Восприятие образа Н.В. Ставрогина в работе Д.С. Мережковского «Л. Толстой и Достоевский»

Дмитрий Сергеевич Мережковский – русский писатель, поэт, религиозный философ – будет одним из первых, кто коснется исследования творчества Ф.М. Достоевского и его героя Николая Ставрогина.

В период с 1898 по 1902 г.г. Д.С. Мережковский пишет монографию «Л. Толстой и Достоевский», в которой сравнивает жизненный путь, творческое наследие и религиозное мировоззрение Достоевского и Толстого. По мнению Мережковского, Достоевский как художник всегда стремится исследовать самые опасные стремления человеческого сердца и духа. И особое место здесь занимают бездны сладострастия. В этом контексте Мережковский впервые коснется образа Николая Ставрогина. Размышляя о его злодеяниях, о растлении девочки философ укажет, что даже в последних низостях героя есть «… как бы не потухающий демонический отблеск того, что было красотою, есть величие зла» [12, с. 82]. Лишен величия разврат, в который опускается герой «Записок из подполья», но фигура Ставрогина противопоставлена в восприятии Мережковского «мелкому» и «будничному» сладострастию, что говорит о серьезном отношении философа к этому герою.

Мережковский пишет, что всех героев Достоевского можно разделить на «две семьи», и, если в первой находятся, например, Алеша Карамазов, князь Мышкин, Зосима, то во второй – Раскольников, Рогожин, Версилов, Иван Карамазов и, конечно, Ставрогин. Мережковский тем самым как бы указывает на явное родство этих персонажей [12, с. 167].

Рождению таких образов, как Ставрогин, Кириллов, Иван Карамазов, по мнению Мережковского, способствовали типы, созданные в 30-34-ые г.г. XIX века А.С. Пушкиным и М.Ю. Лермонтовым. «… с Кавказского Пленника, Онегина, Алеко, Печорина, Демона, началось и возрождение русской литературы… от «москвичей в гарольдовом плаще», у которых «руки в крови», от Алеко и Печорина, который «для себя лишь хочет воли», - до нигилиста Кирилова, который считает себя обязанным «оказать своеволие», до Ставрогина, который находит «одинаковость наслаждения в обоих полюсах» …» [12, с. 259].

Также отдельно Мережковский рассматривает вопрос двойственности в творчестве Достоевского. Касаясь его, философ подчеркивает и двойственность Ставрогина той именно тягой к «обоим полюсам», к идеалу красоты и к разврату [12, с. 294].

Но стоит сказать, что двойственность героев Достоевского достигает предела именно в образе Ставрогина. В нем, по мнению Мережковского, можно наблюдать именно раздвоение. Фигура Николая Ставрогина мыслится Мережковским как спуск Достоевского «… в преисподнюю мистического раздвоения…», и путь этот представляется более глубинным, нежели чем каким он был показан, например, в романе «Идиот» [12, с. 373].

В Ставрогине, как пишет философ, чувствуется огромная сила не только созерцания, как у Раскольникова или князя Мышкина, но и воля, то есть способность к действию, которая хоть и никогда не будет им применена, но она все же есть. Мережковский, анализируя портрет Ставрогина, подчеркивает в нем «избыток животной жизни», чего нельзя наблюдать в образе Мышкина или Раскольникова [12, с. 373]. Также в наружности Ставрогина прослеживаются черты романтические: с одной стороны, его можно представить героем поэм Байрона и Лермонтова, с другой стороны – это «… герой нашего современного, классического романтизма, древний грек, каких, впрочем, никогда не бывало в действительности, созерцаемый сквозь волшебно преломляющую призму ницшеанства, условный герой условного Возрождения» [12, с. 374].

Ставрогин наделен «силой беспредельной», что в равной степени чувствуют Кириллов, Шатов, П. Верховенский. Но в то же время герой не может применить эту силу в действительности, и это также понимают и Кириллов, и Шатов, и Лиза Тушина [12, с. 378].

Примечательно, что раздвоение героя происходит и на религиозном уровне, два «мистических» начала – добро и зло – смешиваются в нем. В этом обличает Ставрогина Шатов: «… в то же самое время, когда вы насаждали в моем сердце бога и родину, - в то же самое время… вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка, Кириллова, ядом…» [7, с. 197]. То есть Ставрогин одновременно проповедует Христа и Богочеловека Шатову, а Антихриста и Человекобога – Кириллову. Именно здесь Мережковский подходит к главному вопросу о герое: почему Ставрогин, имея такую силу, такое влияние на других людей, «такой стремительный разбег» останавливается на пути к будущему? По мнению Мережковского, эти два начала в Ставрогине – Христа и Антихриста (христианства и язычества) сплетены в нем, но никогда не сольются. «Что-то облекает и разъединяет их, какая-то очень тонкая, слабая среда, середина, говоря языком научным» [12, с. 381]. В этой «середине» заключается трагизм главного героя романа.

Ставрогин, принадлежащий к аристократически-мещанскому кругу, воспитанный западником и либералом – Степаном Трофимовичем – с одной стороны, и русской барыней, крепостной помещицей Варварой Петровной – с другой, обладает по определению Мережковского, «средне-высшей» силой. В бессознательной стороне героя, возможно, коренится сила самая высшая, и здесь Ставрогин является подлинным аристократом – благородным и месте с тем народным. Ведь недаром юродивая Марья Лебядкина воспринимает его «князем», «ясным соколом». Но как бы не была велика сила сознания у героя, она все же не беспредельна и уступает бессознательной стихии [12, с. 381].

Николай Ставрогин, по мнению Мережковского, промежуточный персонаж, который найдет свое продолжение в образе Версилова, героя романа «Подросток», написанного вслед за «Бесами». «Версилов - это Ставрогин, уже достигший зрелого, предстарческого возраста, совершенного жизненного опыта... Отношение к нему Достоевского спокойнее, ровнее... Он больше любит и потому лучше знает его» [12, с. 385]. Несмотря на то, что Версилов лишен романтического ореола и что помимо трагического в нем можно усмотреть черты даже комические, он, тем не менее, не лишен некой тайны, которая так притягивает людей и к Ставрогину. Как пишет Мережковский, тайна Версилова заключает в себе и тайну Ставрогина, и тайну самого Достоевского. Однако в Версилове «…она менее отталкивающая, более привлекательная, потому что более сознательно религиозная, чем в Ставрогине» [12, с. 385]. Если даже и Версилов не сможет преодолеть раздвоения, то он все равно будет ближе к победе, чем герой «Бесов» Николай Ставрогин.