Порт-Шукра, неконтролируемая территория

Октябрь 1949 года

 

Закаты здесь были сумасшедшие...

Солнце, огромное, кажется, что занимает полнеба, так всегда близ экватора. Падает в океан, оттого он окрашен в цвет... нечто среднее между желтым, красным и коричневым, совершенно потрясающий цвет, не каждый маринист сможет передать красками такой закат. И блики. Игра тысяч бликов на воде, как будто косяк трески поднялся из глубин. Это не передать словами, это надо видеть. Вот только... желающих сюда приезжать, даже за такими закатами, что-то маловато. Не знаете, с чего бы это так, а?

А они? Они люди подневольные. Ездят по свету за казенный счет. Куда прикажут – туда и едешь. Как-то так...

Крепкая ладонь опустилась на плечо новобранца, сидевшего на носу небольшой рыбацкой доу, продвигающейся в сторону берега.

– Мандражируешь?

Новобранец был худ, оборван, зарос бородой. Когда он смотрел на людей, наблюдательные замечали диковато-безумное их выражение. Впрочем, после аденской мясорубки, кто угодно снимется с тормозов...

– Никак нет... – буркнул он.

– Ты от этого отвыкай, салага, – крепкий, лысоватый человек, со своей бородой похожий на джинна, как его рисуют в мультфильмах присел рядом – мы спецназ. И ты теперь тоже. У нас так не принято. Да или нет.

– Нет.

– Вот и отлично... – капитан 3-го ранга Прокопчук тоже посмотрел на закат, – если хочешь знать, ты отлично держишься. А мандраж... видел бы ты, как я первый раз с парашютом прыгал. Весь обдристался, стыдно, не представляешь как. После приземления сбор, а я в сторонку. Штаны, значит, почистить. Потом встал в строй, старшие офицеры обходили... эх, да чего там. Все – были.

– Вот именно. Были.

– Э, салага, а вот это харам. Нельзя так. О тех, кто был, не скорбят – их помнят. Понял?

– Да.

Капитан дружески толкнул новобранца в бок. Когда они входили в Аден, он был морским пехотинцем. Теперь он – спецназ, снайпер спецотряда подводных диверсантов. Он не проходил никаких экзаменов... да и какие к чертям тут экзамены? Кто в Адене выжил – тот и лучший. А на этом салаге, не меньше восьмидесяти бородатых.

Справится ли? Капитан, только что получивший очередное звание прямо в поле и вступивший в командование отрядом был уверен – справится. Был у него взгляд на людей. Справится. А кто не справится, тот сдохнет.

– Иди, проверь оружие. Ты будешь нам нужен ночью.

– Есть...

Шлепая босыми ногами по скользкому дереву палубы, новобранец зашел в небольшую, неприглядную надстройку. Спустился вниз. В его каюте, они делили ее на двоих, никого не было. Наверное, пищу принимают... тьфу, едят, никак не привыкнешь к тому, что в спецназе запрещены любые военные выражения. [564] Оно и лучше. Они взяли в путь мяса, «тушняк» в банках, рассчитывая его уничтожить во время перехода и выбросить банки за борт. Рыба не дает такой силы как старое доброе мясо. Но он не может есть мясо. С Адена. Как только на столе оказывается мясо, он поспешно встает и уходит. Чтобы не вырвало.

Рыбу может. А мясо – нет.

Над ним смеются... смеялись. То ли дело деревенскому пацану. Он лет с десяти уже рубит птицу, а с пятнадцати–шестнадцати и кабанчика может заколоть или там овцу. А он – городской. Вот только капитан, услышав такое, смазал одному смехачу хороший подзатыльник, и сказал: – «Ты хотя бы половину от его счета набери. Потом – и ржи...».

Счет...

Он помнит его. Восемьдесят шесть. И сегодня прибавится еще сколько-то...

Это – с ним. Это всегда будет с ним, от этого никуда не деться. Он как-то читал в одной книге, убивать легко, да трудно потом с этим жить. Он не знал, что это обозначает.

Теперь – знает.

Его оружие при нем, внизу, под гамаком, который теперь ему за койку. Та самая «мосинка», которая прошла с ним весь Аден – заказная оказалась, он ее потом разбирал. Не казенного завода, а фабрики оружейника Петрова в Ижевске. [565] Вторую винтовку ему дали уже потом, когда приняли в ряды спецназа. Это автоматический «Штурмгевер» богемского производства под патрон германского образца. На нем оптический прицел «ZF 3.5», оружие лучшего стрелка экипажа, на случай, если придется выполнять задачи в условиях города.

Лодку качало на волнах.

Зашел Беляш... тоже один из выживших в бойне в Адене, фамилия у него странная, а так отличный парень. На его глазах он снял боевика броском ножа, на тридцать шагов. А так – веселый парень, одессит, на гитаре любит. Зашел довольный, так всегда когда поест.

– Чего тут засел? Глянь, там порт уже видать...

Среди своих Федорцов имеет репутацию нелюдимого. Боевые пловцы они, в сущности, веселые ребята, это не морская пехота с муштрой. Зайдет такой в ресторан или кафе-шантан, сразу и не поймешь, кто. И в переходах они тоже боевой дух поддерживают, и песнями и всяко, иначе, в тесных отсеках подлодки или боевого корабля можно свихнуться. Наверное, он стал бы объектом постоянных шуток и подколок. Но капитан его защищает...

Федорцов вышел на палубу. Да, действительно – порт. Доу на воде, дым от костров, скифы. Скифы это такие лодки, говорят на таких скифы когда-то плавали. Когда? Давно...

На палубе стоял Мокроусов, он тоже выжил. Он у Прокопчука сержант. Сейчас на нем местная одежда, он зарос неопрятной бородой и мало отличается от местных. Больше на палубе никто не отсвечивает... нельзя.

– Молодой... глянь, справа...

Федорцов приложил ладонь ко лбу, и тут же получил наставление, в виде хорошего пинка по ноге.

– Да не так... так тут не смотрят! Салага. Как я...

Да, ему еще много чему надо учиться...

У главного, он же и единственный, причала стояло судно. Осадка довольно небольшая, значит, либо груза немного, либо нет вообще. Само судно похоже на североамериканский сухогруз устаревших серий. Одна кран–балка, расчехлена. Значит. Что-то разгружали. Дедвейт в районе четыре–пяти тысяч...

– Ус, что там...

Прокопчук тоже смотрел из рубки, в которой пара человек едва помещалась. Но он никогда не делал выводов по результатам только собственных наблюдений.

– Похоже, она...

Информация о судне, которое ошвартовалось в порту и привезло большой груз современного оружия, появилась еще во время мятежа. Все сходилось, именно этим оружием удалось вооружить мятежников Абьяна, на которых сделали ставку англичане и бросить их в бой. Пролет флотского самолета-разведчика зафиксировал наличие в порту Шукра ошвартованного среднетоннажного сухогруза иностранного производства. Их, боевых пловцов послали проверить информацию. Все сходилось, судно было, но судя по осадке, его выгрузили. Значит, первая задача отменяется, не успев начаться. План два...

Прокопчук сам взялся за установленную в углу рубки рацию. Она завалена тряпьем от лишних глаз.

– «Судья», я «Катран-три», «Судья», я «Катран-три», прием...

– «Катран-три», я «Судья», принимаю удовлетворительно. Сообщите свое местонахождение и статус, прием...

Позывной «Катран» был зарезервирован для боевых пловцов. Катран – небольшая черноморская акула

– «Судья», я «Катран-три», нахожусь у ворот, повторяю – нахожусь у ворот, прием...

– «Катран-три», вопрос: можно бить, повторяю вопрос – можно бить? Прием.

– «Судья», я «Катран-три», ворота пусты, повторяю – ворота пусты. Бить смысла нет, как поняли, прием...

– «Катран-три», я «Судья», вас понял. Изменение плана. Мяч в игре. Повторяю – мяч в игре. Ждите атаки. Расчистите штрафную, как поняли. Расчистите штрафную, прием...

– «Судья», я «Катран-три», вас понял, расчистить штрафную. Сообщите, когда ждать удара.

– «Катран-три», мяч близко. Повторяю – мяч близко.

– «Судья», вас понял. Связь кончаю...

Кто-то на только что вошедшем в строй авианосце «Адмирал Колчак» был большим любителем футбола. Как бы только потом не получилось – «судью на мыло...».

Капитан отключил рацию. В кино непременно показали бы как он... проявил как-то свою радость... но в жизни радоваться было нечему. В Адене из тридцати людей, которые были в его подчинении, он потерял семнадцать и был вынужден пополнять свой отряд наиболее толковыми морскими пехотинцами... как вот этот малек. И вот сейчас – новое задание.

Отказаться выполнять которое он не имеет права.

Капитан высунулся из рубки. Ус был тут и малек – тоже. Он пока клички не заслуживал, просто «малек». Даже несмотря на то, что на его счету было больше, чем у любого из них. Ничего... еще заслужит...

– Мяч в игре, – сказал капитан, – нам приказано зачистить береговую линию. Высадка морской пехоты, скорее всего завтра, на рассвете.

– А корыто? – спросил Ус.

– А черт с ним с корытом. Пустое, не видишь что ли.

– Да вижу...

Корыто – сухогруз, действительно пустое. И вопрос не в нем. А в том, что творится на берегу. Шариатские суды, лютые, зверской жестокости казни. За колдовство, за измену. За то, что сказал что-то невпопад. Вот это и есть проблема. Которую будут решать сначала они, потом и морская пехота. И после того, как они ее решат, наверное, найдутся и те, кто будет рад приехать и посмотреть на закат. Он ведь и в самом деле потрясающий...

 

Переброшенная на высокий причал доска едва слышно скрипнула под ногами. Прогнулась, но не сломалась. Надо обладать ловкостью моряка, чтобы ходить по таким...

Один за другим боевые пловцы выбрались на причал. Замерли, ощетинившись стволами во все стороны. Главное оружие – чешский пистолет-пулемет с глушителем и электрооптическим прицелом для стрельбы ночью. Когда в него смотришь – видишь красную точку, и это очень удобно...

Ус положил руку на плечо капитана, показал влево. Так и есть – костер. Какие-то крики... похоже, пьяные. Выпивку привозят из Могадишо, большой популярностью пользуется пиво из сорго или из испортившихся бананов. Или дешевое дерьмо из технического спирта, от которого можно ослепнуть. Или обкуренные бумом.

Капитан в ответ показал два пальца. Ус хлопнул по плечу двоих – ты и ты – и тройка исчезла в темноте...

Сам капитан показал – двое на месте, остальные за мной...

Костер и в самом деле был знатный. Из ломаной мебели.

Он горел в ночи и те, кто еще был на ногах, слетались к нему как мотыльки на огонь. Обычно спецназ заботится о том, чтобы пули не попали в тех, кто не имеет никакого отношения к боевым действиям, но тут заботиться было не о чем. Как сгустилась тьма, все нормальные люди покинули порт, чтобы не стать жертвой тех, кто там оставался на ночь...

Около костра вкруг собрались люди, кто сидел на корточках, кто поцивилизованнее – нашел, на что присесть. По кругу шел бурдюк с какой-то жидкостью, очевидно, она и подогревала вечеринку. Многие еще и курили – характерная «козья нога», когда куришь бум, лучше, чтобы дым остывал по пути в глотку, иначе так не забалдеешь. Кто-то вскрикивал: «Аллаху Акбар!», но очевидно, что большинство собравшихся Аллах и благочестие мало заботили. Это была смесь контрабандистов, рыбаков, ставших контрабандистами после того, как пало подобие государства и рыбу стали не покупать, а отбирать, пиратов, уцелевших джихадистов, переквалифицировавшихся в бандитов и уцелевших бандитов, переквалифицировавшихся в джихадистов. И прочей темной швали, которой полно в любом порту. Вот только в этом порту, у каждой такой швали был ствол, и закона она совершенно не боялась. Боялись тут разве что кровной мести...

Очевидно, что бандиты начали свои посиделки давно и закончат нескоро. Может, до самого утра собираются гульбанить...

Спецназовцы продвигались вперед, прикрывая друг друга: первый ствол вперед, второй влево, третий вправо. Так они страховали друг друга и втрое уменьшали риск обнаружения случайно заблудившимся бандитом, если бы они шли поодиночке. Под ногами то и дело попадалось что-то мягкое. Это, то ли гнилая рыба, то ли дерьмо. Судя по тому, что они шли по натоптанной дорожке на причал – это все же была рыба, дерьма обычно полно в углах. Как это обычно и бывает, бандиты не стесняли себя поиском ретирады.

Все ближе и ближе...

Костер большой. И вокруг него, человек двадцать, не меньше. Какое двадцать – их тридцать с лишком, просто не видно из-за огня.

Только бы никто не отошел...

Спецназовец, шедший вторым похлопал по плечу первого. Тот обернулся. Второй покачал головой. Нет.

И правильно – нельзя. Это только в синематографе, в таких случаях начинается пальба. Раз-два-три – и около костра только трупы, а хорошие парни идут дальше. Но жизнь не синема. Костер слепит боевиков, они сейчас слепы как кроты, и посмотри кто в ночь – ничего не увидит. Но точно так же и спецназовцы – плохо видят. Костер не охватишь со всех сторон, и в кого-то – сидящего, будешь стрелять через костер. А если промахнешься? Их тридцать человек и достаточно дотянуться до спуска одному, чтобы поднялась тревога.

А если кто-то отошел в темноту прогадиться, и вот-вот подойдет? Или пошел в город и скоро придет? Поди знай, что там в темноте и кто там. А если это приманка и кто-то наблюдает из темноты – с пулеметом?

Поэтому, самое лучшее, это установить мину. Самую обычную мину, даже две. Одну типа «S», шрапнельную – на самом причале и замаскировать ее. Вторую под причалом, она тоже получится направленного взрыва, если ее правильно установить. И в нужный момент подорвать. Вряд ли боевики на ночь уйдут от костра. Холодно по ночам здесь, да и ноги хмельные – не пойдут. Гораздо проще остаться здесь около источника тепла на всю ночь, лечь в грязи, как свиньи. Хотя нет – свиньи-то, как раз чистоплотные. Там где гадят, никогда не лягут.

Один боец остается на стреме. Второй осторожно снимает свой рюкзак, достает оттуда мину, похожую на жестяную банку моторного масла. Передает ее третьему, подхватывает рюкзак и уходит. Ему надо поставить мину под причал, и поставить ее правильно, чтобы ударная волна пришлась на берег. Шесть килограммов высокоэффективной взрывчатки, никого в живых не оставят...

Вода дурнопахнущая и липкая. Такой воды нет нигде на черноморском побережье, хотя порты нечета этому. Взять хоть одесский и константинопольский порт, по миллиону с лишком пудов в год переваливают. Но там такой воды нет. Зловоние от мочи, дерьма, гнилых остатков рыбы, слитого в море машинного масла. Даже несмотря на то, что гидрокостюм защищает тело с пят до макушки, все равно невыразимо мерзко погружаться в этот отстойник...

Надо думать о чем-то приятном. Подводный сапер – тоже выходец из ЭПРОНа – вспоминает пляж Ланжерон. Самый известный пляж в Одессе, люди с северов едут, чтобы там окунуться. В Одессе принято на пляж приходить... натяжеле. Одеяло, зонтик, а то и палатка, несколько судков и кастрюлек с кушаньем. На пляже ничего не покупают, разве что сельтерскую воду. Кушанье плотное – картошечка с зеленью, супчик...

От мыслей о еде рвота подступила к самому горлу, как у зеленого салаги, малька, хотя за ним больше трехсот погружений. Было дурно. Как эти люди не понимают, что так жить нельзя. Как они не могут понять, что так нельзя жить, что то, что они делают, ведет к тому, что жить все хуже и хуже. За что они борются?

Мина тяжелая и ее еще надо укрепить. Но он крепил мины на бортах кораблей, они грязные, поросшие ракушками, а это еще хуже...

Какая мерзость...

Есть.

Мина новейшая, с таймером. Он ставит таймер на пять утра, незадолго до восхода солнца. Будет сюрприз...

Мина стоит... теперь вон отсюда. Из этой мерзости. Право же, когда они проходили учебный курс, и им приказывали ползти по полной нечистот канаве – так противно не было. Хотя у них и не было гидрокостюма, а был обычный костюм для занятий физкультурой. Но тогда они знали, они проползут и на это все. А здесь люди живут изо дня в день так.

В грязи...

Мина светит красным глазком. Она не думает. Не сомневается. Ждет...

С трудом, едва не сорвавшись обратно, он выбирается на причал. Замирает, слушает... их учили больше слушать, чем смотреть, как дышит человек не видно, но зато слышно. Похоже, тихо...

Пробирается назад. Смотреть, куда ступаешь, смысла уже нет, все в дерьме – и он в дерьме. Остальные двое ждут его на месте, один держит в руках два автомата – свой или его. Привычная тяжесть короткого, кургузого автомата в руках успокаивает. Большой палец – дело сделано.

Командир показывает – в обход. У костра веселятся. Лучше пока их не беспокоить, побудка у них будет знатная...

От причала дорога идет в гору, город расположен на возвышенности, метров семь–восемь. Подъем довольно крутой и по нему спускается, напевая какую-то песенку человек, весь в черном. Песенка однозначно не арабская – мелодичный арабский они бы разобрали...

За землю и замереть. Автоматы под рукой. Человек проходит мимо, так и не подозревая, как близко он от своей смерти. И тут становится понятно, что он не весь в черном. Он черный и есть. Негр, наверняка из Могадишо.

А этому-то, что здесь надо...

Негр проходит, и они осторожно продвигаются дальше. Потом лидер подает сигнал, и они медленно опускаются на землю.

Первая линия домов. Камень, сложенный в стены при помощи цемента из глины. Черные провалы окон – стекол здесь не знают, стекла атрибут самых богатых домов. Адская вонь, какие-то телеги, переступающие с ноги на ногу, привязанные ослы – дальше базар. Все, что приходит сюда по морю, на следующий день продается на нем перекупщикам, которые поднимают товары в горы.

Черный провал окна, алый огонек сигареты в нем.

Камни, наваленные у стены – это что-то типа баррикады, дополнительной защиты – на две трети стены. Тот, кто это делал, явно знал, как русские использую скорострельные зенитные установки. Даже на катерах есть такие пушки, а позицию пулемета они подавляют на-раз за счет скорострельности и наличия трассеров в ленте. Наводить не надо, даже низкоквалифицированный наводчик видит, куда летят трассеры, и корректирует огонь.

Значит, огневая точка. Держат под контролем порт. Наверное, крупнокалиберный пулемет, а может и легкое горное орудие...

Спецназовцы подбираются ближе, чтобы слышать разговор.

А ведь неплохо устроились. Может, конечно, тут были опытные джихадисты, а может, кто-то им и помог выбрать именно такую позицию. Пулемет калибра пять линий и господствующая над местностью, укрепленная позиция, отменное сочетание.

Позиция была все ближе. Спецназовцы уже слышали разговор.

– О, Аллах... сегодня худший день в моей жизни. Эта проклятая рыба... как только рыбаки ее едят. Они что так и маются с животом...

– Это Барам. Негодяй продал нам несвежую рыбу, да покарает его Аллах. Днем надо пойти и заставить его жрать то, что он продает сам.

– О, Аллах, будь проклят тот день, когда я съел эту рыбу. Я опять хочу...

– Иди, брат. С именем Аллаха.

Вот уроды. Это они срать с именем Аллаха идут? Интересно, что бы сказали настоящие мусульмане, услышь они это...

–... только отойди подальше...

Послышались шаги, шевеление, шорох ткани. Кто-то вышел из укрытия...

– Этот обиженный Аллахом обосрал все вокруг. Я не могу вздохнуть, не почувствовав запах его дерьма. И мухи...

– Не говори так, Амин. Он мой брат...

– Он засранец. От него нечем дышать. И тебе тоже.

– Но он мой брат! Он не виноват, что съел эту рыбу.

– Это рыбу ели все мы. Но срет почему-то он один... – еще один голос. Значит – как минимум трое...

– У тебя тоже есть брат, Мустафа!

– Но ты все-таки поговори со своим братом... Мы совершаем намаз, а я еще держу пост через день, чтобы предстать перед Аллахом в положении постящегося. Но разве не сказано в Коране, чтобы делать намаз, надо очиститься. А как очистишься, если пахнет дерьмом и мы все пропахли дерьмом. В каком положении мы предстанем перед Аллахом...

Четвертый!

Похоже, что команда сборная, но опытная. Один явно убежденный ваххабит, знающий хотя бы основы религии. Второй, который жаловался на вонь – похоже, что тоже из «непримиримых». Остальные племенные. Их как минимум четверо, это считай, которые бодрствуют. Значит, может быть, еще столько же спят. Если не больше...

И, похоже, у них начинается дизентерия. А как иначе, если они все дерьмо сливают в море и оттуда же набирают воду для питья?

Появляется даже какая-то жалость к ним. Они как животные. Причем глупые. Животное не будет жрать там, где гадит. А они это делают. Животное не будет просто так убивать себе подобных, инстинкт выживания вида сильнее. А эти – все  это делают. Правильно говорят – человеком не рождаются. Человеком – становятся.

Но жалеть нельзя. В Адене вся жалелка вышла. Как видишь человека, с которого содрали кожу, или которого посадили на кол, или которого заживо сожгли, или беременную женщину, у которой вспороли живот, так вся жалелка и кончается.

Один из боевых пловцов растворяется в ночи. Двое ждут...

 

Дизентерийный засранец – сидит на земле в позе орла. Пахнет дерьмом. Отошел он недалеко. Белая одежда – видна очень хорошо.

Потом он встает. Не вытирается – где есть песок, там правой рукой, а где нет... так и плевать. Пробормотав «гуфрана-кя», [566] идет обратно... думая, наверное, о своем желудке, о жратве... в последний момент он поворачивается, но поздно. Одна рука зажимает рот, вторая с зажатым в ней кинжалом, сильно бьет в почку. Поставленный у любого пловца удар – им снимают часовых. Только дурак будет перерезать горло, как это делают местные – море крови, шум, булькающие звуки. К тому же горло перерезать не так-то просто, там хрящи, и не схватишься. А удар в почку – неожиданный, наносится сзади и вызывает смерть в течение минуты – от болевого шока и кровотечения из почечной артерии. Тихо и быстро...

Боевик ослабевает быстро. Спецназовец думает несколько секунд, а потом решительно сдирает с него это... белое. Если он заметил его по белому цвету, точно так же, сделают и боевики. Ночью не разглядеть лица, и поэтому мозг человека ориентируется на признаки, которые можно определить – рост, что-то приметное – и успокаивающе говорит – это свой. А они почти одного роста, и борода у него, какая-никакая – выросла.

Налезает плохо – как халат, но налезает. Самое главное не торопиться. Торопиться надо было по дороге туда, а после того, как облегчился, торопиться уже не надо. Пистолет в вытянутой руке у бедра, автомат за спиной, но главное оружие это вот этот вот кусок белой ткани на плечах. Смотреть – будут на него...

Дверь все ближе. Удивительно, но здесь есть дверь, самая настоящая, закрывающаяся. Наверное, это связано с тем, что здесь порт, много посторонних людей, много воров. В горах в качестве двери бывает кусок ткани.

Самое главное – внутрь или наружу. Если тот, кто только что вышел, возвращаясь, не знает, в какую сторону открывается дверь – это совсем скверно.

Наружу...

Узкий коридор. Пистолет в руке...

Дверь. Эта – завешена полотном, и если все правильно, там и есть пулемет. Пистолет в левой руке... автомат в правую. Теперь можно – дальше не скроешь.

Тук-тук...

Комната. Неверный свет керосинки – фонарь-летучая мышь висит в углу, прикрытый так, что в окна почти не видно света, но вниз, к полу он идет и что-то видно. Видны ноги... верх тонет во тьме. Лафет какого-то оружия... больше похожий на полевые лафеты старых полевых пушек... с поправкой на размеры, конечно.

– Брат, надо найти знахаря...

Парабеллум в левой руке – хлопает дважды. Он не успевает поднять руку и стреляет навскидку, по интуиции.

– Что?!

Автомат в правой с металлическим лязгом выплевывает пулю за пулей, глушитель столь хорош, что слышно лишь лязг затвора. Боевые пловцы используют запрещенные патроны разрывного типа... во время войны за такие патроны повесят, но тут это меньшее из того, что может случиться. Так что время отдыха на корабле, они посвящали выделыванию таких вот патронов в корабельной мастерской. Против дикарей – правила неприменимы.

Автомат с длинным, сорокаместным магазином выметает комнату широким веером, один из боевиков каким-то чудом остается в живых, хрипит... но парабеллум ставит точку. Удары пуль о железо – слышны как стук молотком, и в соседних комнатах не могли не проснуться, если спят. Так что времени нет совсем.

Пистолет падает на пол, магазин долой – тоже на пол. Свежий с лязгом заходит в рукоятку... удобно все-таки придумали, магазин в рукоятке, рука ищет руку и возиться с защелкой не надо. Еще одна занавеска, встревоженные голоса спросонья и еще одна очередь на весь магазин. Только на сей раз уже прицельно, как положено...

Магазин долой, новый втыкается в рукоять – пошел! В коридор... надо осмотреть, нет ли чего дальше. Еще одна дверь... очередь наперекрест комнаты, что-то летит... ага, это, похоже, кухня. Судя по вони...

Никого нет. Кухня, и в самом деле. Луч фонаря бежит по стенам, по полу. Мешок с рисом вскрытый и наполовину съеденный. Баран, точнее – половина барана. Даже шкура не снята. Прямо так и валяется, как будто его топором располовинили. Что, совсем охренели, что ли...

За спиной движение. Острый, яркий луч.

– Свои! Чисто...

– Что там?

– Жратва. Ничего особенного.

Особенно и впрямь – нет ничего...

Ус недоволен – это видно.

– Какого хрена творишь? – вполголоса шипит он – приказ был?

– По-другому их было не снять.

– Салага еще чтобы решать. Вернемся – гальюны твои.

Вообще-то – гальюны, или толчки, ретирады, туалеты, чистят новобранцы, не имеющие кличек. Это их наказание, пока ничем себя не проявил – чисть туалеты. Но это, если нет провинившихся. Если же есть – салагам отдых...

– Ну?

– Девять «двухсотых». Чисто – докладывает второй боец.

– «Двухсотых» в одну комнату. Оружие собрать и приготовить к бою,

Пока двое таскают трупы в одну комнату, Ус принимается за пулемет. Машина отличная. «ZB-60», они состоят на вооружении двух стран – Богемии и Великобритании. Самый мощный из всех крупнокалиберных, 15,5, лентовое питание. Он не на обычном трехногом станке, а на колесном пулеметном лафете, напоминающем старый «максимовский». Машина хорошая, железа много, и пистолетной пулей ее не повредить...

А вот она дел наделает. Может даже легкий плавающий танк поджечь...

Клейма богемские, но это ничего не значит. Богемия продает оружие любому, кто способен заплатить, она этим живет. Зеленые тяжеленные короба с лентами – отлично приготовились, гады. Один... два... три. Сто пятьдесят. И тот, что заправлен в пулемет. Двести.

 

Видно, что кап-три [567] недоволен. Точнее, не то, чтобы не доволен... просто что-то пошло не так.

– Слушать сюда, братва. Изменение планов. Мы выходим в город. Грош, Лузга, Тим и Серый – со мной. Остальным – закрепиться здесь, ждать высадки десанта. Ус за старшего. В критической ситуации – отступать на пристань, все здесь подорвав. Мы появимся до рассвета – вопросы.

Боевые пловцы не верят своим ушам.

– Кэп, на минуточку, – в отличие от всех остальных Ус не испытывает к командиру никакого трепетного почтения, и может говорить, что думает...

Они выходят в коридор. В комнате, у пулемета напряженная тишина.

– Кэп, что за дела? Такого приказа не было.

– Был... – кэп достает из кармана портсигар, из него зеленый комок ката, засовывает за щеку. Без ката тут на ногах не продержаться.

– Был, был приказ. Просто ты не слышал.

– Какого хрена? Не было приказа.

– На ухо приказ. Был.

Ус разражается длиннейшей матерной тирадой, сделавшей бы честь и боцману парового флота...

– Ты чего, кэп. Приказы отдаются в установленном порядке, с записью в книгу – тебе ли не знать. Все приказы на ухо – мы можем ж... ими подтереть. Ни один нижний чин не должен исполнять приказов, отданных ненадлежащим лицом или с нарушением установленного порядка.

– Можем. Только у меня – личный интерес.

– В городе?!

– В городе. Мне на ухо сказали, здесь есть дом. И в этом доме могут быть очень интересные документы. Очень.

– Какие документы, кэп? Да тут и слова-то такого не знают.

– Интересные, интересные. Здесь была британская разведка, у них был дом.

– Да они все забрали.

– Не все. Короче – я решил.

– А пацаны?

– Они тоже. Они слышали. Ты – нет.

Ус сплюнул на землю

– На удачу, кэп.

– На удачу...

 

Час до рассвета...

На улицах непредставимая грязь, вонь, копошатся крысы. Хорошо, что у них на ногах резиновые сапоги, иначе бы искусали. Тот, кто сказал об этом месте и послал их сюда, описал, как добраться, но ночью это нереально. Все улицы похожи одна на одну, в их расположении нет никакой логики. Какие-то проходы...

Но они должны. Должны найти то, что позволит добраться до благословенной истины, очистить ее от наслоений лжи. Грязи. Ради чего-то же они сражались здесь. Ради чего-то проливали кровь. И думать о том, что где-то за спиной находится враг... хуже того не враг, а предатель – невыносимо.

Скрываться смысла нет. Если перебегать от укрытия к укрытию, будет только хуже, откроют огонь. Остается только одно – идти в открытую. Здесь должно быть полно всяких банд и отрядов, тех, которые пришли с гор, которым удалось отступить из разгромленного Адена, которые всегда здесь были. Вдобавок к этому: пираты, контрабандисты, что с того берега, что с этого. Мало ли кто может ходить по улицам. А если идущие – грязны, бородаты, одеты как местные, желание задавать вопросы как-то отпадает. Здесь не принято интересоваться чем-то, спрашивать, уточнять. Слово за слово – и дойдет до крови.

Где-то в темноте лает собака и к ней присоединяется еще несколько. Собаки это плохо. Обычно у мусульман не бывает собак.

За очередным поворотом они вдруг нарываются на банду. Самая настоящая, она сидит у костра. разведенного прямо посреди улицы, и что-то на нем жарит. Сладковато-приторный запах бума, африканской марихуаны – все уже обдолбанные. Отступать некуда...

Ратко идущий впереди, смело шагает к огню. Он православец, то есть православный серб, но отлично знает турецкий и умеет выдавать себя за бандита, выходца из исламских народов. В Сербии есть бошняки, он долго жил среди них. Косматый, нечесаный, он и внешне походит на разбойника с большой дороги...

– Ас салам алейкум...

Главное держать уверенный тон и вести себя так, как будто все вокруг принадлежит тебе. Тут столько всех, что никто ничего и не заподозрит.

– Ва алейкум...

Атмосфера сгущается.

– Воистину, приветствуйте друг друга тем же самым или лучшим и бойтесь Аллаха. Разве у этого костра собрались не правоверные братья?

Скорее всего, племенные. Но отступать нельзя. Поднимается один из «правоверных», с большим трудом.

– Салам, тебе, брат. Раздели с нами наш скудный стол...

Протянутая рука с недокуренной самокруткой с бумом – отброшена в сторону.

– Разве ты не боишься Аллаха и наказания его, что предлагаешь мне эту гадость? Разве Аллах не запретил опьянять себя?

– Аллах не видит, брат. Скажи, кого ты ищешь, если не хочешь присоединиться к нам...

– Мы пришли издалека и ищем дом купца Рубаи. Говорят, что он живет в этих местах...

– Рубаи...

Собравшиеся возле костра начинают переговариваться на горском наречии. Возможно, они договариваются напасть на чужаков.

– Мы не знаем такого, брат...

– Тогда, да пребудет с вами милость Аллаха...

Ратко шагает назад, и в это время в немного прояснившихся мозгах одного из сидящих у костра что-то переклинивает – и он начинает быстро лопотать.

– Что он говорит? – с подозрением спрашивает Ратко.

– Он говорит, что помнит, как одного купца повесили несколько дней назад по приговору шариатского суда. Он торговал тут недалеко. Но он не знает, тот ли это купец, который тебе нужен. А зачем он тебе нужен, брат?

Опасный вопрос.

– Купец нужен не мне, а моему хозяину. Он всегда работал с почтенным Рубаи и сейчас хотел бы продать товар ему...

– Брат, здесь больше ничего не продать. Остерегайся этого города, здесь больше нет честного торга...

– Рахмат за то, что сказал, брат. Но я все же поищу. Мой хозяин не знает жалости и накажет меня, если я не найду купца.

– Аллах с тобой, брат...

– И тебе благословение Аллаха...

Молчаливые фигуры растворяются в темноте. Чей-то приказчик с телохранителями, нужными по столь неспокойным временам, что может быть понятнее.

 

– Слышали?

– Может не он?

– Скорее всего – он.

Могло произойти всякое. Когда беспредел – возникает большой соблазн свести счеты. Хотя бы с конкурентом, или за то, что в свое время в долг не отпустил. И всего-то надо написать донос или нашептать, если писать не умеешь. Могли конкуренты ликвидировать, даже не зная, что ликвидируют резидента русской разведслужбы в городе. Могли и раскрыть. Виселица наказание по мусульманским меркам позорное. Простому преступнику просто отрубили бы голову.

Интересно, нашли или нет?

– Что делаем?

– Идем дальше...

Надо дойти. Проверить. И только потом – возвращаться.

Они идут дальше. Прочь от костра. В их распоряжении примерное местоположение дома, его описание, да наводка полуграмотного боевика у костра. И два часа до рассвета.

Два часа…

И тут они увидели дом.

Самый простой способ опознания, дом был двухэтажным, что редкость по здешним меркам. На первом этаже – лавка, на втором – жилое помещение, как это принято в Адене. Вокруг ни души, но тишина обманчива...

Командир показал на пальцах: справа и слева. Два моряка молча растворились в темноте...

Тишина. Обманчивая тишина под неверной местной луной, что точно ветреная красавица то явит свой лик, то скроет его за паранджой облаков...

Решившись, капитан показал: вперед. Подсвечивая фонариками – фонарик в левой руке, автомат в правой, вот почему им так приглянулись богемские пистолеты-пулеметы, отменно сбалансированные, они допускали стрельбу с одной руки – они просочились внутрь.

Дверь вскрывать было не нужно – сорвана с петель. А дверь тут хорошая – даже стальная, заказная. Лавка, однако, тут и деньги и товар. На стенах следы от пуль, стальная ставня выворочена снаружи. На полу ничего не видно, даже с фонарем.

Прилавок поломан, на нем тоже следы от пуль, его использовали как баррикаду. Кровь застыла на дереве грубыми мазками, но немного. Товара нет совсем – вынесли подчистую. Грабили, грабили даже не думая, а чем они будут питаться завтра. В таких случаях не думают.

Командир показал фонариком: внимание на меня, затем «двое наверх»...

Что-то было не так, только он не мог понять, что именно.

Мертвая тишина восточного города, притаившегося в ожидании нового дня, безжалостного, как и все предыдущие. Луна, робко заглядывающая в окно. Что-то метнулось по полу, капитан посветил фонариком – крыса. Проклятая крыса, только хвост мелькнул. Очевидно, то, что не смогли забрать люди – подчистили крысы.

Крысы...

Один из моряков спустился вниз, со второго, показал на пальцах: чисто. Капитан в ответ показал: я наверх. Только он один знал, зачем именно они пришли, и никто и не думал задавать ему каким-либо вопросов...

Лестница. Он специально светил на стены – следов от пуль нет. Значит, второй этаж уже не штурмовали, разобрались на первом.

Наверху типичная для местных зданий архитектура. Коридор, помещения справа и слева. Мужская и женская половина. Следов пуль нет, единственный из тех, кто остался на втором этаже – контролирует проход. Мимолетная вспышка фонаря, ответный жест: помоги.

Вторая комната на мужской половине...

Почти пустая – все вынесли. Обломки на полу, точнее – щепки. То, что не смогли вынести, разломали здесь на дрова. Должно быть здорово покуражились...

Кого Аллах вводит в заблуждение, того уже никто не сможет наставить на истинный путь, и Он оставляет их скитаться слепо...

Капитан достал небольшой, сделанный из закаленной путиловской стали инструмент, что-то среднее между ломиком и отверткой. Для ломика коротка, для отвертки длинна и толста. Это использовалось на кораблях как инструмент.

Стены...

Простукивая стены – сказано было, что искомое – находится на уровне рук человека среднего роста – он вдруг понял, что в одном месте стена звучит не так, как в других.

Оно...