал Всемил зайца и кастеляну отдал. Кастелян зайца покрепче за уши ухватил, на камень влез, с камня на клячонку вскарабкался — и трюх-трюх в замок потрусил. Вот уж и мост недалеко. Тут Всемил как щёлкнет кнутом! И откуда только у зайчишки сила взялась! Вырвался он из цепких панских рук, с лошади на землю соскочил и на луг помчался. Мчится, белый хвостик мелькает, следом пыль завивается. Напрасно унижался, пан, так ни с чем в замок и воротился. Четвёртая неделя к концу подходит. Приказчик каждый вечер зайцев пересчитывает и кастеляну докладывает: — Все зайцы целы. Тыща как была, так и есть. Переполошился кастелян: как тут быть, как беду отвратить? Вот велит он четвёрку лошадей в карету закладывать и к соседям едет, к таким же, как он сам, панам, богатым да знатным. Приезжает и про свою беду рассказывает. А они ему в ответ: — Чего горевать, отчаиваться раньше времени! Он ещё вам мешок сказок рассказать должен. Тут вы его и поймаете! Пусть хоть всю ночь напролёт рассказывает, а вы говорите: «Мало! Мешок ещё не полный». Вот и станет он вашим невольником. Послушался кастелян. Собирает он пир, зовёт на пир панов, знатных да богатых, с жёнами и дочками. А когда все собрались, велит он большущий мешок из-под овечьей шерсти принести да пастуха позвать. Проведал об этом Всемил, к управителю поспешил и говорит: — Как же я в таких лохмотьях в панские покои явлюсь? Поглядел управитель на его рваную сермягу и молвил: — Твоя правда, пастух! Не годится в панские покои в лохмотьях идти. Дали Всемилу кафтан тонкого сукна, пояс широкий, сапоги с подковками да шляпу с павлиньими перьями. Искупался Всемил в речке, панский брадобрей ему волосы подстриг, подровнял. А как надел он нарядный кафтан, на кухне так и ахнули: молодец молодцом, прямо не узнаешь! В трапезной гости за столами посиживают, едят, пьют, веселятся. — Позвать пастуха! — приказал кастелян. Входит Всемил — статен, пригож. Такого тут сроду не видывали. Панны глаз с него не сводят, вздыхают, на дочку кастеляна с завистью поглядывают, и каждая про себя думает: «Вот бы мне такой красавец в мужья достался, не посмотрела бы я, что он пастух…» Дочка кастеляна вздохнула горестно и шепчет: — Уж больно мешок-то велик! Встал Всемил, где ему велели, перед ним мешок на распорках повесили, и начал он сказки сказывать. Рассказывает разные были-небылицы, сказания да предания, что в татарской неволе у костра наслушался. Одна сказка страшней другой, одна другой диковинней и забавней. Вот говорит он час целый. Заслушались гости, есть-пить перестали, мыслями в дикие степи перенеслись. Чудится им, будто они на диких конях скачут, в кибитках на голой земле спят, из луков стреляют. Сколько на белом свете чудес! Панна отцу подмигивает, знаки делает: загляни, мол, в мешок, много ли он наговорил. Заглянул кастелян в мешок и только рукой махнул: — Мало! Ещё дно просвечивает. Тут Всемил говорит: — Хватит этих ужасов да страхов! Расскажу-ка я вам весёлую историю. Вот сижу я как-то раз на лугу и зайцев пасу. Глядь — прямо ко мне бедняк на кляче трусит. Кафтан на нём старый-престарый, молью траченный, вместо седла — дерюга, вместо стремян — прясла. И был тот бедняк как две капли воды на нашего пана похож. Глаза точь-в-точь как у нашего пана, серые, волосы, как у нашего пана, седые… Кастелян забеспокоился, на скамейке заёрзал. «Что он болтает? Вдруг гости догадаются?» — Попросил у меня бедняк зайца, а я ему и говорю… Кастеляна холодный пот прошиб. «Сейчас проболтается, что я пса в нос поцеловал». Не вытерпел тут кастелян, к мешку подбежал и как закричит: — Хватит! Хватит! Полон уже мешок! А дочка ему вторит: — С верхом! Сказки высыпаются. Вот как стал Всемил зятем знатного пана кастеляна. Тремил Далеко-далеко, там, где гряда отвесных скал высится, а вокруг дремучий лес шумит, есть пещеры глубокие. И в трёх самых глубоких три отшельника жили, три мудреца. Вдали от суеты людской, от песен да пляса слушали они, как трава растёт, следили, как луна по небу ходит, и учёные книги писали. Лес их грибами и ягодами кормил, ручьи поили студёной водой, а ворон поднебесный из селений хлеб приносил. Вот однажды идут три отшельника лесом и слышат — кто-то пищит в кустах. Раздвинули ветки, смотрят — на земле мальчонка лежит, кулачок в рот засунул, сосет и плачет. Знать, есть хочет. Один отшельник поднял ребёнка с земли, другой укрыл полой плаща, третий призадумался, чем бы его накормить. Ведь его, как ягнёнка или новорождённого зайчонка, молоком поить нужно. А где в лесу молоко взять? Жалеют отшельники мальчонку, озираются беспомощно, а младенец плачет-заливается. Тот отшельник, который за солнцем, луной и звёздами наблюдал, поднял кверху лицо и воскликнул: — Помоги нам, солнце золотое в небе высоком! Второй отшельник, который все травы знал, цветы и деревья, обернулся лицом к лесу и воскликнул: — Помоги нам, зелёный лес! А третий — друг лесного зверья и птах небесных — воскликнул: — Приди, мать звериная, накорми человеческого детёныша! И солнце выглянуло из-за туч и позолотило поляну, зашелестели, расступились бересклет, барбарис и дрок, и серна вышла из чащи зелёной. Вышла, остановилась на солнечной поляне и проговорила человеческим голосом: — Вот пришла я! Детёныша моего волки загрызли. Вымя у меня полное, покормлю этого мальчика. Сказала и легла на траву. Поднёс отшельник младенца к серне, и стал он жадно сосать тёплое молоко. Сосёт и, как котёнок, тихо урчит от удовольствия. Отшельники рядом на траве сидят, гладят серну и радуются. — Как же мы его назовём? — спросил один. — Втроём мы его нашли, и всем троим он нам одинаково дорог и мил, — сказал другой. — Тогда назовём его Тремил, — предложил третий. На том и порешили и стали звать найдёныша Тремилом. Дни идут, месяцы, годы… Растёт мальчик не по дням, а по часам. Серна его не забывает — навещает, детёнышей своих приводит. Тремил бегает с ними, прыгает, резвится. Прошло ещё сколько-то лет. Вырос мальчик большой: умён, пригож, молодец молодцом. И отшельники решили: хватит ему по лугам, по лесам бегать, на скалы карабкаться, пора за ученье приниматься. Первый отшельник рассказывал ему, почему солнце золотое и горячее, почему луна то худеет, то толстеет, почему звёзды на небе мерцают. Второй научил его растения узнавать по листьям и цветам, а зимой, когда листьев нет, по коре и ветвям дерево угадывать. И ещё наказал он Тремилу беречь и любить каждую былинку, каждую травинку. Третий отшельник познакомил его с обитателями лесов, гор и равнин — от крохотного жучка до огромного тура. И сказал: каждое живое существо хочет жить, солнышку радоваться. Дни идут, месяцы, годы… И вот как-то весной солнце уже высоко поднялось на небе, а отшельники из своих пещер не выходят. Чудно это показалось Тремилу, и он пошёл их будить. В три пещеры заглянул и над раскрытыми книгами трёх мёртвых отшельников увидел. И у каждого в руке гусиное перо. Один писал, не дописал про комету длиннохвостую — вестницу войны и мора. Второй — про страшный гриб, что смертью грозит тому, кто его сорвёт. Третий — про ядовитую змею. Как жили вместе, так и умерли в одночасье. Кто знает, может, повеяло на них смертью от этих грозных слов? Похоронил Тремил отшельников под старым дубом в лесу и задумался над своей одинокой судьбой: «Что делать? В горах остаться? Или к людям идти?» Тут из чащи выходит серна и говорит: — Я ухожу на другую сторону гор и больше сюда не вернусь. Ты уже вырос, и я тебе не нужна. Тебе верный быстроногий конь нужен. Я пришлю тебе из степи такого коня. Поезжай на нём в далёкий мир искать счастливую долю. Сказала и скрылась в чаще. Проходит день, другой, а на третий прискакал к Тремилу конь-красавец. Шерсть, как спелый каштан, блестит, золотом отливает. Конь вещий, человеческим голосом разговаривает. Вскочил Тремил на коня и говорит: — Неси меня, конь, через горы и леса, через болота и луга к счастливой доле. Конь в землю копытами ударил и поскакал. Мчится конь, как вихрь в чистом поле, несётся, как горный поток весной, летит, как быстрокрылая ласточка в поднебесье. Всё вперёд и вперёд… Только пыль за ним облаком клубится. Исчез быстроногий конь в голубой дали, растаял в тумане. Мчится конь день, мчится ночь, без остановки, без отдыха. Позади леса и горы остались, впереди равнина лежит. Посреди равнины липа ветки широко раскинула, тысячью листьев шелестит. — Стой, мой верный конь! — говорит Тремил. — Зелёной травой подкрепись, студёной водой охладись. И я отдохну под липой. Остановился конь под деревом. Солнце давно зашло. За серыми сумерками спешила вдогонку чёрная ночь. По небу плыли облака и гасили звёзды по пути. Настала ночь. Кромешная тьма окутала землю. Вдруг с полуночной стороны небо стало светлеть. Растёт узенькая полоска света, на глазах ширится. И вот разливается по всему небу золотое сияние. Поднял голову быстроногий конь, ушами прядёт, на золотое сияние смотрит. Встал с земли Тремил. На небо глядит, диву даётся. Что это? Солнце? Нет, не время ещё солнцу всходить. Да и заря занимается на востоке, а не на севере. Может, месяц? Нет, не народился ещё месяц. Может, лес горит? Или молнии на небе вспыхнули и не гаснут? А сияние по всему небу разлилось, будто зорька алая горит-пылает. Тут далеко-далеко над краем земли показалась Жар-птица. Это от неё свет идёт. Это её перья, точно жаркое пламя, горят, небо и землю освещают. Стало среди ночи светло, точно полднем июльским. Каждую букашку на земле разглядишь, каждый листик, что на дереве трепещет. Прилетела Жар-птица и села на липу. А Тремил и вещий конь в золотом сиянии стоят и на чудо-птицу дивятся. «Дай-ка я её поймаю», — думает Тремил. Подкрался потихоньку и хвать птицу. Да не тут-то было! Жар-птица крыльями взмахнула, рванулась в вышину и полетела на север. А за Жар-птицей по земле светлая полоска тянется. Вот она бледнеет, меркнет и растворилась во тьме. Исчезла Жар-птица. А Тремил стоит под липой и перо Жар-птицы в руке сжимает. Спрятал он перо на груди под лосиным кафтаном и наутро дальше в путь отправился. Дни ясные сменяются тёмными ночами, а Тремил всё в пути. Наконец приезжает он в столицу. Вот и королевский замок. Глянул Тремил на стены, точно скалы высокие, на рвы глубокие, на мосты подъёмные и надумал в королевское войско идти, государство-царство от врагов оборонять. Высок, строен Тремил, лицом пригож, в глазах смелость да ум светятся, вот и пришёлся он по душе королю. — Назначаю тебя своим телохранителем, — говорит король. — Каждую третью ночь будешь в моей опочивальне на страже стоять. Позавидовали придворные красивому юноше. — Как? Бродяга без роду без племени — и сразу королевской милости удостоился! — Я вон сколько лет королю верой-правдой служу… — А я? На королевской службе состарился, а в опочивальне никогда не бывал. — Надо, братцы, от этого приблуды избавиться. — Чем скорей, тем лучше… Вот настаёт черёд Тремила в опочивальне на страже стоять. Спит король. На стене в железном кольце лучина горит. На полу — куча смолистых щепок. Одна лучина догорит — другую зажигай. Король приказал, чтоб в опочивальне всю ночь напролёт светло было. Невдомёк Тремилу, что в соседнем покое за занавеской притаился завистник и ждёт, когда его сон сморит. Ждал, ждал и дождался. Уронил Тремил голову на грудь и задремал. А придворному только того и надо: сгрёб он щепки в охапку, схватил горящую лучину и выскочил в окно. «Ну, — радуются недруги Тремила, — теперь его песенка спета! Проснётся король — в опочивальне темно! Не миновать дерзкому выскочке тюрьмы, а то и виселицы. Известно, какие изверги короли. Для них лишить человека жизни, что свечу задуть». В опочивальне темно. Спит король. Спит Тремил. Вдруг под окном тихо конь заржал — почуял беду и прибежал из конюшни. — Проснись! Проснись, Тремил! — зовёт он хозяина. И Тремил проснулся. Беда! Лучина догорела. В опочивальне темно, хоть глаз выколи. Шарит Тремил по полу, хочет лучину засветить, а лучины-то нет! Что за напасть, ведь с вечера тут целая охапка лежала. Ну нашёл бы он лучину, а как зажечь её? Ни трута, ни огнива. Что делать? Как быть? Проснётся король, расправится с ним. Ждёт его тюрьма, а то и плаха. Лучше до рассвета бежать отсюда. Да как убежишь? В караульне — стража, ворота на запоре, мосты подняты. У Тремила холодный пот на лбу выступил. Полез он за пазуху — тряпицу достать, пот со лба вытереть, да нащупал рукой перо Жар-птицы. Перо, что само светит, не гаснет. Выдернул он поскорей перо. И золотое сияние озарило замок, осветило двор, воду во рвах позолотило. Стража к окнам кинулась. — Что случилось? Пожар?! Замок горит?! Нет, это не пожар. Это из королевской опочивальни струится чудодейный свет. И потонул в ярком свете мрак, как тонет камень в глубоком омуте. Проснулся король. Глаза трёт, от яркого света жмурится. Что такое? Неужто сто лучин горит? Нет, это Тремил горящее перо в руке держит. — Где взял? Откуда? Говори! — допытывается король. — Это перо Жар-птицы, — говорит Тремил. Обрадовался король и назначил юношу начальником королевской стражи. Пуще прежнего возненавидели Тремила придворные. — Слыхали? Его начальником стражи назначили! — Мы его погубить хотели, а ему это на пользу пошло. — Этот бродяга будет верховодить над нами! Не дождётся он этого! Надо его извести. — Давайте скажем королю: похвалялся, мол, он, будто Жар-птицу может поймать. Пускай его король за Жар-птицей пошлёт. Уедет он и назад не вернётся. Не родился ещё на свет человек, который бы Жар-птицу поймал. И до тех пор на Тремила королю наговаривали, пока король не поверил. Вот призывает он Тремила и говорит: — Сослужи-ка мне, Тремил, службу, поймай Жар-птицу и привези её живую во дворец. Привезёшь — награжу, не привезёшь — лютой смертью казню. Тремилу — горе, его недругам — радость. Идёт Тремил к своему коню и говорит: — Конь мой верный, беда со мной приключилась. Посылает меня король за Жар-птицей. А конь в ответ: — Не печалься, хозяин! Это ещё четверть беды, а беда впереди будет. Нарви-ка на лугу сон-травы да ко мне поскорей возвращайся. Сделал Тремил, как ему конь велел. Потом вскочил в седло и поскакал из замка прочь. А недруги на двор высыпали и ну над ним смеяться да издеваться: — Что ж ты клетку не прихватил? В чём Жар-птицу обратно повезёшь? — Может, ещё нынче ночью с добычей воротишься? — Глаза чёрной тряпкой завяжи, не то ослепнешь от блеска! Уж конский топот затих, а они не расходятся, над Тремилом глумятся. Вот приехал Тремил на равнину, что вширь и вдоль раскинулась, остановил коня под высокой липой, сон-траву по земле разбросал и ждёт. Солнце закатилось. За серыми сумерками спешила вдогонку чёрная ночь. По небу плыли облака и по пути звёзды гасили. Настала ночь. Кромешная тьма окутала землю. Вдруг с полуночной стороны стало небо светлеть. Растёт, ширится на глазах узенькая полоска света, и вот по всему небу золотое сияние разлилось. Это далеко-далеко над краем земли поднялась Жар-птица. И стало светло, как июльским полднем. Каждую букашку на земле разглядишь, каждый листик, что трепещет на дереве. Прилетела Жар-птица и на липу села. Не прошло много времени, сморила-одурманила её сон-трава. Закрыла птица глаза, сложила крылья. Заснула, и померк свет. Тут подкрался Тремил к Жар-птице и схватил её. А Жар-птица говорит человеческим голосом: — Коли сумел ты меня поймать, буду я тебе служить. Тремил на коня вскочил и поскакал в замок. Над ним Жар-птица летит, сверкающими крыльями машет, землю, как июльское солнце, освещает. Так в золотом сиянии подъехал Тремил к королевскому замку. Тут сбежался народ поглядеть на диво. Сам король на крыльцо выскочил без короны, без мантии — в одной жилетке. Тремил спешился и с низким поклоном говорит королю: — Исполнил я твой наказ: привёз живую Жар-птицу. — Коли ты такой знатный охотник, быть тебе главным ловчим. Жар-птица с вечера до рассвета королевский замок освещает. Верный конь удаче своего хозяина радуется. А завистники к Тремилу лютой ненавистью пылают. Одна у них забота, как бы его извести. Прошло с той поры времени ни мало ни много. И вот как-то вечером — на небе ни облачка, звёзды мерцают, месяц льёт на землю серебряный свет, да такой яркий, что Жар-птица сложила сверкающие крылья и заснула на тополе, — вдруг потемнело, померк свет. Это месяц спрятался за огромный чёрный щит. Народ высыпал на улицу, в страхе на небо глядит: почему месяц погас? Может, на людей прогневался? Проснулась Жар-птица, но сверкающих крыльев не раскрыла, тьму не осветила — не стала перечить месяцу. Так всю ночь и не выглянул месяц из-за чёрного щита. На земле непроглядная тьма царила, люди в страхе по домам попрятались, по углам забились, беды великой ждали — конца света. А наутро собрались придворные, недруги Тремила, шушукаются, против него сговариваются: — Вот удача-то! Давайте скажем королю: Тремил, мол, похвалялся, будто может узнать, отчего месяц чёрным щитом от земли заслонился. — Пускай король пошлёт этого бродягу на луну. — Дорога-то туда дальняя и всё вверх да вверх… — Не под силу это человеку. Сгинет он, пропадёт. — Вот и хорошо! Уйдёт и не воротится назад. Поверил король лгунам. Призвал Тремила и говорит: — Сослужи-ка мне службу! Узнай, отчего месяц чёрным щитом от земли заслонился? Опечалился Тремил. Обрадовались его завистники. Вот идёт он на конюшню и говорит своему коню: — Друг мой верный, конь быстроногий, беда приключилась. Велит мне король к месяцу ехать, узнать, почему он щитом от земли загородился. А конь в ответ: — Не печалься, хозяин. Это ещё полбеды — беда впереди будет. Кликни Жар-птицу да садись на меня верхом. Вот отправился Тремил в путь. Под ним верный конь копытами стучит, над ним Жар-птица крыльями шумит. А злодеи-недруги на стены влезли, вслед путнику глядят, глумятся, насмехаются. Ещё бы им не радоваться! Не родился ещё на свет человек, который бы до луны добрался и живым остался. Прибежал верный конь на широкую поляну и говорит: — Над этой поляной месяц во дворце живёт. Я здесь останусь, а ты туда на Жар-птице лети. Сел Тремил на Жар-птицу и полетел кверху. Поднялись они выше облаков, выше звёзд, больших и маленьких. Летели, летели и прилетели в лунное царство. А тут всё серебряное! Вдоль серебряной дороги серебряные тополя растут, на полях серебряная пшеница колышется, на серебряном пригорке серебряный дворец стоит. Входит Тремил во дворец. Там старушка, мать месяца, серебряное полотно ткёт. Поклонился ей юноша, а старушка спрашивает: — Ты зачем к нам пожаловал? Скоро мой сын домой вернётся, увидит тебя и съест. Не испугался Тремил, рассказал ей всю правду. Только рассказать успел — стук послышался. Это двенадцать птиц над серебряной дорогой летят, двуколку тянут. А в двуколке месяц сидит. Всё небо объехал и домой почивать-отдыхать воротился. Тремил моргнуть не успел — старушка его в свой челнок обратила. Входит в горницу месяц-великан, носом повёл и молвит: — Чую, чую дух человеческий! — Это, сынок, ветер с земли дует, дух человеческий к нам несёт. Отдохни, поешь. Умаялся небось всю ночь по небу бродить. Поел месяц, а старушка и спрашивает: — Скажи, сынок, отчего ты ночью за чёрный щит схоронился, землю не захотел освещать? — Ох, матушка, горькая у меня доля! Полюбил я одну панну, полюбила и она меня. Каждую ночь, только я на небе покажусь, она из дому на дорогу выбегает, на камень садится и сидит до утра. Я на неё сверху гляжу, она — снизу. Вот и были мы счастливы. Да проведал про то отец её, злой волшебник, и разгневался. Он её за старого богача замуж прочил. «Не позволю, говорит, тебе месяц любить. Погоди, спрячу я тебя так далеко, что он тебя больше не увидит». Обратил он её панной морской и в море жить повелел. Хотел я на свою суженую погля
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-04-21; просмотров: 383; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.15.202.169 (0.023 с.) |