Исследования международных отношений

И МИРОВАЯ ПОЛИТИКА

Взаимоотношения между этими двумя дисциплинами в силу сложившихся исторических причин, пожалуй, наиболее неоднозначны и соотношение их предметных областей обсуждается особенно интенсивно. Мировая политика, ориентированная главным образом на идеи и ценности либерального интернационализма, изначально выступила альтернативой исследованиям по международным отношениям, базирующимся на положениях теории реализма, согласно которым концепция национального интереса и борьба за его реализацию на мировой сцене рассматриваются в качестве основных целей международной деятельности государств.

Впоследствии ситуация несколько изменилась и наметились пути сближения двух дисциплин. В частности, эта тенденция проявилась в подходе так наз. «социального конструктивизма», разрабатываемого А. Вендтом, согласно которому государства, выступая ключевыми акторами на мировой арене, действуют не хаотично, а в определенном смысле сами конструируют желаемую международную реальность. Следовательно, сотрудничество и создание надгосударственных образований является значимым компонентом межгосударственного взаимодействия. Эти идеи нашли эмпирическое подтверждение в исследованиях международных отношений, посвященных, например, проблемам интеграции (в частности, на европейском континенте).

В результате такого тематического сближения у мировой политики и исследований международных отношений находится все больше общих вопросов, которые возникают и решаются на пересечении их предметных областей. Один из них, имеющий прикладное значение — взаимодействие государственных и негосударственных структур в современных конфликтах. Если ранее эти структуры действовали во многом независимо друг от друга, что породило два направления в дипломатии — так наз. официальное, или «первое направление дипломатии» (Track-I Diplomacy), и неофициальное, или «второе направление дипломатии» (Track-II Diplomacy), то в последние годы все большую популярность приобретает новое направление, которое получает теоретическое осмысление в терминах «мультинаправленной дипломатии» (Multi-Track Diplomacy). «Мультинаправленная дипломатия» предполагает сотрудничество официальных лиц с неофициальными представителями, поскольку современные конфликты стали крайне сложными с точки зрения вовлеченных в них акторов и их урегулирование возможно только при совместных усилиях государственных и негосударственных структур (например, в Швеции уделяется большое внимание проблемам взаимодействия с неофициальными представителями в конфликтных ситуациях).

Другая группа проблем, возникающая на стыке исследований международных отношений и мировой политики, связана не с сотрудничеством правительств с неправительственными организациями, а, напротив, с их противостоянием — имеются в виду террористические организации, объявляющие «войну» тем или иным государствам (например, некоторые исламистские организации в их борьбе с США), международные неправительственные организации, выступающие против деятельности отдельных государств (например, «Гринпис» против ядерных испытаний Франции у берегов Новой Зеландии) и т.п.

Разногласия между исследователями международных отношений и мировой политики сегодня сводятся к двум основным вопросам, по которым ведутся интенсивные дискуссии.

1. На чем при анализе современного мира должен быть сделан акцент — на государственных акторах (которые в принципе признаются основными представителями обеих дисциплин) или на негосударственных участниках, которые все более активно действуют на мировой сцене и в этом смысле, по мнению исследователей мировой политики, формируют некую новую тенденцию?

2. Являются ли негосударственные акторы и их деятельность тем компонентом, который кардинальным образом меняет современную мировую ситуацию?

 

* * *

 

Очевидно, что проблемы, появляющиеся на пересечении предметных областей сравнительной политологии, мировой политики, исследований международных отношений, не ограничиваются лишь названными. Для нас важно было показать, что научные дисциплины, возникшие как самостоятельные и долгое время развивавшиеся параллельно (сравнительная политология и международные отношения) или даже в противовес уже существующим (мировая политика и исследования международных отношений), сегодня демонстрируют тенденцию к сближению, которая проявляется как в расширении и взаимопересечении их предметных областей, так и в обоюдном заимствовании методологических подходов и инструментов анализа. Более того, как раз на стыках предметных областей сравнительной политологии, мировой политики и исследований международных отношений сегодня выявляются новые проблемы, которые отражают как реальную динамику современного мира, так и тенденции его научного постижения.

Очевидно, что сказанное выше имеет непосредственное отношение и к определению новых перспективных направлений научных исследований, и к модернизации современного образовательного процесса в рассматриваемых областях, которые все больше сближаются и взаимопересекаются. Учитывая обозначенные тенденции, следует обратить особое внимание на формирование научной проблематики, а также на определение основных векторов развития учебного процесса в высшей школе при подготовке как политологов различного профиля, так и специалистов по международным отношениям. Сегодня становится очевидным, что «раздельное» существование научных и образовательных дисциплин в сферах сравнительной политологии, международных отношений и мировой политики (а в России это проявляется особенно ярко и находит отражение в учебной литературе) не отвечает современным реалиям.

Но как определить соотношения, в которых должны быть представлены названные дисциплины в конкретных научно-исследовательских и учебно-образовательных планах, какие исследовательские и образовательные стратегии необходимо выработать, чтобы адекватно ответить на вызов времени? Универсального рецепта здесь быть не может. Многое, в частности, зависит от профиля вуза или научно-исследовательской структуры. Один из возможных вариантов образовательной программы по сравнительной политологии и мировой политике уже обсуждался авторами на страницах «Полиса». Надеемся, что данная публикация будет способствовать появлению новых работ по определению и уточнению предметных областей сравнительной политологии, мировой политики и исследований по международным отношениям в свете тенденций мирового развития и их научного осмысления. Если эта попытка явится поводом для развития научной дискуссии по очерченным выше проблемам, мы будем считать свою задачу выполненной.

Н.А. КОСОЛАПОВ

 

АНАЛИЗ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ:

Н

ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ*

аправление, несколько позднее обозначенное понятием «анализ внешней политики» (АВП; «foreign policy analysis», FPA), начало обособляться из комплекса наук о международных отношениях еще на протяжении 50-годов. К настоящему времени АВП давно утвердился как мощный самостоятельный куст теоретических подходов к изучению политики государства, международных отношений и мировой политики; успел пережить как минимум два отчетливо прослеживающихся этапа в эволюции собственной теоретической и методологической базы; и остается одной из наиболее быстро и интенсивно развивающихся сфер науки о международной жизни.

Масштабы проделанных и ведущихся в рамках АВП исследований не позволяют рассмотреть в отдельной теме все концепции и теории этого направления. Поэтому представляется целесообразным и возможным ограничиться лишь самым общим изложением: (а) истории становления и развития АВП как целостной самостоятельной сферы научно-теоретической мысли; (b) диапазона конкретных предметов исследования и подходов, сложившихся внутри этого направления; c) основных идей и концепций, утвердившихся за минувшие сорок лет в АВП в целом; а также d) остановиться на некоторых наиболее интересных и перспективных дискуссионных проблемах АВП. В теме девятой на основе идей и концепций АВП будет дано интегрированное представление о процессе формирования и осуществления внешней политики современного государства. Таким образом, тему 8 можно рассматривать как историю становления дисциплины, а тему 9 — как срез ее текущего состояния и прогностических возможностей.

 

* * *

Становление анализа внешней политики как самостоятельного направления несколько опередило выделение теории МО из комплекса наук о международных отношениях (подробно об этом см. тему 1) и даже успело внести свой вклад в подготовку этого выделения. С учетом АВП (международными отношениями в строгом смысле этого понятия не занимающегося, но теснейшим образом связанного с наукой о МО; более того, до сих пор остающегося частью этой науки) правомерно утверждать, что во второй половине 50-х — на рубеже 60-х годов происходит разделение науки о международных отношениях на три широких и все более взаимодополняющих русла:

— традиционные эмпирические (исторические, описательные, реферативные) исследования внешней и мировой политики, дипломатии и международных отношений, отдельных проблем МО (войны и мира, разоружения, международного права, организаций и т.п.);

— анализ внешней политики (с середины 50-х годов), в центр своего внимания поставивший проблемы движущих сил, формирования и осуществления, общих закономерностей и специфики внешней политики и/или «поведения» государств на международной арене;

— собственно теория международных отношений (с рубежа 60-х годов), фактически поставившая (ретроспективно это становится все более ясно) и пытающаяся разрешить проблемы мирового сообщества и процесса продвижения к его формированию как цельностей.

АВП как направление складывался исключительно в западной науке о МО. На начальном этапе его становления он испытал влияние христианско-нормативного подхода, взяв оттуда по существу все его ценностные суждения и ориентации (четкое предпочтение западному типу общества и его внешней политики, неприязнь к авторитаризму, резко выраженное эмоциональное отвержение тоталитаризма, а также стиля и самой сути внешней политики, рождаемой двумя последними типами политического устройства общества). Однако теоретическая и методологическая компоненты АВП были целиком и полностью взяты им у христианско-позитивистского подхода, в значительной степени у основанной Г. Моргентау школы политического реализма.

Так, объектом исследования для АВП является государство, действующее в системе межгосударственных политических отношений. АВП признает, что современные МО не сводятся только к МГО и что в МО второй половины XX в. действуют, помимо государств, также и другие типы субъектов МО. Тем не менее объектом исследования для АВП остается государство, при этом последнее отождествляется с центральным (федеральным, общенациональным) правительством, а «поведение государства» — с действиями этого правительства.

Вместе с тем было бы неверно полностью отождествлять АВП (в его исходных теоретико-методологических установках) со школой политреализма. Если последняя исходит из постулата, что все МГО строятся лишь вокруг отношений силы, а государства в МО движимы исключительно погоней за обретением, удержанием, умножением силы и влияния (power), то АВП, не отрицая роли силы в МО, обращается и к иным, не силовым типам и видам отношений между государствами, формам и средствам внешней политики, мотивациям ее субъектов и участников. Для политреалистов государство есть нечто цельное, монолитное, не допускающее внутренних противоречий; оно — «атом» («неделимое целое») всех их построений. Для АВП государство — космос со множеством сил, институтов, механизмов, в том числе и взаимно противоречивых, движимых самыми разнообразными мотивами и интересами. «Поведение государства» для АВП лишь абстракция, ибо для АВП нет самого явления «государство — неделимое целое», внешняя же политика — стихийно складывающаяся результирующая множества внутригосударственных и внутриобщественных взаимодействий, в том числе и случайного характера, далеко не все из которых осознанно ориентированы на внешнюю сферу. «Политреализм» рассматривает «государство — неделимое целое» всегда как «рационального актора» в системе МО. АВП подвергает гипотезу непременной рациональности внешней политики сильнейшему и обоснованному сомнению. АВП по определению не занимается изучением собственно МО, рассматривая их лишь как среду, в которой действует государство. Однако АВП ставит проблемы качества этой среды, эволюции такого качества и ее влияния на качество действующих в МО субъектов («политреализм» имплицитно предполагает это качество неизменно-силовым).

По-видимому, было бы не совсем верно и считать «политический реализм» первым из направлений в рамках собственно теорий внешней политики (как это сделано, например, в монографии «Современные буржуазные теории международных отношений», вышедшей в 1976 г.). Теоретизируя о природе внешней политики, классики «политреализма» стремились через нее объяснить международные отношения, а не саму ВП как таковую. Их представление о ВП сводилось по сути к набору постулатов и аксиом, лишь в минимальной степени включая элементы анализа реального положения, а не умозрительных схем. Кроме того, ВП в работах «политреалистов» фактически низведена до военно-политической стратегии (даже до стратегии ядерной, чем грешна школа «стратегического анализа»), что, во-первых, делает их построения ближе к политической экстраполяции военной теории, нежели к сфере собственно внешней политики; а во-вторых, вступает в очевидное вопиющее противоречие с реальным содержанием внешней политики любого современного государства, прежде всего США.

Но «политический реализм» действительно дал заметный импульс становлению АВП своей бьющей в глаза ограниченностью мышления, примитивностью подхода к сложнейшим явлениям современного мира, бесспорностью в вытекающих из такого подхода опасностей, по сути игнорированием природы демократического общества, допускающей возможность и высокую вероятность значительных колебаний в формах и содержании внешней политики государства. АВП рождался как интеллектуальная антитеза «политреализму». В 50-е и 60-е годы, на этапе своего становления АВП стал, особенно в США, идеологически приемлемой формой критики священных тогда коров «политреализма» и «стратегического анализа»; даже политической оппозицией им.

Целостность АВП как самостоятельной научной дисциплине (при многообразии направлений и подходов внутри нее) придает наличие единого предмета исследований, определяемого как поиск «понимания и объяснения процессов внешней политики и поведения акторов мировой политики». Понимание это в процессе развития самого АВП эволюционировало в сторону более четкого разграничения предметов исследования теории МО и АВП. Если первая обращается к внешней по отношению к государству сфере и стремится объяснить явления, процессы, механизмы международной жизни, то АВП исследует только внутреннюю сферу государства с целью выявить причины, движущие силы и механизмы, приводящие к определенному образу и содержанию взаимодействий государства с внешней для него средой. Теория МО изучает взаимодействия и взаимоотношения субъектов МО; АВП — взаимосвязь их внутреннего мира с их поведением вовне, в сферах мировой политики и международных отношений.

Явная натянутость попыток «политреализма» объяснить ВП и МО в пределах понятийной сцепки «национальный интерес» и «сила» уже на рубеже 60-х годов побудила многих ученых отойти от нормативности и обратиться к созданию общей теории внешней политики соединением «подлинно научных» воззрений и подходов с анализом реалий в сфере практической ВП, особенно процессов ее формирования.

Поворот этот, помимо прочего, высвечивает важность того, что сами ученые в разное время склонны считать наукой (особенно «передовой наукой своего времени»), а чему они отказывают в праве на авангардность в науке или даже вообще на научность. На рубеже 60-х годов в сравнительной политологии (comparative politics) еще сохранялось подтвержденное после Второй мировой войны господство нормативного подхода. На этом фоне «передовым», «истинно научным» противовесом пронзавшей общественные науки нормативности виделись естественно-научное мышление, а в нем только входившие в силу (и в научную моду) кибернетика, общая теория систем, количественные методы анализа и, главное, идея междисциплинарности. Из этого интеллектуального «питательного бульона» и возникли три первых направления собственно АВП: сравнительные исследования ВП (comparative foreign policy), структурно-функциональный анализ ВП и исследования ВП с позиций общей и социальной психологии.

Полностью избежать влияния нормативности не удалось: мощная уверенность сравнительной политологии и практической политики в превосходстве и высшей ценности западных (США и Западная Европа) моделей политического устройства, в сочетании с фактом, что лишь США оказались достаточно открытой страной, десятилетиями дававшей науке обильнейшую эмпирическую пищу (детальнейшие описания и исследования многих нюансов формирования и осуществления политики страны, отношений в ее руководстве и т.п. — темы, в большинстве государств наглухо закрытые и поныне), вызвали к жизни теорию модернизации с ее упором на повсеместное воспроизводство западной модели общественных отношений, экономики, политики как главного и непременного условия развития; обеспечили долгое доминирование этой теории в научном мышлении и в практике. По этой причине все возникавшие направления исследований ВП поначалу выстраивали свои концепции в неизменном соответствии с идеями и психологией теории модернизации, нормативного видения западных обществ, демократии.

 

* * *

Сравнительные исследования ВП (comparative foreign policy) стали научным явлением, гораздо более широким и значимым, нежели просто проведение межстрановых и межкультурных сопоставлений. Они нацеливались на поиск достаточно прямолинейных простых объяснений ВП, «поведения государства» вообще (не конкретной страны). Решая эту задачу, сравнительные исследования ВП поневоле должны были (в отличие от «политреализма») обратить самое пристальное внимание на действительные процессы формирования ВП государства с их качественно-различными функциональными, социальными, а тем самым и причинно-следственными уровнями — от личности (лидер, глава государства) через малые группы (коллективные руководящие и совещательные органы), организационные структуры (правительство и его аппарат; ведомства) до макросоциального уровня (тип общества: МО как сфера приложения ВП; миропорядок — world system).

Отличительной особенностью сравнительных исследований конца 50-х — рубежа 80-х годов было осознанное стремление абсолютного большинства авторов этого направления выйти на создание какой-то единой общей теории, которая» оказалась бы способна «объяснить» не только конкретную политику конкретного государства в определенных условиях, периоды, но сам феномен внешней политики в целом. Здесь выявилась парадоксальность расхождений сравнительных исследований с «политреализмом»: опровергая и отвергая многие конкретные схемы и объяснительные конструкции последнего как чисто умозрительные, прямолинейные и потому несостоятельные, работы сравнительного направления разделяли еще вместе с «политанализом» веру в единую теорию ВП и возможность ее относительно быстрого создания.

Особое в теоретико-методологической постановке проблемы качественных уровней процесса формирования и осуществления ВП значение имела статья Дж. Розенау «Предтеории, теории и внешняя политика», с тех пор многократно перепечатанная и до сих пор цитируемая. Ретроспективно главное ее значение, во-первых, в том, что фактически была предложена общая типология организации работ по исследованию ВП, широко используемая до сих пор. Во-вторых, в содержание исследований ВП была впервые интегрирована новая для этой области идея альтернативности. Выделенные Дж. Розенау пять категорий факторов (личность политика, его роль, особенности политико-государственного, общественного устройства, системные факторы) означали фактически признание пяти уровней детерминации ВП. Отныне конкретная внешняя политика как следствие и результат сложного взаимодействия этих групп факторов между собой не могла более считаться предопределенной, единственно возможной, заданной (как равно утверждали «политреалисты» и марксисты): даже у одного и того же государства, в сходных условиях его «внешнеполитическое поведение» способно колебаться в достаточно широком коридоре альтернатив и, как правило, испытывает эти колебания и шарахания.

Главным объективным итогом нескольких десятилетий изучения внешней политики школой сравнительных исследований стал мощный удар по ключевым категориям «политического реализма». Убедительно и на массе конкретных (в отличие от «политреализма») исследований показано, что внешняя политика государства есть по сути проекция вовне противоречий и столкновений в его внутренней сфере, на внутренней для данного государства почве (интересы, социальные силы). Потому «национальный интерес» — идеологическая абстракция или в лучшем случае категория философского, но никак не политико-прикладного анализа. Соответственно и «поведение государства» целостно лишь до тех пор, пока за него принимаются явно видимые, внешние формы и признаки, рационализируемые задним числом (именно так возникают легенды о нечеловеческой прозорливости политики отдельных государств и деятелей, сумевших якобы за 30–40 и более лет все предусмотреть, предвидеть, спланировать и осуществить с невероятными целеустремленностью и последовательностью).

Формирование сравнительных исследований как позитивистского прикладного направления происходило под сильным влиянием эйфории от количественных методов исследования, под которыми чаще всего подразумевалось, однако, всего лишь использование той статистики, что начала собирать и публиковать ООН (количество конфликтов и войн, их распределение во времени, интенсивность; разного рода социальные индикаторы, характеризующие уровни развития и качество жизни в различных странах; и т.п.). Использование статистики такого рода само по себе никак не приблизило создание теории ВП, да и не могло этого сделать. Позитивная отдача первого увлечения количественными методами в исследовании ВП была, представляется, как минимум двоякой.

Во-первых, сама наука делала еще только первые подходы к построению сложных моделей социально-политических процессов и явлений. Тут первый опыт применения количественных методов был столь же беспомощен, сколь и необходим, как первые шаги ребенка. Во-вторых, они открыли путь к построению «идеальных моделей» ВП, созданных на стыке модных тогда социологии и кибернетики («теория ВП» Дж. Моделского, «кибернетический подход» К. Дойча, построения Дж. Розенау, экономические концепции ВП и идея «транснациональных отношений»). Последние, как всякая идеальная модель, оказались инструментальны, когда позднее потребовалось сравнивать реальные процессы формирования и осуществления ВП с какими-то эталоном, мерой, которые позволяли бы выявлять в этих процессах общее и специфическое для разных стран и конструкций самого процесса.

Это полезное качество абстрактных на первый взгляд моделей выявилось в 70-е годы, на протяжении которых появились десятки томов качественных исследований отдельных действительных граней реального внешнеполитического процесса (труды Г. Аллисона, М. Брешера, М. Хэлперина, И.М. Дестлера, А. Джорджа, С. Хантингтона, Р. Хилсмана, О. Холсти, К. Уолтца и многих других). Эти авторы, создавшие всю ныне уже «классику» исследований ВП — ее наиболее ценную практическую часть, — не принадлежали явно ни к какой школе. Многие из них были в недавнем их прошлом практиками и не претендовали на большее, чем теоретизированное осмысление своего опыта. Но именно этим оказались интересны их работы. Созданные же немного ранее «идеальные модели» позволяли увидеть те стадии и точки процесса формирования и осуществления внешней политики, в которых начинали действовать реальные факторы определенных видов и типов: роль личности лидера, законы бюрократии, логика переговоров или нажимных форм диалога с оппонентом и другие.

Так, Г. Аллисон в 1970 г. выделил три «модели» формирования ВП: I — классическую, в которой ВП представляется результатом сознательной, целенаправленной, рациональной деятельности актора (государства в целом, правительства и/или их руководителя); II — представление о ВП как следствии комплекса организационных актов и процессов; III — ВП как результат политического торга ведомств и их лидеров, происходящего внутри правительства, а также в его отношениях с лоббистами. Очевидно, все три модели (а) отражают эволюцию теоретического мышления по проблеме; (b) дополняют друг друга; (с) не столько продолжают сравнительные исследования, как открывают новое направление анализа внешней политики.

 

* * *

 

«Рядом» со сравнительными исследованиями и под их влиянием возник и получил развитие структурно-функциональный анализ ВП. В центре его внимания оказались три области: бюрократическая теория ВП с ее вниманием к особенностям функционирования действующих в этой сфере организаций; специфика принятия решений по вопросам ВП государственным руководством; и роль элит и групп давления в формировании ВП. Все они объединялись изначально концепцией внутриполитических истоков внешней политики.

Бюрократическая теория ВП основывается на идеях и положениях теории организации, дополняя их признанием того, что «наблюдаемая внешняя политика» государства есть всегда итог ложных отношений и взаимодействий между участвующими в выработке, принятии и осуществлении внешнеполитического курса ведомствами, каждое из которых подвергается лоббированию извне и действует в обстановке, когда межведомственные конфликты интересов, столкновения амбиций руководителей и т.п. встроены в систему разделения властей (в демократиях) или придворных интриг (в странах с авторитарным, а особенно тоталитарным политическим устройством).

Сильная сторона теории бюрократического процесса ВП — в ее описательной части. Так, у Г. Киссинджера читаем: «Не существует такой вещи, как американская внешняя политика. Серия шагов, приведших к определенному результату, возможно, даже не планировалась ради достижения этого результата». Практика и технология политико-бюрократических игр вокруг конкретных курсов политики представлены в литературе подробнейшим образом (труды Г. Киссинджера, И. Дестлера, Р. Аксельрода, Д. Дейвиса, Д. Стейнбрюннера, Г. Аллисона, М. Хэлперина и многих других). Сложнее с генерализацией. В теории организации она, естественно, направлена на объяснение функционирования самой бюрократии, но не той политики, которую бюрократия должна была бы вырабатывать и/или продать. Несомненно, политика не может не опираться на бюрократию, не испытывать на себе ее влияния; но она и не сводится к одному только бюрократическому процессу.

Исследование процессов принятия внешнеполитических решений, широко развернувшееся с конца 60-х годов, не претендуя на теорию ВП в целом, попыталось перебросить объяснительный мостик между ВП как продуктом бюрократического процесса и ВП как результатом политического торга. Основополагающие работы направления связаны с именами К. Боулдинга, Г. Гетцкова, К. Дойча, Г. Киссинджера, А. Рапопорта, Дж. Розенау, Р. Снайдера, Т. Шеллинга, Р. Хилсмана и др. Методологически исследования этого направления связаны с теорией принятия решений как самостоятельной дисциплиной, рожденной потребностями современных автоматических и автоматизированных систем управления;и системным анализом как методологической основой современных планирования и программирования, решения иных масштабных управленческих задач. (Оговоримся, что теория принятия решений становится необходимой там, где на протяжении многих лет — 10–15 и более — сотни и тысячи организаций работают на единую задачу или группу задач, направляя на эти цели ресурсы, измеримые процентами от ВВП соответствующей страны, и где принятие решений поэтому должно вынужденно ориентироваться на целевую функцию. В условиях, где продолжают действовать формы авторитаризма и/или тоталитаризма и принимающий решения центр сам выступает верховным арбитром всего и вся, теория принятия решений для такого центра лишь помеха, столь же нелепая, как ученый совет при Чингисхане.)

В теории принятия решений давно установилось четкое деление двух принципиально разных процессов: решения проблемы (problem solving) и собственно принятия решений (decision making). Первое предполагает операциональное и содержательное определение данной проблемы, выявление количественных и качественных критериев ее решения и на этой основе конструирование различных путей ее возможного решения — от оптимального до максимизирующих одни параметры в ущерб другим. Принятие решения предполагает выбор из числа определенных таким образом альтернатив. При этом в процессе принятия решения его участники руководствуются не только (а чаще всего и не столько) прагматическими соображениями в русле решения проблемы, но и соображениями открытого или имплицитного, неявного политического и статусного торга в отношениях друг с другом. В итоге принятым оказывается обычно не абстрактно «наилучшее» (по критериям решения проблемы) решение, но такое, по которому может быть достигнут компромисс в политическом торге внутри принимающей решение группы (правительство; лидер и группы давления на него).

Признание факта такого торга и его исключительно высокого значения при принятии макро- и внешнеполитических решений вызвало к жизни исследования роли элит и групп давления в формировании и осуществлении внешней политики. Соответствующие положения, идеи и концепции политологии и политической социологии (теории элит и теории групп интересов и групп давления) были просто перенесены в область изучения внешнеполитического процесса (работы Г. Алмонда, Г. Колко, Б. Коэна, С. Р. Миллса, П. Мотта, Ф. Хантера и многих др.). В целом признаны и подробно описаны как роль и значение элит и групп давления, так и объективные факторы, определяющие пределы их возможного влияния на политику вообще и внешнюю в частности. Возникла чувствительная для западного политического сознания проблема совмещения признания роли элит и групп давления с такими идеологическими и культурными ценностями, как представления о демократизме западного общества и политических процессов в нем. Заметим попутно, что концепции роли элит и групп давления имели бы для теории ВП наибольшую теоретико-методологическую ценность в том случае, если бы их удалось соотнести с «идеальной моделью» внешнеполитического процесса в целом и отдельных его фаз: тогда становилась бы возможна привязка такой роли к конкретным уровням и фазам этого процесса.

 

* * *

 

В значительной мере автономно от сравнительных исследований и структурно-функционального анализа ВП (что диктовалось уровнем развития дисциплин-источников заимствований), но и в тесной связи с ними во всем, что касалось политологических аспектов предмета исследования, развивалось начиная с первой половины 50-х годов психологическое и социально-психологическое изучение ВП. Здесь с самого начала работа пошла по трем руслам изучения национального характера и его взаимосвязей с национальным поведением (то есть с ВП соответствующих страны, государства); описания и исследования социально- и политико-психологических факторов, действующих на разных уровнях (личность, малая группа, организация) и стадиях (формирование курса, принятие решения, его осуществление и т.п.) внешнеполитического процесса; а также исследования конфликта сточки зрения предрасположенности «актора» к конфликтным формам отношений и особенностей его поведения в ходе конфликта.

Концепции национального характера как объясняющего специфику национального поведения на международной арене (фактически внешнюю политику) получили распространение в 50-е годы. В целом они отталкивались от работ В. Вундта и Г. Лебона (1910-е годы), а также от положений замеченной в свое время работы английского дипломата Г. Никольсона («Национальный характер и национальная политика», 1938). Под словом «национальный» всегда подразумевается «nation-state», высокая степень единства государственной и этнической самоидентификации человека, а в ранних работах — «национальное государство как единое целое» (сродни подходу «политреалистов»). В рамках исследований национального характера поставлены проблемы взаимосвязи антропологических, этнокультурных особенностей этноса и его социально-исторического опыта с его «поведением» в мире; «базисного типа личности», формируемого национальным характером и обеспечивающего преемственность жизни и эволюции последнего; взаимосвязи «базисного» или «модального» типа личности с национальным характером и предпочтительными для него типами политических институтов, организации, системы; места и роли национального характера во внешней политике государства и в динамике МО; была предпринята попытка объединить все перечисленное при помощи системного подхода в некоторую целостность (К. Терюн).

Главный итог исследований национального характера в связи с внешней политикой государства еще к рубежу 70-х годов определился как отрицательный и с тех пор не изменился. Национальный характер улавливается на уровне интуиции и внешних его проявлений, но не идентифицируется методами современной науки, а его взаимосвязи с внешней политикой государства оказываются столь неочевидны, что не поддаются определенной оценке и не позволяют установить какие бы то ни было их закономерности. Позитивная сторона исследований национального характера в том, что они побудили теорию ВП отойти от «грандиозных» (Дж. Розенау) понятий наподобие «национализм» или «национальный характер», создающих не более чем иллюзию понимания предмета исследования и его внутренних механизмов, и перейти к конкретизации (операционализации) применяемых понятий и концепций, перенести внимание на детальнейшее изучение реальных процессов формирования и осуществления внешней политики как в «организационной», так и в «человеческой» их частях.

Изучение личностных, социально- и политико-психологических факторов, действующих на разных уровнях (личность, малая группа, организация) и стадиях (формирование курса, принятие решения, его осуществление и т.п.) внешнеполитического процесса, развернутое с середины 50-х годов и широко продолжающееся и поныне, опирается на общую методологическую основу — прямое перенесение в АВП теорий, концепций и методов из соответствующих разделов психологической науки. Естественно, междисциплинарный перенос обращался в первую очередь к заимствованию наиболее признанных в западной психологии подходов и концепций.