Византия и итальянское Возрождение

 

Рассматривая вопрос о влиянии на итальянское Возрождение средневековой греческой традиции в целом и византийских греков в частности, очень важно помнить, что не интерес к классической античности и знакомство с ней вызвали Возрождение в Италии. Наоборот, условия итальянской жизни, вызвавшие и развившие Возрождение, стали основной причиной интереса к античной культуре.

В середине XIX века некоторые ученые полагали, что итальянское Возрождение было вызвано греками, бежавшими от турецкой опасности в Италию, особенно после падения Константинополя в 1453 году. Для примера можно привести слова нашего известного славянофила первой половины XIX века И. В. Киреевского, который писал: «Когда со взятием Константинополя свежий, неиспорченный воздух греческой мысли повеял с Востока на Запад, и мыслящий человек на Западе вздохнул легче и свободнее, то все здание схоластики мгновенно разрушилось». Совершенно очевидно, что такая точка зрения не могла выдержать никакой критики хотя бы в силу некоторых элементарных хронологических соображений: известно, что Возрождение охватило всю Италию уже в первой половине XV века, а корифеи так называемого раннего итальянского гуманизма, Петрарка и Бокаччо, жили еще в XIV веке.

Есть, таким образом, два вопроса — влияние на Возрождение средневековой греческой традиции и влияние на Возрождение византийских греков. Мы остановимся сначала на втором и посмотрим, что собою представляли известные нам греки, имена которых связаны с эпохой раннего Возрождения, то есть XIV и самого начала XV века.

Первым из них по времени должен быть назван уже известный по участию в исихастских спорах калабрийский грек из Южной Италии Варлаам, умерший около середины XIV века. Бернардо принял в Калабрии монашеское пострижение под именем Варлаама и пробыл некоторое время в Солуни, на Афоне и в Константинополе. Император Андроник Младший послал его с важной миссией на Запад, для переговоров о возможности крестового похода против турок и о соединении церквей. После безрезультатного путешествия Варлаам вернулся в Византию, где он и принял участие в религиозном движении исихастов. Закончивший свои дни снова на Западе, Варлаам представляет собой фигуру, о которой нередко говорят первые гуманисты и о которой различно думают ученые XIX века. В Авиньоне с Варлаамом сблизился и стал у него учиться греческому языку, чтобы в подлинниках читать греческих авторов, Петрарка. Последний в одном из своих писем так выражался о Варлааме: «Был еще мой учитель, который, возбудив во мне сладчайшую надежду, оставил меня на начатках учения (in ipso studiorum lacte), будучи похищен смертью»; в другом письме Петрарка писал: «Это был человек, столько же обладавший прекрасным даром греческого словесного искусства, сколько лишенный этого дара в латинском языке; будучи богат идеями и отличаясь острым умом, он затруднялся в выражениях, способных передать его мысли». В третьем письме Петрарки мы читаем: «Я всегда горел желанием изучать греческую литературу, и если бы фортуна не позавидовала моим начинаниям и смерть не лишила меня прекрасного учителя, теперь бы я был уже, наверное, не начинающий эллинист». Действительно, Петрарка никогда не достиг возможности читать в подлиннике греческую литературу. Некоторое влияние Варлаама можно заметить и на произведениях Бокаччо, который, например, в своем сочинении «Генеалогии богов» (Genealogia deorum) называет Варлаама человеком «с маленьким телом, но с огромными знаниями», какого у греков не было уже много столетий, и безусловно доверяет ему во всем, что касается Греции. Доступные нам богословские и математические трактаты, записки и речи Варлаама не дают нам достаточных оснований для того, чтобы видеть у него родственные гуманистам черты. Его сочинения не были известны, по всей вероятности, Петрарке; а Бокаччо прямо говорит, что он «ни одного сочинения не видел». Нет данных также говорить о каком‑либо широком образовании или о выдающейся начитанности этого калабрийского выходца‑монаха; другими словами, в Варлааме не было того таланта, той культурной силы, которые могли бы оказывать глубокое и длительное влияние на более талантливых и более образованных, чем он сам, современных ему итальянцев, особенно же в лице таких корифеев, какими были Петрарка и Бокаччо. Поэтому вряд ли возможно согласиться с той переоценкой степени влияния Варлаама на Возрождение, которую мы встречаем иногда на страницах иностранной и русской литературы. Немецкий ученый Кертинг, например, писал: «Грек Варлаам, своим поспешным удалением из Авиньона лишив Петрарку возможности основательно ознакомиться с греческим языком и образованностью, тем самым разрушил гордое здание будущего и на целые столетия определил судьбу народов Европы. Малые причины, великие следствия». Ф. И. Успенский также писал: «Живое сознание идеи и важности эллинских занятий, какими были проникнуты деятели итальянского Возрождения, всецело должно быть приписано посредственным и непосредственным влияниям Варлаама. Итак, за ним остается большая заслуга в истории средневековой культуры… Оставаясь на почве реальных фактов, смело можем утверждать, что он соединял в себе лучшие качества тогдашней учености».

Роль Варлаама в истории Возрождения была намного скромнее, чем только что сказанное. Это был лишь учитель греческого языка, далеко не совершенный, могущий сообщить элементы грамматики и служить справочным лексиконом, «заключая в себе, — по словам Корелина, — весьма неточные сведения». Поэтому наиболее правильной является оценка, сделанная А. Н. Веселовским, который писал: «Роль Варлаама в судьбе раннего итальянского гуманизма представляется внешней и случайной… Средневековый схоластик, противник платоновской философии, он мог поделиться со своими западными друзьями лишь знанием греческого языка и обрывками эрудиции, а его возвеличили в силу надежд и чаяний, в которых выразилась самостоятельная эволюция гуманизма и на которые он не был в состоянии ответить».

Вторым греком, сыгравшим некоторую роль в эпоху раннего Возрождения, был умерший в шестидесятых годах XIV века ученик Варлаама, Леонтий Пилат, подобно своему учителю родом из Калабрии. Переезжая из Италии в Грецию и обратно, выдавая в Италии себя за грека из Солуни, а в Греции за итальянца и не уживаясь нигде, Леонтий Пилат пробыл три года во Флоренции с Бокаччо, который учился у него греческому языку и добывал от него сведения для своей «Генеалогии богов». О Леонтии говорят в своих сочинениях как Петрарка, так и Бокаччо, рисуя оба в одинаковых чертах неуживчивый, грубый и дерзкий нрав и отталкивающую внешность этого, по словам Петрарки, «человека столь звериных нравов и странных обычаев». Тот же Петрарка в одном из своих писем к Бокаччо сообщает последнему, что Леонтий, покинув его после целого ряда дерзостей по адресу Италии и итальянцев, уже с дороги прислал ему письмо, «более длинное и безобразное, чем его борода и волосы, в котором он величает до небес столь ненавистную ему Италию, а Грецию и Византию, которые прежде так превозносил, хулит и порицает; при этом просит меня вызвать его к себе, и так заклинает и страстно молит, как не молил апостол Петр Христа, повелевающего водами». Далее в этом же письме мы читаем такие строчки: «А теперь послушай и посмейся: просит он меня, между прочим, чтобы я рекомендовал его письменно Константинопольскому императору, которого я не знаю ни лично, ни по имени; но он желает того, потому и представляет себе, что (этот император) также благосклонен и милостив ко мне, как римский император; точно сходство титула отождествляет их, или потому, что греки называют Константинополь вторым Римом, осмеливаясь считать его не только равным древнему, но и превосходящим его по народонаселению и богатству». Бокаччо в своей «Генеалогии богов» называет Леонтия, человека с виду страшного, с некрасивым лицом, всегда погруженным в свои мысли, неотесанным и неприветливым, но зато в греческой литературе ученейшим, неисчерпаемым архивом греческих сказаний и басен. Во время совместных занятий Бокаччо с Леонтием последний сделал первый буквальный перевод Гомера. Этот перевод был настолько неудовлетворителен, что уже ближайшие по времени гуманисты считали крайне желательным заменить его новым. Ввиду того, что Леонтий, по словам Бокаччо, был обязан многими из своих познаний своему учителю Варлааму, Ф. И. Успенский замечает, что «значение этого последнего еще более должно вырасти в наших глазах».

Во всяком случае, вполне признавая значительное влияние Леонтия Пилата на Бокаччо в смысле ознакомления его с греческим языком и литературой, мы должны сказать, что в общей истории Возрождения роль Пилата сводится к некоторому распространению в Италии знакомства с греческим языком и литературой при помощи уроков и переводов. Не забудем и того, что бессмертное значение Бокаччо зиждется не на материалах, добытых им из знакомства с греческой литературой, а совершенно на иных основаниях.

Таким образом, роль этих двух греков, которые, к тому же, были родом не из Византии, а из Южной Италии, в истории гуманистического движения сводится по преимуществу к простой передаче технических сведений по языку и литературе.

В литературе не раз отмечалось, что Варлаам и Леонтий Пилат были родом из Калабрии, то есть из Южной Италии, где греческий язык и греческая традиция продолжали жить в течение всех средних веков. Если даже не иметь в виду античной «Великой Греции» в Южной Италии, эллинские основы которой были уже давно, может быть не вполне, поглощены Римом, то уже в VI веке завоевания Юстиниана ввели в Италию вообще и в Южную Италию в частности немало греческих элементов, и завоевавшие вскоре после этого большую часть Италии лангобарды сами вошли в круг греческого влияния и стали некоторым образом носителями греческой науки. Для нас особенно важно проследить вкратце эволюцию эллинизма в Южной Италии и Сицилии, греческое население которых в несколько приемов увеличивалось значительными притоками. В VI и VII веках многие греки были вынуждены покинуть свою страну под влиянием славянских вторжений в Грецию. В VII веке обширная греческая эмиграция в Сицилию и Южную Италию имела место из византийских областей, захваченных и разоренных персами и арабами. В VIII веке большое число греческих монахов прибыло в Италию, спасаясь от преследования императоров‑иконоборцев. Наконец в IX—X веках греческие беглецы из Сицилии, завоевываемой арабами, наводнили Южную Италию. Это был, вероятно, главный источник эллинизации византийской Южной Италии, так как византийская культура последней начинает расцветать только с X века, «как будто если бы она была лишь продолжением и наследством греческой культуры Сицилии». Таким образом, пишет А. Н. Веселовский, «образовались в Южной Италии густонаселенные греческие этнические острова, и народность, и общество, соединенные одним языком и вероисповеданием, и культурной традицией, выразителями которой были монастыри. Расцвет этой культуры обнимает период от второй половины IX до второй половины X века; но он продолжается и позже, в эпоху норманнов… Основание важнейших греческих обителей в Южной Италии относится к XII веку. Их история — это история и южно‑итальянского эллинизма. У них был свой героический период, период анахоретов‑пещерников, предпочитавших созерцание грамотности, и период устроенных общежитий со школами писцов, библиотеками и литературной деятельностью». Греческая средневековая Южная Италия дала ряд писателей, которые посвящали свой труд не только житийной литературе, но и церковной поэзии, а также «блюли предания науки». Во второй половине XIII века Роджер Бэкон писал папе об Италии, «в которой духовенство и народ были чистыми греками во многих местах». Один французский хронист утверждает для своего времени, что в Калабрии и Апулии крестьяне говорили только по‑гречески. В XIV веке Петрарка в одном из своих писем рекомендует некоего юношу, отправлявшегося по его совету в Калабрию: он хотел было прямо поехать в Константинополь, «но, узнав, что Греция, когда‑то изобиловавшая великими талантами, ныне ими обеднела, поверил моим словам…; услышав от меня, что в Калабрии в наши времена было несколько людей, ученейших в греческой литературе…, он решился направиться туда». Итак, для первоначального технического ознакомления с греческим языком и с начатками греческой литературы итальянцам XIV века незачем было обращаться в Византию; у них источник для этого был рядом, в Южной Италии, которая и дала Италии Варлаама и Леонтия Пилата.

Действительное влияние Византии на Италию начинается с конца XIV века и продолжается в течение XV века, когда туда приезжают настоящие византийские гуманисты, какими являются Мануил Хрисолор и особенно Гемист Плифон и Виссарион Никейский.

Родившийся около половины XIV века в Константинополе Мануил Хрисолор уже у себя на родине пользовался славой выдающегося преподавателя, ритора и философа. Молодой итальянский гуманист Гуарино отправился в Константинополь со специальной целью послушать Хрисолора и, научившись у него греческому языку, приступил к изучению греческих авторов. Приехав в Италию по поручению императора с политической миссией, Хрисолор, слава которого дошла уже до Италии, был восторженно там встречен, и итальянские гуманистические центры приглашали к себе заезжего ученого. В продолжение нескольких лет он преподавал во Флорентийском университете, где его слушала целая плеяда тогдашних гуманистов. Переехав по просьбе пребывавшего тогда в Италии императора Мануила II на короткое время в Милан, он после этого был профессором в Павии. Проведя некоторое время в Византии, Хрисолор вернулся в Италию, совершил, по поручению императора, большое путешествие в Англию, Францию и, может быть, в Испанию, затем сблизился с папской курией. Будучи послан папой в Германию для переговоров о предстоящем соборе, он, когда собор состоялся в Констанце, приехал туда и там умер в 1415 г. Хрисолор, очевидно, имел главное значение благодаря своей преподавательской деятельности и умению передать слушателям свои обширные познания в греческой литературе. Оставленные им сочинения в виде богословско‑церковных трактатов, греческой грамматики, некоторых переводов, например, дословного перевода Платона, и писем, не позволяют нам видеть в Хрисолоре большого литературного таланта. Но влияние его на гуманистов было громадное, и они окружают личность византийского профессора необычайными похвалами и искренним восторгом. Гуарино сравнивает его с солнцем, озарившим Италию, погруженную в глубокий мрак; он желал бы, чтобы благодарная Италия воздвигла ему на его пути триумфальные арки. Его называют «князем греческого красноречия и философии». К числу его учеников принадлежали самые крупные деятели нового направления. Один французский историк Возрождения, вспоминая отзывы гуманистов о Варлааме и Пилате, пишет: «Хрисолор — не тупая башка, не вшивая борода, не грубый калабриец, готовый дико хохотать над тонкими остротами Теренция; это — настоящий грек. Он — из Византии; он — благородного происхождения; он — ученый; кроме греческого языка он знает и латинский язык; он — важен, мягок, религиозен и благоразумен; он как будто рожден для добродетели и для славы; он знаком с последним словом науки о высоких предметах; словом — это учитель. Это первый греческий профессор, который, возобновляя традиции, занял кафедру в Италии».

Гораздо шире и глубже влияли на Италию в XV веке знаменитые представители эпохи византийского Возрождения, Гемист Плифон и Виссарион Никейский. О первом из них, как авторе идеи основания Платоновской академии во Флоренции и возродителе платоновской философии на Западе, речь была выше. Второй же из них представляет собою первостепенную величину в культурном движении того времени.

Виссарион родился в самом начале XV века в Трапезунде, где и получил первоначальное образование. Будучи отправлен для дальнейшего усовершенствования в Константинополь, он там занялся изучением греческих поэтов, ораторов и философов, а встреча с итальянским гуманистом Филельфо, слушавшим также лекции на берегах Босфора, познакомила Виссариона с гуманистическим движением в Италии и с проявившимся в то время там глубоким интересом к памятникам античной литературы и искусства. Уже монахом Виссарион после этого продолжал свои занятия в Пелопоннесе, в культурной Мистре, под руководством знаменитого Плифона. В качестве архиепископа Никеи он сопровождал императора на Ферраро‑Флорентийский собор и имел сильное влияние на ход переговоров, постепенно склоняясь на сторону унии. «Я не считаю справедливым, — писал Виссарион во время собора, — разделяться с латинянами вопреки всяким разумным основаниям».

Во время своего пребывания в Италии, попав в обстановку кипучей жизни Возрождения и сам по таланту и образованию не уступая итальянским гуманистам, он завязал с ними широкие сношения, а благодаря взглядам своим на вопрос об унии, сблизился с папской курией. По возвращении в Константинополь Виссарион быстро убедился, ввиду несочувствия громадной массы греческого населения, в невозможности провести дело унии на Востоке так, как ему хотелось бы. Получив известие о назначении его кардиналом Римской церкви, чувствуя ложность своего положения на родине и уступая желанию снова попасть в Италию, в этот центр гуманизма, он покинул Византию и переселился в Италию.

В Риме дом Виссариона сделался центром гуманистического общения. Друзьями его были наиболее выдающиеся представители гуманизма, как например, Поджо и Валла. Последний называл Виссариона, имея в виду его превосходное знание обоих древних языков, «лучшим греком из латинян и лучшим латинянином из греков» (latinorum graecissimus, graecorum latinissimus). Усердно покупая книги или заставляя их для себя переписывать, Виссарион составил у себя дома превосходную библиотеку, в состав которой вошли как произведения отцов восточной и западной церкви и вообще богословской мысли, так и сочинения гуманистической литературы. В конце жизни он подарил свое богатейшее для того времени книгохранилище городу Венеции, где оно явилось одним из главных оснований знаменитой теперь библиотеки св. Марка, (Bibliotheca Marciana), на входной двери которой до сих пор можно видеть нарисованный портрет Виссариона.

Была еще одна идея, которая сильно его занимала: это — идея крестового похода против турок. Получив известие о падении Константинополя, Виссарион сейчас же написал венецианскому дожу письмо, где указывал на угрожающую Европе со стороны турок опасность и во имя этого призывал вооружиться против них. Иных оснований Европа не была в состоянии понять. Виссарион умер в 1472 г. в Равенне, откуда его тело было перевезено для торжественного погребения в Рим.

Литературная деятельность Виссариона протекала в Италии. Кроме многочисленных сочинений богословского характера, об унии, «Догматической речи», опровержения Марка Евгеника, в области полемики, экзегетики, Виссарион оставил гораздо более характерные для него, как гуманиста, переводы классических авторов, Демосфена, Ксенофонта, «Метафизику» Аристотеля. Являясь сторонником Платона, Виссарион в своем сочинении «Против клеветника Платона» (In calumniatorem Platonis) сумел удержаться в границах некоторого беспристрастия, чего нельзя было сказать о других представителях аристотелизма и платонизма. Лишь недавно был опубликован длинный энкомий (хвалебная речь) Виссариона о своем родном городе Трапезунде. Он весьма важен с исторической точки зрения.

Виссарион представлял собою «лучший, чем кто‑либо другой из крупных людей его времени, пример слияния греческого гения с гением латинским, из чего и вытекает Возрождение». «Виссарион жил, — пишет его французский биограф Henri Vast, — на рубеже двух эпох. Это — грек, сделавшийся латинянином, кардинал, покровительствующий ученым, богослов‑схоластик, ломающий копья в пользу платонизма, усердный почитатель древности, содействовавший более, чем кто‑либо, зарождению современности. Он связан со средними веками своим идеалом, который он старается осуществить в христианском единении и крестовом походе; и вместе с тем он господствует над своим веком, он его с жаром толкает на новые пути прогресса и Возрождения». Один из современников Виссариона, Михаил Апостолий, или Апостолис, делает из него, в своем увлечении личностью и талантом знаменитого современника, как бы полубога. В своей надгробной речи Виссариону он писал: «(Виссарион) был отображением божественной и истинной мудрости». Многие произведения Виссариона еще не изданы. Современная нам Италия, чтя его память, издает даже католический журнал, преследующий цели соединения церквей, который носит название «Виссарион» (Bessarione).

Но Византия внесла свою лепту в историю Возрождения не только насаждением знаний греческого языка и литературы, путем уроков и лекций, не только деятельностью таких талантов, открывавших Италии новые горизонты, какими были Плифон и Виссарион. Византия дала Западу громадное число драгоценных греческих рукописей, которые содержали лучших представителей античной литературы, не говоря уже о текстах византийского времени и отцов Греческой церкви.

Итальянские гуманисты, во главе с известным библиофилом Поджо, объехали Италию и Западную Европу и собрали к тридцатым годам XV века, то есть к эпохе Флорентийского собора, почти все произведения латинских классиков, какие мы теперь знаем. Со времени же появления в Италии Мануила Хрисолора, возбудившего восторженное поклонение древней Элладе, в Италии появилось определенное стремление к приобретению греческих книг, для чего необходимо было использовать византийские книжные сокровища. Возвратившись из Византии, итальянцы, которые ездили туда учиться греческой мудрости, привозили с собой и греческие книги. Первым из них был слушатель Хрисолора в Константинополе Гуарино, который привез в Италию несколько книг. Но, чем Поджо был для собирания памятников римской литературы, тем для греческой сделался Джованни Ауриспа, который, отправившись в 5Византию, привез из Константинополя, Пелопоннеса и островов Архипелага не менее 238 томов, то есть, другими словами, целую библиотеку, которая включала в себя произведения лучших классических писателей.

По мере того, как условия жизни в Византии становились тяжелее и опаснее в связи с турецкими завоеваниями, греки, усиленно переселяясь на Запад, привозили с собой и памятники своей литературы. Подобное накопление в Италии сокровищ классического мира, совершившееся благодаря Византии, создало на Западе исключительно благоприятные условия для ознакомления с далеким прошлым Эллады и сокровищами ее вечной культуры. Передавая их на Запад и спасая тем от турецкого разгрома, Византия сделала великое просветительное дело для грядущих судеб человечества.

 

 

От научного редактора

 

На последних страницах своего сочинения А. А. Васильев затронул, но не дал все же ясного ответа на один очень важный вопрос: в чем сходства и различия Возрождения в Византии при Палеологах и в Италии. С этой проблемой связан и еще один вопрос общего плана, так или иначе затрагиваемый А. А. Васильевым, но не формулируемый четко: в чем причина того, что все деятели палеологовского Возрождения — при всей своей незаурядности — остались яркими фигурами национальной культуры Греции, тогда как деятельность итальянских гуманистов очень быстро приобрела интернациональное, мировое значение в истории культуры.

Несколько слов по поводу указанных выше проблем, на которые у А. А. Васильева нет полного ответа. Итальянский гуманизм можно определить как выражение взглядов новых общественных сил, складывающегося класса буржуазии. Византия же оставалась страной феодальной. Все знаменитые деятели итальянского гуманизма потому и стали фигурами международного значения в истории культуры, что смогли уловить, сформулировать и выразить такой взгляд на мир, который быстро нашел отклик у их современников и ближайших за ними поколений. Византийские гуманисты потому и остались яркими фигурами, но национального масштаба, что в условиях своей страны они не могли быть услышаны, поняты и оценены в обществе так, как их итальянские современники.

«В то время как итальянский гуманизм из кабинетов перешел в социальную реальность как сила творческая и созидательная, византийский гуманизм практиковался в пределах замкнутого круга ученых. И если итальянские гуманисты осознавали себя основателями нового мира, то большинство византийцев — продолжателями и наследниками. Ведь недаром эпитет „второй“ (о Метохите — второй Нестор или Гермес, второй Птолемей, перевоплощение Платона; о Плифоне — второй Платон и т.д.) уже перестает быть просто риторическим украшением и превращается в феномен идейной, нравственной, человеческой жизни, в ощущение того, что первыми они быть уже не могли, да и не хотели, все уже было, все уже сказано, осталось только подражать».

Рассуждения А. А. Васильева о всемирно‑историческом значении Византии и византийской цивилизации ограничились одним абзацем и фактически одной мыслью — Византия передала на Запад достижения античной культуры. Между тем, здесь и можно, и нужно говорить о большем. Соседние с Византией страны образовывали так называемый византийский культурный круг — эти государства испытали на себе существенное влияние византийской культуры и политической идеологии. В некоторых случаях эти государства (например, Болгария, Армения) какое‑то время даже входили в состав Византии. Вот почему — именно благодаря преемственности в соседних странах — особое значение приобретают все формы византийской культуры и политической идеологии.

Особо также хотелось бы подчеркнуть, что до 1204 г. уровень развития культуры, науки и образования в Византии значительно превосходил западноевропейский.

 

Византийские императоры

 

Константин Великий (единоличное правление) — 324—337

Константин — 337—340

Констант — 337—350

Констанций — 337—361

Юлиан Отступник — 361—363

Иовиан — 363—364

Валент — 364—378

Феодосий Великий — 379—395

Аркадий — 395—408

Феодосий II Младший — 408—450

Маркиан — 450—457

Лев I — 457—474

Лев II — 474

Зенон — 474—491

Анастасий I — 491—518

Юстин I — 518—527

Юстиниан I Великий — 527—565

Юстин II — 565—578

Тиверий — 578—582

Фока — 602—610

Ираклий — 610—641

Константин II — 641

Ираклон — 641

Константин III (Констант II) — 641—688

Константин IV — 668—685

Юстиниан II — 685—695

Леонтий — 695—698

Тиверий III (II) (Апсимар) — 698—705

Юстиниан II (вторично) — 705—711

Филиппин Вардан — 711—713

Анастасий II (Артемий) — 713—715

Феодосии III — 715—717

Лев III — 717—741

Константин V Копроним — 741—775

Лев IV Хазар — 775—780

Константин VI — 780—797

Ирина — 797—802

Никифор I — 802—811

Ставракий — 811

Михаил I Рангаве — 811—813

Лев V Армянин — 813—820

Михаил II — 820—829

Феофил — 829—842

Михаил III — 842—867

Василий I — 867—886

Лев VI Философ — 886—912

Александр — 912—913

Константин VIII Багрянородный — 913—959

Роман I Лакапин (соправитель Константина VII) — 919—944

Стефан и Константин, сыновья Романа Лакапина — дек. 944 — янв. 945

Роман II — 959—963

Никифор II Фока — 963—969

Иоанн I Цимисхий — 969—976

Василий II Болгаробойца — 976—1025

Константин VIII — 1025—1028

Роман III Аргир — 1028—1034

Михаил IV Пафлагонец — 1034—1041

Михаил V Калафат — 1041—1042

Феодора и Зоя — 1042

Константин IX Мономах — 1042—1055

Феодора — 1055—1056

Михаил VI Стратиотик — 1056—1057

Исаак I Комнин — 1057—1059

Константин X Дука — 1059—1067

Роман IV Диоген — 1067—1071

Михаил VII Дука Парапинак — 1071—1078

Никифор III Вотаниат — 1078—1081

Алексей I Комнин — 1081—1118

Иоанн II — 1118—1143

Мануил I — 1143—1180

Алексей II — 1180—1183

Андроник I — 1182—1185

Исаак II Ангел — 1185—1195

Алексей III — 1195—1203

Исаак II (вторично) и Алексей IV — 1203—1204

Алексей V Дука Мурзуфл — 1204

Феодор I Ласкарь — 1204—1222

Иоанн III Дука Ватац — 1222—1254

Феодор II Ласкарь — 1254—1258

Иоанн IV — 1258—1261

Михаил VIII Палеолог — 1261—1282

Андроник II — 1282—1328

Михаил IX — 1295—1320

Андроник III — 1328—1341

Иоанн V — 1341—1391

Иоанн VI Кантакузин — 1341—1354

Андроник IV — 1376—1379

Иоанн VII — 1390

Мануил II — 1391—1425

Иоанн VIII — 1425—1448

Константин XI — 1449—1453