Начало научного изучения Белоруссии

 

Развитие полонизации нашего края в связи с деятельностью Виленского университета как бы заглушило в поляках и ополяченных белорусах представление о том, что крестьянство и мещанство принадлежат к иному племени. Представители русской национальности и руководители русской политики совсем забыли об исторических традициях, коими руководились русские дипломаты и общественные деятели 17 и 18 вв., признавая в белорусах особую национальность, не только православную по религии, но и близкую по национальным особенностям. Они тоже считали белорусов поляками, не отличали от поляков. В самом деле, в самом конце 18 в. академик Севергин путешествовал по Белоруссии, он удивляется, что белорусские схизматики «имеют религиозные обряды, близкие к православным», он дал печальную характеристику грубости и невежества простого народа. Ученый Аделунг не мог понять, к какому племени принадлежат белорусы и решил, что они составляют особый от славян народ. В очень распространенном энциклопедическом словаре Плюшара белорусский язык характеризуется как тарабарщина — ни польский, ни русский. Даже ученый Московского университета известный профессор Каченовский, историк и славист, наш язык рекомендовал назвать «русским», а составитель тогдашней популярной грамматики Греч называл этот «русский» язык составленным из слов церковно-славянских, польских и латинских. Вот каковы были понятия о белорусском языке.

В польской литературе было то же самое. Чечот в первых своих изданиях еще не ясно отличал белорусский язык от польского, не понимал его научного значения, и только в последней книжке своих белорусских песень он говорит о белорусском языке, как о самостоятельном, называя его «кривичским» языком, т. е. языком древних кривичей. Однако, это был довольно короткий период забвения наукой национальной обособленности белорусского племени. В польской научной литературе, ранее, чем в русской начали появляться более основательные и более научные сведения о Белоруссии. Так, уже знаменитый польский лингвист начала 19 в. Линде обстоятельно отметил самостоятельность белорусского языка и связал с языком Литовского Статута и других памятников. В 10-х и 20-х годах в «Виленском тыгоднике» появляется ряд статей, посвященных описанию белорусских обрядов, белорусской народной литературы и т. п. С 30-х годов вообще замечается усиление интереса к изучению белорусской национальности. Надо заметить, что вообще это была эпоха, именно 30-е и 40-е годы, когда у различных славянских народностей просыпается сильное чувство национальности. Эти национальные стремления выражаются в усилении интереса к изучению старины, истории, этнографии, языка и, наконец, появляются произведения на местных языках, если раньше эти языки имели слабо развитую литературу, или совсем ее не имели. Это была эпоха сильного подъема, национального развития в среде многих славянских народов. В эту эпоху Польша дала своего знаменитого поэта Словацкого, в эту эпоху замечается возрождение и украинской литературы, к ней относится начало славянофильского течения в Москве и т. п. И в Белоруссии это движение получило особую силу и является эпохой белорусского национального пробуждения. С этой эпохи мы можем считать и возрождение нашей национальной культуры.

Дальнейшее развитие науки повлияло на уяснение вопроса. Назовем по крайней мере имена работавших на этом поприще в данный период. Работа шла в польской и русской литературах. Более богата первая. Здесь мы встречаемся прежде всего с трудами Лукаша Голембиовского, который занимался польской этнографией, но в своих работах помещал и этнографические статьи, касающиеся Белоруссии. Он смотрел на Белоруссию, как на польскую провинцию. Из его сочинений укажем «Польский народ и его обычаи и забавы», 1830 г. «Дома и дворы в Польше», «Игры и забавы» и другие. Из других этнографов следует упомянуть графа Евстафия Тышкевича, который издал книгу «Описание Борисовского уезда» (1847 г.), в которой дается подробное описание, статистическое и этнографическое, этого уезда. Местный учитель Ромуальд Зенькевич издал несколько сборников пинских песен (в 40-х годах). К этим именам следует прибавить и имена Рыпинского, Яна Чечота, о которых у нас говорится в другом месте.

Особенно двинуто было в это время изучение истории. Местные журналы и ежегодники, о которых нам еще придется говорить, помещают ряд исторических статей. Появляется много отдельных трудов. Таковы труды Иосифа Лукашевича по истории и реформации в Литве и Белоруссии. Весьма плодотворна была научная деятельность Михаила Балинского, который написал историю г. Вильны (2 тома, 1836-37 гг.), статистическое описание города Вильны. Вместе с Липинским он издал очень полезную книгу «Древняя Польша», представляющую собою историко-статистический очерк отдельных городов и провинций. Ему же принадлежит обширный труд «Старая Академия Виленская», чрезвычайно тепло написанная ранняя история университета и мн. др. К этой же эпохе относится деятельность Федора Нарбута, воспитанника Виленского университета, инженера по специальности. Он знаменит своими трудами и является первым историком «Литвы», под которой он разумел Литву и Белоруссию, посвятив свои труды общей истории Белоруссии с древнейших времен. В его работах красной нитью проходит любовь к прошлому родного края. Он написал много работ и в том числе девятитомную историю «Литовского народа» (1834—41 гг.). Несмотря на свою большую любовь к прошлому и на желание выяснить его историю, Нарбут еще плохо разбирается в вопросах о том, чем отличается белорусская история от истории Польши. Иным характером отличаются труды проф[ессоров] права Виленского университета Иосифа Ярошевича и Игнатия Даниловича. В их работах отчетливо проведена грань между литовско-белорусской историей и историей Польши. Хотя в заглавиях их трудов еще значится имя «Литвы», но оба историка права понимают это название в смысле государственном, отличая в строении государства участие Литвы и Белоруссии, уясняют громадное значение в этой истории белорусского элемента. Вообще, это белорусы по духу, по понятиям своим, по взглядам своим и по происхождению, но писавшие свои исторические труды на польском языке. Ярошевичу принадлежит трехтомное сочинение под заглавием «Образ Литвы, ее просвещение и цивилизация от древнейших времен до конца 18 века» (1844-45 гг.) и ряд более мелких работ. В упомянутом основном сочинении Ярошевич чрезвычайно объективно следит за правовой историей Белоруссии, его научные выводы и до сих пор имеют значение. Это первая история белорусского права и государственного устройства.

Таким же характером научного метода отличаются и труды Даниловича, сына униатского священника из Бельского уезда. Это был человек с очень широким образованием. Он окончил Виленский университет и занялся исключительно историей местного права. Он был одним из видных профессоров по истории Литовского Статута, по изучению литовских летописей, ему принадлежит издание и толкование многих драгоценных памятников нашего права. По закрытии Виленского университета, Данилович был переведен в Харьков, потом в Киев. Кстати заметим, что Данилович писал свои сочинения как на русском, так и на польском языках.

Кроме указанных лиц, следует отметить исторические труды еще некоторых. Так, знаменитый польский беллетрист Иосиф Крашевский написал обширную четырехтомную историю Вильны, двухтомное «Воспоминание о Полесье, Волыни и Литве» и ряд других работ. Следует упомянуть о работах по истории литовских татар проф[ессора] Мухлинского. Особенно многочисленны работы Адама Киркора, посвященные различным отдельным вопросам белорусской истории. Между прочим, Киркору принадлежит много статей в 3-м томе «Живописной России», изданной Вольфом. Киркор писал как на польском, так и на русском языках.

Закрытие университета сыграло немалую роль в понижении темпа здешней интеллектуальной жизни. Теперь научная и литературная жизнь выражается в ежегодниках, которые выходят в довольно значительном количестве. Одним из старейших ежегодников является «Боян», изданный Адамом Пинькевичем в 1838 г. Интересно, что ежегодники после 30-х годов заключают в себе не только литературные произведения, но и материалы по этнографии и истории Белоруссии и Литвы. Так, в «Бояне» известный своим изучением Литвы ксендз Юцевич поместил несколько переводов литовских песен. Впоследствие появляются и другие ежегодники. Так, известный в истории нашей письменности Адам Киркор, родом из Могилевской губернии, сын униатского священника, начал издавать в 1845 г. свои «Памятники», которых вышло три книжки. Здесь мы встречаем статьи известного историка Нарбута. Затем появляются ежегодники «Рубон», «Русалка». Интересно, что несмотря на запрещение в м[естечке] Друскениках появляется по существу периодическое издание «Ондына друскеникских источников». Здесь встречаются статьи того же Нарбута, Александра Мацеевского, известного историка права, проф. Иосифа Ярошевича и нек. др. Тут же встречаются литературные произведения Крашевского и Сырокомли. В 1845 г. виленский учитель Филиппович издал ежегодник «Народ и время», в котором встречается несколько этнографических статей, касающихся Белоруссии.

С половины 50-х годов замечается оживление в области местной литературы. Тогда «Виленский курьер» (польский), привлекает к сотрудничеству целый ряд видных деятелей. Тут мы видим Киркора, Сырокомлю, М. Малиновского и Игнатия Ходзько, Викентия Коротынского и нек. др.

Тогда же появляется «Тека виленска» (польский), журнал в сильной мере посвященный местной истории. Среди его сотрудников мы встречаем наиболее выдающихся писателей того времени Иосифа Крашевского, проф[ессора] А. Мухлинского, Сырокомлю, К. Тышкевича, М. Малиновского, Коротынского, Киркора, Игнатия Ходзьку и нек. др.

Мы упомянули только главнейшие имена из обширной плеяды тех ученых историков, правоведов, этнографов и лингвистов, которые тогда с большою пользою трудились над уяснением прошлого и настоящего родного края. Они писали по— польски, но в этом не следует видеть какую нибудь особую тенденцию с их стороны. Они иногда смешивали в своем представлении этнографические и исторические особенности Польши, Белоруссии и Литвы, но это происходило потому, что предыдущими десятилетиями было внедрено в умы такое смешение и Белоруссия рассматривалась со старой точки зрения исторической и с точки зрения этнографической; но, следя за их трудами, можно заметить, как постепенно расширялось их научное мировоззрение и как постепенно и сознательно уже младшее поколение этих местных ученых переходило на чисто белорусскую почву, и как в них просыпалось искреннее чувство любви к своей белорусской родине и к ее народу, как устанавливалась ими постепенно кровная связь между ними и белорусским народом. Неудивительно поэтому, что некоторые из них в конечном итоге одинаково пользовались для своих изысканий как русским, так и польским языками. Во всяком случае эта дружная работа на научном поприще является работой не польской, но именно белорусской и литовской. Она в конечном итоге производила определенное впечатление и имела определенное назначение — будить белорусскую национальную мысль и национальное чувство.

Вот почему эта эпоха в связи с попыткой писать на белорусском языке является эпохой начала возрождения белорусской национальности и литературы. Эта работа шла параллельно с такими же работами в истории других славянских народностей.

Кроме сочинений на польском языке, нами только что охарактеризованных, следует указать и на сочинения на русском языке, частью написанных белорусами, частью же принадлежащих великоросам. Эти же сочинения отражали на себе зарождавшийся интерес к Белоруссии, хотя они не занимали такого видного значения в истории возрождения нашей национальности, отчасти потому, что они предназначались для великоросов, иногда помещались в малодоступных научных изданиях и сами авторы не так тесно были связаны с родным краем, как местные деятели.

Из числа таких деятелей еще в 1824 г. протоиерей Иоанн Григорович издал «Белорусский архив древних грамот». Это была первая попытка русских ученых познакомиться с историей Белоруссии на основании первоисточников. Кроме того, Григорович издал сочинения белорусского архиепископа Георгия Конисского и нек. др. материалы. Большое значение для времени имеют многочисленные статьи Шпилевского. Они печатались в тогдашних весьма распространенных журналах, напр., в «Современнике» 50-х годов, в «Пантеоне»; некоторые помещались в «Журнале Министерства народного просвещения». Шпилевский, сам белорус, с большой любовью относится к своей родине и хорошо знает ее обычаи, нравы. С точки зрения научной это был человек мало подготовленный к изучению языка и этнографии, самоучка. Поэтому он не стесняясь находил у белорусов никогда не существовавшие божества и т. п. Его главным образом интересовали фантастические предания его родины, ее сказки, предания, вовколаки и пр. Родные леса и болота в его представлении были заселены преданиями, он тщательно подбирал всякого рода фантастические рассказы и ими одухотворял нашу природу. Древнейшие истории, народные предания, обряды, песни, — все то, чем жила белорусская деревня и наше местечковое захолустье — все это служит предметом внимания Шпилевского. Свои замечания он большею частью излагал в форме путешествия, характеристик, излагал в очень привлекательной форме. К сожалению, в статьях Шпилевского нельзя отличить настоящего этнографического материала от той полубеллетристической формы, в которую он облекал свое изложение. Поэтому в научном отношении его работы теперь имеют мало значения. Они сыграли бы большую роль в истории национального движения, но помещались в журналах, едва ли в то время читаемых в Белоруссии, русское же общество в то время слишком мало интересовалось Белоруссией и едва ли для него была понятна прелесть той таинственности наших болот и лесов, которые так красиво описывал Шпилевский.

Кроме Шпилевского можно было бы назвать работы И. Боричевского «Православие и русская народность в Литве» и нек. др. Чисто научный интерес имеют этнографические материалы, помещенные в «Этнографическом сборнике» 40-х годов, издававшемся в Петербурге Русским географическим обществом. Большое значение для нас имеют две книги наших земляков генерала — М. О. Без-Корниловича «Исторические сведения о примечательнейших местах Белоруссии с присовокуплением и других сведений, к ней относящихся» (1885) и книга О. Турчиновича «Обозрение истории Белоруссии с древнейших времен» (1857 г.). В первой книге собраны исторические сведения о важнейших городах Белоруссии, а вторая является очень недурной попыткой изложить историю Белоруссии на основании первоисточников, русских и польских научных трудов. Автор кончает историей раздела Польши. Обе книги интересны тем, что авторы их стоят на национальной белорусской точке зрения. Для того времени было большою новостью, не только для русской, но и для польской литературы, категорическое заявление Турчиновича о том, что «Белоруссия имеет собственную историю», которую он и излагает удачно. Обе книги стоят как бы на переломе конца изучаемого периода, который последовал после польского восстания. Можно пожалеть, что проснувшееся в конце 50-х годов национальное движение не могло дальше развиваться в тех условиях, в каких в этот последний период оказалась наша страна.

 

§ 5. Зарождение самостоятельной белорусской литературы

 

Этот период замечателен тем, что тогда же зарождается интерес к созданию самостоятельной белорусской литературы. Надо, впрочем, заметить, что начало новой белорусской литературы относится собственно к концу 18 в. От того времени до нас дошло сочинение, которое долгое время ходило в рукописи и в 40-х годах пользовалось весьма большою популярностью. Это произведение «Энеида наизнанку». Оно не дошло до нас в полном виде, но в довольно обширных отрывках. К сожалению, трудно установить имя автора этого произведения. В 40-х годах один из писателей — Ромуальд Подберезский — сообщал, что «Энеида» принадлежит Маньковскому, который был сначала советником в Могилеве, а затем вице-губернатором в Витебске, и относит время ее написания к 90-м годам 18 в. Но впоследствии появились известия о том, что это произведение принадлежит В. П. Ровинскому, урож[енцу] Смоленской губ. Таким образом являются 2 претендента на одно и то же произведение. Однако, по всей вероятности, мнение о принадлежности «Энеиды» Маньковскому имеет за собою больше достоверности. Белорусская «Энеида наизнанку» в очень колоритных чертах, соответственно местному быту, описывает путешествие Энея. Везде выступает быт богатого белорусского крестьянина, с его нравами, обычаями, поговорками и т. п. Язык очень богат колоритными белорусскими выражениями. Неудивительно поэтому, что все эти качества сделали «Энеиду» весьма популярным и даже полународным произведением. Известно, что на украинском языке также в конце 18 в. появилась «Энеида наизнанку», принадлежащая перу известного украинского поэта И. П. Котляревского. Обыкновенно нашу «Энеиду» считают подражанием «Энеиде», написанной Котляревским. Заметим, что во всяком случае это не перевод: у обоих авторов общая идея, но способы ее применения к народному быту отличаются самостоятельностью. Следовательно, белорусская «Энеида» могла бы быть вольным подражанием малороссийской, но вообще надо отметить, что весь этот вопрос еще не исследован и есть немало оснований полагать, что белорусская «Энеида» появилась или самостоятельно, или даже раньше украинской. Этим только мы хотели бы обратить внимание на необходимость более тщательного исследования вопроса.

Не думаем также, чтобы «Энеида» была единственным литературным произведением, дошедшим до нас в рукописях от эпохи до возрождения в 40-х годах белорусской литературы. До нашего времени дошло очень много из богатой белорусской литературы в стихах из числа произведений, ходивших в рукописях. Эта литература еще, к сожалению, далеко не изучена и не исследована, и даже сравнительно немного ее запаса появилось в печати. Судя по языку и по темам, напр., из эпохи крепостного права, многое из этой литературы, написаное неизвестными нам авторами, должно быть отнесено на период до 40-х годов. Поэтому нам кажется, что литературные традиции не прерывались, но только белорусские произведения не появлялись в печати, так как это было необычайно и так как польское влияние охватило литературные круги.

После таких замечаний перейдем к интересующей нас эпохе 40-х годов.

Мы уже говорили, что одним из видных явлений этой эпохи надо считать появившуюся книжку в Париже о Белоруссии Александра Рыпинского.

Наряду с белорусскими народными произведениями здесь мы встречаем несколько стихотворений религиозного характера, несколько шуточных произведений.

Для примера хотя бы приведем шутливое произведение — «Лямент влюбленного»

 

Яко цецерук у лесе бальбочэ:

Так мое сэрцэ — до цебе сакочэ!

Цi нерэшчака! — келбаса! — селянка! —

Нiц мi нi мi ло! — без цебе! — коханка!..

Рве се ме сэрцэ — як такя атоса:

Кеды таргаен пшеклента калёса

Рве се мне сэрцэ — як гуж у хамуце!..

Калi прыядэн i сядэн на куце,

Да ўжуж насух ся! — як лапець на печы!..

Горкая доля!.. а ктуж мен полечы?..

 

В 50-х годах появилось три издания за границей небольшой книжки неизвестного автора, составленной уже полностью из произведений на белорусском языке.

Но наиболее видное участие в возрождении белорусской литературы принадлежит белорусам, действовавшим на родной почве. Все это были писатели, находившиеся с тем культурным течением, которое вносил в жизнь Виленский университет. По своему образованию это были белорусы, получившие, однако, образование польское. Но будучи поляками по своей культуре, они, однако, не забыли той народности, из среды которой они вышли. Они посвящали свои интересы, свой труд родному краю и, хотя были шляхтичами по происхождению, однако не забывали о своей кровной связи с белорусским мужиком. Деятельность их на белорусском литературном поприще тем более вызывает к себе симпатии, что они действовали как раз в такое время, когда в местном литературном центре Вильне с особенною силою развивалась польская литература. Ведь это все были современники, а отчасти сверстники таких великих писателей на польском языке, но белорусов по происхождению и даже по основным темам своей поэзии, как Мицкевич и Сырокомля. Для слабого таланта был большой соблазн войти в сферу тогдашней местной польской литературы. Многие из белорусов так и сделали, и за Мицкевичем и Сырокомлей двинулась целая плеяда их земляков (как Героним Марцинкевич, В. Коротынский, К. Павловский, Ф. Загорский и мн. др.), не оставивших в польской литературе никакого следа. Неудивительно поэтому, что мы должны с большим почтением отнестись к тем землякам белорусам, которые свои силы направили не на литературную деятельность в сфере польской литературы, но на развитие белорусской литературы или на изучение истории и этнографии родной Белоруссии.

Это явление тем более трогательно, что наши писатели проникнуты были не только литературным интересом, но и высокими общественными пробуждениями. Им хотелось поднять умственное и моральное состояние белорусского крестьянства, им хотелось обратить внимание дворянской среды на положение крестьянина и тем побудить дворянство работать на пользу крестьянства. «Быть может», — говорит Ян Чечот в предисловии к одному из своих сочинений, — «оне (стихотворения на белорусском языке) проникнут как— нибудь в деревню, быть может, оне заговорят сердцу благожелательных панов и обратят более любящее внимание на крестьян, а вместе с тем будут содействовать успеху этих трудолюбивых соотечественников в нравственности». Таким образом, для них литература была не только средством удовлетворения своего поэтического настроения, но и важной отраслью общественной деятельности.

Обращаясь затем к представителям направления этой литературы, надо прежде всего остановиться на этнографических изданиях и частью на собственных литературных произведениях Яна Чечота.

Ян Чечот родился в 90-х годах 18 в., был сверстником Мицкевича, учился первоначально в школе в Новогрудке, а затем в Виленском университете. За участие вместе со своими друзьями Мицкевичем и Заном в обществе филоматов он попал в десятилетнюю ссылку в Оренбург, откуда затем возвратился на родину. Здесь на родине он был библиотекарем в Щорсах графа Хребтовича. Умер в конце 40-х годов. Это был человек мягкий по характеру, любящий свою родину, свой народ и его произведения, романтик по направлению и настроению.

С 1837 г. Чечот выпустил ряд сборников (всего 6 томов) белорусских народных песен. Первоначально он выпустил не подлинные песни, а переводы их на польский язык, но с 4-го выпуска он стал давать образцы записей на белорусском языке. Чечот, как и другие его современники, первоначально не вполне отчетливо отделял белорусскую народность от польской, но изучение народных песень и языка привело его к очень важным наблюдениям и выводам. В 6-м томе он уже дает особенности белорусского языка, называя его кривичским, пытается характеризовать его. Это была первая попытка представить грамматические особенности белорусского языка и выделить его от других славянских. Автор призывает к составлению белорусской грамматики и словаря, мечтает о широком изучении языка. Весьма замечательно, что Чечот, получивший польское образование, развивает здоровую мысль о том, что наша шляхта — часть того же кривичского народа, что ее предки говорили тем же белорусским языком, пользовались ее песнями, преданиями, вообще, жили одной культурной жизнью с народом. Наряду с народными песнями Чечот прилагает и несколько поэтических произведений с польским переводом. Чечот не раз выражает уверенность в том, что его скромная литературная деятельность послужит на пользу белорусскому народу, он мечтает о развитии крестьянства, являясь одним из народолюбцев 40-х годов, как и Сырокомля, Марцинкевич и др. Недаром он посвящает один из своих выпусков знаменитому народолюбцу Сташицу.

Другим современником Чечота был Ян Барщевский, уроженец Витебской губернии, с берегов озера Нещерда (род. 1890 г.). Он был сыном мелкого застенкового шляхтича. Учился в иезуитской коллегии в Полоцке, мечтал о Виленском университете, но за недостатком средств служил домашним учителем в богатых домах. Позже он переехал в Петербург, где служил по морскому ведомству. Здесь он дружил с Мицкевичем и Шевченко.

Барщевский был прекрасный знаток народа и быта застенковой шляхты. Это был человек веселого нрава, душа шляхетских сборищ, ярморочного веселья. Это была живая пропаганда идей белорусской национальности, потому что на этих сборищах он читал свои стихотворения; стихи приобретали популярность и в письменной и в устной форме разносились по Белоруссии. Неудивительно поэтому, что некоторые авторы, напр., Ромуальд Земкевич настаивают на том, что Барщевского следует считать и хронологически, и вследствие его популярности, основоположником белорусской литературы. Его первое стихотворение «Ах, чым жэ твая дзевэнька, галоўка занята» — крик первой любви автора — появилось в 1809 г. Упомянутый выше автор Р. Земкевич справедливо замечает, что Энеида Маньковского сделалась популярной только с 30-х годов, т. е. к тому времени, когда Барщевский уже пользовался широкой известностью.

В 1812 г. мы видим Барщевского наблюдающим великую борьбу с Наполеоном, наблюдающим эту войну с мужицкой стороны, — расправы крестьян с французами и расправы крестьян с имуществом бежавших помещиков. Отражением этой эпохи было очень популярное стихотворение «Рабункi мужыкоў». Осмелевшие с приходом французов в село крестьяне «двор лупiлi», «што хацелi пiлi, бралi»: одежду, посуду, скот. Французы бежали, а мужики «былi панамi». Немедленно устроили раду и председатель рады Минка вспоминает о том, что раньше были хорошие паны, а теперь «нас паелi, самi сгалелi». Со страхом являются крестьяне во двор пана. Впрочем появление урядника немедленно рассеяло торжество крестьян.

В Петербурге Барщевский стоял во главе кружка земляков белорусов. Он посвятил Белоруссии несколько изданий на польском языке. Так, он издавал ежегодник «Незабудка» (1840–1844), где печатал ряд легенд белорусских. Там же напечатано несколько рукописных белорусских произведений более раннего периода, ходивших в то время по рукам. К сожалению, очень мало дошло до нас стихотворных произведений Барщевского на белорусском языке, напр., «Рабункi мужыкоў» и нек. др. В напечатанных произведениях он больше всего старался изобразить народный быт и быт белорусской мелкой шляхты. Поэтому дошедшие до нас его произведения имеют более характер беллетрическо-этнографический.