Бонус-рассказ про несчастного поэта и осень)

Последние дни лета, как угрожающий выстрел в пустоту, не имеют под собой серьёзных намерений запугать или хотя бы кого-то задеть. Но этот мягкий шлепок по воздуху, исчезающий в норке неба, предупреждает весь белый свет о пришествии нечто необратимого и тёмного.

Остатки лета, падающие в бесконечно глубокую могилу осени, проходят у всех по-разному. Кто-то пытается удержать мимолетность и беззаботность потраченного времени, кто-то же наоборот с трезвой улыбкой встречает пьяную сентябрьскую песню.

Один сидит у окошка и тоскует о фундаментальной неизменности законов мироздания, другой же всем сердцем впитывает абсурд происходящего. Что уж тут говорить? Все мы разные и одновременно единокоренные, как бессловесные сны кричащих звёзд, медленно ползущих по окопам космоса.

Последний августовский дождь разносится прощальным летним смехом по бесчисленным муравьиным переулкам города «M». Серый и бесцветный город, как лицо случайного прохожего. В конце лета армия гаснущих фонарей предупреждает о будущей нехватке света и воздуха свободного времени. Ничего страшного. Все уже привыкли жить в подобном режиме полутрупа-смертника. Никого уже не удивить отсутствием счастья и отсутствием личного времени.

По ночным босым улицам бродят тени давно умерших людей вперемешку с полумёртвыми прохожими. Все они одинаково бесцветны, как буквы разных алфавитов или пассажиры ночного метро. И, что неудивительно, они, бесцельно бродящие всю жизнь, имеют всё же несколько бессознательных — убить скуку, зарезать тоску и утопить одиночество.

Редкий свет в окнах мелькает на перекошенных, от отвращения к себе, лицах домов и как бы говорит, что тут пока ещё есть живые, суетные людишки со своими мелкими делишками и тараканьими заморочками. В одно из таких окон можно залететь осенним листом и стать случайным свидетелем чьей-нибудь нелепой истории.

Первый такой листочек залетает гостем в приоткрытую форточку окна, из которой валит вонючим облаком дым дешёвых сигарет, неизвестного жилища, а там...

А там за занавешенными шторами при тусклой освещенности кухни пьёт водку поэт Стёпа Бессветов. Внутри его квартиры зябко и холодно, как в одной из камер-хранилищ морга. Он то нервно засыпал, матерясь во сне на двух языках ночи, то снова просыпался и долго, долго молчал. В дом давно никого не принимал, почти совсем одичал и накрылся одеялом загадочности с головой. Все про него забыли, но он про себя забыл ещё раньше всех остальных...

Сначала изредка, а потом с резвой частотой к нему в гости наведывались бесы. Были ли это галлюцинации оглушенного белой горячкой мозга алкаша или самые настоящие жители не существующего ада, в сущности, не имело никакой разницы. Ведь и те, и те всегда одинаково противны.

 В первые дни знакомства с ними он растерянно глядел в потолок и старательно отмалчивался среди сверхъестественного шума голосов. Черти с наигранной натяжкой явно пытались проигнорировать присутствие Стёпы, но водку было приносить им некому, поэтому и пришлось смириться с напускным недружелюбием хозяина и терпеливо ждать протянутой руки с налитой до краёв рюмкой.

В итоге вышло вынужденное знакомство, как двух человек в одном купе поезда или как двух приведений старого замка. Поэт долго не решался, но всё же однажды решился и сказал следующий тост: «Ну, за свет внутри нас, твари вы носатые, хвостатые!». Бесы отреагировали внешне сдержанно и глухо, а внутри танцевали с торжеством провидца.

 При более близкой беседе нечистые показали себя как добропорядочные собутыльники, что очень редко для представителей мусорной ямы ада. Но даже они не выдержали всего груза и всей грязи в сосуде души Степана. Тоска, разбросанная по всей квартире, как грязные носки, портила воздух бессмысленного пьяного веселья. Бесы к чёрту посылали подобные недуги, некогда им вопросами души заниматься. Им лишь бы быстрее закусить, да выпить. Поэтому они в итоге и слиняли в поисках более веселого и беззаботного собрата по наполненной рюмке...

Если собственные бесы могут нас так легко покинуть, то что же тогда говорить о людях?

Стёпа же находился в беспросветных поисках света, ровно семь лет назад солнце в его груди потухло, а вместо него остался не уверенный в себе огонёк. Так исчезает материк или с хрустом лопаются зубы Вселенной. Раньше у него был совсем другой псевдоним, более вызывающий и хлёсткий, без ноток депрессии. Чуть позже он с горькой иронией окрестил себя «бессветным».

Казалось бы, люди способны пережить любые события, пытающихся разломать нашу жизнь и превратить её в руины, с абсолютно разной степенью горя: смерть близких людей, слишком дорогая выпивка и десятки не выплаченных кредитов. Даже сбежавшая муза не так страшна и удивительна, как выпавший снег во сне июля. Поэт и сам не мог найти ответ на вопрос: почему же творческое бесплодие и кризис привели его в тупик, оставили его там, не дав обходных путей до вершин жизнеспособности?

Ведь жизнь так многообразна и многолика, что всегда можно примерить новенькую маску и новенький наряд. Он, как и всякий человек, искренне верил в человеческую суперспособность переодеваться и приобщаться к образу другого существования, наполненного чем-то иным, но...

Но у Степана отчаянно ничего не выходило, и он был вынужден признать однобокое уродство утраченного таланта. Он пытался заниматься всяким разным возвышенным баловством, но всё лишь увеличивало скуку и никак не удовлетворяло запросов вечности. Одно время Стёпа даже играл в театре, но был изгнан за отсутствие признаков жизни и интереса ко всему происходящему на сцене и за её пределами. А ещё он как-то взялся за лепку скульптуры знакомой проститутки.

Но и тут таился промах…

 Степан забросил лепку и пошёл учиться игре на саксофоне. Всё бы хорошо, но прокуренные лёгкие и патологическая лень юноши, выращенные многолетней практикой безделья, быстренько убили всякую надежду научиться играть на инструменте. Поэт отовсюду ушёл, как и ушли когда-то от него строки. Вечность застряла в лифте повседневности.

Вскоре Степан перестал заниматься поиском выхода, переставая вместе с этим разгребать себя из постоянно растущей ямы говна. Максимум на что его хватило, так это выкроить себе некоторую работенку в нескольких редакциях, чтоб не сдохнуть голодной псиной на улицах. Чтоб иногда что-то есть, бесцельно пить водку и, конечно же, чего-то ждать. Ведь неизбежно чего-нибудь дождёшься!

Вот он и ждал…

Главной трагедией для поэта было отсутствие всякой трагедии, ему казалось унизительным жить без проклятия и ноши. Когда он лишился таланта, его словно кастрировали или ампутировали душу. Вот так и жил сейчас свихнувшийся маргинал-поэт, в полном трансе непонятного ожидания и с бесконечной апатией ко всему остальному…

Ночь дышит в затылок, пока рассвет крадётся по-кошачьи. Пока что её дыхание ровное и смелое, как у молодой и здоровой женщины. Два часа ночи. Стёпа уже давно потерял точку опоры своей трезвости, поэтому полубредовое состояние, перемешанное с многолетней бессонницей, считалось для него ежедневной нормой безумия. Ветер игриво стучал в форточку, дождь сыпался хлопьями снега на грязный плащ асфальта.

Поэт заливал в глотку очередную стопку и, не морщась, влипал взглядом в многочисленные трещины стен и потолка. И совсем непонятно по какому внутреннему зову его окаменелое тело зажило, задышало. Мало того, что оно задвигалось, так ещё в нём заговорила здоровая человеческая потребность прогуляться перед сном.

Странно всё это, ведь товарищ Бессветный без необходимой нужды предпочитал не покидать стен жилища, тем более в столь поздние часы. Раньше он гулял по парку возле дома и подкармливал музу своей наивной преданностью. Теперь же обходил его, как бывшие влюблённые общие воспоминания.

 Все мы такие и есть: бежим от того, к чему хотим прибежать...

Свет в прихожей потух, исхудалая фигура поэта выпрыгнула из подъезда в ночь. Слишком легко одетый он нёсся вместе с ветром через лужи и дворы. Стёпу можно смело спутать с ожившим посреди ночи пугалом, сбежавшим из тюрьмы огорода заброшенной фермы. Редкие прохожие, словно спрятавшись в невидимый панцирь, шли с закрытыми на замок глазами. Казалось бы, что вид измученного алкоголика сумасшедшего вида должен отталкивать или хотя бы настораживать, но всё происходило с точностью до наоборот.

Поэт, стараясь передвигаться живо и незаметно, дрожал и спотыкался на ровном месте. Хватило одного увиденного лица, чтобы ослепнуть от бесцветности его безразличия. Чуждость и отрешенность его облика пробуждали странное родство и близость. Ещё бы чуть-чуть, и Стёпа обнял незнакомца, но ноги передвигались отнюдь не по его команде.

Лёгкий свист стаи деревьев дарил сердцу временный и липовый покой, забирая взамен зоркость и бдительность. Товарищ Бессветный и не заметил, как пройдя через лабиринты переулков, переместился в начало змеиной аллеи парка. Горящие головы фонарей вели по миражам воспоминаний и приводили в тупик прошлого.

Помимо крови стихов и мимолетных признаний, здесь, на земле лежала его тень. Она отделилась от него, как кожа от ящерицы, и, хохоча, бросилась в сторону нескончаемой аллеи...

***

Картинка реальности замигала, как лампочка сломанной фары, и переключалась со скоростью падения человека с пятнадцатого этажа. Шаткое начало осени уверенно сменилось её серединой. Хоровод листьев спустился на землю, как будто лежал там две тысячи лет. Стёпа Бессветный стоял стройнее столба и посылал немые проклятия уходящей вдаль тени. Чёрный сгусток энергии, напоминающий сосуд ночи, мчался с бесчеловечной убедительностью, наворачивая виражи.

Избавившись от оков паралича, поэт рванул резвой псиной за уезжающим грузовиком. Погоня за самим собой никогда не заканчивается победой, но и проиграть в ней тоже невозможно...

Обогнув несколько десятков лавочек, истоптав тонны две грязи вместе с кустами, гонка без зрителей достигла финала крайне необычным образом. Да в принципе, как и началась. Тень, перепрыгнувшая через лавочку, скрылась в нежном мраке облака ночи. Поэт бы кинулся за ней, как хищник на добычу, но поочередное лопанье сердец фонарей, заставило его застыть на месте и наблюдать за их массовым суицидом.

 Осколки стекла отскакивали в стороны, проверяя землю на прочность. И возле той лавочки, где недавно скрылась тень, фонарь вовсе не потух. Он только прикрыл глаз, потом же в метрах ста пятидесяти вспыхнул костёр. Раскрытый зонт огня символизировал собой перерождение Феникса или процесс захоронения доблестного война, погибшего в славной битве. Потом оставшийся фонарь снова раскрыл глаз, и на лавочке уже сидел...

Уже сидел человек в потрёпанном пальто, стянутом будто со спящего бомжа из Нью-Йорка, с бледной кожей черепного оттенка и с криво подстриженной бородкой. Вид у него был крайне неаккуратный и неуклюжий, оттого наверно и притягательный. Одет он по классике, всё на нём тёмное. Словно портрет века аристократа, оживший на одну ночь перед эрой заката старого тысячелетия.

 

Поэт уставился на фантом, выглянувшего из тумана призрака, да и сам не понял, как подошёл к нему. Может, он обладает телепатическим гипнозом?

-«Здравствуйте, а я вас ждал!» — подозрительно дружелюбно и вежливо подал голос внезапный незнакомец.

-«А вы, собственно, кто?»

-«Я тот, кто случайно пересёкся с вами на одной линии смерти».

-«Смерти?»

-«Да, вы пока ещё не поняли, но вас уже нет».

-«А кто тогда перед вами стоит?»

-«Слепой свидетель чужой казни и зрячий палач собственной смерти. Так понятнее?».

-«А ещё запутаннее, нельзя было выразиться, товарищ как вас там?»

-«Да неважно. Пойдёмте за мной. Сейчас сами всё поймёте».

Они вместе подошли к той яме, откуда прыгал огонь во все стороны. Костёр проснулся по будильнику злобным трезвонящим визгом и заплевал всё вокруг бессмысленным гневом безумия. По венам воздуха растёкся аромат горелой осени и запах палёного солнца. -«А может всё это мимолетный приход пляшущего в агонии мозга?» — сапсаном пронеслось по извилинам-рельсам мозга поэта. Когда Стёпа подошёл близко, чтоб опуститься взглядом на дно бездны, то обнаружил себя внизу горящим трупом.

Нет лучше и хуже из зрелищ: смотреть, как ты заживо горишь и умираешь дикой смертью. Тут присутствовал какой-то особенный, послесмертный кайф освободившегося от жизни трупа, переходящий в умиротворенный шёпот медитирующего монаха. Стёпа пылал и хохотал языками огня вместе с октябрьским одеялом сухой листвы и вдыхал аромат собственной смерти. Поэт, полностью влипший взглядом в огонь, от чего-то расхохотался ещё больше и, качая головой, восклицал про себя: «Ааа, так вот оно что!». Человек (а возможно и вовсе не человек, а всего лишь развесёлая галлюцинация), встретивший его на лавочке, увидел понимание и тут же спросил:
-«Теперь ты понял: КТО ТЫ?»

-«ДА!»-
-«И кто же?»
-«Я тот, кто подарил миру солнце осени».
-«Именно».

***

Город «М» тряхануло шумным известием о жуткой выходке поэта. Стёпа Бессветный, найденный в лесу, в одном из заброшенных парков на задворках, совершил акт самосожжения. Так уходят из жизни только святые или чокнутые. Хотя, что те и те — имеют общий корень. Точные причины дерзкого поступка поэта никому неизвестны. Возможно, многолетняя депрессия вперемешку с многолетним и окрепшим в сердце отчаянием довели Стёпу до его последних плясок на костре. Но почему именно подобный способ ухода из жизни был выбран им? Никто толком ничего не знал и никогда уже не узнает. И лишь после скромных, полунищих похорон сгоревшего поэта в спящем мире проснётся и встанет над могилой шипящее на землю солнце. Оно проснётся, неизбежно проснётся, чтобы дряхлое и слабое сердечко несчастного мира продолжало биться снова и снова, с тем же упорством и не меньшей силой, без остановок и сбоев, не сбавляя сумасшедшего темпа скрипучих качелей бытия...