Прибытие Марии в Хеврон и Ее встреча с Елизаветой

21.1

1 апреля 1944.

21.2

¹ Я в гористой местности. Это не какие-то высокие горы, но уже и не холмы. Здесь уже есть настоящие горные хребты и ущелья, какие встречаются в наших тосканских и умбрийских Апеннинах. Растительность тут густая и богатая, есть также изобилие родников, сохраняющих пастбища зелеными и урожайными фруктовые угодья, которые почти все отданы под яблони, фиги и виноград: последний – вокруг домов. Время года, должно быть, весна, поскольку виноградины на гроздьях уже размером с горошину, и на яблоневых цветах уже образовалась завязь, еще кажущаяся множеством зеленых незрелых шариков, а у смоковниц на кончиках ветвей – первые плоды, пока только завязавшиеся, но уже довольно сформированные. В свою очередь, луга – настоящий мягкий тысячецветный ковер. На них пасутся или отдыхают овцы, белыми пятнами на изумрудной траве.

² Мария, на Своем ослике, поднимается по довольно-таки приличной дороге; должно быть, это главная улица. Поднимается, поскольку селение, достаточно аккуратное, находится еще выше. Мой внутренний оповеститель говорит мне: «Это место – Хеврон». Вы мне говорили о Горной стране^[138]. Не знаю, что тут поделать. Мне ее показали под этим именем. Не знаю, относится ли «Хеврон» ко всей этой области, или только к селению. Так я слышу и так рассказываю.

Вот Мария вступает в селение. Несколько женщин в дверях – дело к вечеру – наблюдают за прибытием Чужестранки и сплетничают друг с другом. Они провожают Ее взглядами и не успокаиваются до тех пор, пока не замечают, что Она остановилась напротив одного из самых красивых домов, расположенного посреди селения, с огородом впереди и хорошо ухоженным фруктовым садом позади и вокруг него, садом, что затем переходит в просторный луг, взбирающийся и ниспадающий вслед за неровностью горы и заканчивающийся лесом высоких деревьев, за которым уже не знаю, что находится. Все обнесено изгородью из дикой ежевики или дикой розы. Не могу ясно различить, потому что, если помните, цветы и листья у этих колючих кустарников очень похожи и, пока на ветвях не покажутся плоды, легко ошибиться. Перед домом, то есть, с той стороны, что тянется вдоль селения, место окружено небольшой белой оградой, на которую наваливаются ветви настоящих розовых кустов, они пока еще без цветов, но уже все в бутонах. В середине – железная решетка, она закрыта. Понятно, что это дом кого-то знатного в селении и дом людей зажиточных, поскольку все в нем выказывает если не богатство и роскошь, то, во всяком случае, достаток.

21.3

И немалый порядок.

³ Мария слезает с ослика и приближается к решетке. Глядит сквозь прутья. Никого не видно. Тогда Она старается привлечь к себе внимание. Какая-то низенькая женщина, которая, будучи любопытнее всех, за Ней последовала, указывает Ей на странное приспособление, служащее звонком. Это два куска металла, уравновешенные на чем-то наподобие коромысла, и когда это коромысло двигают с помощью веревки, они ударяются друг о друга со звуком колокола или гонга.

Мария тянет за веревку, но так бережно, что получается лишь легкое позвякивание, и его никто не слышит. Тогда эта женщина, старушка с острым носом и подбородком, и с языком, стóящим десяти, хватается за веревку и принимается дергать что есть силы. Трезвон, способный пробудить мертвого. «Так это делается, женщина. А иначе как вы добьетесь, чтоб вас услышали? Понимаете, Елизавета стара и Захария стар. Теперь он еще и немой, кроме того, что глух. Двое их слуг тоже старые, понимаете? Вы когда-нибудь сюда приезжали? Знаете Захарию? Вы…»

От этого потока новостей и расспросов Марию спасает появление хромающего старичка, наверное, садовника или земледельца, так как в руках у него тяпка, а на поясе садовый нож. Он отпирает, и Мария заходит, благодаря старушку, но… увы! – оставив ее без ответов. Какое разочарование для любопытствующей!

Едва войдя внутрь, Мария говорит: «Я Мария, дочь Иоакима и Анны, из Назарета. Кузина ваших хозяев».

21.4

21.5

⁴ Старичок кланяется и здоровается, а затем громко зовет: «Сара! Сара!». И вновь отпирает решетку, чтобы впустить ослика, оставшегося снаружи, поскольку Мария, дабы освободиться от назойливой женщины, быстро-быстро проскользнула внутрь, а садовник, столь же проворный, как и Она, захлопнул решетку перед самым носом этой кумушки. Перегоняя осла, он рассказывает: «Ах! великое счастье и великая беда этому дому! Небеса подарили бесплодной ребенка, да будет благословен за это Всевышний! Но Захария вернулся семь месяцев тому назад из Иерусалима немым. Изъясняется знаками или пишет. Вы, наверное, знали об этом? Моя хозяйка в этой радости и в этой печали так желала Вас видеть! Все время разговаривала с Сарой о Вас и говорила: „Если бы моя маленькая Мария была со мной! Если бы Она все еще находилась в Храме! Я бы тогда послала Захарию забрать Ее. Но теперь Господь судил Ей быть женой Иосифа из Назарета. Только Она могла бы утешить меня в этой печали и помочь умолить Бога, ведь Она всеблаженная. И в Храме все по Ней плачут. В прошедший праздник, когда я последний раз ходила с Захарией в Иерусалим поблагодарить Бога за дарование мне ребенка, я слышала, как Ее наставницы говорили мне: ‚Храм, кажется, лишился херувимов славы с тех пор, как в этих стенах больше не раздается голос Марии’“. Сара! Сара! Она немного глуха, моя жена. Но проходи, проходи, я провожу Тебя».

⁵ Но вместо Сары на верху лестницы, прижимающейся к одной из сторон дома, появляется очень пожилая женщина, уже вся изборожденная морщинами и с сильно поседевшими волосами, что прежде, видно, были черными как смоль, о чем говорят все еще черные ресницы и брови; как и цвет лица – о том, что она была смуглая. Ее очевидная старость необычно контрастирует с ее положением, уже весьма явным, несмотря на просторную и свободную одежду. Она смотрит, прикрыв ладонью лицо. Узнает Марию. Воздевает руки к небу с удивленным и радостным «О!» и устремляется, насколько она в состоянии, навстречу Марии. Но и Мария, которая всегда спокойна в движениях, бросается сейчас с быстротой лани, достигая основания лестницы одновременно с Елизаветой. И Она с неподдельной откровенностью прижимает к сердцу Свою кузину, которая плачет от радости Ее видеть.

На мгновение они застывают в объятиях, а потом Елизавета отделяется со смешанным печально-радостным «Ах!» и кладет ладони на свой располневший живот. Опускает лицо, бледнея и вспыхивая попеременно. Мария и слуга протягивают руки, чтобы ее поддержать, поскольку она качается, как будто почувствовала себя нехорошо.

Однако Елизавета, пробыв минуту словно бы в самоуглублении, поднимает лицо, настолько лучезарное, что оно кажется помолодевшим, глядит на Марию улыбаясь и с таким почтением, будто видит ангела, а затем склоняется в глубоком поклоне и говорит: «Благословенна Ты из всех женщин! Благословен Плод Твоего чрева! (говорит именно так: две фразы четко отделены). Как я удостоилась, что ко мне, рабе Твоей, пришла Мать моего Господа? Вот, при звуке Твоего голоса младенец во мне запрыгал словно от радости, а когда я обняла Тебя, Дух Господень у меня в сердце произнес высочайшую истину. Ты блаженна, ибо поверила, что Богу возможно даже то, что кажется невозможным по человеческому суждению! Ты благословенна, ибо по Своей вере Ты совершишь то, что предсказано Тебе Господом и предсказано у Пророков на эти времена! Ты благословенна за Спасение, которое Ты произведешь на свет роду Иакова! Ты благословенна за то, что принесла Святость моему сыну, который, я слышу, прыгает в моей утробе, словно радостный козленок, от ликования, потому что чувствует себя освобожденным от бремени греха, призванный быть предшественником^[139], освященным прежде Искупления тем Святым, что возрастает в Тебе!»

Мария, у которой из сияющих глаз на улыбающиеся губы жемчужинами скатываются две слезы, с лицом, обращенным к небу, и с поднятыми руками, в той позе, какую впоследствии столько раз принимал Ее Иисус, восклицает: «Душа Моя прославляет своего Господа» и продолжает песнь так, как она была нам передана. Под конец, на стихе: «Поддержал Израиля, раба Своего, и т.д.» ^[140] Она складывает ладони на груди и опускается

21.6

на колени, склоняясь до самой земли и преклоняясь перед Богом.

⁶ Слуга, благоразумно исчезнувший, увидев, что Елизавета чувствует себя неплохо, и более того, поверяет Марии свои мысли, возвращается из фруктовой рощи вместе с внушительного вида стариком с совершенно белыми волосами и бородой, который многими жестами и гортанными звуками издалека приветствует Марию.

«Захария идет», – говорит Елизавета, трогая за плечи Приснодеву, погруженную в молитву, – «Мой Захария нем. Бог поразил его за неверие. Потом Тебе расскажу. Но сейчас я надеюсь на Божие прощение, после того как пришла Ты. Ты, наполненная Благодатью».

Мария встает и идет навстречу Захарии, и кланяется перед ним до земли, целуя край его белого одеяния, покрывающего его до пола. Оно очень просторное, это одеяние, и перевязано на талии широким вышитым галуном.

Захария жестами поздравляет с прибытием, они вместе присоединяются к Елизавете, и все заходят в большую нижнюю комнату, очень хорошо обставленную, где Марию просят сесть и подают Ей чашу молока, только что надоенного – на нем еще осталась пена, – и несколько маленьких лепешек.

Елизавета отдает распоряжения прислужнице, наконец-то появившейся: ее руки еще испачканы мукой, а волосы неестественно белы от осевшей на них мучной пыли. Наверное, она пекла хлеб. Также дает распоряжения слуге – его, я слышу, зовут Самуил, – чтобы тот отнес сундук Марии в комнату, и объясняет, в какую. Все обязанности хозяйки дома по отношению к гостю.

Мария, тем временем, отвечает на вопросы, которые Ей задает Захария: он пишет их на вощеной дощечке при помощи стила^[141]. Из ответов я понимаю, что он спрашивает Ее об Иосифе и о том, как Она ощущает Свое замужество. Но также я понимаю, что Захария лишен какого-либо сверхъестественного в и дения касательно положения Марии и Ее звания Матери Мессии.

21.7

Именно Елизавета, подойдя к своему мужу и любовно положив ему ладонь на плечо, словно для целомудренной ласки, говорит ему: «Мария – Она тоже Мать. Порадуйся Ее счастью». Но дальше не продолжает. Глядит на Марию. А Мария глядит на нее, но не побуждает ее сказать больше, и та умолкает.

⁷ Сладкое, приятнейшее видение! Оно стерло тот ужас, что остался от видения самоубийства Иуды^[142].

Вчера вечером, прежде чем задремать, я видела рыдания Марии, склонившейся над камнем помазания, над усопшим телом Искупителя. Она была справа от Него, спиной ко входу в погребальную пещеру. Свет факелов отражался у Нее на лице, и мне было видно Ее несчастное лицо, искаженное скорбью, омытое слезами. Она брала ладонь Иисуса, гладила ее, пытаясь отогреть на Своих щеках, целовала ее, распрямляла на ней пальцы… целовала их один за одним, эти уже обездвиженные пальцы. Потом гладила лицо, наклонилась поцеловать приоткрытый рот, прикрытые глаза, израненный лоб. В красноватом свете факелов еще более яркими делаются раны всего этого измученного тела, и более реалистичной становится жестокость перенесенного мучения и действительность Его смерти.

И так я пребывала в созерцании, пока мой ум оставался ясным. Потом, выйдя из дремоты, я помолилась и спокойно расположилась уснуть уже по-настоящему. И у меня началось вышеописанное видение. Но Мама сказала мне: «Не двигайся. Только наблюдай. Запишешь завтра». Во сне я заново увидела все это. Проснувшись в 6.30, я опять пересмотрела все, что уже видела наяву и во сне. И, видя, записывала. Потом пришли Вы[143], и я могла спросить, нужно ли мне вставлять то, что следует далее. Это отдельные картинки пребывания Марии в доме Захарии.