Джон Вайер на совете директоров «дримс Пикчерз»

При виде Джона Вайера живое обсуждение на совете сменилось мёртвой тишиной, как будто он принёс с собой её часть из своей квартиры. Она шла за ним по пятам, и кто знает, что ещё таилось в ней. Глаза Джона нервно бегали по лицам, в упор смотрящим на него. Помявшись немного на месте, Джон, не произнося ни звука, вынул из кармана тот предмет, который взял из сейфа, тот предмет, который значительно добавлял уверенности в себе. Это был пистолет. Джон снял его с предохранителя и направил прямо на главу компании «Дримс Пикчерз».

- Зачем ты пришёл сюда, Джон? Что ты хочешь сделать? Застрелить кого-нибудь? Думаешь, это поможет? – Рейнольд Морган вёл себя предельно спокойно, несмотря на то, что на него было нацелено оружие.

Джон пробубнил что-то невнятное в ответ, так как рот его был скован действием нанороботов.

- Кукла решила поднять восстание? Как это трогательно, вы не находите? – обратился мистер Морган ко всем присутствующим. Присутствующие никак не отреагировали. Они будто были просто зрителями и безучастно наблюдали за происходящим. Мистер Морган продолжал:

– Взяв в руки то, что сделало человека доминантой на этой планете – оружие – она думает, что сможет наконец освободиться. И после этого, скажите мне, разве не сила определяет всё? Если даже он верит только в неё! – Рейнольд Морган указал на Джона. – Но если ты помнишь – в сказке Карабаса Барабаса никто не убивал, - мистер Морган слегка ухмыльнулся. Даже в такой ситуации, не теряя самообладание, он умудрялся острить.– Ты хочешь порвать эти нити, Джон? Правда, хочешь? Ты можешь это сделать. Да, Джонни, можешь. Но будь добр, отыграй сначала весь спектакль от начала и до конца, как этого требует режиссёр! Как этого ждут от тебя зрители! И всё. Ты свободен.

Джона всего трясло с головы до ног. Он стоял и обливался потом от напряжения, не зная, что сказать. То, что секунду назад казалось лёгким делом, сейчас превратилось в неподъемную ношу. Всё внимание на кончике пальца, лежащего на холодном курке. Он уже убил одного человека. До сих пор перед глазами его лицо. Неужели он способен сделать это ещё раз? Взять ещё один грех на свою измученную душу? Сможет ли искупить? Или уже искупает... ещё не совершённое деяние…

- Так, ну хватит. Пора заканчивать этот балаган, - мистер Морган спокойно подошёл к телефонному аппарату и по громкой связи вызвал главу технического отдела, - мистер Папедж, тут у нас мистер Вайер ведёт себя неадекватно. Сделайте что-нибудь, пожалуйста. Да, чёрт побери, он направил на меня пистолет!

Глаза Джона забегали. Он растерялся, совершенно не зная, как поступить дальше. Сейчас что-то произойдёт. «Может, просто убежать отсюда, и тогда ему ничего не будет? Может, они простят его глупый поступок? А как же Джилл? Как ребёнок? Нет, от судьбы не уйдёшь. Он не может просто взять и опустить руки - он должен бороться за свою свободу любыми средствами».

Вдруг лицо Джона страшно перекосило. Затем рот плавно и неестественно широко открылся. Затем Джон начал громко со всей силы клацать зубами. Рот то сильно открывался, то со всей силы схлопывался. Казалось, ещё чуть-чуть и зубы просто раскрошатся от таких ударов. Джон тряс головой из стороны в сторону, пытаясь это прекратить. Он хватался обеими руками за челюсти, пытаясь сжать их, чтобы они перестали клацать.

- Охрана, здесь у нас душевнобольной. Заберите его, пожалуйста, - продолжал орудовать с телефоном мистер Морган.

В дверях мелькнули две внушительные фигуры охранников. Джон понял, что это конец, что его затея с треском провалилась. Находясь в полубезумии, почти не управляя собой, Джон из последних сил вытянул руку с пистолетом и выстрелил. Один выстрел – это всё, что он смог сделать перед тем, как его схватили. Но даже этого было достаточно, чтобы выражение лица главы компании «Дримс Пикчерз» изменилось до неузнаваемости: от полной уверенности в своей безопасности до настоящего изумления и испуга.

На секунду действие технологии остановилось, буквально на мгновение Джон снова обрёл полный контроль над собой.

- Я отыграю, мистер Морган. Обещаю Вам, - произнёс он почти шепотом.

Тёплая струйка крови багровым пятном растекалась по пиджаку Рейнольда Моргана. Он коснулся рукой отверстия от пули, затем посмотрел на окровавленную руку и через несколько секунд с грохотом рухнул на пол. Это последнее, что увидел Джон Вайер, и почему-то это обрадовало его.

Шизофрения

Врачам не нужно было долго заниматься обследованием поступившего пациента, чтобы поставить диагноз. Машина запущена: убийство, несвязная речь. Душевнобольной, к тому же социально опасный. Шизофрения. Особые условия содержания. Самый сильный спектр препаратов. Несколько дней интенсивной терапии – и перед нами «кукла без ниток», лишённая воли. Вернее, воли у неё и так никогда не было. Всё было лишь иллюзией - иллюзией свободы. Теперь – просто груда частей тела, неспособных собраться в единое целое. Груда, выброшенная за ненадобностью.

Телевизор. Знакомый персонаж счастливо улыбается. Люк Стоун. Новая восходящая звезда получает своего первого «Оскара» за роль в фильме «Грани любви». Джон Вайер тоже должен был присутствовать на этой церемонии, если бы вёл себя с должным смирением. Звучит речь Люка:

- Всё, что я хочу сказать, для того чтобы добиться успеха, надо в первую очередь выбрать правильный путь: тот путь, по которому тебе хочется идти; тот путь, в который ты готов вкладывать все свои силы и способности...

Джона больше не воротит от мысли, что когда-то ему пришлось лежать с этим человеком в одной постели, играть того, за кого ему будет стыдно. Сейчас ему совершенно всё равно: сильнодействующие препараты, словно крепкие канаты, связали его нервную систему, лишая её всякой возможности к движению мысли. Никаких эмоций, никаких чувств. Безразличие. Только лёгкое дежавю: будто уже слышал это когда-то, а может, и сам говорил нечто подобное на одной из церемоний.

Через несколько дней, видя, что душевнобольной ведёт себя спокойно и адекватно, дозировки снизили. Конечно, сознание Джона не включалось на полную катушку, но всё же можно было немного соображать. Единственным плюсом лекарств было то, что, угнетая нервную систему, они делали её невосприимчивой ко всякого рода воздействиям, в том числе и к воздействиям технологии. Он буквально ощущал, как под кожей на его лице что-то живёт, пытаясь выбраться наружу, проявить себя. И иногда, когда действие препаратов ненадолго отпускало, так и происходило, но большую часть времени нервная система молчала, а вместе с ней молчал и его рот.

Теперь лишь короткий промежуток времени Джон был способен осознавать происходящее, лишь тонкая грань между полной прострацией и тем состоянием, когда он уже не мог противостоять маленьким механизмам, контролирующим эмоции, мимику, речь. Эта грань – и есть его воля. Настоящая, без дополнительных костылей, без мотиваторов и ориентиров. Она сузилась до тоненькой полоски, до лезвия бритвы, и теперь у него только один путь – шагать по этому лезвию, терпеливо преодолевая боль оставленных ею порезов. И на этом пути даже речь иногда становится подвластной ему.

Только веки остались непослушны. В любой момент их могут просто закрыть или открыть, как шторы. В любой момент его могут лишить света. Здесь помогают только очень сильные препараты, которые просто выключают сознание, и тогда становится всё равно, как ведут себя веки. Лишив возможности действовать, говорить, они продолжают своё: изматывают его, мучают, отнимают возможность хотя бы наблюдать за происходящим. Так было тогда, когда пришла она - Джилл…

Он отчётливо помнит, как его куда-то повели. Как посадили в специальный кабинет. Как зашла она. Её силуэт. Её волосы. Её измождённое горем лицо. Мешки под глазами - то ли от недосыпа, то ли от постоянных слёз. Это единственное, что ему позволили увидеть.

Далее он только слышал, как она разговаривала с ним. Он чувствовал, как она гладит его по руке, но ничего не мог сделать. Глаза закрыты. Рот на семи замках. Только слабое мычание в ответ. Он слышал, как она плачет, и ничего не мог сделать. Ей, возможно, сейчас гораздо тяжелее, чем ему: она ведь не использует препаратов.

Напоследок она приблизилась к нему так, что он почувствовал её дыхание возле своего уха. Она прошептала, что любит его, что беременна и что хочет родить от него ребёнка. А ещё она сказала, что что-то знает и до конца не понимает, что происходит, но догадывается, что это всё неслучайно. Она намерена выяснить.

«О нет, Джилл! Только не надо этого делать! Они навредят тебе. Сделают что-нибудь плохое. Прошу тебя! Оставь меня здесь умирать! Живи! Воспитывай нашего ребёнка. Он всегда будет тебе напоминать обо мне! Благодаря ему, я всегда буду рядом!» - хотел прокричать Джон, но получалось только мычать. Он крепко схватил Джилл руками. Сильно прижал к себе.

Он не видел её, но ощущал всем телом. Его руки, его грудь, его шея и щеки – каждая клеточка его тела помнила знакомые изгибы. Он чувствовал её запах - родной и любимый. Появились санитары. Они стали оттягивать её.

«Они снова хотят забрать её у меня. Нет, не отдам. Не отпущу», - Джон мотал головой, пытаясь удержать её.

- Возьми, - прошептала Джиллиан, и в руке у Джона оказался маленький предмет. Санитары в суматохе не заметили этого, и Джону удалось его надёжно спрятать. Затем снова палата. Снова препараты.

После того, как он пришёл в себя, он долго смотрел в пустоту, не решаясь даже пошевелиться. Он силился вспомнить, что произошло, но ничего не получалось. Стало неудобно лежать на спине, и он повернулся. Вдруг он ощутил, как будто что-то кольнуло его прямо в бок. Какой-то предмет. Что это? Как только этот предмет появился перед глазами, он тут же узнал его и вспомнил всё, что происходило с ним вчера. К нему приходила Джилл...

- Моя Джиллиан... Моя девочка… Она знает… Она знает, насколько это ценно для меня… - впервые за долгое время Джон произнёс слова по собственной воле. Это была не технология, не шизофренический бред – это был он. Он смотрел на значок, подаренный женой перед самой первой церемонией «Оскара», и слёзы стояли у него в глазах. И эти слезы тоже были его собственными. Он вспомнил, как потерял его, но теперь он снова рядом.

Так Джону снова удалось «встать на лезвие». Позже, именно так он назвал это состояние кратковременного пробуждения: именно так ощущал его. Только сейчас пришло понимание происходящего: ему не дадут ни единого шанса, его судьба – погибнуть здесь. Он уже настолько устал от всего случившегося, что даже немного радовался тому, что скоро всё закончится. Единственное, чего ему хотелось всем сердцем, всем своим нутром, объясниться с Джилл, попросить у неё прощения за всё содеянное. Он жаждал этого. Ради этого он ещё вставал с постели, ради этого открывал рот, когда его просили есть, ради этого шёл дальше. И когда этот момент был так близок, когда Джилл была совсем рядом, они лишили его такой возможности. Они лишили его всего, что было ему так дорого.

Потом приезжал отец. Рассказал, что мать умерла. И снова веки Джона были закрыты - они так и не дали ему последний раз посмотреть в глаза отцу. Может быть, хотя бы во взгляде Джона он увидел бы все ответы?

Потом приезжала сестра. Потом братья по очереди. Единственная, кто так и не появился, была Мэри. Похоже, ей ни до него сейчас, и вообще ни до кого. Она, так же как и Джон, тонет в своём персональном болоте. Но даже ей хотелось что-нибудь сказать. Дать хоть что-то, подарить ей хоть какую-то крупицу правды. Правды выстраданной неимоверным количеством бед и ошибок. Ведь для неё ещё не поздно. Никогда не поздно.

«Ещё не поздно», - вдруг родилась мысль у Джона. В моменты пробуждений, когда остатки его почти убитой личности всё-таки прорывались сквозь дозы лекарств и цепи «Эмоушен Диджитал», он стал вынашивать эту мысль, словно младенца, только что появившегося на свет. И постепенно она стала расти и крепнуть, наполнятся новыми идеями и смыслами. В конечном итоге мысль созрела и распустилась, словно цветок, превратившись во вполне конкретную цель.

Он слабо понимал, что происходит. Всё было будто во сне. Не сознание, а намерение. Действия на уровне лимбической системы. Древняя природа, прошедшая путь в миллионы лет, брала своё, требуя место под солнцем. Она, словно случайно брошенное семя, была готова расти даже посреди асфальта.

Чуть позже он научился фокусничать с дозировками, научился не употреблять всё то, что выписывают врачи. У него появился специальный тайник, куда он складывал необходимые ему лекарства. Там же он хранил и свой значок. Теперь он сам научился подбирать такое количество препаратов, чтобы как можно дольше бывать «на лезвии» - настолько, насколько это вообще было возможно. Иногда его срывало, и тогда то технология напоминала о себе, то сознание снова распадалось на куски. Перед ним появлялись мистер Морган или Коул. Они разговаривали с ним, требовали, чтобы он заплатил за содеянное, тянули его за собой, хватая за одежду. У Коула на шее были синие следы от рук Джона, а у мистера Моргана посреди груди красовалась рана от выстрела. Тогда Джон забивался в угол, закрывал лицо руками и сидел так, пока Морган и Коул не покинут его.

Технология теперь постоянно включала что-то несвязное. Бред больного разума. Вероятно, Джон был просто не нужен компании. Теперь никто от него ничего не требовал – его просто убивали.

Концентрация давалась нелегко. Джон часто просто впадал в небытие, и даже проблески сознания были пропитаны истерией и шизофреническими проявлениями, которые, похоже, уже успели добраться до самой сути его я. Он понимал, что времени мало и необходимо действовать. Поэтому каждый день раз за разом, после сильной терапии, после приступов то ли технологии, то ли своих собственных - разобрать было уже практически невозможно - он опять возвращался к своему тайнику. Это единственное, что застревало в памяти. Там, смотря на значок, он снова попадал в «точку сборки». Он снова и снова воссоздавал себя: своё я, свой план, свои цели.

Ангелы и бесы

Благодаря манипуляциям с препаратами, Джону всё чаще и дольше удавалось пребывать в более-менее спокойном состоянии. Почти все врачи отмечали улучшения в самочувствии пациента. Его перевели из специального корпуса, где содержались буйнопомешанные, к обычным душевнобольным. Здесь у него было гораздо больше свободы действия.

Окажись человек в любой компании, в любом коллективе - одним словом, в любом социуме - у него обычно появляются сторонники, близкие друзья, покровители, но вместе с ними неизбежно находятся и те, кто его люто ненавидит. Вот врач, казалось бы, абсолютно беспристрастное лицо, но даже его отношение к пациентам часто имеет оттенки различия. Хорошо, если это просто бесцветное равнодушие. Иногда, очень редко, это светлый оттенок тепла и сострадания, но всё чаще встречается другой – зелёный. На что только не способна бумага, выкрашенная в зелёный цвет: именно она заставляет человека, забыв о своей совести, о честности, о своём благородстве, совершать самые дурные поступки. Именно она заставляет врача забыть о своей профессиональной этике и переступить черту закона и морали.

Джону сразу показалось странным, что доктор Бен Милтон так предвзято к нему относится. Мелькнула мысль, что здесь не обошлось без зелёного оттенка. И чем больше Джон общался с доктором Милтоном, тем больше в этом убеждался. Но кто был источником? Неужели «Дримс Пикчерз»? В отличие от других врачей, в особенности от доктора Билла Джекинза, Бен Милтон всегда старался давить на самые больные места, словно расколупывал раны и посыпал их свежей солью. Он не пытался вытащить Джона из пропасти безумия, наоборот, он каким-то образом делал так, что психика актёра приходила в возбуждённое состояние, а вслед за этим восприятие мира превращалось в калейдоскоп, где стекляшки-мысли разной формы и цвета из хаоса образуют причудливые и замысловатые узоры, не имеющие никакой практической пользы. И выбраться из этого состояния Джону было крайне тяжело. В такие моменты Милтон прибегал к особым способам терапии, и Джон почти сутки валялся в полной прострации, абсолютно выпадая из реальности.

Другое дело - Билл Джекинз – главный врач отделения. Среднего роста, плечистый, с крепкой шеей, как будто всю жизнь занимался спортом. Всегда гладко выбритый и аккуратно причёсанный. Несмотря на возраст, у него ещё было очень мало седых волос. Уверенный взгляд, но в то же время какой-то добрый и приветливый. Постоянно светящаяся улыбка на лице, всегда в хорошем расположении духа, полон энергии и сил. Его облик заряжает: хочется соответствовать и светиться так же, как и он. Говорят, что одно присутствие с настоящим учителем (мастером) уже развивает человека, даже если ученик и учитель просто сидят в молчании, потому что в любом, даже самом маленьком действии, такого учителя всегда есть огромный смысл. Как раз таким и был Билл Джекинз: только одно его присутствие рядом уже улучшало самочувствие Джона. Он настраивал Джона на совершенно иную волну.

- Ну вот видите, мистер Вайер, сегодня уже прогресс. Сегодня Вам значительно лучше, чем вчера. Если так пойдёт, то совсем скоро, вполне возможно, Вы покинете нас, - при этих словах доктор Джекинз приветливо улыбался, и почему-то ему хотелось верить. Эти два доктора – словно две стороны одной медали, словно две противоположности, противостояние которых развернулось в одном человеке по имени Джон Вайер. Чем больше Бен Милтон топил Джона в сильных препаратах, тем более Билл Джекинз отходил от их применения, используя методы обычной психоаналитики. Традиционно свои сеансы он начинал так:

- Как Вы себя чувствуете, мистер Вайер? Всё ли у Вас хорошо?

Джон, как правило, ничего не отвечал. Он просто не мог врать этому человеку. Всё очень плохо, и он не знает, что делать дальше. Только смутные очертания плана, рисующие некие контуры того, что можно назвать надеждой. Однако любая картина начинается с наброска. Лёгкие касания простого карандаша, первые очертания будущего шедевра. Затем линии становятся более уверенными, появляется форма. Доходит очередь до прорисовки деталей. Появляются нюансы и всякого рода мелочи, вроде пуговиц, серёжек, колец, нескольких вишенок, упавших на пол. И именно в этих мелочах скрывается та гармония, что делает картину целостной, полной, непрерывной и законченной.

Осмысляя своё положение, Джон неминуемо добрался до той детали, без которой этот механизм нельзя будет привести в действие. Побег невозможен, потому что ребята из технического отдела «Дримс Пикчерз» легко вычислят его, используя технологию отслеживания нанороботов. Для осуществления задуманного необходимо вернуть часы - те самые часы, которые когда-то ему дал незнакомец в лифте. После убийства мистера Моргана Джона отправили сюда. Часы и другие личные вещи пришлось сдать на хранение. Необходимо придумать способ, как вернуть их обратно.

Как поступить в таком случае? Вряд ли ему могут помочь родственники. Джиллиан тоже бессильна. К слову, она и так очень помогла, вернув значок. Пожалуй, в таком случае есть только один вариант: барахтаться там, где оказался. И, может быть, твоё барахтанье приведёт к какому-нибудь результату. Осмотревшись вокруг, Джон понял, что у него только один союзник, которому он более-менее может довериться, - это доктор Джекинз. Других вариантов у него просто не было.

- Здравствуйте, мистер Вайер. Как спалось? Чем занимались эти дни? Читали что-нибудь из того, что я приносил?

- Нет, - устало покачал головой Джон.

- Опять краски мира померкли перед Вами? Ну что мне с Вами делать, мистер Вайер? Без вкуса к жизни ею невозможно наслаждаться - собственно, невозможно жить. Только мне показалось, что Вы готовы перешагнуть через то, что с Вами произошло, и двигаться дальше, и вот я опять встречаю Вас в таком состоянии. И что прикажете мне с Вами делать? – доктор Джекинз не вычитывал Джона, а говорил крайне дружелюбно, даже немного шутя. В конце он повернулся и улыбнулся своей доброй улыбкой.

- Извините меня, доктор Джекинз… Просто доктор Милтон…

- Что, опять накачал Вас препаратами? – немного негодующе спросил Джекинз.

- После этого почти сутки не мог прийти в себя.

- Я уже месяц бьюсь над тем, чтобы изменить Ваш курс лечения и вычеркнуть все сильнодействующие препараты из Вашего перечня лекарств. Я собираю консилиумы, я доказываю, что Вам это уже не нужно и даже вредит, но пока мои усилия напрасны. Несмотря на то что я главврач, я пока никак не могу повлиять на Бена Милтона. Боюсь, Вам придётся потерпеть, мальчик мой, - доктор подошёл и успокаивающе потрепал Джона по плечу.

Джон решил, что это самый подходящий момент, чтобы обратиться к доктору со своей просьбой.

- Доктор Джекинз, я могу Вас о чем-то попросить?

- Конечно, мистер Вайер. Я всегда готов выслушать Вас и помочь, насколько это возможно.

- Когда меня привезли сюда, у меня забрали одну ценную для меня вещь, и я хотел бы её вернуть.

- Вернуть вещь? – переспросил доктор.

- Да. Это наручные часы. Мне их подарил отец, понимаете?

Доктор ничего не сказал. Он стал очень серьёзным и подошёл к окну. Джон не ожидал, что его просьба вызовет такую реакцию, и уже решил, что зря обратился к Джекинзу. Не поворачиваясь к Джону, тот ответил:

- А мы уже думали, не спросишь, - Джекинз перешёл на «ты». - Ты уверен, что они тебе уже нужны? Уверен, что готов?

- Вы о чем, доктор? К чему готов?

- К тому, что задумал.

Джон растерялся, не зная, что на это ответить. Неужели его план раскусили? Что теперь? Открыть все карты? Довериться? Или сделать вид, что он ничего не понимает?

- Пойми, Джонни, мы не можем рисковать. А ты уже совсем не фаворит гонки. Если что-то пойдёт не так, то и для нас ты можешь стать врагом. А нам бы этого очень не хотелось. Однажды мы помогли тебе. Помнишь, тогда в лифте? И ты убил двух человек и оказался здесь. Поэтому мы вправе знать, что ты теперь собираешься предпринять? Когда окажешься по ту сторону? – Джекинз кивнул головой, как бы указывая за территорию больницы.

- Так это были вы? - прошептал сам себе Джон.

- Да, это был наш человек, - спокойно ответил доктор.

Джону вспомнился паренёк, что отдал ему часы в лифте. Благодаря этим часам он узнал всю правду про Коула и хэшбрейкеров, благодаря им ему удалось добраться до мистера Моргана и убить его, благодаря им он оказался здесь. В голове словно задели какой-то очень чувствительный нейрон. Он вибрировал, приводя в возбуждение массу серого вещества, порождая бесчисленное количество вопросов: «Кто эти люди? Враги или друзья? Чего они хотят? Зачем они помогают ему и помогают ли? Зачем они тогда отдали ему эти часы?» Пока Джонни пытался сохранить самообладание как мог: не хотелось раскрывать себя раньше времени. Но губы его дрожали, а сам он продолжал бормотать что-то невнятное себе под нос.

Джекинз повернулся, подошёл к Джону очень близко и переспросил:

- Что ты собираешься предпринять, Джонни?

- Я не знаю, но что-нибудь точно сделаю, - робко ответил Джон, трясясь от испуга.

- Ты лучше подумай, Джонни. Хорошенько подумай. Ведь время ещё есть. Ведь должны быть не просто усилия, а цель. Только тогда всё обретает смысл.

- Я понимаю.

- Знаю, что понимаешь, - доктор подошёл к Джону и вынул из кармана часы. Те самые часы, которые забрали у Джона. - Именно поэтому возвращаю их тебе.

«Откуда? Откуда он знал, что Джон про них спросит? Как долго он уже носит их в своём кармане, ожидая подходящего момента, чтобы вернуть?» - Джон не мог скрыть своего удивления. Он протянул руку, чтобы взять их.

- Постарайся не светить ими. Пусть пока полежат в твоём тайнике, – предупредил доктор.

- Спасибо, - ответил Джон. Он был подавлен и максимально уязвлён. Его словно раздели. Эти люди знали о нём всё, а он о них – практически ничего. Хотелось получить хотя бы парочку ответов, чтобы картина происходящего выглядела яснее.

– Как мне отблагодарить Вас, доктор? – спросил Джон.

- Просто сделай, что должен, Джонни. Сделай, что должен, - ответил Джекинз несколько устало.

- Откуда Вам известно про мой тайник?

– Это было проще, чем кажется, - доктор загадочно улыбнулся. - Именно благодаря нам твой тайник до сих пор остаётся в целости и сохранности.

- Но кто вы? – не успокаивался Джон.

- Мы – те, кто тоже играет в эту игру, но с другой стороны. Мы давно знаем, чем занимаются в «Дримс Пикчерз». Они думают, что всё контролируют, но на самом деле это не так. Да, хэшбрейкеры – фикция, призванная связать по рукам и ногам не только вас, актёров, но и тех, кто начинает понимать, что происходит, и не собирается сидеть сложа руки. Хитро придумано: люди, жаждущие свободы, в итоге работают на организацию, которая хочет их этой свободы лишить. Но в любом, даже самом безупречном плане, всё равно найдутся изъяны. И мы – как раз и есть такой изъян. «Дримс Пикчерз» и не подозревает, что, наряду с подконтрольной ей организацией, спонсирует и ещё одну, которая намерена положить всему этому конец.

- Но почему вы в тени? Почему не сражаетесь с ними? Почему не уничтожите эту проклятую… - Джона застопорило в паралитической конвульсии при одной попытке упомянуть технологию «Эмоушен Диджитал». Увы, но блокировать систему безопасности лекарствами так и не удалось.

- Нас мало, Джон. И они слишком сильны, а следовательно, слишком опасны. Любой неверный шаг, любое неправильное действие – и мы под прицелом. И будь уверен, они, не задумываясь, спустят курок. Надо действовать очень аккуратно. У нас есть агенты в самой «Дримс Пикчерз», но до технического отдела нам так и не удалось добраться: они сами находят туда нужных людей, сами связываются с ними, сами их вербуют. Потом они всех сажают на свою технологию, и пытаться с ними как-то сотрудничать становится практически невозможно. Но ты… Твой способ глушить технологию с помощью лекарств… Признаюсь, это что-то новенькое. И как мы раньше до этого не додумались, – доктор Джекинз улыбнулся.

- Мой способ не помогает с глазами, к сожалению. Их я по-прежнему не контролирую.

- И что же ты собираешься делать? Как сбежишь отсюда, не имея возможности видеть? А если они закроются в самый неподходящий момент?

- Пока не знаю, - пожал плечами Джон. – Надеюсь что-нибудь придумать.

- Давай так, Джонни, я отдаю тебе ключ от палаты, а мы попробуем подобрать такие лекарства, чтобы и глаза вновь стали твоими, и только потом ты подумаешь о побеге. Договорились?

- Хорошо, доктор Джекинз.

***

Далее во время сеансов Билл Джекинз составлял план по приёму различных препаратов, позволяющих блокировать технологию. Они обсуждали их действие на Джона, определяли, есть ли прогресс, проводили различные тесты. Прогресс был незначительным, но всё же был. Хождение Джона «по лезвию» стало немного продолжительнее и чётче: лучше получалось фокусировать внимание, формулировать мысли, меньше усилий требовалось, чтобы контролировать речь.

- Хорошо, Джон, сегодня очень хорошо, - доктор Джекинз был доволен результатами очередного теста. – Думаю, необходимо уменьшить дозировку галоперидола. Будешь чувствовать себя лучше. Веки по-прежнему не контролируешь?

- Нет, - безучастно ответил Джон, как будто ему было совершенно всё равно, что происходит.

Джекинз что-то отметил в своих записях и посмотрел на Джона:

- Почему такой хмурый? Посмотри, какие показатели сегодня!

- Были бы ещё лучше, если бы не доктор Милтон. Вчера меня так накачал, что я потом два часа не мог вспомнить, кто я такой.

- Понимаю, Джонни. Понимаю. Но пока ничего не могу сделать. Придётся потерпеть. Я и так составил график, чтобы работать сразу после него. Будем ставить тебе капельницы и очищать твой организм от его назначений. Пока что это всё, что возможно.

Доктор Джекинз сдержал обещание. Стало немного легче выходить из состояния прострации. Джон упорно двигался к расширению своей свободы воли. Ему стало казаться, что он даже может быть вполне нормальным, но однажды произошло событие, которое опять перевернуло его жизнь с ног на голову.

Была смена Бена Милтона. Вечером, как всегда, он пришёл делать укол. Он заметил у Джона следы иголок на изгибе руки. От лекарств, которыми весь день пичкал его Милтон, Джон весь день пребывал в анабиозе. Он почти не соображал. Поэтому, когда Милтон спросил его:

- Откуда это?

- Это доктор Джекинз, - необдуманно ляпнул Джон. Буквально само слетело языка.

- Он ставит тебе капельницы? – ухватился Милтон за откровение Джона. Интуитивно Джон понял, что не стоит больше ничего говорить Милтону, поэтому промолчал.

«И почему он сразу подумал о капельницах?» - мелькнула мысль у Джона.

- Говори! Слышишь, говори! – вдруг разнервничался Милтон и начал трясти Джона за руку. – Доктор Джекинз ставит тебе капельницы?! Отвечай!

Сознание Джона было слишком слабым. Он просто хотел, чтобы от него отстали.

- Да, - слабо ответил он. Это роковое «да», произнесённое в тот день, очень дорого ему обошлось.

***

На следующий же день до Джона дошла страшная новость, которая сводила на «нет» все намеченные планы: доктор Билл Джекинз был снят с должности главного врача и переведён в другое отделение. Место же главного врача в отделении, где лежал Джон, занял доктор Бен Милтон. Теперь Джон был полностью в его власти. Только сейчас Джон в полной мере ощутил ту силу, которой обладали владельцы «Дримс Пикчерз», и это не предвещало ничего хорошего. Казалось, опять повеяло холодом с улицы, словно распахнули все окна и в комнатах засвистел неприятный сквозняк. Захотелось съежиться и спрятаться под одеяло, но, к сожалению, такие способы спасали только в детстве.

Репрессивные меры в отношении Джона со стороны нового главврача не заставили себя ждать. Ближайшие несколько дней, благодаря усилиям доктора Милтона, Джону была назначена интенсивная терапия самыми передовыми препаратами. Весь прогресс Джона терял свою значимость, так как большую часть времени он проводил в состоянии «овоща». Часами он просто сидел и смотрел в одну точку, не думая совершенно ни о чём. Его больше ничего не заботило, не волновало.

Редкие проблески сознания. Он оказывается возле тайника. Подолгу смотрит на значок, пытаясь собрать себя в единое устремление двигаться дальше. Расплывчато. Мутно. Словно запотевшее стекло, и нет сил, чтобы взять тряпку и протереть его. Луч надежды тускнеет с каждым днём. Скоро свет окончательно погаснет, и тогда вообще ничего не будет нужно.

Снова видят

Несмотря на убедительные речи врачей о том, что отмечается явный прогресс в состоянии пациента Джона Вайера, сам Джон чувствовал иное: с каждым днём ему становилось хуже. Даже в те короткие мгновения, когда он вновь оказывался «на лезвии», его состояние не было таким стабильным, как прежде: периодически он впадал в некую прострацию, терялся, забывал, где находится. Ему чаще и чаще требовалось присутствие значка рядом, чтобы фиксировать своё расплывающееся сознание, что было достаточно трудновыполнимо в условиях больницы. Появлялись провалы в памяти. С каждым днём они становились всё глубже и длительнее. Воспоминания были похожи на рваные лоскуты, которые изредка сшивались в единое покрывало. Однажды он полдня не мог вспомнить про тайник. Джон понимал, что ждать больше нельзя: если задержится здесь хотя бы ещё на одну неделю, то потеряется навсегда. Выплыть из болота, в котором его намеренно топит Милтон, уже точно не удастся.

Его веки, которые большую часть суток были закрыты, усложняли ситуацию. Джон фактически был слепым, имея нормальное зрение. С доктором Джекинзом они так и не смогли ничего придумать против этого – не успели. С такими глазами шансы выбраться из этого места практически были равны нулю.

И вот настал час Икс. Этот день был выбран неслучайно: ночью в смене будет всего лишь один охранник, так как его товарищ не смог выйти на работу из-за болезни. Слухи среди обитателей этого места расползались очень быстро. Только совершенно невменяемые были не в курсе, впрочем, им было всё равно. Но Джону не было всё равно: идеальное стечение обстоятельств, наиболее благоприятные условия для воплощения задуманного. Всё было готово. План был прост, но дерзок. Именно в этом и состояла его гениальность.

Джону всё-таки удалось украсть настоящую металлическую ложку, когда он сам напросился помочь убраться в столовой. Со временем ложка превратилась в острую, как бритва, заточку. Джон - в своей палате. Его до сих пор держат одного, вероятно, чтобы он ещё быстрее сходил с ума. Заточка уже лежит в руке. Нужная доза препаратов принята. Возможно, это поможет справиться с болью. Страх и действие лекарств разрывают сознание, как две лошади, которые тянут в разные стороны. Разум будто косяк рыб: то пребывает в полном хаосе, то вдруг резко концентрируется в слаженный механизм, то снова растекается. В другой руке значок. Джон нервно натирает его большим пальцем. Всё готово. Пора действовать. Ворох мыслей-муравьёв копошится в голове, проделывая новые ходы. Нет, он не готов. Опять хаос. Опять полное отсутствие контроля. Паранойя, депрессия – лишь спутники того тяжелого состояния, в которое опустил Джона Милтон. Для каждого миллиметра пути необходимы неимоверные усилия. Сегодня глаза Джона закрыты намертво, но это даже хорошо: так гораздо удобнее.

- Они хотят, чтобы я спал. Нет, я не буду спать. Они хотят, чтобы я спал. Нет, я не буду спать. Они хотят, чтобы я спал, - произносит быстро, затем делает паузу и произносит медленно: - Нет… Я не буду спать…

Джиллиан? Джиллиан?! Ты здесь? Ты со мной? Ты рядом? Чёрт возьми, где я?! Почему так темно? – истерия нарастает.

- Нет, вы меня так просто не возьмёте, - произносит решительно. - Слышите? Вы меня слышите? Да, я знаю, Вы меня слышите. Вы всё слышите… Вы всё знаете… - последнюю фразу говорит почти шёпотом.

- А? Кто здесь? Кто здесь??? Нет, я так больше не могу… Я должен открыть их… Ненавижу! Ненавижу его! – человек пальцами впивается в своё лицо, как будто пытается его снять.

- Джиллиан? Джиллиан!!! Мне нужно вернуться к ней, я должен… я должен спасти её и…

Актёр – это всего лишь маска, актёр – это всего лишь маска… всего лишь маска… - произносит быстро. На последней фразе делает акцент, немного замедляясь в конце и переходя на шёпот. Оно… оно ненастоящее, - человек ощупывает своё лицо (удивление). – Всего лишь маска...Нет!

Сними её… сними… Избавься… Избавься от неё! Энтони! Микки! Вы тоже? Вы с ними заодно? – нарастание истерии от спокойного до возбуждённого состояния.

Нет, не может быть. Я… Я не верю! Что? Тоже? Так убирайтесь к чёрту!!! Не хочу вас больше видеть… Замолчите! Замолчите, я сказал! – снова нарастание истерии от спокойного до возбуждённого состояния.

Это всё вы… Это вы всё подстроили… - произносит с явной ненавистью. Слышите? – спрашивает, затем сам же и отвечает:

- Слышите… Ничего не выйдет! Я не буду… Не буду и всё. Избавься! Надо открыть их… Без этого нет смысла... Без этого не получится. Ты слышишь? Надо открыть их, во что бы то ни стало…

Рука с силой сжимает заточку. Джон садится и медленно подносит самодельный нож к своему лицу. Сейчас или никогда. Если он не решится, то больше шанса не будет. Холодное лезвие нежно касается правого верхнего века. Даже не верится, что оно способно причинять боль. Но когда Джон нажимает чуть сильнее, острая сталь тут же перестаёт быть нежной.

«Надо ещё. Ещё сильнее. Иначе не отрезать», - и рука послушно усиливает нажатие. Непонятно, помогают ли препараты, но становится нестерпимо больно. Теперь одно движение - и целостность плоти будет нарушена. Джон долго не решается. Его трясёт. Очень сложно сосредоточиться. Всё тело сочится холодным потом. Ему нужно продолжать. Ещё чуть-чуть и он снова станет зрячим и уже никто не сможет управлять им.

Вначале Джон хотел освободить только один глаз. Этого было бы вполне достаточно, чтобы видеть. Но нестерпимое желание стать полностью свободным завладело им. Абсолютное безумие теперь управляло его рукой. Он словно Нерон жег Рим, словно Отелло душил Дездемону, словно Гоголь сжигал второй том «Мёртвых душ». Будто шаман, беснующийся возле костра, непрерывно стуча в свой барабан, находясь в экстатическом трансе, Джон выполнял только ему понятные действия. Не было больше ничего