Поздний вечер 8 июля 2016 года

 

Вечером, как только солнце покидает небо, отправляясь в самоволку, а луна занимает его место, в Пешаваре только и начинается жизнь. Считается, что никакой грех, совершенный ночью, не идет в зачет, потому что Аллах из-за темноты его не видит. Пешавар, огромный и грязный город, был центром притяжения для всей Северной Индии, настоящим центром местной, убогой и отставшей вселенной. Здесь – в отсутствие стариков, бдительно надзирающих за каждым шагом в твоем родном кишлаке, – можно было все. Играть в азартные игры в подпольном игорном заведении, наслаждаться любовью продажных женщин или детей обоего пола – такой любви здесь хватало, пить харам, пока не дойдешь до скотского состояния, принять наркотики: обкуриться опиумом или сделать укол героина. Пешавар был городом, где встречался Запад и Восток, англичане насаждали здесь свои порядки по праву сильного, и британская распущенность соединилась здесь с восточной вседозволенностью и жестокостью. Еще одним развлечением здесь были бои без правил. Как подпольные, так и полуоткрытые. Здесь они не ограничивались классическим боксом, здесь можно было посмотреть и бои насмерть, и бои боевых собак «булли-куттов», и травлю людей сворой собак. Чаще всего затравливали женщин, иногда купленных, иногда похищенных. Раньше такие зрелища были очень распространены и доступны обычным купцам, теперь это было зрелищем лишь элиты. Русские были рядом, они вешали работорговцев и совершали рейды через границу. Так что теперь крики и запах крови стоили дорого, остальным приходилось довольствоваться лишь снимаемым на таких травлях видео…

Один из купцов, дождавшись, когда луна зайдет за облако и станет темно, стремительно перебежал террасу, на которую на британский манер выходили двери всех номеров гостиницы, осторожно повернул ручку номера и…

Нарвался на ствол, смотрящий в лицо с пяти метров. Ствол не дрожал – держащий его не промахнется. Никто из них не промахивался – просто не умел.

– Свои…

Ствол опустился.

– Привез?

– Да, уже положил в машину…

Седой, с окладистой бородой мужчина с черными, цыганскими глазами утвердительно кивнул:

– Хорошо. Дверь закрой.

В номере уже было пятеро. На кровати – словно видение из сна – стояла мечеть с частью прилегающих к ней улиц, видение было настолько реальным, что хотелось моргнуть. Но это было не видение – это был трехмерный голографический проектор последнего поколения, аппарат, который здесь никто и никогда не видел и даже не представлял о его существовании…

– Засветился?

Монгол кивнул:

– Немного. Моего лица они не видели. Только глаза.

– Но глаза видели. Будешь на подстраховке.

Монгол неохотно кивнул.

– Винтовку возьмет Иса, – сказал бородач с цыганскими глазами, – тебе надо будет выехать и попрактиковаться.

– Что за винтовка?

– Заказная, – ответил Монгол, – механизм «Ли-Энфильда», стандартный прицел.

– Стандартный? Это хреново.

– Я попадаю в горного барана с такого же. Если ты…

– Стоп-стоп-стоп…

Среди спецназовцев всегда было негласное соревнование. Каждый хотел быть лучшим…

– Попрактикуешься с этим. Если не получится, винтовку возьмет Абай, но это крайний вариант.

– Винтовку могу взять я, – сказал Монгол, – я запутал следы.

– Как?

– Заказал еще одну. Оставил задаток. Сказал, что приду через две недели.

Бородач подумал. Отрицательно качнул головой.

– Не, не будем рисковать. Идем дальше. Мечеть Мохаббат-Хан, три возможных выхода. Нам потребуются три человека, чтобы перекрыть их все, плюс один на подхвате. Мне придется идти стрелком.

– Тебя могут помнить, Гиви… – сказал один из спецназовцев, – ты можешь столкнуться с кем-то, кого сам забыл.

Старшего, бородача с цыганскими глазами, звали Гиви. Чистокровный грузин, он говорил на пушту и на урду лучше, чем любой из них, потому что его отец долгое время работал в местном консульстве. Он же лучше всех знал город и потому должен был сидеть за рулем.

– Меня никто не помнит. Выхода в любом случае нет. Пути отхода – здесь и здесь. Тут будут машины.

– Может, поставим пару хлопушек?

– Нет. Может быть паника.

Все знали Восток и прекрасно понимали, что такое паника в восточном городе. Это намного хуже, чем, скажем, давка после футбольного матча… улицы в восточных городах, по обыкновению, узкие, а люди привыкли делать то же самое, что и все. «Быть как все» – самое естественное состояние. И потому, если толпа действительно испугается…

– Да ну. А если мы пристрелим этого урода, они в ладоши похлопают, – мрачно заявил один из спецов.

Гиви подумал.

– Один. Хорошо, пути отхода, полицейские посты…

– Надо избегать основных магистралей. Полицейских постов не будет, – сказал другой бородач, – полицейские тоже жить хотят.

Все понимали, о чем идет речь. Не раз и не два было, что после пятничного намаза и обязательной за ним проповеди разъяренная толпа вырывалась из мечети, подобно потоку раскаленной лавы, и катилась по улицам, грабя, убивая, поджигая, оставляя за собой выжженную землю. Оказаться в один прекрасный день, точнее в одну прекрасную пятницу, в полицейской машине недалеко от мечети на пути этой толпы – не самый лучший способ умереть.

– Пути отхода?

– Основной – вот сюда…

– Это же в обратную сторону.

– Ну и что. Все ожидают, что мы будем отходить к первой национальной магистрали, на Пешавар. А мы пройдем обратным путем на Кветту.

– Он прав, – сказал еще один бородач, – я служил здесь еще до всего. Знаю переходы в горах. Границу перекрыть невозможно.

Гиви хмыкнул.

– А если беспилотником вдарят, не разбираясь?

– Каждый из нас знает схему опознания или нет?

Бородачи даже не стали подтверждать это – конечно же, каждый знал. Все они были старой гвардии, давно уже выслужившие свои сроки. Кто-то стал водителем-караванщиком, кто-то держал охотничьи угодья, кто-то на землю осел, кто-то занимался с пацанами. Но никто не забывал того, чему их научили в молодости, через что они прошли. Сплав опыта, осторожности и силы делал их очень опасными.

– Где поставим стрелков?

Все взоры обратились к чеченцу. Чеченец был самым сведущим среди них в таких вот делах, потому что среди горцев налет, засада, разгром – это их, это впитывается с молоком матери, они этим живут. До сих пор в горах отцы приводят сыновей в хорошо знакомые ущелья и учат, как нападать, – точно так же как их самих учили отцы, а их отцов – учили деды.

– Первого здесь, – чеченец использовал лазерную указку, чтобы показать место, – вот здесь. Самое главное, когда хлынет толпа, надо оказаться у машины. Второго – здесь, третьего – здесь. Надо понимать толпу, не пытайтесь противостоять ей, это все равно что плыть по горной реке против течения.

– Давайте посмотрим записи… – сказал Гиви.

Записи у них были – движение толпы после намаза изучалось не один раз, снималось с беспилотника-невидимки, пролетавшего над Пешаваром. Ничто, не единая мелочь не оставались без внимания.

 

 

22

 

Пешавар. Британская Индия

Мечеть Мохаббат-хан

Утро 10 июля 2016 года

 

Джума!

Для мусульман это слово значит больше, чем прозаическое «пятница», день календаря, это можно сравнить только со священным «шаббатом» у евреев или «соботой» для поляков. Это день единства, день, когда все могут почувствовать себя частью целого, неизмеримо большего, чем сумма отдельных частей. Наученные горьким опытом англичане знали, что с джумы начинаются все мятежи, и потому в последний день перед выходными всегда приводили части в боевую готовность.

К этому дню начинают готовиться с четверга, четверг – по-арабски «хамис», на фарси и дари «панджшанба» – тоже считается необычным днем в мусульманском календаре. Четверг – это конец недели, конец трудов, чаще всего тяжких. В семьях, которые живут небогато, только по четвергам позволяют себе мясные блюда, в четверг любая хозяйка пересмотрит свои припасы и поставит греться казан. Муж, скорее всего, в ночь с четверга на пятницу придет к жене на женскую половину – ночь с четверга на пятницу мусульмане считают лучшим временем для зачатья. Ну, а утром, надев все новое, мужчины стекаются на пятничный намаз к мечетям…

В мусульманском мире есть одна особенность, которая делает его достаточно уязвимым и неспособным вести длительную тайную войну. Если в англо-саксонском мире простор для заговоров велик, многие короли и оказывались на плахе и восходили на трон в результате заговоров, то мусульманский мир во многом открыт. Образцом для подражаний является Пророк Мухаммед (Салаху алейхи уассалам), который вел открытую войну и одерживал в ней победы. На Востоке ценится сила конкретного лидера, его способности как мужчины и воина, а не дело, за которое он выступает, – на Востоке всегда идут за конкретным человеком, а не за идеологией. Потому на Востоке лидер должен хотя бы тайно, но показываться среди своих, играть со своим врагом, бросать ему вызов, иначе рано или поздно к нему потеряют уважение. [145] Лидер не должен бояться смерти – это очень важно, тем самым он подтверждает изложенную в Коране максиму: «Никоим образом не считай павшими тех, кто пал на пути Джихада. Нет, они живы». Павшие тоже играли на пользу общему делу. Взорванные, расстрелянные, повешенные, они продолжали сражаться и звать к джихаду с экранов мобильных телефонов и наладонников, по переписанным проповедям и фетвам…

Мечеть Мохаббат-Хан была одним из великолепных памятников исламской архитектуры индостанского субконтинента. Неспособные нормально наладить собственный быт, темные, гадящие прямо на улице мусульмане индостанского субконтинента долгими годами строили, отделывали, украшали искусной резьбой мечети и медресе. Словно здесь, в пятницу, в общении с Аллахом они могли насладиться прекрасным: прихотливой вязью стен, сложным рисунком изразцов, причудливо гуляющим под куполом мечети эхом. Здесь все были равны, и все были едины. И тот, кто приезжал сюда на собственном «Даймлер Бенце», и тот, кто не знал, чем завтра накормит собственных детей, – здесь все были рабами Аллаха. И все обращались к нему с одним…

Люди начали стекаться к мечети еще потемну. Встречались, радовались друг другу, занимали лучшие места. С восходом солнца с минарета пополз, растекаясь по городу, азан, сменяясь следующей за ним икамой – и правоверные встали на намаз…

 

Аллаху акбару, Аллаху акбару,

Аллаху акбару, Аллаху акбару

Ашхаду аль ля иляха илля-л-Лаху,

Ашхаду аль ля иляха илля-л-Лаху

Ашхаду анна Мухаммадар-расулю-л-Лахи,

Ашхаду анна Мухаммадар-расулю-л-Лахи,

Хаййя алас-саляти, Хаййя алас-саляти

Хаййя алаль-фаляхи, Хаййя алаль-фаляхи

Кад камат ас-саляту, Кад камат ас-саляту

Аллаху акбару, Аллаху акбару.

Ля иляха илля-л-Лаху.

 

Джихад хорош тем, что тот, кто встал на джихад во имя Аллаха, тот может не совершать никаких других ибадатов, ибо джихад является лучшим среди ибадатов, и его более чем достаточно для того, чтобы попасть в рай. Сказано, что муджахеддин будет вознагражден даже за шаги его лошади и попадет в положенный ему рай, даже если умрет не от пули неверных, а от болезни или упав с коня и свернув шею. Это позволило людям, собравшимся в одном из внутренних помещений мечети, не стоять вместе со всеми на намазе, воздавая должное Аллаху и посланнику его, а обсуждать вещи, которые никак нельзя было назвать праведными…

– Наши друзья передали нам спутниковые снимки целей в Ташкенте, – сказал один из присутствовавших на совещании, пожилой человек с блестящими, как у наркомана, глазами, – русисты должны помнить, что все это не их земля, это земля Маверраннахр, [146] исламского государства, в котором живут по законам шариата и не боятся никого, кроме Аллаха. Мы должны напомнить русистам о том, что такое смерть.

Снимки пошли по рукам.

– Это аэродром, – сказал один из боевиков, – там должны быть емкости с топливом. Для самолетов нужно топливо. Надо их взорвать…

– Иншалла взорвем… – сказал второй боевик…

– Братья… – сказал третий боевик, самый молодой из всех, – зачем нападать на воинские части русистов, ведь там много охраны. Я знаю, что русисты отдают детей в школы вместо медресе. Там их учат хараму, а не шариату Аллаха! Надо взорвать одну или две школы, вот тогда русисты поймут, что такое смерть…

– Я против… – сказал четвертый, – ты неправильно говоришь, брат Хамза. Мы должны вести джихад против неверных, а не против их детей. Это харам, а хараму нет места в джихаде. Если мы сделаем такое, местные мусульмане, сейчас погрязшие в куфре и ширке, возмутятся против нас, а не против русистов, держащих их в неверии и рассеянии. И тогда мы никогда не построим Иттихад Аллах [147] на землях русистов.

– Ты слишком много учился, брат Али, потому так говоришь, – ответил Хамза, – шариат разрешает убивать всех, кто не верит в Аллаха. Эти дети вырастут и станут неверными и будут убивать нас. Не лучше ли убить их, пока они не могут убивать нас?

– Так ты примешь грех перед Аллахом, который не смыть даже джихадом!

Шейх Хасан поднял руку и все замолчали.

– Ты не прав, Хамза… – сказал он. – Шариат говорит о том, что при ночном штурме города неверных разрешено убивать женщин и детей, но только тогда, когда их невозможно отделить от взрослых мужчин. Разрешено убивать и тех, кто оказывает сопротивление мусульманам, но дети никак не могут входить в это число. Совершив умышленное убийство детей, мы прогневаем Аллаха, и он откажет нам в милости своей…

– Аллаху акбар.

На самом деле опасения Шейха были еще и в другом. Он давно и плотно работал на англичан, а англичане были гениями дозировки. И отлично понимали, что убийство военных русские воспримут как акт тайной войны, а убийство детей в школе – как прямой вызов. И последствия могут быть очень и очень различными…

Кроме того, англичане были заинтересованы в ослаблении русской армии и ее боеспособности на этом направлении, и за то платили деньги и давали оружие, а не в гибели детей и озверении русских.

– Теперь что касается денег. Брат Али, расскажи…

Брат Али занимался деньгами, потому что был самым образованным из них, он закончил колледж. Тот же Хамза, например, умел читать, но с трудом.

– В казне на сегодняшний день один миллион четыреста пятьдесят тысяч фунтов, поступления увеличились на двадцать три процента по сравнению с прошлым годом. Этого достаточно для того, чтобы сделать то, что мы задумали, инша Аллах.

– Кто-то не заплатил?

Казна пополнялась примитивным и действенным способом. Все правоверные должны были платить закят на нужды мусульманской общины, уммы. Все неверные должны были платить джизью, налог с немусульман, предписанный Кораном. Собирали «налоги» те же боевики, которые устраивали теракты, – об этом все знали, и это было более действенно, чем государственные фискальные службы. Если тот, к кому приходили за закятом, возмущался и говорил, что он платит налоги, ему говорили, что он не должен платить налоги, потому что налоги устанавливает тагут, собирая неположенное с мусульман, а они борются против этого. И если человек не хочет платить налоги, он должен помогать тем, кто вышел на путь Аллаха. А если человек говорил, что он уже заплатил закят, ему говорили, что этот закят недействительный, потому что идет не на нужды мусульман, сражающихся на джихаде, а на нужды духовенства, продавшегося неверным и погрязшего в ширке, потому закят надо будет заплатить еще раз, правильно, и платить отныне только им. Купцы в Пешаваре к этому уже привыкли, а вот купцы в Джелалабаде успели привыкнуть к русским порядкам, когда в ответ на предложение кому-то что-то заплатить, помимо положенного, ты просто говоришь русским, и они разбираются с этим. От этого в купеческой среде и в среде тех, кто кормился с торговли, уже шло брожение, и многие выступали за то, чтобы прогнать из Джелалабада чужих, пришедших с Востока, и жить, как сами считают нужным…

– В Пешаваре все платят, как положено, хвала Аллаху. Проблемы в Джелалабаде, там мы не получаем и половины от положенного. Многие не платят.

Ведший совещание Шейх посмотрел в сторону Хамзы.

– Разберись с этим.

– Слушаюсь, учитель…

– Оружие пришло?

– Да, пришло, Шейх, – заговорил другой бородач, – но англизы прислали вместо настоящего оружия старые-престарые винтовки, которыми воевали еще наши прадеды, и совсем немного пулеметов, причем таких, у которых нет ленты и которые заряжаются сверху. Клянусь Аллахом, Шейх, – англизы себе на уме, они хотят, чтобы русисты перебили нас с таким оружием. Клянусь Аллахом, лучше я поеду в Дарру и куплю все, что нужно, вместо того, чтобы сражаться с таким…

Моджахед произнес гневное выражение – он научился ему от русистов, которые в свое время учили его сражаться. Помнил он и русские автоматы – легкие, надежные, простые, которые любой моджахед мог понять и освоить за один день и которые буквально забивали цель градом пуль.

– Ты не прав, Салем, ты думаешь, что англичане дают нам нусру, [148] но на самом деле нусру дает нам сам Аллах руками англизов, ведь Аллах над всякой вещью мощен.

– Аллаху акбар.

– И потому мы должны принять с благодарностью все, посланное нам англизами…

Продолжение фразы «…а когда потребуется, обратить это оружие против них же» повисло в воздухе. Любой, кто хоть немного знал Восток, знал то, что неверному бессмысленно ждать, пока правоверный выполнит свое обещание перед ним: обмануть неверного здесь не грех, а доблесть, а любое соглашение с неверными действительно только до тех пор, пока правоверные не накопят достаточно сил, чтобы самим диктовать условия. Но и англичан нельзя было назвать людьми, держащими свое слово: джентльмен должен держать свое слово лишь перед таким же, как и он, джентльменом. Игра шла на равных.

 

А в мечети уже давно прочитали салават, завершили намаз, и мулла после намаза прочел проповедь. Проповедь сегодня была спокойной и вялой, потому что в мире ничего не происходило: в своей проповеди мулла гневно обрушился на тех, кто привозит в город харам с русских территорий, кто его здесь из-под полы продает и кто пьет, и призвал всех правоверных, кои увидят такое, поступать с такими по законам шариата, что означало расправу. После чего правоверные, несколько недополучившие острых ощущений, начали выходить из мечети, направляясь кто в пристроенную к мечети мадафу, а кто и домой или по своим делам. Участники совещания постарались затеряться в толпе: они знали, что русисты знают про них и хотят убить.

Шейх шел к машине, окруженный боевиками личной охраны. Это был довольно старый, по меркам Европы, бронированный лимузин «Коулман», но сделанный не из британской машины, а из германского «Даймлер Бенца 560», по мнению некоторых ценителей – последнего «настоящего» «Даймлер Бенца», сделанного инженерами, а не маркетологами. Здесь такая машина считалась роскошью, к тому же, сделанный с чисто немецкой избыточной надежностью, этот «Даймлер» переносил плохие дороги лучше любых других машин этого класса. В том числе благодаря ему Шейх прослыл чудотворцем, человеком, отмеченным Аллахом, – так, например, все видели, как он держал руки на виду и ничего не делал, а машина отпиралась и приветствовала его миганием фар, как только он к ней подходил. Но это было не самое показательное – один раз, когда Шейх говорил про Аллаха, Аллах услышал собравшихся правоверных, и прямо над тем местом, где он давал свои фетвы, в небе появилась огненная надпись «Аллах акбар». Согласитесь – правоверные просто не могли идти против таких знамений воли Аллаха, и если шейх Хасан говорил, что надо идти на джихад, – оставаться с сидящими могли лишь мунафики.

 

Увы… увы… население в городе Пешаваре оставалось необразованным и темным, и никакое, самое лучшее медресе не могло заменить хорошую, даже девятилетнюю школу и жизнь в нормальном, развитом, технократическом обществе. Так же как прародичи человека, сидя у пещеры, воспринимали гром и молнию свидетельством гнева богов, точно так же и жители города Пешавар воспринимали свидетельством воли Аллаха действие современной автомобильной противоугонной сигнализации и лазерное шоу. То же самое, просто вместо «Поздравляем жителей города N с открытием нового торгового центра общества на паях M» – «Аллах акбар!». Просто, доступно и вполне по уму собравшихся.

В исламском мире принято было верить, а не проверять. А если бы стали проверять, то выяснили бы, что шейх Хасан, сын крупного и известного в городе торговца, был изгнан из дома своим отцом за мужеложество. И во время обучения в исламском университете Аль-Азхар в Каире он не изменял своим привычкам, благо возможностей к тому в городе Каире было более чем достаточно».

 

– Эфенди! Эфенди!

Прямо у машины к шейху бросился бидуна. Бидуна – это нищий, бродяга, городской сумасшедший, каких полно на Востоке, это слово происходит от арабского «бидун», что значит «без». Как и на Руси юродивые, бидуны на Востоке считаются провозвестниками воли Аллаха, а потому приказать побить и прогнать бидуну шейх Хасан просто не мог. А его охрана – хорошо вооруженные боевики – могли убивать во имя Аллаха и умирать во имя Аллаха, но вот защищать они не умели.

Шейх остановился, достал из кармана пригоршню монет, протянул бидуне. Тот сложил ладони ковшиком, принимая дар.

– Да спасет тебя Аллах, да пребудут с тобой твои дела при Судном дне… – запричитал бидуна, – да спасет нас Аллах…

Но Шейх уже не мог ничего ответить… Шейх вдруг повалился вперед, и белые одежды его со спины были окрашены красным…

Выстрелов никто не слышал…

– Аллах!!! – изумленно закричал кто-то.

Только тогда охрана начала понимать, что происходит. Но в человеческом месиве найти убийцу было уже невозможно…

 

 

23