Глава девятая. Оттепель в детской литературе (1954 – 1968)

 

В марте 1953 года умер Сталин. Во всем Советском Союзе люди оплакивали ушедшего вождя. Детские писатели заполняли страницы газет и журналов панегириками. «В мире не было роднее / И сердечней друга у ребят», – утверждал Анатолий Мошковский в стихотворении «Бессмертное имя» (1953)[536]. Валентина Осеева, автор трилогии о Ваське Трубачеве, написала в некрологе, озаглавленном «Великий друг детей», что дети отвечали на заботу Сталина «горячей, искренней любовью»[537].

Три года спустя, в 1956 году, новый Первый секретарь Никита Хрущев прочитал доклад на XX съезде партии. В первый раз публично были упомянуты миллионы невинных жертв сталинского режима. Конечно, советские люди знали об арестах, расстрелах и существовании огромной системы лагерей, но теперь стало ясно, что творец этих ужасов – вчерашнее божество Сталин. Начиналась новая страница в истории Советского Союза.

В культурной жизни наступила пора перемен, время нового мышления, получившее название «оттепели» по одноименной повести (1954 – 1956) Ильи Эренбурга. Появилась возможность уйти от узкого определения социалистического реализма, господствовавшего в сталинскую эпоху. Нашлось место для индивидуальных творческих решений и для социальной критики. В некотором отношении этот период напоминал 1920-е годы: в нем был такой же энтузиазм и оптимизм, такое же чувство ожидания глубокого обновления.

Можно говорить и об «оттепели» в советской детской литературе, хотя она выражалась значительно менее драматично, чем в литературе для взрослых. В детской литературе не было написано ничего подобного сенсационному роману Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» (1956) или запрещенного «Доктора Живаго» (1957) Бориса Пастернака. Попытка разобраться в беззакониях и несправедливостях сталинской эпохи почти не затронула детскую литературу – Александр Солженицын для юного читателя так и не появился. Некоторое исключение составляет «Дневник Нины Костериной» (1962), аутентичный дневник девочки-подростка, описывающий ее жизнь с 1936 по 1941 год. Нина (1921 – 1941) писала о школе и досуге, о первой любви и московских друзьях. Все изменилось, когда волна террора затронула ее семью, и арест отца превратил девочку в «дочь врага народа», парию в сталинском Советском Союзе. Дневник мог стать важной книгой для юношества, но поначалу был опубликован во взрослом журнале «Новый мир» и в брежневскую эпоху постепенно забылся.

Годы оттепели породили новое поколение писателей с их собственным эстетическим видением и литературной программой. Детская литература раскрылась для новых тем и новых стилистических возможностей. Прозе удалось оторваться от проверенных моделей и шаблонов. Это позволило авторам рисовать более точные психологические портреты и мрачные, но более достоверные картины условий, в которых росла советская молодежь. В поэзию вернулась «детскость», детское восприятие мира, фантазия и игра слов. Снова, как в 1920-х годах, появилась возможность экспериментировать.

 

Окна открываются

 

После долгих лет принужденной, но самодовольной изоляции приоткрылось окно в мир. Издавались произведения новых иностранных авторов, некоторые давно забытые знаменитые имена были реабилитированы с помощью новых переводов. Лучшими шансами на перевод обладали авторы, как-то связанные с революционным движением, коммунисты и друзья Советского Союза. В этом смысле идеальным кандидатом оказался Джанни Родари, который вступил в Итальянскую коммунистическую партию в 1944 году, участвовал в итальянском сопротивлении и смог добиться исполнения заветной мечты – посетил СССР в 1952 году. Стихи Джанни Родари, и абсурдные, и политические, были немедленно переведены на русский язык Маршаком. В статье признанный советский поэт объяснял, почему ему так нравится итальянский коллега:

Сочинять стихи, достойные стать рядом с народной песней и считалкой, умеют только те поэты, которые живут с народом общей жизнью и говорят его языком. Таким поэтом представляется мне Джанни Родари. В его стихах я слышу звонкие голоса ребят, играющих на улицах Рима, Болоньи, Неаполя[538].

Любимейшим произведением Джанни Родари у советских детей стала сказка «Приключения Чиполлино» (1951). Перевод, выполненный под редакцией Маршака, появился в 1953 году. К концу ХХ века книга выдержала в России около шестидесяти изданий общим тиражом в несколько миллионов экземпляров. К этому следует добавить постановки на театральной сцене, мультфильм (1961), балет (1973) и музыкальный фильм (1973). Частично невиданным успехом книга Родари была обязана иллюстрациям детского писателя и художника Владимира Сутеева.

Чиполлино – маленький веселый мальчик-луковка, которая возглавляет борьбу за свободу против Принца Лимона, Синьора Помидора и их приспешников. В сказочном мире овощей, фруктов, насекомых и животных царит несправедливость. Честные «люди» попадают в тюрьму, а вырождающиеся аристократы наживаются на труде бедняков. Успешная революция прогоняет всех представителей высших классов или вынуждает их жить жизнью простого населения. Судьба Барона Апельсина – стать «худым, как хлыстик», образ абсурден, но весьма выразителен. В утопии, которой кончается книжка, семейный замок Графинь Вишен превратился во Дворец Детей с кинотеатром, кукольным театром и комнатами для игр и занятий спортом. А главное все-таки школа, где изучаются предметы, которые надо знать, «чтобы защищаться от всяких плутов и угнетателей и держать их подальше от родной страны».

Другим просоветским писателем был Юлиан Тувим, польский еврейский поэт. Лучшие стихи Тувима – «Про пана Трулялинского», «Слон Хоботовский», «Птичье радио» и «Паровоз» были написаны в 1930-х годах, но к советским детям они добрались как раз во время оттепели. По всей видимости, именно Маяковский, посетив Варшаву в 1927 году, посоветовал Тувиму, своему польскому переводчику, обратиться к детской поэзии[539]. Почти все известные поэты в конце пятидесятых занимались переводами веселых стихов Тувима, изобилующих неологизмами, легко запоминающимися рифмами и игрой слов. Тувима переводили Маршак, Михалков, Благинина, Тараховская, Борис Заходер, Эмма Мошковская. Благодаря им и самому Тувиму эксцентрика снова стала частью советской русской поэзии.

В результате хрущевской оттепели пришли к читателю и переводные детские книги, не содержавшие особых «прогрессивных тенденций». «Маленький принц» (1943) Антуана де Сент-Экзюпери с весьма скептическим отношением к взрослому миру появился в 1958 году. Новыми знакомыми юных читателей были и «Винни-Пух и все-все-все» (1926) А.А. Милна, и «Мэри Поппинс» (1934) Памелы Трэверс, переведенные выдающимся поэтом Борисом Заходером соответственно в 1960 и 1968 годах. В том же 1968 году появился новый перевод «Питера Пэна» Джеймса Барри, сделанный Ниной Демуровой (р. 1930). «Алису в Стране Чудес» Льюиса Кэрролла перевел Александр Оленич-Гнененко (1893 – 1963) в 1940 году, но вышла книга сначала только в родном городе переводчика Ростове-на-Дону. В Москве кэрролловский абсурдизм был дозволен только в 1958 году. Позже увидели свет два других перевода Кэрролла: перевод Демуровой вышел в 1967 году, а пересказ Заходера – в 1972 году. Перевод, сделанный Владимир Набоковым в 1923 году, нельзя было публиковать; в СССР творчество русских эмигрантов по-прежнему оставалось под запретом. Этот перевод вышел только в 1989 году, санкционированный горбачевской политикой гласности.

Бытование произведений шведской писательницы Астрид Линдгрен в Советском Союзе преподносит несколько сюрпризов. Из всех ее книг, многие из которых были и переведены именно в 1960-х годах, самыми популярными стали две: трилогия «Малыш и Карлсон, который живет на крыше» (1955 – 1968), первый том которой был переведен, а вернее, пересказан в 1957 году, и «Пеппи Длинныйчулок» (1945), изданная в русском переводе в 1968 году. Причудливый герой, Карлсон, который живет на крыше, по удачному выражению московского критика Ольги Мяэотс, стал «первым положительным героем [советской] детской книги с полным набором отрицательных черт»[540]. Малыш был намного более подходящим персонажем самоидентификации для детей: одиночка, убегающий в мир фантазии, где у него появляется воображаемый друг. Тем не менее абсолютный, совершенно бессовестный эгоцентризм Карлсона делал его невероятно привлекательной фигурой для тех, кто жил в строго регламентированном мире, полном официальных высоких идеалов. То же самое можно сказать и о чрезвычайно независимой фигуре Пеппи Длинныйчулок, другой неожиданной любимицы советских детей. Профессор Мария Николаева объясняет невероятный успех книги «Пеппи Длинныйчулок» тем, что она подрывает саму основу власти. В советском контексте Пеппи была диссидентом; она жила жизнью, о которой дети (да и взрослые тоже) осмеливались только мечтать[541]. Пеппи стала героиней многочисленных пьес, музыкальных постановок и мультфильмов. Собрание русских переводов Астрид Линдгрен опубликовано в 1994 и 1998 годах.

Русская судьба произведений знаменитой финско-шведской детской писательницы Туве Янссон оказалась сложнее. Перевод повести «Муми-тролль и комета» (1951) был издан в 1967 году тиражом в 75 000 экземпляров, но следующая книга, «Шляпа волшебника» (1949), появилась по-русски только в 1976 году. Она была включена в сборник произведений скандинавских детских писателей – в книгу, которая сразу стала редкостью. Рассказывают, что надо было сдать двадцать килограммов макулатуры, чтобы получить купон, дающий право приобрести этот том. Для того чтобы Туве Янссон и ее муми-тролли наконец покорили русские книжные магазины, понадобились гласность и перестройка.

Во время оттепели произошло новое открытие «серебряного века» – великолепной русской культуры первых трех десятилетий ХХ века. И для читателей детских книг, и для нового поколения писателей возвращение авторов двадцатых годов стало истинным откровением. Корней Чуковский снова превратился в величайшую фигуру русской детской поэзии. Происходила осторожная реабилитация обэриутов и их круга. Центральную роль в этом процессе играла дочь Чуковского Лидия (1907 – 1996), которая в тридцатые годы работала в маршаковской редакции ленинградского «Детгиза». В книге «В лаборатории редактора» (1960) она вспоминала этот трудный период, возвращая к жизни множество к тому времени насильственно забытых имен. Именно благодаря Чуковской были впервые после преждевременной гибели их авторов переизданы книги Введенского («Когда я вырасту большой», 1960) и Хармса («Игра», 1962). Более полный том Хармса вышел в 1967 году под заглавием «Что это было?». Исай Рахтанов (1907 – 1979), детский писатель 1930-х годов, рассказал в 1962 году историю двух журналов, «Еж» и «Чиж», и их авторов[542], а двумя годами позже Игорь Бахтерев (1908 – 1966), один из первых обэриутов, и Александр Разумовский смогли опубликовать критическую статью о Николае Олейникове[543]. Вместе это значило начало возрождения юмора и игры – черт, которые Корней Чуковский всегда считал основными для детской литературы.

Не только поэтический авангард был насильственно забыт в сталинскую эпоху. Лидия Чуковская помогла вернуть заслуженное место среди детских прозаиков Борису Житкову. Было восстановлено и доброе имя Льва Квитко. Через пять лет после его смерти появился толстый сборник его поэзии под названием «Я сам» (1957).

Маленькая, но знаменитая книжка Даниила Хармса «Игра» вышла в московском издательстве «Детский мир». За пять лет, прошедших с его основания, издательство выпустило книги практически всех важных авторов новой поэзии для детей. В качестве иллюстраторов «Детский мир» приглашал известных художников, таких как Виктор Пивоваров и Илья Кабаков, которые также опирались в своем творчестве на прерванную традицию двадцатых годов. «Детский мир» издавал книжки-головоломки, раскраски, книжки-раскладушки и книжки с грампластинками. Директор издательства и его главная движущая сила Юрий Тимофеев (1923 – 1982) – фигура не менее важная для детской литературы, чем Маршак в период между двумя войнами. Как и Маршака, Тимофеева отличал острый глаз на таланты.

Давно уже было ясно, что один «Детгиз» не может выпускать столько книг, сколько нужно детям и юношеству. Поэтому наряду с «Детским миром» и такое «взрослое издательство», как «Советская Россия», проявило интерес к жанру, создав специальную детскую секцию. Что касается журналов, то «Мурзилка» и «Пионер» продолжали выходить регулярно, однако «Дружные ребята» и «Затейник» закрылись в 1953 году. В 1956 году начал публиковаться новый развлекательный журнал для самых маленьких «Веселые картинки». Как ясно из названия, основное место в публикации занимали картинки; художник и книжный иллюстратор Иван Семенов (1906 – 1982) стал его главным редактором. К началу 1980-х годов тираж журнала достиг девяти с половиной миллионов экземпляров. Позже члены редакции «Веселых картинок» гордились тем, что это было единственное советское издание, которое не подвергалось цензуре и обходилось без публикаций, посвященных современным вождям коммунистической партии. Даже в дни траура по Брежневу в «Веселых картинках» не был напечатан его портрет[544].

После десятилетнего перерыва возобновил свою работу и журнал «Костер» (1956 –), рассчитанный на детей среднего школьного возраста. В 1962 году в нем появилась «Баллада о маленьком буксире» Иосифа Бродского (1940 – 1996). В этом раннем его стихотворении обнаруживаются аллегорические коннотации. Маленький буксир рассказывает о встречах с кораблями из дальних стран. Его работа – помогать кораблям, пока они стоят на реке Неве, однако маленький буксир не может уплыть за ними, когда те уходят в море. Большой мир ему недоступен, и буксир должен утешать себя тем, что он нужен именно в Ленинграде. «Костер» публиковал и других авторов самиздата, например, знаменитого позже Сергея Довлатова (1941 – 1990). Поэт Лев Лосев (1937 – 2009) был членом редакционного совета журнала вплоть до эмиграции в 1976 году.

У подростков тоже появился свой литературный журнал, «Юность» (1955 –). Первоначально он предназначался для тех, кому от 15 до 20, но в 1960-х годах журнал перестал быть по преимуществу подростковым и превратился в одну из основных арен либеральных авторов. Первым главным редактором «Юности» стал Валентин Катаев, в 1962 году его сменил Борис Полевой. Многие годы в редакционный совет входили Маршак, Носов и Прилежаева. Кроме «Юности», другие литературно-художественные журналы – «Новый мир», «Знамя» и «Звезда» – тоже иногда печатали произведения для молодежи.

Улучшились условия и для теоретического изучения детской литературы. Важнейшим событием стало основание московским издательством «Детгиз» в 1950 году исследовательского отдела «Дом детской книги» с отделением в Ленинграде. Задачей отдела стало исследование и распространение детской литературы, проведение читательских опросов, организация совещаний и создание специализированной библиотеки. Долгое время в каждой книге, опубликованной «Детгизом», а позднее и «Детской литературой», печатался призыв к детям присылать свои отзывы о том, что они читают, в Дом детской книги. Количество читательских писем превышало несколько тысяч в год. Дом детской книги играл важную роль и в организации ежегодной Недели детской книги.

Дом детской книги также начал публиковать ежегодные сборники статей по истории литературы, литературной критике и теории. «Вопросы детской литературы» (1952 – 1958), позже переименованные в «Детскую литературу» (1958 – 1990), выходили в Москве, а «О литературе для детей» (1955 – 1991) – в Ленинграде. Их дополнял журнал «Детская литература», который снова стал издаваться в 1966 году после двадцатипятилетнего перерыва.

 

Съезды писателей

 

В декабре 1954 года проходил II съезд Союза советских писателей. Прошло двадцать лет с тех пор, как писатели под предводительством Горького собрались на свой первый съезд – длительный перерыв еще раз доказывает, что в сталинские времена были разрушены даже самые элементарные формы демократии. Теперь съезды стали регулярной частью литературной жизни, хотя их значение в качестве настоящего форума для дискуссий осталось незначительным. Самокритика и обсуждение реальных проблем отступали на второй план перед выражением преданности партии и коммунистическим идеалам, прославлением достижений советского строя, предпочтительно по контрасту с ситуацией в капиталистических странах. Сам выбор выступающих делал настоящую дискуссию невозможной. К микрофону выходили только наиболее проверенные и лояльные, например Маршак, Барто, Кассиль и Михалков.

Обзор детской литературы был в 1954 году доверен Борису Полевому, члену редакционного совета «Детгиза». Согласно ему, «большие, славные традиции» советской детской литературы процветали после конференции 1934 года[545]. Литература становилась все глубже, мудрее и интереснее, но ее главной целью по-прежнему оставалось воспитание нового поколения коммунистов. С помощью своих произведений писатели участвовали в «воспитании любви к Родине, к своему народу, взращивании братских чувств к народам других стран, подготовке детей к мирному созидательному труду, взлелеивании лучших черт социалистического гуманизма, воплощенных в идеях Коммунистической партии»[546].

Полевой смело утверждал, что по сравнению с 1934 годом возросло международное значение советской детской литературы. «Герои этих книг – советские люди – шагают через государственные границы, через горы, материки, океаны, неся по всей планете великие идеи социалистического гуманизма, рассказывая миру правду нашего советского бытия»[547]. Такое заявление можно объяснить только тем, что включение балтийских государств в Советский Союз в 1940 году и захват коммунистами власти в Восточной Европе после Второй мировой войны породили огромный новый рынок для советской детской литературы. Всем этим народам теперь полагалось порвать с буржуазным прошлым и, естественно, взять за образец первое в мире социалистическое государство и его культуру. На Западе, где такое насильственное кормление не представлялось возможным, знания о современной советской детской литературе практически отсутствовали, и никакого успеха у нее быть не могло.

Полевой уделил немало внимания статистике. В 1934 году было издано около тысячи наименований книг для детей и юношества, к 1953 году это число удвоилось. Еще разительнее увеличились общие тиражи: 19 миллионов в 1934 году, 110 миллионов в 1953-м. Только «Детгиз» напечатал 500 различных книг тиражом в 71 миллион экземпляров. За прошедшие двадцать лет 1500 советских писателей, учителей, ученых и критиков опубликовали около 20 000 наименований книг, общим количеством 911 миллионов экземпляров. Почти миллиард книг, восклицал Полевой. «Подумайте об этом, товарищи! Это ведь по пяти книг на каждого советского гражданина, считая грудных младенцев и ветхих стариков!»[548] Но даже такой значительный рост не означал, что потребность в книгах полностью удовлетворена.

Чтобы показать, какие прозаические работы были наиболее популярны у юного советского читателя в период с 1934 по 1954 год, Полевой включил в свою речь список из одиннадцати произведений. Список определялся тиражами, что, естественно, было выгодно для более старых произведений:

1. Николай Островский. «Как закалялась сталь» (248 изданий)

2. Валентин Катаев. «Сын полка» (78)

3. Аркадий Гайдар. «Тимур и его команда» (72)

4. Александр Фадеев. «Молодая гвардия» (72)

5. Вениамин Каверин. «Два капитана» (60)

6. Алексей Мусатов. «Стожары» (40)

7. Иосиф Ликстанов. «Малышок» (35)

8. Николай Носов. «Витя Малеев в школе и дома» (30)

9. Елена Ильина. «Четвертая высота» (29)

10. Лев Кассиль и Марк Поляновский. «Улица младшего сына» (25)

11. Борис Житков. «Что я видел» (24)

Согласно Полевому, эта статистика доказывала: главное свойство советской детской литературы в том, что ее герои взяты прямо из реальной жизни. Они – «простые советские люди, озаренные идеями коммунизма»[549]. Полевой видел в популярности этих книг знак того, что советская реальность сама по себе существенно интересней любых фантазий. Естественно, это в большой степени была иллюзия, поскольку тиражи определялись не спросом, а указаниями сверху. Именно поэтому в список не вошли ни научная фантастика Александра Беляева, ни сказка о деревянном человечке Алексея Толстого, ни «Волшебник Изумрудного города» Александра Волкова.

В поэзии для детей доминировала четверка авторов: Самуил Маршак (661 издание), Корней Чуковский (450 изданий), Агния Барто (435) и Сергей Михалков (435). По мнению Полевого, эти авторы являются образцом того, как и в рамках поэзии возможно творить живые образы и освещать большие вопросы. В качестве примера Полевой назвал «Мистера Твистера» Маршака, критикующего расизм, михалковского «Дядю Степу», иллюстрирующего «социалистический гуманизм», и сатирические стихи Барто и Чуковского.

Полевой критиковал, главным образом, школьные повести. Слабость этого жанра отмечалась уже не раз. Евгений Герасимов совсем недавно, в 1953 году, обсуждал ситуацию в «Новом мире». «Отчего герои становятся скучными?» – задавался вопросом Герасимов, прочитав все школьные повести предыдущего года, включая провальную публикацию Марии Прилежаевой «Над Волгой» (1952). Когда писатели изображали школьную жизнь, у них получились «серые, безликие герои, лишенные всего, что присуще юности: фантазий, увлечений, задора, пылкости»[550]. Писатели прославляли безликий коллектив и осуждали любое проявление, которое могло быть расценено как индивидуализм. «Остается только удивляться, что никто еще не обвинил в индивидуализме школьников, которые самостоятельно решают заданные на дом трудные задачи по математике»[551]. Однако рецепт победы над кризисом, предложенный Герасимовым, звучал неубедительно: писателям нужно учиться у покойного президента Советского Союза Михаила Калинина и, как он, говорить с детьми «правдиво и откровенно»[552].

Рецепт Полевого же заключался в том, что писатели должны следовать жизни, а не литературным стереотипам. Школа не единственная оказывает влияние на развитие детей, литературе необходимо отражать и «бушующую жизнь» за стенами школы, искать материал для творчества «на фабриках, заводах, на шахтах, на колхозных полях, где труженики создают могущество, богатство и славу нашей социалистической отчизны»[553].

Полевой говорил и о проблеме «революционной романтики». Эта концепция была одним из краеугольных камней социалистического реализма, но на практике весьма трудно оказывалось определить ее суть. Писатели, которые включали фантастические или приключенческие элементы в сюжет, чтобы сделать его более живым и привлекательным, легко могли попасть под обвинение в «псевдоромантизме» или подвергнуться критике за то, что выбрали «слишком исключительный случай». Полевой призывал критиков быть более снисходительными в своих отзывах[554].

В поэзии Полевой слишком часто сталкивался с нравоучительным тоном, который не был естественной частью стихотворения, а «плавал, как пятна жира на поверхности супа»[555]. Полевой указывал и на другие слабости – единообразие тем, художественных методов и даже книжных заголовков. Он приводил несколько свежих примеров: «На солнышке», «На солнечном берегу», «Солнечный берег», «Солнечное утро», «На солнечной земле», «Солнечный зайчик», «Солнце в доме», «Солнце во дворе», «Солнышко». «Не слишком ли много солнца, товарищи детские поэты?» – спросил Полевой риторически[556].

В своем докладе о новой поэзии Агния Барто беспокоилась по поводу отсутствия «Гайдаровской интонации»[557]. Пионеры хотели служить своей родине, но вместо поэзии, вдохновляющей на смелые поступки и любовь к труду, им часто доставались «стихи созерцательные, а даже иногда и умилительные». «Тема радости, бодрости, праздника необходима и органична в поэзии для наших детей, – но не слишком ли много появилось стихов, внешне нарядных, но бессодержательных, в которых говорится главным образом об отдыхе, каникулах, бесконечных развлечениях?» – спросила Барто[558]. Чтобы доказать важность своей критики, она рассказывала об одном советском мальчике. На вопрос матери, кем он хочет быть в будущем, «юный философ» ответил: «Я рассчитываю жить уже при коммунизме, тогда никому не надо будет трудиться!»[559]

Сергей Михалков говорил о детском театре. Центральный детский театр в Москве справедливо гордился своими многочисленными успехами, но в целом картина была далека от удовлетворительной. Перед войной в стране было семьдесят детских театров, но в 1954 году их количество сократилось до тридцати.

Пять лет спустя, в 1959 году, состоялся III съезд советских писателей, уделивший гораздо меньше внимания детской литературе. Алексей Сурков, сменивший в 1954 году Александра Фадеева на посту первого секретаря Союза писателей, коснулся жанра лишь мимоходом. Его речь основывалась на наблюдениях Хрущева, что современным молодым людям не хватает такого жизненного опыта, как у старшего поколения. Писатели должны поэтому помочь партии и обеспечить подрастающему поколению необходимые знания об истории страны. Хрущев также определил, в чем состоят такие знания: это «борьба трудящихся за свое освобождение [до 1917 года] и героическая история Коммунистической партии»[560].

Сурков начал с восхваления «великой, талантливой» литературы для советских детей и юношества, но остановился и на некоторых неотложных проблемах. Слишком много было скучных, серых произведений, не способных взволновать читателя. Некоторые писатели слишком сильно критиковали культ Сталина. Сурков также увидел опасную тенденцию в сочинении чисто приключенческих книг, лишенных художественной ценности, способных только испортить читательский вкус. Главная задача сейчас – изобразить современного героя, «героя семилетки, героя новостроек, героя целинных земель»[561]. Юмористические произведения, такие как стихи Чуковского, Маршака и Михалкова и рассказы Сотника, тоже были желательны, поскольку Советскому Союзу нужно, чтобы молодые росли с «жизнерадостным, оптимистическим настроением»[562].

Лев Кассиль вслед за Сурковым призывал воспевать «трудовое воспитание» и, в свою очередь, указывал на необходимость следовать таким образцам, как М. Ильин, Б. Житков и И. Ликстанов. Один литературный критик заметил, что рабочая тема в детской литературе постоянно повторяет один и тот же сюжет: избалованный ребенок из интеллигентной семьи находит себя в работе. Не стоит обращать внимание на подобную критику, сказал Кассиль, так как такие случаи как раз типичны для советского общества[563].

Сергей Михалков поднял вопрос, на который, как ему казалось, недостаточно обращали внимания в Союзе писателей. Посещая древний киевский монастырь, Киево-Печерскую лавру, он там видел детей, целующих иконы и слушающих «небылицы» монахов. «Дорогие друзья, что сделали вы, да и мы, русские писатели, вместе с вами для того, чтобы этот мальчик и эта девочка жили полной, счастливой жизнью советских детей, а не барахтались в паутине религиозного дурмана?» – спрашивал Михалков. «Наше государство относится терпимо ко всем религиям и церквям, но мы не должны забывать, что мы-то, советские писатели, наша литература – деятельный помощник партии в деле коммунистического, а стало быть, атеистического воспитания детей»[564]. Заметим, что при этом, когда в 2000 году Михалков во второй раз переписал русский (а ранее советский) государственный гимн, теперь уже ставший «гимном православной страны», он подчеркнул значение православия как основы нации и пояснил: «Я верующий человек. Я всегда был верующим»[565].

Атеизм в тот момент оказался весьма своевременной темой, поскольку за год до этого под руководством Хрущева началась антицерковная кампания. Монастырь в Киеве, а вместе с ним десятки тысяч церквей по всей стране закрыли. Михалков не был одинок на баррикаде. Среди детских писателей воинствующим атеизмом славился Лев Кассиль. Незадолго до III съезда писателей вышло несколько произведений с явным антирелигиозным звучанием: «Старшая сестра» (1955) Любови Воронковой, «Чудотворная» (1958) Владимира Тендрякова, «Новые Дворики» (1961) Сергея Баруздина и «Да поможет человек!» (1961) Владимира Железникова. Мать или бабушка соблазняют пионера или пионерку религией, но они противостоят искушению. За образец бралось классическое советское атеистическое стихотворение для детей – «Смерть пионерки» (1932) Эдуарда Багрицкого, где девочка Валя умирает, но у нее хватает сил на то, чтобы оттолкнуть крест, который пытается навязать ей мать. Она черпает силы в веселой песне, которую поет пионерский отряд за окном.

Неудачей для либеральных сил в детской литературе явилась реорганизация, которая происходила в «Детском мире» в 1964 году. Сменилось руководство, издательство получило новое имя – «Малыш». Предполагалось, что «Малыш» будет печатать книги для детей моложе девяти лет, но издательство так и не смогло достичь того успеха, который был при Тимофееве. Другое организационное преобразование в издательском деле коснулось гигантского «Детгиза». Он попал в подчинение издательскому комитету Российской Федерации и снова вернул себе первоначальное имя «Детская литература».

IV съезд советских писателей состоялся в 1967-м, юбилейном для Советского Союза году, что отмечалось во всех речах. Все проблемы были забыты, делегаты полностью посвятили себя воспеванию пятидесятилетия советской власти. О детской литературе и ее успехах поручили докладывать Сергею Михалкову, который назвал главную задачу писателей: рассказать юному читателю о «дерзновенных и благородных деяниях людей, строящих самое справедливое и самое человечное в истории общество»[566]. Все предыдущие пятьдесят лет три с половиной миллиарда советских детских книг только для этого и издавались: «Можно с полным правом сегодня сказать: духовная пища, которую мы, советские литераторы, даем детям, чиста, высококалорийна, богата витаминами честности, мужества, бескорыстия, патриотизма!»[567] Слова Михалкова были встречены громкими аплодисментами.

В том же году вышла книга Ирины Лупановой «Полвека: Советская детская литература: 1917 – 1967». Это была серьезная попытка проанализировать развитие детской литературы, отдельные произведения, общие темы и повторяющиеся мотивы послереволюционной литературы. Но и Лупанова не могла избежать обычных клише: история советской литературы виделась триумфальным шествием к еще более высоким вершинам мастерства и гуманных идеалов. Книга Лупановой заканчивается благодарностью партии за вдохновляющую поддержку детских писателей, выраженную в резолюции последнего, XXIII съезда.

 

Новая поэзия

 

Наиболее интересные элементы новой литературы проявлялись в поэзии. «Детский мир», издательство, которое в первую очередь хотело печатать новых, нетрадиционных авторов, привлекало таких поэтов, как Борис Заходер, Валентин Берестов, Эмма Мошковская, Роман Сеф, Ирина Токмакова и Генрих Сапгир. Эти авторы находили вдохновение в творчестве детей, фольклоре и поэтическом наследии двадцатых годов. Образцом для них стали заново открытые Корней Чуковский, ранний Маршак и Даниил Хармс с их ребячеством и юмором. Поэты стремились говорить голосом ребенка, воспроизводить его фантазии и чувства. Частым стал заголовок «Веселые стихи». Под него попадали и считалки и скороговорки – два жанра, которые в тот момент переживали ренессанс.

Большое значение уделялось эстетическому воспитанию детей. Новые формы, меняющиеся ритмы, свободная рифмовка и необычная игра слов делали стихи более сложными для восприятия. Детская поэзия снова добилась большей творческой свободы, чем поэзия для взрослых. Некоторые поэты сознательно использовали возможность писать стихи для двойной аудитории, другие же – Генрих Сапгир, Игорь Холин (1920 – 1999) и Евгений Рейн (р. 1935) – публиковали в Советском Союзе поэзию для детей, а их взрослые стихи тайком переправлялись за границу и печатались там.

Старшее поколение писателей безоговорочно признавало талант и техническое мастерство младших коллег. Вместе с тем выражалась озабоченность, что в новой поэзии отсутствует гражданский дух. Барто жаловалась на совещании по детской литературе в 1963 году, что многие молодые авторы занимаются «веселыми пустяками» или, как она полагала, исключительно формалистскими экспериментами[568]. На III съезде писателей РСФСР в 1970 году Барто сетовала на тенденцию создавать преимущественно загадки, скороговорки и словесные игры. Она с неудовольствием цитировала коллегу-поэта, который утверждал, что пишет «эксцентрику для детей»[569]. Ничего такого нет, заявила Барто, это просто безуспешные попытки копировать талантливого Даниила Хармса. Нужны были стихи на политические темы и лирические стихи с положительными героями для читателей в возрасте 11 – 13 лет.

К огорчению приверженцев социалистического реализма, идеологически и политически ориентированная поэзия уже уходила в прошлое. На IV съезде советских писателей в 1967 году Барто требовала, чтобы детям рассказывали об американских бомбежках во Вьетнаме. По ее мнению, современной поэзии для детей грозил полный распад: «Ребенок сначала овладевает звуками, потом словами, потом начинает мыслить. А у иных поэтов обратный ход: мысли, потом слово, потом бессмысленный звук»[570]. Ее поддерживал Сергей Михалков: «Игра словом хороша, когда она – отражение игры ума, когда она осмысленна. А игрословие не только уводит некоторых молодых поэтов в сторону от значительной темы, но вообще лишает их стихи всякого смысла»[571]. Лев Кассиль высказался в том же духе: в прозе молодых писателей его часто раздражал «культ околичности», как будто возможность «писать прямо» исчезла вместе с культом личности Сталина[572].

Но время было на стороне поэтов оттепели. Принятие Эммы Мошковской в Союз писателей в 1967 году означало, что смена парадигмы в советской поэзии уже окончательно произошла.

Самым выдающимся среди новых поэтов был Борис Заходер (1918 – 2000). Его первые стихи для детей вышли в 1947 году, в тот год, когда он закончил Литературный институт имени А.М. Горького. Но только с началом оттепели его талант смог полностью раскрыться. Стихотворение «Буква Я» лежало в письменном столе десять лет, прежде чем было опубликовано в 1955 году в «Новом мире». Это виртуозный поэтический рассказ о бунте последней буквы алфавита, «я». Не просто буква, а еще и местоимение, «я» считает, что ей место в самом начале. Но бунт эгоцентричной буквы кончается полным поражением: без помощи остальных букв она может написать только «яяяяя!». Стихотворение осуждает эгоцентризм, но оно могло быть понято и как критика культа личности.

Вышедший в том же году сборник «На задней парте» (1955) был положительно отмечен Чуковским и многими другими. Вова и Петя – два озорных мальчика, которые постоянно попадают в разные неприятности. Они не выполняют домашних заданий, играют на уроках в «морской бой», постоянно ссорятся друг с другом и мечтают добиться легкой жизни с помощью волшебства. Рассказ о проказах ведется от лица самих мальчишек легким, разговорным языком, со свободно меняющимся размером. Юмор заключается в полнейшей невинности тона – повествовательный прием, которым раньше уже пользовался Носов в историях о Мишке и Коле.

Заходера приняли в Союз писателей в 1958 году. В писательском коллективе «Детского мира» он был старшим, но при этом одним из самых активных новаторов, настоящим поэтом современности. Стихи Заходера излучают юмор, они полны лингвистических и интеллектуальных экспериментов в стиле Чуковского. Стихотворение «Кит и кот» (1964), впервые опубликованное в «Юности», считается его артистическим кредо. Заходер описывает перевернутый вверх тормашками мир, где роли, как на карнавале, меняются. В конце концов порядок восстановлен и реализм торжествует, но ясно, что рассказчику это не по душе. То же самое желание разрушить границы реализма присутствует в «Мохнатой азбуке» (1958). Каждой букве алфавита соответствует какое-то животное, но когда автор не может подобрать ни одного зверя на букву «Ю», он просто выдумывает новый вид, Южного Ктототама.