Значение древнерусского летописания XI – начала XII в. для воссоздания начальной истории Руси

 

Более поздние летописные своды в значительной части сохранили то, что сообщалось в начальных недатированных и погодных записях относительно событий VI – начала XI в. (от появления славян на Дунае до княжения Владимира). Изъятие и искажение некоторых важных сообщений прослеживается в основном для времени после смерти Владимира в 1015 г.

Свидетельства русского летописания о ранних временах (VI–X вв.), лучше всего сохраненные в ПВЛ и НПЛм, в основных чертах блистательно подтвердились сообщениями иноземных письменных источников, данными археологии, лингвистики, нумизматики и дендрохронологии. Косвенное подтверждение получила в стержневой линии, связанной с Рюриком и Олегом, и легенда о призвании варягов‑руси. Но значение этой легенды заключается не только в содержащемся в ней фактическом материале, но и в ее уникальной образности, уловившей и предвосхитившей многое в особенностях истории Руси‑России.

 

 

Легенда эта (и стоящая за ней реальность) во всем ее объеме уникальна (по крайней мере, в индоевропейской традиции). Обычное сопоставление ее с эпическим сказанием о призвании королем бриттов Вортигерном англосаксов во главе с братьями Хенгестом и Хорсой обнаруживает расхождения двух сказаний в существенных сюжетных линиях. В Британии приглашение для помощи против чужеземных врагов – пиктов и скоттов – направляет конкретный король, стоящий во главе уже сложившегося государства. На Руси же речь идет о приглашении на княжение варягов‑руси, вызванном непрекращающимися междоусобицами местных этносов, т. е. Рюрика с братьями приглашают, чтобы спастись от самих себя. Приглашающих историки почтительно называют «конфе‑дерацией племен», хотя ни о какой «конфедерации» нет и речи, – можно говорить лишь временном соглашении для устранения раздоров, и каждый приглашенный брат, видимо, должен был возглавить один из приглашающих этносов под общим верховенством Рюрика. Другое дело, что должны были быть достаточные причины, чтобы приглашающие племена жаждали примирения, – и именно под главенством руси и должна была возникнуть некая консолидирующая сила среди приглашающих, – но об этом ниже. Так же немного оснований для прямого сопоставления нашей легенды с договорами между Альфредом Великим и вождем данов Гутрумом в 878–890 гг., Карлом Простоватым и Ролло (Хрольвом) в 911 г., а также с приглашением Рёрика Ютландского Людовиком Тевтонским для защиты Дорестада от нападений норманнов.

«Земля наша велика и обильна, а наряда въ ней нет». Не так важно, были ли произнесены эти слова в действительности, но они стали неотъемлемой частью формирующего самосознание национального мифа, который запечатлел и развил в стихотворной форме А. К. Толстой, обладавший редким историософским чутьем.

Обычный перевод емкого слова «наряд» более узким «порядок» обедняет смысл речения. Если сопоставить все значения слов «наряд», «нарядити», «наряжати» в древнейших летописях, то выясняется, что их семантическое поле охватывает всяческое устроение, упорядочение, порядок, благолепие и украшение в государственной, военной, церковной, хозяйственной и личной жизни. Обращу внимание на чрезвычайно близкое сходство этих значений с семантическим полем древнегре‑ческого κόσμος (и глагола κοσμέω), в котором первичные значения – порядок, украшение, наряд, воинский строй, государственный порядок – сосуществовали с более поздним значением «мировой порядок» (впервые у Пифагора), т. е. упорядоченный космос, в отличие от бесформенного хаоса. Таким образом, семантическое поле слова «наряд» потенциально содержало в себе значение: «всеобщее устроение», близкое к древнегреческому «мировой порядок». Утверждение, что в нашей земле «наряда… нет», в неявной форме фиксирует отсутствие устроенного «космоса», тоску по нему и предполагает наличие на его месте (столь же неявно)… хаоса («И не бе в нихъ правды, и въста род на род, и быша оусобице в них, и воевати сами на ся почаша» – ПВЛ по Ипатьевскому списку, далее – И).

Заметим, что во многих космогониях хаос предшествует космосу, а космос движется к хаосу; таким образом, хаос – это нечто всепорождающее и неопределенное, и быть его представителем в системе космоса – задача ответственная и неблагодарная[63]. Однако слова «и не бе в нихъ правды» отражают, вероятнее всего, не отсутствие какой‑то абстрактной «правды», а жажду получить конкретную «Правду», устный свод законов и обычаев, подобный германским и славянским «Правдам», нечто вроде «Русской Правды» Ярослава, а, возможно, содержат и воспоминание о том, что ранее, до нападения варягов из‑за моря и последовавших усобиц, такая общая «Правда» была у чуди, словен, мери, кривичей и… некой местной «руси», упомянутой первой среди призывающих заморскую «русь» этносов.

Чрезвычайно точно (и фактически, и образно) то, что история Руси, по ПВЛ, начинается с рассказа о дани, которую «варязи приходяще из заморья» брали с племен полиэтничного севера будущей Руси, в то время как «козаре» имели упорядоченную дань «по беле и веверице от дыма» на восточнославянском моноэтничном юге («на полянех, на северех и на вятичехъ»). Аналогичная этой ситуация регулярно повторяется у славян и руси в Европейской Скифии. В I в. н. э., на заре славянской истории, славене‑венеты жили в области «обоюдного страха» между германцами и сарматами, и в середине XIII в. Русь оказалась между татарами с востока и крестоносцами (и в целом католической Европой) с запада и вынуждена была делать свой выбор.

Другой краеугольный образ ПВЛ возникает из текста: «И бе путь из варягъ в грекы и из грек по Днепру» и всего последующего описания водного пути вокруг Европы по Варяжскому морю до Рима, Царьграда и устья Днепра, а также упоминания волжского пути «в Болгары» и далее в Хорезм, равно как и пути «в жребий Симовъ», т. е. в страны, вошедшие в состав халифата. Утверждение, что варяги сидят по Варяжскому морю «къ западу до земли Аглянскы и Волошькые» (И, Х), т. е. до Англии и Франции, доказывает, что в данном месте под «Варяжским морем» понималась сумма Балтийского и Северного морей, что весьма близко предложенному мной емкому понятию «Скандинавское Средиземноморье» (от Ла‑Манша до озера Ладога, от низовьев Темзы и Сены до нижнего Волхова, везде, где в VIII–XI вв. могли свободно проходить крупные морские ладьи) (Мачинский 1998).

«Путь из варяг в греки» на участке между Ладогой и Царьградом является становым хребтом формирующейся русской государственности, на него нанизаны в направлении и временной последовательности с севера на юг все основные столицы (иногда кратковременные) этносоциума «русь» и русских протогосударств – Ладога, Невогард‑Новгород, Киев, Переяславец Болгарский. Через эти точки проходит почти прямая линия, упирающаяся на юге в вожделенный, но так и не захваченный русью Царьград (рис. 9). Эта линия выражает меридиональную, «вертикальную» суть русской государственности, предвосхищенную еще в действиях славян и готов, но разница в том, что в данном случае эта вертикаль строится неуклонно и многократно с севера на юг, выражая устремленность «пассионариев» Скандинавии и Северной Руси, лишь включающихся в систему Европейской цивилизации, к древнейшим центрам этой цивилизации на берегах Босфора и в Эгеиде.

«Вертикаль» русской формирующейся государственности в IX–X вв. пронизывает и объединяет все природно‑культурные зоны Европейской Скифии – южную тайгу, зону смешанных и лиственных лесов, лесостепь, степь и в отдельных районах самое побережье Черного моря, являющегося частью Эллинского Средиземноморья. В X–XI вв. Русь облагает данью население всей тайги и тундры Восточной Европы. Много позднее Россия Московская, а затем и Российская империя вновь объединят все эти зоны в системе единого государства и одновременно начнут (вначале полустихийно) распространять свое владычество на Азиатскую Скифию, двигаясь «горизонтально» вдоль этих зон на восток, вплоть до Тихого океана. Но некая база этого будущего движения, некий оставшийся в сознании народа и правителей образ «многозонального» и полиэтничного, потенциально имперского государства были заложены уже в IX–X вв.

Полиэтничный север многократно побеждал в IX – начале XI в. более моноэтничный славянский юг, в VIII–IX вв. частично подчиненный Хазарскому каганату (походы с севера на юг Аскольда и Дира, Олега и Игоря, Владимира, Ярослава, по ПВЛ и свидетельствам иных письменных, археологических и других источников). Только с середины X в. начинает действовать и импульс противоположной направленности «из грек в варяги» – в основном в сфере религии и культуры.

Если дополнить эту картину достоверными свидетельствами иноземных письменных источников и археологии о контактах руси /Руси[64] IX–X вв. с различными европейскими центрами и провести линию, очерчивающую эти контакты через Константинополь, Рим, Аахен, Дорестад и Бирку‑Уппсалу до Ладоги, то получится дуга, напоминающая сильно изогнутый лук, где соединяющей его концы тетивой и является путь «из варяг в греки», от Ладоги до Царьграда. Если же считать, что сообщение восточных источников о нападении «руси» в 843/844 г. на Севилью в Андалусии с дальнейшим движением к Риму соответствует реальности (как полагаю я), то тогда уже для IX в. мы можем говорить о знакомстве руси с круговым путем вокруг всей Европы, описанным в летописи, путем, по которому созданная на Руси в XI в. легенда отправила Андрея Первозванного. К слову, у ал‑Мас’уди и Ибн Хаукала имеются независимые свидетельства о походах руси в X в. в ту же Андалусию.

В наиболее полном варианте «легенды о призвании», сохранившемся в большинстве списков ПВЛ, известных науке, а также в списках, которые использовал лишь В. Н. Татищев, имеется одна странность: варяги из заморья брали дань с чуди, словен, мери и кривичей, а призывают «всю русь» и Рюрика с братьями русь, чюдь, словене и кривичи. Из перечня этносов во втором случае исчезает меря, но зато появляется русь, возглавляющая список приглашающих. Таким образом, некая русь (но не «вся русь») уже находится к началу событий в Европейской Скифии и возглавляет ряд местных этносов, приглашающих заморскую «всю русь». С этим согласуется и то, что во вводной, географической, части ПВЛ русь также названа дважды: среди варягов и среди народов Восточной Европы, причем в последнем случае в той же связке «русь, чудь», что и в рассказе о призвании.

То, что эта русь не названа среди этносов, обложенных данью, вполне объяснимо: все, что мы знаем об этносоциуме, именуемом «русь», в IX–X вв. из других источников, свидетельствует о том, что наложить на него дань было невозможно. Его можно было лишь победить в упорных сражениях, чтобы потом заключить с ним договор. Присутствие мери среди платящих дань говорит о том, что это племя входило в состав некого расположенного на проторенных водных путях политического объединения более раннего времени, на большинство членов коего и наложили дань заморские варяги. Отсутствие мери среди приглашающих, скорее всего, говорит о том, что после усобиц это племя, жившее в Поволжье, вне бассейна Балтики, оказалось в стороне от акта приглашения Рюрика и «всей руси» и договора с ними (если только под «мерей» не скрывается нерева/мерева, жившая от реки Великой до Мсты (Мачинский 1986; 1990).

Скупое свидетельство ПВЛ (восходящее к некоему «сказанию о древних временах») о присутствии некой «руси» на севере Европейской Скифии еще до призвания «всей руси» и о ее лидирующем положении среди местных племен нельзя игнорировать потому, что все иноземные источники, подтвержденные археологией, лингвистикой, нумизматикой и дендрохронологией, кричат о присутствии здесь этносоциума Rhos, ῥῶς, ар‑рȳс еще в «дорюриково» время.