Там, где Висла-река (польские сказки)

Там, где Висла-река (польские сказки)

Волшебная гора

У одной бедной вдовы было три сына. Она души в них не чаяла. Сыновья тоже мать почитали, добром за добро платили.

И у каждого сына своё ремесло было.

Старший в костёле на органе играл. И к тому же книжки читал. Учёным слыл человеком. Крестьяне его уважали, да что крестьяне — сам ксёндз ему кланялся.

Средний в солдатах служил. Храбрецом слыл, и за это ему тоже от людей почёт! Где только он не побывал, каких чудес не повидал! Как начнёт рассказывать, односельчане разинут рты и слушают затаив дыхание.

А младший сын, как деды и прадеды, землю пахал да хлеб засевал. Старушку-мать и братьев кормил. Недосуг ему россказни солдата слушать да учёности старшего брата дивиться, вот и считали его братья дураком.

Жили они, поживали, горя не знали.

И вот приключилась беда. Заболела как-то ночью старушка-мать. Лежит, стонет и детей зовёт. Подбежали братья к постели, а мать, как плат, белая, еле дышит.

Опечалились они, что делать, не знают.

Тут старший сын, что умником слыл, и говорит:

— Я матушку постерегу, а вы сбегайте к бабке-ведунье. Она в лесу возле могилы в заброшенной избушке живёт. Может, знает она, как матушке помочь.

Бегут братья долом, лесом. Прибежали к заброшенной избушке, где бабка-ведунья живёт. Про беду свою рассказали и тем же путём вместе с ней назад воротились. К дому подходят, а старший брат у ворот стоит, их поджидает.

— Как матушка? — кинулись к нему братья.

— Полегчало ей, стонать перестала. Заснула, родимая.

Бабка-ведунья в избу взошла — и к постели. Дотронулась до больной, покачала головой и молвит:

— Полегчало вашей матушке. Ничего у неё больше не болит. Отмучилась она, померла.

Услыхали сыновья — и в слёзы. Плачут, об стену головой бьются, рубахи на себе рвут. Сколько лет бабка-ведунья на свете жила, а такого горя не видывала. Вот пожалела она их и говорит:

— Ладно, дам вам совет: чтобы матушку воскресить, надо каплю живой воды добыть. Только это не всякому молодцу по плечу. За тремя реками, за тремя лесами стоит волшебная гора, на той горе под говорящим деревом родник. И стережёт его сокол заколдованный. Пути до горы и обратно — ровно семь дней. Много туда удальцов хаживало, да назад никто не воротился. Чтоб на вершину взойти, надо держать напрямик, никуда не сворачивать и не оглядываться. Что ни увидишь, что ни услышишь — знай вперёд иди, а сделаешь шаг вправо или влево или оглянешься назад — пропал: камнем в землю врастёшь. А страхов и соблазнов там — не счесть! С тех пор как мир стоит, никто ещё до вершины не добрался. Кто из вас хочет счастья попытать, живую воду достать? А идти туда — за солнцем.

Сказала — и вон. А братья стали совет держать, кому за живой водой на волшебную гору идти. Заспорили они, каждому мать хочется спасти.

— Послушайте, — говорит средний брат, — бабка-ведунья сказывала: чтоб на ту гору взойти, храбрость нужна, а мне, бывалому солдату, смелости не занимать стать. Не раз на поле брани смотрел я смерти в глаза. Мне сам чёрт не брат. Ровно через неделю ждите меня с живой водой.

Простился с братьями солдат, взял острый меч и в путь за солнцем отправился.

День прошёл, и два, и три, вот и неделя кончается. А солдата всё нет и нет. Затревожились братья, в лес к бабке-ведунье побежали, спрашивают, куда их брат подевался.

— Не ждите его понапрасну, — отвечает ведунья-колдунья, — не воротится он больше домой. Камнем врос в гору и останется там на веки вечные.

Опечалились братья. Идут домой и по дороге спорят, чей черёд за живой водой идти. Рассердился умный брат и говорит:

— Сиди, дурак, дома! Где тебе за живой водой идти. Уж если брату, бывалому солдату, не повезло, тебе и подавно не повезёт. Без ума тут ничего не выйдет. А мне ума не занимать стать. Уж я-то знаю, как чёрта перехитрить. Брызну на него святой водой, он и отступится. Жди меня через неделю.

Простился с братом, взял кропильницу с кропилом и в путь за солнцем отправился.

День прошёл, и два, и три, вот и неделя кончается. А старший брат будто в воду канул. Побежал младший брат в лес к бабке-ведунье и спрашивает, куда брат подевался.

— Не жди его понапрасну, — отвечает ведунья-колдунья, — не воротится он назад. Камнем врос в гору и останется там на веки вечные.

Опечалился младший брат. Да что поделаешь, слезами горю не поможешь. Прибежал он домой, котомку с хлебом взял, косу наточил, через плечо повесил и в путь за солнцем отправился.

Он и день идёт, и другой идёт. Три реки переплыл, три леса из конца в конец прошёл и на третий день на закате солнца заколдованную гору увидел.

Стоит гора высоченная, вершиной в облака упирается, лесом чёрным ощетинилась. Дубы да сосны, буки да ели точно великаны в гору лезут, друг дружку плечами подпирают. В прогалинах меж деревьями — терновник да шиповник колючий, трава ядовитая, камни огромные, скользким мхом поросшие. В чаще змей да ящериц, жаб да лягушек — видимо-невидимо. Змеи шипят, клубками свиваются: ужалить хотят.

Как туда идти, когда даже издалека глядеть страшно?

Постоял вдовий сын, вспомнил мать неживую, собрался с духом и на гору полез. Руки себе все изрезал, ноги искровенил. Змеи его обвивают — жалят, колючки одежду рвут, царапают, трава сама в рот лезет, ядовитым соком отравить норовит. А ему всё нипочём.

Много ли, мало ли шёл, вдруг слышит, окликает его кто-то:

— Эй, погоди! Куда идёшь?

Чуть было не обернулся вдовий сын, да вспомнил, что ему бабка-ведунья наказывала, и дальше пошёл.

Вдруг, откуда ни возьмись, с левого бока — странник в куцем кафтанишке. Ростом невелик, с виду неказист.

— Здравствуй, приятель! — говорит этак вежливо и шляпу снимает. — Куда путь держишь?

— На гору! — отвечает вдовий сын.

— А зачем ты на гору лезешь?

А вдовий сын в ответ:

— Живой воды хочу зачерпнуть.

— Ну, тогда нам с тобой по пути. Я тоже за живой водой иду. Пойдём вместе.

— Пойдём, коли хочешь.

— Ты, брат, не туда идёшь. Зачем сквозь чащу продираться, по камням карабкаться? Посмотри, вон, налево, какая дорога широкая да ровная.

Глянул вдовий сын налево, и впрямь — дорога, как стол, гладкая, улиткой в гору ползёт.

— Пойдём, пойдём! — уговаривает его попутчик.

— Сам иди! А я напрямик пойду, — говорит вдовий сын: слова бабки-ведуньи крепко помнит.

— Пойдём!

— Отстань! — отрезал вдовий сын.

— Ну и сверни себе шею, дурак! — Странник в куцем кафтанишке заскрипел в бешенстве зубами, отскочил в сторону и исчез, будто его и вовсе не было.

Карабкается вдовий сын в гору. Вдруг по всему лесу гул пошёл. Позади лай, вой, свист, точно за ним тысячная стая волков и собак гонится.

— Ату его! Ату! — науськивает их кто-то дьявольским голосом.

Яростный лай всё ближе и ближе. Вот-вот его бешеная свора нагонит и в клочья растерзает.

Только хотел он обернуться, косой на них замахнуться, да вспомнил слова бабки-ведуньи и вперёд шагнул.

В тот же миг не слышно стало ни треска, ни грохота, утих свист и лай. Только хохот — протяжный, оглушительный — прокатился по лесу, ветвями, точно ветер, зашелестел, и всё смолкло.

Не успел вдовий сын опомниться, а тут новая беда!

В непроглядной тьме зарево вспыхнуло, будто солнце в неурочный час взошло. Посмотрел он наверх: полнеба пламенеет. Это лес горит, огнём полыхает. Огонь навстречу ему подвигается, растёт, жаром палит. Деревья, как головни гигантские в печке, огнём пышут, искры мечут, друг на дружку валятся, путь ему преграждают.

Помертвел от страха вдовий сын. Ноги к земле приросли. Живьём в огне сгоришь, в пепел обратишься. Но вспомнил он мать неживую, страх одолел и в огонь-пламя кинулся.

В раскалённые угли по колено проваливается, от жара дыхание перехватывает, чёрный дым глаза ест, а он идёт и идёт напролом, никуда не сворачивает. Чуть живой из огненного ада выбрался.

Вышел вдовий сын из огня-пламени, посмотрел кверху, а вершина-то уже близко, рукой подать! Отлегло у него от сердца.

Посмотрел в другой раз, радость померкла, в страх обратилась. Перед ним отвесной стеной скала до неба высится.

В третий раз посмотрел, у подножия скалы нору чёрную разглядел. Перед норой змей о семи головах спит, во всю мочь храпит.

Задумал вдовий сын дракона перехитрить, сонного убить. Да не тут-то было! Как услышал дракон человечьи шаги, встрепенулся, проснулся и на ноги вскочил. Все семь голов огнём палят, жаром дышат. Зарычал дракон — гора зашаталась. Зубами ляскнул — лес застонал.

Вдовий сын острой косой семь раз взмахнул и все до единой головы сшиб. Поганое чудище дух испустило, а головы в глубокую пропасть покатились.

Вот вполз вдовий сын в драконье логово. А там дым, темень, чад — дышать нечем. Встал он с трудом на ноги и пошёл. Идёт в потёмках, в горле пересохло, пить хочется — страсть. Еле ноги бедняга волочит. А пещере конца нет.

Вдруг сбоку из расщелины яркий свет брызнул и дивным запахом повеяло. Чудно ему: откуда под землёй солнечный свет? Подходит поближе — перед ним пещера, точно храм громадный, а в пещере сад красоты невиданной. Понизу травка майская зеленеет, розы и лилии цветут, дивным запахом дурманят. На траве-мураве деревья стоят, на них плоды румяные. Ветви под тяжестью их к серебряному ручейку клонятся. Парня голод, жажда донимают, но он отвернулся и дальше пошёл.

Долго ли, коротко ли он шёл, только опять из расщелины свет пробивается. Подошёл он поближе, видит — грот, просторный, высокий, под сводом на золотой цепи золотая лампа горит. А вдоль стен понаставлены кадки, сундуки, ларцы, полные золота, серебра, драгоценных камней.

Не позарился вдовий сын на богатство, отвернулся и дальше пошёл.

Вот идёт он, идёт и вдруг слышит дивную музыку и пение, будто сто соловьёв разом поют. Тут скала перед ним расступилась, распахнулись двустворчатые двери и засверкал золотом зал.

Посреди зала на мягком узорчатом ковре десять красавиц в прозрачных, как туман, одеждах под музыку танцуют и нежными голосами поют. Как увидели молодца, танцевать перестали, и та, что краше всех, к двери подбегает, улыбается ласково, белой ручкой манит, сладким голоском зовёт.

Тут и святой бы не устоял, но вдовий сын вспомнил свою девушку — белую лилию, что в деревне осталась, глаза рукой заслонил и дальше ощупью побрёл.

Шёл, шёл и в железные двери упёрся. Рукой до них дотронулся, они со скрежетом распахнулись, и вышел он из тьмы на свет солнечный, на самую вершину заколдованной горы.

Стоит он на вершине, дух переводит, кругом озирается. А тут всё, как ему бабка-ведунья предсказывала: на голой, как ладонь, скале одно-единственное дерево растёт, серебряными листочками звенит, словно на ста арфах разом играют. Из-под корней прозрачный родник течёт, на верхней ветке золотой сокол покачивается.

Увидел молодца золотой сокол, крыльями взмахнул, золотыми перышками зазвенел, поднялся в вышину и исчез в облаках.

Вдовий сын совсем из сил выбился, к говорящему дереву ползком ползёт. Приполз, на голую скалу лёг и к источнику припал. Пьёт, и с каждой каплей сила в нём прибывает, раны затягиваются, заживают, словно и не было их.

Напился он вдоволь, на ноги вскочил и радостным взором на мир поглядел, что внизу раскинулся. Раннее солнышко позолотило землю своими лучами. А на земле гор, полей, лесов, рек, деревень, городов — не счесть! И всё такое яркое да пёстрое, как на картинке. Сто лет глядеть будешь — не наглядишься.

Вдруг слышит вдовий сын, над головой крылья зашумели. Глянул — золотой сокол летит, в клюве кувшин золотой держит. И прямо к нему на плечо садится. Серебряные листочки зазвенели на дереве, и расслышал он такие слова:

Возьми-ка кувшин,

Возьми золотой,

Наполни кувшин

Живою водой.

Ветку мою

Сломай, не жалей,

И отправляйся

Домой веселей.

Вниз по горе

Смело шагай,

В воду живую

Ветку макай.

Шаг ступи —

Водой покропи.

Как велело дерево, так он и сделал. Зачерпнул золотым кувшином прозрачную воду, отломил ветку и стал с горы спускаться. Шагнёт, остановится, ветку в живую воду окунёт и вокруг побрызгает.

И свершилось чудо! Где капля на камень упадёт, там из камня живой человек встаёт, улыбается и за ним следом идёт. Чем ниже спускается он, тем больше народу сбирается. У подножия горы обернулся вдовий сын, а за ним толпа тысячная валит, точно войско на походе.

Со всех концов земли были тут знатные юноши, смелые воины, прекрасные царевичи, были и женщины, и старики, и дети. Увидел вдовий сын в толпе и двух своих братьев: солдата с мечом и органиста с кропилом.

Все крестьянина за избавление благодарят, верой-правдой служить клянутся.

Валит толпа, а вдовий сын впереди шагает. Идут они день, другой, а на третий приходят в деревню, откуда он родом.

Бежит вдовий сын к избушке, дверь отворяет — и к постели, где мать третью неделю неживая лежит. Окунул ветку говорящего дерева в живую воду и той водой мать покропил. И в тот же миг старушка глаза открыла. Жива-здорова, с постели встаёт, будто и не хворала вовсе. Добрый сын обнимает мать, радуется, а с ним и весь народ ликует, веселится.

Только два человека не радуются: два умных брата. Обидно им, что дурак живую воду раздобыл, а они, умные, не сумели.

Не захотели они на братнино счастье глядеть. Тишком да молчком в чужую сторону ушли. А в чужой стороне своих умников хватает — никто старшего брата не почитает. И пришлось ему навоз на поле возить.

Среднему брату совсем не повезло: сложил он голову на чужбине.

Много ли, мало ли времени прошло — на месте убогой деревушки раскинулся большой и славный город. Посреди города замок высится.

Вдовий сын женился на своей девушке — белой лилии, и стали они в замке жить, добрые дела вершить.

Тремил

Далеко-далеко, там, где гряда отвесных скал высится, а вокруг дремучий лес шумит, есть пещеры глубокие. И в трёх самых глубоких три отшельника жили, три мудреца.

Вдали от суеты людской, от песен да пляса слушали они, как трава растёт, следили, как луна по небу ходит, и учёные книги писали.

Лес их грибами и ягодами кормил, ручьи поили студёной водой, а ворон поднебесный из селений хлеб приносил.

Вот однажды идут три отшельника лесом и слышат — кто-то пищит в кустах. Раздвинули ветки, смотрят — на земле мальчонка лежит, кулачок в рот засунул, сосет и плачет. Знать, есть хочет.

Один отшельник поднял ребёнка с земли, другой укрыл полой плаща, третий призадумался, чем бы его накормить. Ведь его, как ягнёнка или новорождённого зайчонка, молоком поить нужно. А где в лесу молоко взять? Жалеют отшельники мальчонку, озираются беспомощно, а младенец плачет-заливается.

Тот отшельник, который за солнцем, луной и звёздами наблюдал, поднял кверху лицо и воскликнул:

— Помоги нам, солнце золотое в небе высоком!

Второй отшельник, который все травы знал, цветы и деревья, обернулся лицом к лесу и воскликнул:

— Помоги нам, зелёный лес!

А третий — друг лесного зверья и птах небесных — воскликнул:

— Приди, мать звериная, накорми человеческого детёныша!

И солнце выглянуло из-за туч и позолотило поляну, зашелестели, расступились бересклет, барбарис и дрок, и серна вышла из чащи зелёной. Вышла, остановилась на солнечной поляне и проговорила человеческим голосом:

— Вот пришла я! Детёныша моего волки загрызли. Вымя у меня полное, покормлю этого мальчика.

Сказала и легла на траву.

Поднёс отшельник младенца к серне, и стал он жадно сосать тёплое молоко. Сосёт и, как котёнок, тихо урчит от удовольствия. Отшельники рядом на траве сидят, гладят серну и радуются.

— Как же мы его назовём? — спросил один.

— Втроём мы его нашли, и всем троим он нам одинаково дорог и мил, — сказал другой.

— Тогда назовём его Тремил, — предложил третий.

На том и порешили и стали звать найдёныша Тремилом.

Дни идут, месяцы, годы…

Растёт мальчик не по дням, а по часам. Серна его не забывает — навещает, детёнышей своих приводит. Тремил бегает с ними, прыгает, резвится.

Прошло ещё сколько-то лет. Вырос мальчик большой: умён, пригож, молодец молодцом. И отшельники решили: хватит ему по лугам, по лесам бегать, на скалы карабкаться, пора за ученье приниматься.

Первый отшельник рассказывал ему, почему солнце золотое и горячее, почему луна то худеет, то толстеет, почему звёзды на небе мерцают.

Второй научил его растения узнавать по листьям и цветам, а зимой, когда листьев нет, по коре и ветвям дерево угадывать. И ещё наказал он Тремилу беречь и любить каждую былинку, каждую травинку.

Третий отшельник познакомил его с обитателями лесов, гор и равнин — от крохотного жучка до огромного тура. И сказал: каждое живое существо хочет жить, солнышку радоваться.

Дни идут, месяцы, годы…

И вот как-то весной солнце уже высоко поднялось на небе, а отшельники из своих пещер не выходят. Чудно это показалось Тремилу, и он пошёл их будить.

В три пещеры заглянул и над раскрытыми книгами трёх мёртвых отшельников увидел.

И у каждого в руке гусиное перо. Один писал, не дописал про комету длиннохвостую — вестницу войны и мора. Второй — про страшный гриб, что смертью грозит тому, кто его сорвёт. Третий — про ядовитую змею.

Как жили вместе, так и умерли в одночасье.

Кто знает, может, повеяло на них смертью от этих грозных слов?

Похоронил Тремил отшельников под старым дубом в лесу и задумался над своей одинокой судьбой: «Что делать? В горах остаться? Или к людям идти?»

Тут из чащи выходит серна и говорит:

— Я ухожу на другую сторону гор и больше сюда не вернусь. Ты уже вырос, и я тебе не нужна. Тебе верный быстроногий конь нужен. Я пришлю тебе из степи такого коня. Поезжай на нём в далёкий мир искать счастливую долю.

Сказала и скрылась в чаще.

Проходит день, другой, а на третий прискакал к Тремилу конь-красавец. Шерсть, как спелый каштан, блестит, золотом отливает. Конь вещий, человеческим голосом разговаривает.

Вскочил Тремил на коня и говорит:

— Неси меня, конь, через горы и леса, через болота и луга к счастливой доле.

Конь в землю копытами ударил и поскакал.

Мчится конь, как вихрь в чистом поле, несётся, как горный поток весной, летит, как быстрокрылая ласточка в поднебесье. Всё вперёд и вперёд… Только пыль за ним облаком клубится.

Исчез быстроногий конь в голубой дали, растаял в тумане.

Мчится конь день, мчится ночь, без остановки, без отдыха. Позади леса и горы остались, впереди равнина лежит.

Посреди равнины липа ветки широко раскинула, тысячью листьев шелестит.

— Стой, мой верный конь! — говорит Тремил. — Зелёной травой подкрепись, студёной водой охладись. И я отдохну под липой.

Остановился конь под деревом.

Солнце давно зашло. За серыми сумерками спешила вдогонку чёрная ночь. По небу плыли облака и гасили звёзды по пути.

Настала ночь. Кромешная тьма окутала землю.

Вдруг с полуночной стороны небо стало светлеть. Растёт узенькая полоска света, на глазах ширится. И вот разливается по всему небу золотое сияние.

Поднял голову быстроногий конь, ушами прядёт, на золотое сияние смотрит.

Встал с земли Тремил. На небо глядит, диву даётся.

Что это? Солнце? Нет, не время ещё солнцу всходить. Да и заря занимается на востоке, а не на севере. Может, месяц? Нет, не народился ещё месяц. Может, лес горит? Или молнии на небе вспыхнули и не гаснут?

А сияние по всему небу разлилось, будто зорька алая горит-пылает.

Тут далеко-далеко над краем земли показалась Жар-птица. Это от неё свет идёт. Это её перья, точно жаркое пламя, горят, небо и землю освещают.

Стало среди ночи светло, точно полднем июльским. Каждую букашку на земле разглядишь, каждый листик, что на дереве трепещет.

Прилетела Жар-птица и села на липу.

А Тремил и вещий конь в золотом сиянии стоят и на чудо-птицу дивятся.

«Дай-ка я её поймаю», — думает Тремил. Подкрался потихоньку и хвать птицу.

Да не тут-то было! Жар-птица крыльями взмахнула, рванулась в вышину и полетела на север. А за Жар-птицей по земле светлая полоска тянется. Вот она бледнеет, меркнет и растворилась во тьме. Исчезла Жар-птица.

А Тремил стоит под липой и перо Жар-птицы в руке сжимает.

Спрятал он перо на груди под лосиным кафтаном и наутро дальше в путь отправился.

Дни ясные сменяются тёмными ночами, а Тремил всё в пути. Наконец приезжает он в столицу.

Вот и королевский замок. Глянул Тремил на стены, точно скалы высокие, на рвы глубокие, на мосты подъёмные и надумал в королевское войско идти, государство-царство от врагов оборонять.

Высок, строен Тремил, лицом пригож, в глазах смелость да ум светятся, вот и пришёлся он по душе королю.

— Назначаю тебя своим телохранителем, — говорит король. — Каждую третью ночь будешь в моей опочивальне на страже стоять.

Позавидовали придворные красивому юноше.

— Как? Бродяга без роду без племени — и сразу королевской милости удостоился!

— Я вон сколько лет королю верой-правдой служу…

— А я? На королевской службе состарился, а в опочивальне никогда не бывал.

— Надо, братцы, от этого приблуды избавиться.

— Чем скорей, тем лучше…

Вот настаёт черёд Тремила в опочивальне на страже стоять.

Спит король. На стене в железном кольце лучина горит. На полу — куча смолистых щепок. Одна лучина догорит — другую зажигай. Король приказал, чтоб в опочивальне всю ночь напролёт светло было.

Невдомёк Тремилу, что в соседнем покое за занавеской притаился завистник и ждёт, когда его сон сморит.

Ждал, ждал и дождался.

Уронил Тремил голову на грудь и задремал. А придворному только того и надо: сгрёб он щепки в охапку, схватил горящую лучину и выскочил в окно.

«Ну, — радуются недруги Тремила, — теперь его песенка спета! Проснётся король — в опочивальне темно! Не миновать дерзкому выскочке тюрьмы, а то и виселицы. Известно, какие изверги короли. Для них лишить человека жизни, что свечу задуть».

В опочивальне темно. Спит король. Спит Тремил. Вдруг под окном тихо конь заржал — почуял беду и прибежал из конюшни.

— Проснись! Проснись, Тремил! — зовёт он хозяина.

И Тремил проснулся.

Беда! Лучина догорела. В опочивальне темно, хоть глаз выколи.

Шарит Тремил по полу, хочет лучину засветить, а лучины-то нет! Что за напасть, ведь с вечера тут целая охапка лежала. Ну нашёл бы он лучину, а как зажечь её? Ни трута, ни огнива. Что делать? Как быть? Проснётся король, расправится с ним. Ждёт его тюрьма, а то и плаха. Лучше до рассвета бежать отсюда.

Да как убежишь? В караульне — стража, ворота на запоре, мосты подняты.

У Тремила холодный пот на лбу выступил. Полез он за пазуху — тряпицу достать, пот со лба вытереть, да нащупал рукой перо Жар-птицы. Перо, что само светит, не гаснет.

Выдернул он поскорей перо. И золотое сияние озарило замок, осветило двор, воду во рвах позолотило.

Стража к окнам кинулась.

— Что случилось? Пожар?! Замок горит?!

Нет, это не пожар. Это из королевской опочивальни струится чудодейный свет. И потонул в ярком свете мрак, как тонет камень в глубоком омуте.

Проснулся король. Глаза трёт, от яркого света жмурится. Что такое? Неужто сто лучин горит? Нет, это Тремил горящее перо в руке держит.

— Где взял? Откуда? Говори! — допытывается король.

— Это перо Жар-птицы, — говорит Тремил.

Обрадовался король и назначил юношу начальником королевской стражи.

Пуще прежнего возненавидели Тремила придворные.

— Слыхали? Его начальником стражи назначили!

— Мы его погубить хотели, а ему это на пользу пошло.

— Этот бродяга будет верховодить над нами! Не дождётся он этого! Надо его извести.

— Давайте скажем королю: похвалялся, мол, он, будто Жар-птицу может поймать. Пускай его король за Жар-птицей пошлёт. Уедет он и назад не вернётся. Не родился ещё на свет человек, который бы Жар-птицу поймал.

И до тех пор на Тремила королю наговаривали, пока король не поверил.

Вот призывает он Тремила и говорит:

— Сослужи-ка мне, Тремил, службу, поймай Жар-птицу и привези её живую во дворец. Привезёшь — награжу, не привезёшь — лютой смертью казню.

Тремилу — горе, его недругам — радость.

Идёт Тремил к своему коню и говорит:

— Конь мой верный, беда со мной приключилась. Посылает меня король за Жар-птицей.

А конь в ответ:

— Не печалься, хозяин! Это ещё четверть беды, а беда впереди будет. Нарви-ка на лугу сон-травы да ко мне поскорей возвращайся.

Сделал Тремил, как ему конь велел.

Потом вскочил в седло и поскакал из замка прочь.

А недруги на двор высыпали и ну над ним смеяться да издеваться:

— Что ж ты клетку не прихватил? В чём Жар-птицу обратно повезёшь?

— Может, ещё нынче ночью с добычей воротишься?

— Глаза чёрной тряпкой завяжи, не то ослепнешь от блеска!

Уж конский топот затих, а они не расходятся, над Тремилом глумятся.

Вот приехал Тремил на равнину, что вширь и вдоль раскинулась, остановил коня под высокой липой, сон-траву по земле разбросал и ждёт.

Солнце закатилось. За серыми сумерками спешила вдогонку чёрная ночь. По небу плыли облака и по пути звёзды гасили.

Настала ночь. Кромешная тьма окутала землю.

Вдруг с полуночной стороны стало небо светлеть. Растёт, ширится на глазах узенькая полоска света, и вот по всему небу золотое сияние разлилось.

Это далеко-далеко над краем земли поднялась Жар-птица.

И стало светло, как июльским полднем. Каждую букашку на земле разглядишь, каждый листик, что трепещет на дереве.

Прилетела Жар-птица и на липу села. Не прошло много времени, сморила-одурманила её сон-трава.

Закрыла птица глаза, сложила крылья. Заснула, и померк свет.

Тут подкрался Тремил к Жар-птице и схватил её. А Жар-птица говорит человеческим голосом:

— Коли сумел ты меня поймать, буду я тебе служить.

Тремил на коня вскочил и поскакал в замок. Над ним Жар-птица летит, сверкающими крыльями машет, землю, как июльское солнце, освещает.

Так в золотом сиянии подъехал Тремил к королевскому замку.

Тут сбежался народ поглядеть на диво. Сам король на крыльцо выскочил без короны, без мантии — в одной жилетке.

Тремил спешился и с низким поклоном говорит королю:

— Исполнил я твой наказ: привёз живую Жар-птицу.

— Коли ты такой знатный охотник, быть тебе главным ловчим.

Жар-птица с вечера до рассвета королевский замок освещает. Верный конь удаче своего хозяина радуется. А завистники к Тремилу лютой ненавистью пылают. Одна у них забота, как бы его извести.

Прошло с той поры времени ни мало ни много.

И вот как-то вечером — на небе ни облачка, звёзды мерцают, месяц льёт на землю серебряный свет, да такой яркий, что Жар-птица сложила сверкающие крылья и заснула на тополе, — вдруг потемнело, померк свет. Это месяц спрятался за огромный чёрный щит.

Народ высыпал на улицу, в страхе на небо глядит: почему месяц погас? Может, на людей прогневался?

Проснулась Жар-птица, но сверкающих крыльев не раскрыла, тьму не осветила — не стала перечить месяцу.

Так всю ночь и не выглянул месяц из-за чёрного щита. На земле непроглядная тьма царила, люди в страхе по домам попрятались, по углам забились, беды великой ждали — конца света.

А наутро собрались придворные, недруги Тремила, шушукаются, против него сговариваются:

— Вот удача-то! Давайте скажем королю: Тремил, мол, похвалялся, будто может узнать, отчего месяц чёрным щитом от земли заслонился.

— Пускай король пошлёт этого бродягу на луну.

— Дорога-то туда дальняя и всё вверх да вверх…

— Не под силу это человеку. Сгинет он, пропадёт.

— Вот и хорошо! Уйдёт и не воротится назад.

Поверил король лгунам. Призвал Тремила и говорит:

— Сослужи-ка мне службу! Узнай, отчего месяц чёрным щитом от земли заслонился?

Опечалился Тремил. Обрадовались его завистники.

Вот идёт он на конюшню и говорит своему коню:

— Друг мой верный, конь быстроногий, беда приключилась. Велит мне король к месяцу ехать, узнать, почему он щитом от земли загородился.

А конь в ответ:

— Не печалься, хозяин. Это ещё полбеды — беда впереди будет. Кликни Жар-птицу да садись на меня верхом.

Вот отправился Тремил в путь. Под ним верный конь копытами стучит, над ним Жар-птица крыльями шумит.

А злодеи-недруги на стены влезли, вслед путнику глядят, глумятся, насмехаются. Ещё бы им не радоваться! Не родился ещё на свет человек, который бы до луны добрался и живым остался.

Прибежал верный конь на широкую поляну и говорит:

— Над этой поляной месяц во дворце живёт. Я здесь останусь, а ты туда на Жар-птице лети.

Сел Тремил на Жар-птицу и полетел кверху. Поднялись они выше облаков, выше звёзд, больших и маленьких. Летели, летели и прилетели в лунное царство.

А тут всё серебряное! Вдоль серебряной дороги серебряные тополя растут, на полях серебряная пшеница колышется, на серебряном пригорке серебряный дворец стоит.

Входит Тремил во дворец. Там старушка, мать месяца, серебряное полотно ткёт. Поклонился ей юноша, а старушка спрашивает:

— Ты зачем к нам пожаловал? Скоро мой сын домой вернётся, увидит тебя и съест.

Не испугался Тремил, рассказал ей всю правду. Только рассказать успел — стук послышался. Это двенадцать птиц над серебряной дорогой летят, двуколку тянут. А в двуколке месяц сидит. Всё небо объехал и домой почивать-отдыхать воротился.

Тремил моргнуть не успел — старушка его в свой челнок обратила.

Входит в горницу месяц-великан, носом повёл и молвит:

— Чую, чую дух человеческий!

— Это, сынок, ветер с земли дует, дух человеческий к нам несёт. Отдохни, поешь. Умаялся небось всю ночь по небу бродить.

Поел месяц, а старушка и спрашивает:

— Скажи, сынок, отчего ты ночью за чёрный щит схоронился, землю не захотел освещать?

— Ох, матушка, горькая у меня доля! Полюбил я одну панну, полюбила и она меня. Каждую ночь, только я на небе покажусь, она из дому на дорогу выбегает, на камень садится и сидит до утра. Я на неё сверху гляжу, она — снизу. Вот и были мы счастливы. Да проведал про то отец её, злой волшебник, и разгневался. Он её за старого богача замуж прочил. «Не позволю, говорит, тебе месяц любить. Погоди, спрячу я тебя так далеко, что он тебя больше не увидит».

Обратил он её панной морской и в море жить повелел. Хотел я на свою суженую поглядеть. Собрал со всей земли серебряные лучи, в пучок связал и в море бросил. Оттого и сделалось на земле темно. Только не увидел я свою красавицу — панну морскую. Море глубокое, до дна самым длинным лучом не достанешь.

— Не горюй, сынок! Другую полюбишь.

— Нет, матушка. Была она красавица из красавиц. Век бы глаз от неё не отвёл, всё бы смотрел да смотрел… Не найти другой такой в целом свете.

Потускнел ликом месяц, затуманился. Вздохнул, укрылся облаком и заснул.

Старушка превратила опять челнок в Тремила и говорит:

— Слыхал, что месяц сказал? А теперь на землю живо ступай. Не то ветер налетит, сдует облако, сын озябнет и проснётся.

Поклонился Тремил старушке, на Жар-птицу сел и полетел вниз, на равнину, где его конь поджидал. Опустилась Жар-птица на землю, Тремил на коня пересел и в замок поскакал, а чудо-птица над ним летит, крыльями шумит.

Узнал король, отчего месяц за щит схоронился — возгордился, возрадовался. Ещё бы! На всей земле он один эту тайну знает. А Тремил?.. Вот незадача! Надо от него поскорей избавиться.

Да как это сделать? День и ночь стережёт его Жар-птица. А у Жар-птицы когти, точно крючья железные, клюв, точно молот бьёт, свет от неё идёт, как от солнца в зной.

Пока король голову ломал, как от Тремила избавиться, новость весь дворец облетела. А дело было так.

Затворился король с Тремилом за семью дверями, на семь замков замкнулся, а придворный притаился за занавеской и разговор подслушал.

Хитёр король, а придворные ещё хитрее.

Вот приходят они к королю и говорят:

— Всемилостивый государь, Тремил похваляется, будто со дна морского может достать красавицу панну.

— А красоты она невиданной…

— Коли сам месяц от любви померк, побледнел и с той поры еле светит, значит, так оно и есть.

— Месяц в красоте толк знает. Кто больше него красавиц повидал?.. В корчме ли веселье, в усадьбе ли пир, во дворце ли бал или свадьба, он тут как тут, в окошко всю ночь до рассвета глядит. А облюбовал себе одну, значит, и впрямь она красавица из красавиц.

— Пускай Тремил со дна морского её добудет и в замок приведёт.

На все лады расхваливали красавицу, и вот вдовый король решил на ней жениться. Обрадовались придворные. В первый раз от Тремила не удалось избавиться, во второй не удалось, авось в третий раз он себе шею свернёт.

Наутро зовёт король Тремила и говорит:

— Хочу я на красавице, на панне морской, жениться. Достань её со дна морского и привези в замок.

Опечалился Тремил. Идёт в конюшню и говорит коню:

— Конь мой быстроногий, друг мой верный, приказал мне король панну со дна морского достать.

А конь в ответ:

— Вот когда беда пришла. Море по доброй воле панну не отдаст. Ну, да делать нечего, или погибнем, или с добычей назад воротимся. Кликни Жар-птицу — да в путь!

Вот отправился Тремил в дорогу. Верный конь под ним копытами стучит, Жар-птица над ним крыльями шумит.

Ехали они три дня и три ночи и приехали на берег синего моря.

Возле берега на волнах лодка качается. Взошёл конь с седоком в лодку. Лодка от берега сама отчалила, а Жар-птица поверху летит, море золотым светом освещает.

— Ты, — говорит конь Жар-птице, — поверху лети и нам свети. А ты, Тремил, морскую панну зови. Девять раз кликай — не отзовётся она на девятый раз — погибли мы. Лодку волны захлестнут, а Жар-птица с горя утопится.

Вот приплыли они на середину моря. Жар-птица над ними летит и так ярко светит, что на дне каждый камешек, каждая рыбка видна.

Разглядел Тремил морскую панну и позвал её.

Море синее разгневалось, панну ещё глубже спрятало, лодку закачало, зашумело грозно.

Вот в другой раз находит Жар-птица панну, в третий, в четвёртый. И так восемь раз: Жар-птица её найдёт, Тремил позовёт, а море в глубину спрячет — панна не отзывается, не слышит.

Бушует море синее, ревёт, волны до неба вздымает, лодку, как скорлупку ореховую, швыряет — вот-вот опрокинет.

Собрался с силами Тремил и закричал в последний, в девятый раз, да так громко, что синее море перекричал.

Услышала панна, поднялась со дна на коралловой лодочке и говорит:

— Ты чего меня звал?

— Король приказал тебя в замок привезти — хочет он на тебе жениться.

— Королевский приказ мне не указ, — говорит панна. — Сперва я с ним силами померяюсь. Кто победит — тот и приказывать станет. Вот тебе мой перстень и меч. Поезжай к королю и слова мои передай.

Успокоилось море, улеглись волны и прибили лодку к берегу.

Проходит день, другой, а на третий приезжает в замок морская панна. Доспехи на ней серебряные, конь под ней, как ночь, чёрный, стяг над ней, как пламя, алое.

— Выходи, король, на бой! — кричит панна. — Будем силами мериться. Кто победит, тот и приказывать станет.

Выходит король, посмеивается. В два счёта, думает, её одолею.

Сверкнули мечи, со звоном ударились — поздоровались.

Панна взмахнула мечом — король наземь упал.

Ступила она ногой на грудь ему и говорит:

— Недостоин ты быть королём! К тебе в замок герой пожаловал, вещий конь его носит, Жар-птица ему служит. А ты его мощь не народу на пользу обратил, а на прихоти свои. Погубить его задумал, вместе с придворными завистниками со света сжить. Ступай прочь с глаз моих! Отныне королевством твоим Тремил будет править.

Прогнали короля со двора, и пошёл он скитаться по свету — где ночь переночует, где две, а на третью и ночевать негде.

Так стал Тремил королём, а морская панна — королевой.

Месяц хоть и засматривается на красавицу королеву, но Тремил на него не сердится. Пускай глядит, всё равно на землю не спустится.

Дар чёрного лешего

Жил-был бедный крестьянин в одной деревне. Как ни бился он, ни трудился, а не мог с семьёй прокормиться. Вот и прозвали его соседи Горемыкой.

Достался ему от отца земли клочок, да какой от него прок? Слева — болото, справа — песок, вереск даже и тот не растёт, только посерёдке узенькая полоска земли