Цинизм или политическая наука.

 

Период, на который пришлось время жизни и деятельности Макиавелли - одного из крупнейших представителей итальянского Возрождения, с точки зрения политической жизни, характеризовался, по крайней мере, двумя особенностями: активизацией борьбы папства за усиление своего светского влияния в Европе и, тесно связанной с этим процессом, нескончаемой феодальной и династической войной в самой Италии. Постоянные смены властителей, немногие из которых могли бы похвалиться законностью своей власти, падение республик и их новое восстановление, обретение городами политической независимости и ее периодическая утрата - все это давало богатейший эмпирический материал для самых серьезных размышлений о путях завоевания государственной власти и способах ее удержания. Если же к этому добавить широкое распространение в ту пору не только метафизических, но и социально-политических произведений Платона и Аристотеля, то появление глубоких исследований Макиавелли вряд ли должно будет показаться историческим парадоксом.

Обстоятельства жизни Макиавелли бесспорно заслуживают того, чтобы о них было сказано отдельно. Философ происходил из очень родовитой, но обедневшей семьи флорентийских патрициев и большую часть своей жизни (т.е. примерно до 1512 г.) посвятил активной политической деятельности, в частности, на протяжении десятка лет ему случилось быть секретарем и сподвижником одного из самых коварных в истории человечества монархов - легендарного Чезаре Борджиа. Имя этого человека, ставшего впоследствии олицетворением политической жестокости и цинизма, окружено таким количеством легенд, что сегодня трудно определить, что же в них является вымыслом, что - правдой. Незаконный сын папы Александра VI, он посвятил свою жизнь одной цели: опираясь на помощь отца, любой ценой добиться власти над всей Италией. А цена была действительно немалой. Если верить дошедшим до нас сведениям, то это именно к понтифику Александру гости - высшая светская и церковная власть - вынуждены были приходить с собственным вином и даже собственными виночерпиями, дабы не оказаться отравленными на пиру этим земным наместником Господа Бога. И это именно у сына его - Чезаре Борджиа - был, согласно преданию, перстень, отравлявший при дружеском рукопожатии[52]. Горы невинно убиенных соперников, их жен и малолетних детей - все это и было той ценой, что готов был заплатить Борджиа за власть.

Но, не смотря на чудовищность преступлений, удача постоянно сопутствовала сыну главы католической церкви, изменив ему, как утверждают историки, лишь однажды. Вероятно, что именно успех этого властолюбца и подвиг Макиавелли к серьезным теоретическим размышлениям о том, как следует поступать человеку не в тех случаях, когда он стремится быть добродетельным, а в тех, когда он хочет достичь, живя и действуя в обществе, поставленной цели. В первой ситуации он должен считаться с идеальными законами нравственной жизни, во второй - с объективными законами окружающего его социального мира, и величайшей заслугой Макиавелли как раз и явилось строго обоснованное разведение и даже противопоставление этих двух типов действий человека. Тот банальный факт, что высоконравственная жизнь далеко не всегда способствует успеху, был, естественно, известен задолго до выхода в свет трудов флорентийца. Однако, именно неправедность земного бытия гнала мысль средневековых схоластов вон из этого мира - в истинный мир Божества, где праведная жизнь наконец-то обретет свое вознаграждение и который, именно поэтому, один лишь и заслуживает того, чтобы дать пищу настоящей теоретической мысли. Уродство же, как мы помним, даже с точки зрения такого тонкого мыслителя, как Аристотель, не могло породить ничего, кроме мнения, поэтому не будет преувеличением сказать, что сама попытка Макиавелли найти управляющий этим уродством закон, составила эпоху в истории социальной мысли.

Макиавелли был всесторонне развитой личностью и оставил весьма разнообразное творческое наследие. Он был автором известной в те годы комедии «Мандрагора», его же перу принадлежит обширный исторический труд «История Флоренции», однако, в сокровищницу социально-политической мысли Макиавелли вошел как автор двух других произведений - «Рассуждения на первые 10 книг Тита Ливия» и «Государь». В первой из них излагается то, что можно было бы назвать политическим идеалом флорентийского мыслителя. Обращая внимание на бесспорные слабости каждой из трех аристотелевских «правильных» форм государственного правления, он противопоставляет им Римскую республику, как некую смешанную форму, в государственном устройстве которой присутствовали все три классических элемента. Власть императора соответствовала, по Макиавелли, монархическому элементу, сената - аристократическому, трибуны же олицетворяли в этой республике демократические начала. Вывод мыслителя парадоксален: именно постоянное противоборство этих трех сил, их равновесное противостояние, не позволяющее ни одному из этих элементов полностью подавить, а, значит, и ослабить два остальных, в конечном счете и сделало Рим могущественнейшей державой современного ему мира. Однако, для создания государства, подобного древнему Риму, необходимо наличие в обществе развитых гражданских добродетелей, в их же отсутствии самая адекватная политическая форма - практически ничем не ограниченная монархическая власть. Осмысление природы этой власти, способов ее получения, удержания и передачи, и составило, в конечном счете, основную проблематику самой знаменитой книги флорентийца - «Государь» (в других переводах - «Князь»).

Это небольшое произведение, во многом и снискавшее автору многовековую славу, представляет собой систематизированный свод практических правил и принципов, которыми следует руководствоваться правителю, поставившему своей главной целью завоевание и сохранение власти. Исходный принцип, своеобразная аксиома, которую бывший секретарь Чезаро Борджиа последовательно проводит через все свои рассуждения - принципиальная недопустимость для государя в своих действиях опираться на возвышенные и чистые помыслы сограждан. Слишком уж неустойчивы эти чувства, и слишком уж эфемерным оказывается зиждущееся на столь шатком фундаменте господство. Другое дело - личный, эгоистический интерес, подкрепленный самым сильным из всех человеческих чувств - страхом. Именно эти - наиболее устойчивые и незыблемые побудительные силы людских поступков и должен принимать во внимание самодержец, простраивая планы удержания собственной власти. И если уж этот рассчет показал целесообразность каких-либо действий, то никакие соображения нравственности, добродетели, человеколюбия не должны быть в состоянии их поколебать. «Цель оправдывает средства» - этот афоризм, нередко приписываемый Макиавелли, хотя на самом деле и не принадлежал его перу, но бесспорно, мог бы явиться лучшим эпиграфом к этому знаменитому трактату.

Так, размышляя над ситуациями, когда правитель с необходимостью должен использовать жесткие репрессивные меры против населения, Макиавелли указывает, что если добро необходимо вершить, по возможности растягивая этот процесс на долгие годы, то зло, напротив, следует творить единовременно и, желательно, чужими руками. Именно так, например, поступил сам Борджиа, с захваченной им Романьей: назначив наместником этого города одного из ближайших своих сподвижников - некоего Рамиро де Орко - он ввел там жесточайшие репрессии, с помощью этого сеньёра без суда и следствия, чиня физические расправы над представителями знатнейших родов. Однако, когда дело было завершено, и ужас сковал былую смелость горожан, они, проснувшись однажды, увидели на главной площади кровавое зрелище: на плахе, разрубленное пополам, лежало окровавленное тело бывшего наместника. Страх, внушенный силой, оказался дополнен чувством благоговения за справедливую кару, создав, по мнению Макиавелли, наиболее благоприятную основу для успешного владычества.

Другим, не менее достойным подражания государем, был, с точки зрения флорентийского мыслителя, отец Александра Великого - Филипп Македонский. Разум этого необузданного варвара, не будучи скован человеколюбивыми принципами греческого духа, являет нам буквально чудеса циничного политического рассчета и дальновидения, позволивших ему к концу жизни из заштатного государя Европы перерасти в правителя самой могущественной империи своего века. Один из методов, не раз применявшийся им для покорения привыкших к свободе народов, особенно восхищает Макиавелли - лишение свободолюбивых граждан их исконной родины, что достигалось либо путем ее полного разрушения и опустошения, либо - путем переселения жителей в другое место. Именно так были покорены многие греческие города, население которых, утратив свою культурную почву, теряло самое главное - теряло тот дух единства, который не позволял спокойно спать поработителям даже спустя десятилетия после завоевания страны. «Кто захватил город, с давних пор пользовавшийся свободой, и пощадил его, того город не пощадит, - писал Макиавелли. -... Что ни делай, как ни старайся, но если не разъединить и не рассеять жителей города, они никогда не забудут ни прежней свободы, ни прежних порядков и при первом удобном случае попытаются их возродить, как сделала Пиза через сто лет после того, как подпала под владычество флорентийцев»[53]. Конечно, мысль философа и в данном случае сориентирована сугубо прагматично - речь идет, прежде всего о мероприятиях, необходимых для удержания власти в порабощенном городе или стране. Но не трудно заметить и другое: основу всех этих размышлений составляют глубочайшие прозрения Макиавелли о связи того, что в последующей социальной науке получит название народного духа с определенным географическим пространством, с существующей на этом пространстве культурной средой, вне единства с которой сам народный дух оказывается чем-то неустойчивым, призрачным и эфемерным.

Завершая разговор о творчестве Никколо Макиавелли, хотелось бы привести одно высказывание Б. Рассела: «Хотя Возрождение не дало ни одного значительного теоретического философа, в области политической философии оно дало одного исключительно выдающегося мыслителя - Никколо Макиавелли»[54]. И в этой оценке со знаменитым философом трудно не согласиться. Конечно, многие взгляды флорентийца кажутся сегодня далеко не бесспорными, в частности, его однозначное постулирование низких и меркантильных причин в качестве основных побудительных мотивов действий человека, да и многое другое. Однако, сама, причем предельно циничная постановка вопроса о существовании самостоятельных, нравственным законам принципиально противоположных правил и принципов политической жизни, сыграла огромную роль в становлении позитивной социальной науки. Да, научный анализ общества не являлся для Макивелли еще самоцелью, однако сам факт наличия элементов теоретического подхода в произведении, казалось бы посвященном сугубо прагматическим целям, был, бесспорно, революцией для того времени. Следующий шаг - превращение отдельных размышлений на социальную тематику в систематические социальные исследования - был делом уже другой эпохи, эпохи Нового времени, начало которой многие авторы датируют годом смерти Никколо Макиавелли.

 

 

Очерк 7. Философия эпохи Нового времени:

Между разумом и чувством

 

Любое деление истории, а уж тем более истории мысли, на этапы и периоды, всегда условно и приблизительно. Но, наверное, в отношении рубежа, отделяющего Возрождение от Нового времени, эта истина является особенно бесспорной. Судите сами: ярчайший представитель Ренессанса - Дж. Бруно - принял мученическую смерть в 1600 г - в год расцвета политической карьеры всемирно признанного родоначальника философской традиции Нового времени Френсиса Бекона (1561-1626), написавшего свои главные труды всего два десятилетия спустя после трагедии, разыгравшейся на рубеже веков в Риме на площади Цветов. Современником Бруно был и такой классик новоевропейской науки, как Галилей, начавший читать свои лекции в Падуе в тот самый 1592 г., когда в соседней Венеции непокорный философ был арестован и впервые препровожден на инквизиторские допросы. Если же мы вспомним другого деятеля Ренессанса - Кампанеллу, то ситуация окажется еще более парадоксальной: великому утописту суждено было пережить Бекона на целых тринадцать лет! Все эти факты говорят лишь об одном: пограничной чертой, разделявшей деятелей Возрождения и мыслителей Нового времени был вовсе не временной рубеж, а определенная ментальность, определенное умонастроение философов, по которому мы и по сей день достаточно безошибочно определяем принадлежность мыслителей тех эпох к той или иной культурной традиции.

Кратко и с некоторой долей условности это отличие философов Нового времени от своих предшественников эпохи Ренессанса можно определить так: если последние видели свою главную задачу в пропаганде и распространении определенного мировоззрения, то для первых это мировоззрение, став уже чем-то само собой разумеющимся, превращается в предмет, требующий кропотливой и тщательной разработки. Преодоление дуализма двух миров, составлявшее основной лейтмотив деятелей Возрождения, для мыслителей Нового времени выступает в качестве свершившегося факта, все следствия из которого еще только предстояло получить. Окружающие человека природный и социальный миры вновь были открыты его взору, вновь, как и двадцать веков назад, были наделены высшим статусом и смыслом, и человеку оставалось лишь ужаснуться собственному невежеству и темноте.

Неудивительно, поэтому, что проблематика нарождавшейся новой философии в первую очередь оказалась сосредоточенной вокруг теории познания, однако, теперь этой классической теме суждено было обрести совершенно новое, ранее несвойственное ей звучание. Критика научного бесплодия средневековья, составившая один из основных лейтмотивов философии Ренессанса, дополняется теперь стремлением понять глубинные, интеллектуальные причины бедственного положения наук - средневековье не только должно пасть, должны быть перекрыты все пути, ведущие к его возврату. В итоге, не просто осмысление факта знания в его отличии от совокупности ощущений, но решение вопроса об определенном познавательном поведении субъекта -поведении, позволяющем целенаправленно (!) приращивать знание и при этом гарантировать его истинность и адекватность - другими словами, вопрос о методе познавательного отношения человека к миру ставится теперь во главу угла философского поиска.