Чем отличаются обычные вступительные экзамены от егэ.

 

То, что конкурсные вступительные испытания предназначены для отбора лучших — известно всем. Но далеко не все знают, что прежние вступительные экзамены в вуз выполняли ещё одну функцию: они задавали абитуриенту уровень требований, который был необходим для дальнейшего обучения. С подготовки к этим экзаменам для будущего студента фактически начинался вузовский образовательный процесс. Вступительные испытания вполне можно назвать первой сессией, успешная сдача которой означала, что претендент будет способен усваивать образовательную программу.

 

Эта вторая (подготовительная) функция вступительных экзаменов в действительности была важнейшей, поскольку она (в большинстве случаев) исключала ситуацию, когда вновь зачисленный студент оказывался не в состоянии учиться. Вступительные испытания по одному предмету даже на разных факультетах одного вуза всегда были разными, потому что разными были требования к обучающимся. Никому не приходило в голову дать один и тот же вариант по математике будущим программистам и психологам, например.

 

Архитекторы ЕГЭ сделали именно это: предложили одно и то же для всех без исключения. Получился монстр, который подготовительную функцию не способен выполнить ни для кого, причем именно в силу своей универсальности. Оценочная шкала ЕГЭ хорошо ранжирует абитуриентов, но за баллами этой шкалы неразличим уровень знаний, который мог бы обеспечить усвоение образовательной программы конкретного вуза.

 

Минимальные проходные баллы ЕГЭ эту проблему не решают ни в коей мере. Минобровские пороги рассматривать в этом качестве вообще не серьезно. По математике, например, официальные 27 проходных баллов соответствуют решению шести простейших задач уровня 5 - 7 класса. В прежние времена с такими «знаниями» не взяли бы даже в 10 класс. Вуз имеет право поднять это значение. Допустим, он увеличит минимальный проходной балл до 50. Теперь для преодоления порога нужно не 6, а 10 задач ТОГО ЖЕ УРОВНЯ. И что от этого изменилось? По сути — ничего.

 

Каждое повышение проходного балла сужает круг претендентов. Причем за бортом нередко оказываются способные ребята, которые именно из-за своих способностей не уделяют должного внимания отработке «навыков сдачи ЕГЭ», и их обходит по баллам натасканная бестолочь. Заметим, что если вуз захочет обеспечить надежное знание абитуриентами геометрии, например, то ему придется установить немыслимый порог в 98 баллов (выпускников с такими показателями теперь всего 0,03%; нынешний школьник может сдать ЕГЭ по математике без всякого знания геометрии на 97 баллов). Теперь даже мехмат МГУ стонет оттого, что его студенты не знают элементарных геометрических фактов.

 

Итак, ключевой неустранимый недостаток ЕГЭ как вступительного экзамена состоит в том, что он не способен выполнять подготовительную функцию прежних вступительных испытаний. К тому же баллы ЕГЭ «действительны в течение 4 лет» (почему не пожизненно?), это положение записано в закон об образовании. А что остается от знаний через 4 года? Похоже, что разработчики закона не слышали вообще о главной функции вступительного экзамена.

 

Следствием является ТОТАЛЬНЫЙ ОБМАН МОЛОДЕЖИ. Школьники набирают свои баллы ЕГЭ, счастливые отправляются в вуз и там массового оказываются «у разбитого корыта»: учиться они не могут. С первого дня выпадают из образовательного процесса и либо уходят со временем, либо плывут на волнах нормативно-подушевого финансирования (которое не дает вузу самостоятельно от них избавиться) с липовыми тройками к такому же диплому. Этот процесс охватил сегодня практически ВСЕ вузы и ВСЕ факультеты.

 

Самое безобразное в этой истории то, что если бы хотя бы часть усилий, затраченных на подготовку к ЕГЭ, была направлена на достижение уровня прежних вступительных испытаний, те же студенты вполне успешно могли бы учиться в тех же самых вузах.

Коррупция в системе ЕГЭ.

 

Система ЕГЭ по своей структуре изумительно предрасположена к коррупции. Хотя более правильно здесь говорить не о коррупции как таковой (это понятие в расхожем представлении обычно связано с деньгами), а о нечестности в широком смысле.

 

Баллы ЕГЭ стали главной целью обучения для школьника, но они также официально объявлены основным показателем качества образования. По этой причине все субъекты, имеющие отношение к образованию, – от школьного учителя до Минобра — заинтересованы в том, чтобы эти баллы были большими и год от года росли. При проведении ЕГЭ все участники процесса прямо или косвенно работали на этот результат. И школьный учитель, который во время экзамена оказывал «СМС поддержку» своим ученикам, и наблюдатели в классах, которые смотрели «в потолок», а не на списывающих выпускников, и Рособрнадзор, понизивший в 2014 году порог аттестации, а в 2015-м прямо фальсифицировавший результаты базового ЕГЭ по математике для сокращения процента двоечников, — все заботились об одном и том же: о ПОКАЗАТЕЛЯХ «качества образования».

 

В этом проявляется системный порок подобного подхода. Когда реальное качество подменяется «показателем», довольно быстро оказывается, что показатель легко повышать, не обращая внимания на качество, и даже в ущерб ему.

Кроме того, все составляющие процесса, связанного с «обходом правил» при поступлении в вуз, перешли к ЕГЭ. Но если раньше этот процесс был привязан в основном к престижным вузам, и число центров его локализации составляло пару сотен, то теперь он рассеян по необъятным просторам нашей страны и может иметь место в любом пункте сдачи единого экзамена. Именно в этих пунктах решается сегодня вопрос о том, кому быть студентами МГИМО, ВШЭ и т.д. А то, что на местные процессы влияют местные «уважаемые люди», очень хорошо известно. Также нет нужды объяснять, что у этих людей с их многочисленными «друзьями и коллегами» есть дети, которые хотят учиться «не где-нибудь».

 

Перечисленные выше предпосылки привели к тому, что нечестность после утверждения системы ЕГЭ в 2009 году стала расти в геометрической прогрессии. Лидерами здесь были наши южные регионы, где народ более практичен и быстрее уловил «новые возможности», которые нес в себе ЕГЭ. К 2012 году масштабы такой нечестности фактически поставили под угрозу само существование единого экзамена. И тут настал год 2013 с его суперскандалом, когда варианты предстоящих ЕГЭ каждый желающий мог получить в Интернете бесплатно вместе с решениями. Экзаменов тогда фактически не было, и Минобру удалось сохранить минимум приличий только потому, что не все школьники знали о такой возможности.

 

Скандал 2013 года, имевший масштаб государственного преступления, вроде бы расследовали, однако виновных не назвали, и никто не понес наказания. Есть основания считать, что его централизованно организовали те, кто имел соответствующие возможности, поскольку никаких «стихийных мотивов» для возникновения подобной ситуации не просматривается. Как теракты 11 сентября позволили переформатировать американскую демократию, так и скандал 2013 года стал основанием для перевода процедуры проведения ЕГЭ в формат антитеррора (металлодетекторы, видеонаблюдение и т.п.). Кроме того, в 2013 году был установлен «эталон нечестности», на который теперь можно равнять нынешний «честный ЕГЭ».

 

И уж совсем пустяком смотрится на этом фоне замена прежнего, всеми забытого, руководителя Рособрнадзора на нынешнего Кравцова. Но именно при Кравцове впервые была освоена технология централизованной фальсификации результатов единого экзамена, позволяющая произвольно рисовать баллы ЕГЭ и впаривать обществу и власти ложь об успехах образования в условиях его деградации.

Надо отметить, что «честность ЕГЭ» носит в основном имитационный характер. Рамки металлоискателей часто не работают, видеонаблюдением охвачены далеко не все пункты, и оно «временами отключается» (характерный пример – нашумевший случай 2015 года в одной из мордовских школ, когда выпускники по команде достали пронесенные на экзамен гаджеты, а видеонаблюдение почему-то не выключили, и все «вляпались»). Эти показные мероприятия направлены на поддержание имиджа ЕГЭ, их реальная эффективность сомнительна. Например, на ЕГЭ-2015 было изъято при досмотре всего 2 тыс. мобильных телефонов на более чем 2 млн. человеко-экзаменов. При этом опросы школьников показывают, что по крайней мере каждый пятый из них имел телефон на ЕГЭ.

 

Совершенно ясно, что честная аттестация по сравнению с нечестной должна приводить, например, к увеличению количества двоечников. Однако у нас наблюдается прямо противоположная картина: ЕГЭ «честнеет», а двоек все меньше и меньше. В 2015 году доля не аттестованных по ЕГЭ (а это два экзамена – русский язык и математика) составила 1-1,5%. Эта неопределенная официальная цифра (через дефис) говорит о том, что сам Минобр стесняется называть её значение. Уточним: двоечники по русскому языку составили 0,2% от всех выпускников, и это при том, что число школьников, кто свою фамилию не может написать без ошибок, существенно больше. Но если раньше подобный "результат" был итогом совместных усилий всех звеньев образования, то теперь это достижение исключительно Рособрнадзора — главного фальсификатора.

 

Власть понимает коррупционную неустойчивость системы ЕГЭ. Поэтому к проведению единого экзамена «страна готовится как к войне»: на местах создаются штабы по проведению ЕГЭ, объявляют о персональной ответственности губернаторов, используется спецсвязь, даются поручения органам внутренних дел, госбезопасности и т.д. Брошена масса ресурсов на решение проблемы, которую сами создали. Но надо понимать, что победить коррупцию в системе ЕГЭ при тех ставках, которые там разыгрываются, в условиях нынешней России невозможно в принципе. Есть только один путь: отмена самой системы.

 

А вот проблема массовой вузовской коррупции решается весьма просто. Достаточно довести до судебного решения два-три уголовных дела против взяточников, и о коррупции в вузе забывают. Это проверено многократно. «Доценты с кандидатами» не тот контингент, который согласен сидеть за решеткой. Единичные коррупционные случаи, связанные с вип-персонами крупного калибра, останутся, но они погоды не делают.

 

То, что массовая коррупция до сих пор присутствует в некоторых вузах, объясняется нежеланием правоохранительных органов заниматься этой проблемой. В какой-то мере здесь проявляется инерция 90-х годов, когда «поборы» со студентов фактически поощрялись сверху как способ дофинансирования системы образования, положение которой было тогда ужасающим. Эту версию подтверждают циничные высказывания ряда высших должностных лиц от образования.

 

Взращенная до безобразия проблема вузовской коррупции в нулевые годы была использована для введения ЕГЭ. Похоже, что её и сейчас «держат на плаву» как аргумент, оправдывающий существование единого экзамена.

 

Проводимая Рособрнадзором борьба за «честность ЕГЭ» может привести к самым серьезным социальным последствиям. Наши дети растут сегодня в среде невостребованности со стороны общества. Их контакт с государством осуществляется через школу и никак больше. Но и там он, по сути, отсутствует. С понятием «государственный» школьник сталкивается впервые на выпускных экзаменах (ОГЭ и ЕГЭ), которые проводятся теперь в режиме антитеррора: с полицией, под камерами видеонаблюдения и после рамок металлоискателей, как будто каждый ученик – потенциальный жулик и террорист. На фоне предельно низких, дебильных государственных аттестационных требований.

 

Но если власть так относится к детям, то и к себе она должна ожидать такого же отношения. Воспитание патриотизма, о котором сегодня твердят на каждом углу, невозможно без уважения к юным согражданам.

 

Тут кстати вспомнить прежние выпускные экзамены, которые проходили в атмосфере взволнованного напряжения, но с цветами и улыбками на лицах. Тогда они были праздником, особым, но все-таки праздником, который завершал школьные годы.