Неудивительно, что Голдтуэйт продолжает описывать мифические

Фантазия – наверное, самая

fl

расцвет единого жанра в издательском деле – как “тупик”.
Возможно, он имел в виду это метафизически, но в любом случае, как это часто бывает в этой области, критический
импульс используется не для того, чтобы открыть мир для сочувственного понимания, а скорее для того, чтобы закрыть

476

АНИМИЗМ

В

ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ

он выключен и выключен. И независимо от того, владеет ли этим оружием догматический христианин или
догматический атеист, это не имеет никакого значения

fi

Не могу отличить.

Поэт Майкл Лонгли однажды заметил об искусстве, что “когда вы запечатлеваете что-то с
точностью, вы также высвобождаете его таинственную ауру”. ” Вы не постигнете тайну“, - добавил он,
- " без точности”.

19

(Вот снова “конкретная магия”.) Его Темные материалы начинаются с
того, что девушка в шкафу в очень специфической комнате подслушивает тревожный разговор в
богато воображаемой и детализированной параллельной сцене. Это завершается ветреными обвинениями
в адрес Церкви и чрезмерным расставанием Уилла и Лиры. Пулман, похоже, подозрительно
настроен показать – как сказал Дуглас Паркер об Эдмунде Уилсоне, другом яростном критике творчества
Толкиена, – что он “Взрослый в комнате” (Паркер 1956-7: 608).

Толкиен ([1964] 1988: 63) считал, что великие сказки заканчиваются “внезапным радостным
” поворотом“”, который делает историю "и пропускает проблеск". Он назвал то, что
получившаяся боль передает “надежду без гарантий”. В конце концов, Пуллман дает нам противоположное:
гарантии без надежды. Я уверен, что его решение было продиктовано идеологией, но это не
был идеологический провал. Это был провал искусства.

ГИПЕРСОВРЕМЕННОСТЬ

Что касается второй половины моего названия, я однажды утверждал, что постмодерн - скорее как
восприимчивость, чем как исторический период – обладает потенциалом освободить нас от неумолимого
прогрессизма современности и, между прочим, позволить нам оценить предвидение антимодернистов
, таких как Толкиен, если не обязательно их предписания. Конечно, это не совсем так получилось
. Абсурдно заключая, что произошло то, что, хотя она потеряла большую часть
своей популярной легитимности, модернистская мегамашина

20

тем не менее продолжал двигаться вперед,
даже набирая скорость. В этом отношении ничего не изменилось с тех пор, как Вебер заметил в 1899
году, что “Создается впечатление, будто сидишь в мчащемся поезде, сомневаясь
, будет ли правильно установлен следующий переключатель” (цитируется по Шафф 1989: 14). Эта ситуация оставила то, что
осталось от прогрессивного сопротивления, в таких неприятно парадоксальных позициях, как надежда
на экологический коллапс, достаточно плохой, чтобы остановить модернистское “развитие” (поскольку мало что еще
кажется вероятным), но, знаете ли, не слишком плохим. Так что там, где подразумевается “постмодерн”, вводите в заблуждение-
несмотря на то, что современность закончилась, “гиперсовременность” напоминает нам, что это не так. (Это также
уродливое слово, которое поэтому подходит.)

В то же время очень важно не приписывать
разочаровывающим, которые, кажется, управляют шоу, еще большую власть, чем они есть на самом деле. Перефразируя
Бруно Латура (1993), мы никогда не были полностью современными – то есть просто
разочарованными. В прожитой жизни и на практике мы не живем и не можем (если только не страдаем психозом) жить
полностью разочарованными. Так как же мне разгадать эту загадку одновременного очарования
и разочарования?

Двумя способами. Один из них, очень простой, заключается в том, что чары выживут. Как и земля –
главный источник очарования, я верю, – она не нуждается в нас, но мы нуждаемся в ней; поэтому она будет
продолжать непредсказуемо и неконтролируемо оживлять наши отношения друг с другом,
с другими животными, с нечеловеческой природой, с местами, с искусством и артефактами, с
едой и так далее. Однако, поскольку очарование невозможно, его нельзя использовать
или использовать для каких-либо целей или программ; поэтому нам нужен другой термин для этого
явления, супер

fi