IX. Прабалтийские и балтийские языки и соотнесенность с ними праславянского

 

Но прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, необходимо сделать краткий экскурс в область лингвистических исследований и дать сжатый очерк доминирующего ныне направления в изучении «балтославянской» проблематики.

Балтийская языковая стихия, в которой укоренена славянская, является для последней широким протоком, соединяющим ее напрямую с исходной стихией древнего индоевропейского диалектного континуума. Даже современные балтийские языки превосходят все другие индоевропейские языки своей близостью к реконструируемому исходному индоевропейскому языковому состоянию (Топоров 2006: 15).

Чрезвычайная близость балтийских и славянских языков и существование в прошлом периода еще более тесной балтославянской языковой общности признается практически всеми. Большинством признается и реальность прабалтославянского языка, представляемого как пространственно‑временной континуум родственных диалектов.

До последнего времени лингвисты обычно исходили из существования уже в Средневековье (~IX–XV вв.) двух основных групп балтийских языков: западнобалтийских (прусский и ятвяжский) и восточнобалтийских (литовский, латышский, селонский, земгальский и куршский, иногда относимый к западнобалтийским), выросших соответственно из западно‑ и восточнобалтийских диалектов более раннего времени (как минимум – с середины I тыс. до н. э.). Обе эти группы отличает от праславянского (общеславянского) отсутствие явных следов воздействия иранских языков.

Недавно в своей последней (и, к сожалению, посмертной), обобщающей статье В. Н. Топоров (опираясь отчасти на работы В. Мажюлиса) предложил заменить членение на западные и восточные балтийские языки (диалекты) разделением их на центральные (срединные) – литовский, латышский (латгальский), земгальский, селонский – и периферийные – прусский, ятвяжский (судавский), галиндский (голядский), возможно, куршский. При этом В. Н. Топоров прозорливо заметил, что название «галинды», именование коих связано с обозначением конца, края (литов. gãlas «конец»), могло охватывать целый ряд этнолингвистических групп в пределах периферийного пояса на западной, южной и восточных окраинах балтийского мира (Топоров 2006: 21–22). В их числе, добавлю, могли находиться и «словенизирующиеся» группы. Среди этих «окраинцев» на север от Литвы оказываются, судя по названию, и относимые к центральной (или восточной) группе земгалы, вне зависимости от того, как осмыслять этот этноним: žiẽmgala «северный (зимний) край» или žemgalà «край (низкой) земли».

Отмечу, что с «восточными галиндами» на левобережье верхнее‑среднего Днепра и в Поочье (Протва, Москва), фиксируемыми как Golthe‑ Голта, голядь (Мачинский, Кулешов 2004: 38–46), соотносятся этногруппы, в отличие от всех других балтов подвергшиеся языковому воздействию иранцев (особенно на Сейме); другие, судя по балтской гидронимии северо‑западнее Москвы, тяготеющей к латышской номенклатуре (Топоров 2006: 17, 33), могли существенно отличаться по языку от западных галиндов, являвшихся, вероятно, частью эстов, а позднее – пруссов. Поэтому не следует вообще говорить о неком едином диалекте (языке) галиндов‑голяди. Кроме того, по данным археологии, культура восточнолитовских курганов (соотносимая с ранней Литвой IV–VIII вв.) имеет западнобалтские истоки, и поэтому проблематично отнесение литвы к «восточной», да и к «центральной» группе балтов.

Надо считаться с тем, что для I–VII вв. и, вероятно, для более ранеего времени, судя по данным гидронимии и письменных источников, от среднего течения Немана на западе до Оки и Верхнего Дона на востоке мы имеем огромный массив балтоязычного (или балтопраславянского?) населения, который может быть соотнесен с Golthe‑голядью и с нервами‑неврами, являющимися реальностью не только времен Геродота, но и первых веков нашей эры, что отражено в сочинениях Плиния Старшего, Аммиана Марцеллина и других (об этом – ниже). И территориально «центральными» археологическими культурами этого массива оказываются культура поздней штрихованной керамики и днепро‑двинская, а позднее Тушемля‑Банцеровщина, различные варианты киевской культуры, а также ее предшественников и производных. В пределах каких из этих культур или в каких существующих рядом с ними «зонах археологической пустоты» и при каких исторических условиях начался и развился процесс «словенизации», отпочкование словен от балтийского массива, – это главный вопрос начальной истории славянства (да и предыстории Руси).

Поэтому, соглашаясь с условными названиями «западнобалтийские» (прусский и др.) и «срединные» (литовский и др.) диалекты и языки (по В. Н. Топорову), я обозначаю весь огромный отраженный в гидронимии и пока нерасчлененный массив балтийских диалектов от Среднего Немана (для первых веков н. э.) или от верховьев Вилии и Немана (с IV в. н. э.) на западе до Поочья и Верхнего Дона на востоке как зону «срединно‑восточных» балтийских (или балтопраславянских) наречий.

Какая же территория была «центральной» в смысле наилучшего сохранения архаичных норм прабалтийского языка – пока неясно. Если, например, подтвердится мнение В. Мажюлиса о большей архаичности западнобалтийских языков, то именно их ареал можно будет считать «центральным», откуда иррадиировались наиболее архаичные общеиндоевропейские традиции на всю огромную область прабалтийско‑протославянского, а позднее, после выделения праславян, просто балтийского языкового континуума.

Степень близости даже современных балтийских и славянских языков такова, что некоторые лингвисты сравнивают ее со степенью близости, существующей между немецким и шведским или норвежским языками. За последние 50 лет стало доминировать представление, «что модели древнейших состояний балтийских и славянских языков не могут быть отнесены к одной и той же временной плоскости» и что «славянскую модель следует рассматривать как результат преобразования модели балтийской». Предполагается, что праславянский оформился как окраинный западнобалтийский диалект (Откупщиков 1974: 8, с отсылкой, в первую очередь, к: Иванов, Топоров 1958: 38–39). Высказано было даже суждение, что общеславянский язык – это «иранизированный балтийский» (Pisani 1968: 13–14).

Недавно свою позицию по этому вопросу отчетливо сформулировал В. Н. Топоров. Исходя из того, что праславянский язык представляет собой «более позднее развитие периферийных балтийских диалектов, находившихся в южной части первоначального балтийского (или западнобалтийского) ареала», а также опираясь на выводы В. Мажюлиса о том, что «протославянский с XX по V в. до н. э. представлял собой определенную периферийную часть прабалтийских диалектов», В. Н. Топоров заключает: «именно этот временной срез и должен быть соотнесен, в строгом смысле слова, с тем, что называют балтославянским „праязыком“, единством, эпохой и т. п. Возобладание центробежных тенденций <…> (в частности, ориентация на более южные центры), ускорение темпов языкового развития привело к тому, что протославянский (прабалтийский периферийный диалект) развивается в праславянский (приблизительно с V в. до н. э.), который еще в течение довольно долгого времени сохраняет „балтоидный“ облик, хотя уже и живет особой самостоятельной жизнью» (Топоров 2006: 20).

Исследователями отмечена особая связь протославянского диалекта с западнобалтийским языковым континуумом. «Есть некоторые основания полагать, что древнепрусский язык, языки ятвягов и голяди первоначально входили в протославянскую изоглоссную область, но позже, оторвавшись от нее, примкнули к балтийской (летто‑литовской)…» (Журавлев 1968: 174). Особую близость славянского к прусскому отмечает В. Н. Топоров (2006: 20). По мнению В. Мажюлиса, «западнобалтийский (древнепрусский) является единственным, который непосредственно отражает пограничное контактирование древнейших балтийских и славянских диалектов» (Мажюлис 1978: 100).

Такое контактирование предполагает и их территориальное соседство. Последнее находит известное подтверждение в письменных источниках. Так, реконструкция этнокарты Тацита заставляет признать, что ближайшими соседями венетов на западе в I в., наряду с лугиями, должны были быть эстии (вероятно, западные балты). Опирающийся на готскую эпическую традицию рассказ Иордана о войне Херманарика в VI в. с венетами, а сразу после этого – с эстиями также говорит о соседстве этих этносов, о том, что между ними нет других достойных упоминания этногрупп. Ситуация, описанная Тацитом, и события, описанные Иорданом, отделены друг от друга примерно 300 годами, что говорит о стабильности отмеченного соседства.

Общеславянский (праславянский) на ранней стадии (~I–V вв. и, возможно, еще ранее) отличается отсутствием выразительных диалектных различий и, видимо, распространен на достаточно монолитной и не очень обширной территории. Какие‑то диалектные различия улавливаются лишь после миграции славян на юг, т. е. не ранее конца VI в. (Бирнбаум 1987; Popowska‑Taborska 1991: 84–91). Общеславянский язык сохраняется как некое единство (при наличии диалектов) как минимум до IX в. включительно.

 

X. Сообщения Плиния Старшего, Марина Тирского, Клавдия Птолемея, Маркиана Гераклейского и Аммиана Марцеллина о венедах, ставанах, нервах‑неврах и аланах‑сарматах (скифах)

 

Из показаний источников ключевым свидетельством, подтверждающим наблюдения лингвистов, является чрезвычайно информативное, несмотря на краткость, свидетельство Кл. Птолемея о вытянутой с запада на восток цепочке народов восточнее нижней Вислы: «галинды, и судины, и ставаны до аланов». Но прежде чем анализировать этот бесценный для проблемы зарождения славянства и, несомненно, достоверный текст, надо остановиться на источниках «Географического руководства» и карты «великого географа».

Большинство географических сведений Птолемея восходят к его предшественнику Марину Тирскому, который свел их воедино, вероятно, не позднее 114 г. (в его труде не отражены территориальные приобретения Траяна в Месопотамии после войны с парфянами, оконченной в 114 г.). Одна из предполагаемых дат его труда – 107–114 гг. (Wurm 1931). Таким образом, новые этногеографические сведения в труде Марина – Птолемея почти одновременны сведениям Тацита (98 г.), с трудом которого авторы «Географического руководства» обнаруживают и непосредственное знакомство. Однако, наряду с новейшими источниками, они используют и весьма архаические, пытаясь совместить те и другие. Создание самого труда Кл. Птолемея датируют в диапазоне 129–164 гг.

В первую очередь, надо разобраться с локализацией Птолемеем некого «великого народа» венедов на самом побережье Балтики к востоку от Вистулы вплоть до устьев Турунта (Западной Двины?) и со связанными с ними названиями «Венедский залив» и «Венедские горы», ибо локализация этой этногеографической номенклатуры полностью противоречит всем данным Тацита об этом регионе. Эти венеды, расположенные на побережье Балтики восточнее Вистулы, определенно соответствуют венедам, зафиксированным здесь же еще ранее Плинием Старшим (см. далее).

Западная граница Европейской Сарматии и одновременно восточная граница великой Германии по Вистуле на карте Марина – Птолемея соответствует восточной границе Германии на карте Агриппы (12 г. до н. э.); она отражает уровень географических представлений I в. до н. э. и противоречит данным середины I–II в. н. э., современным Плинию, Тациту, Марину и Птолемею, размещающим и восточнее Вистулы ряд явно германских народов. Южная граница «Евросарматии» с Дакией – от гор Карпат до устья Борисфена – также отражает реальность середины I в. до н. э. – времен Буребисты.

Из семи «великих народов», составляющих каркас этнографии «Евросарматии», шесть либо размещены там, где другие источники фиксируют их во II в. до н. э. – первой половине I в. н. э., а не там, где они реально находились в середине I – начале II в. (языги, роксоланы, амаксобии и венеды), либо представление об их «величии» явно отражает ситуацию более раннего времени – рубежа III–II вв. до н. э. – начала I в. н. э. (певкины и бастарны). Только местоположение и реальная роль аланов‑скифов соответствует действительности второй половины I – начала II в.

Чтобы разобраться с местоположением венедов Птолемея, надо обратиться к более ранней их локализации у Плиния Старшего[179]. Последний сообщает о венедах в контексте сведений о северных пределах Европы, установленных в результате плавания вдоль побережья северного океана от Танаиса на запад до Гадеса: «Молва начинает казаться яснее от племени ингвеонов (к которым Плиний в другом месте причисляет кимвров, тевтонов и хавков. – Д. М.), первого в Германии. Там имеется чрезвычайно большая гора Сево (вероятно, горный хребет Норвегии. – Д. М.), которая не меньше Рифеев и образует до Кимврского мыса (северная часть Ютландии. – Д. М.) чрезвычайно большой залив, который называется Коданус (южно‑срединная часть Балтики. – Д. М.); он наполнен островами, из коих знаменитейший Скатинавия (Южная Швеция. – Д. М.) – неизвестных размеров, однако часть его, которая известна, населена народом хиллевионов в 500 округах, по каковой причине называют его другой частью света. Говорят, что не меньше по величине Энингиа. Некоторые передают, что она населена до реки Висулы (варианты в рукописях: Вистулы, Вистлы) сарматами, венедами, скирами и хиррами, что там называют залив Килипенус, и в устье его остров Латрис, а рядом – залив Лагнум, соседящий с кимврами. Мыс Кимвров (Ютландия. – Д. М.), далеко выдающийся в море, образует полуостров, который называется Тастрис»[180](Plin. NH IV, 96–97).

Это перипл южно‑срединной части Балтики, представляющейся глубоким заливом, фланкированным у входа в него Кимврским мысом (Ютландия) и высокими горами Норвегии (Сево). Противостоящий «Скатинавии» (Южная Швеция) и сопоставимый с ней по размерам остров (полуостров?) «Энингиа» может быть лишь полуостровом Курземе, простирающимся, по мнению авторов перипла, на юго‑западе до Вислы. Сведения получены преимущественно от греческих авторов не позднее I в. до н. э. Упоминание сарматов как первого и, видимо, главного этноса Восточной Европы говорит о времени не ранее III в. до н. э., когда они стали доминировать в степном Поднепровье и возник термин «Сарматия», вытеснявший более древнее название «Скифия». По остроумному предположению Х. Ловмяньского, соседствующие этнонимы «сарматы» и «венеды» представляют собой один сдвоенный этноним «сарматы‑венеды», аналогичный подобному на Певтингеровой карте (Lowmiański 1963).

О присутствии на полуострове Курземе еще в XIII в. этноса «wendi» (в немецкой огласовке), явно связанного с названием реки Venta (жившие по ее берегам еще в XIX в. назывались wentini), писалось многократно (Bielenstein 1892; Браун 1899; Мачинский, Тиханова 1976). Оставляю без рассмотрения глубоко обоснованное, как обычно, мнение Ф. Брауна, что древнейшей, первичной формой зафиксированного Плинием и Птолемеем этнонима было имя *vento, которым «обозначалось некогда все славяно‑балтийское племя» (Браун 1899: 331–334). Ф. Браун не уточняет, было ли это древнейшее самоназвание или название, данное соседями, или и то и другое.

Судя по всему, источники Плиния в данном отрывке отражают древнейшую этнокарту Балтики III–II вв. до н. э., когда все негерманское население к востоку от Вислы и Балтики обозначалось германцами (кимврами?) именем «венеды». Не позднее третьей четверти I в. н. э. население янтарного побережья Восточной Балтики получило у германцев (готов?) имя эстиев (под коим оно известно вплоть до IX в.), вытеснившее древнее имя венедов. Однако для обозначения населения более восточных областей сохранилось слегка переозвученное имя «венеты», носители которого и были столь красочно описаны Тацитом в I в. н. э.

Архаичные данные Плиния Старшего, почерпнутые из греческих (?) источников III–II вв. до н. э., противоречат сведениям о Германии и побережье Балтики, полученным им же из первых рук в середине I в. н. э. (Plin. NH IV, 99–101). Соответственно этим сведениям, Южная Балтика называется Океаном, а не заливом Коданус, Visula‑Vistula‑Vistla имеет другое основное название – Visculus, восточнее нее в Балтику впадает в пределах Германии река Guthalus (Преголя?), а южное побережье Балтики вплоть до этой реки заселено племенами вандилиев, из коих самые восточные – гутоны. Имя народа хиллевионов, населяющего, по восходящему к III–II вв. до н. э. свидетельству Плиния, Южную Швецию и неизвестного там позднее никому, явно соответствует названию народа хельвеконов – части лугиев по Тациту – и эловайонов Птолемея, живущих в I – начале II в. н. э. западнее среднего течения Вислы. Это перемещение названия этноса на юг связано с миграцией германцев из Скандинавии на континент во II–I вв. до н. э., сыгравшей некоторую роль в формировании пшеворской (лугийско‑вандальской) культуры. Имя скиров также неизвестно на побережье Балтики никому после этого архаичного сообщения Плиния, а декрет Протогена фиксирует их перемещение в Северное Причерноморье не позднее рубежа III–II вв. до н. э. И если для размещения этноса «венеды» в Южной Прибалтике у Марина – Птолемея еще были некоторые основания (это, возможно, более древнее имя эстиев, занимавших, по Тациту, восточное побережье Свевского моря – Балтики), то скиров они здесь уже не знают.

Сведения Марина – Птолемея о венедах на юго‑восточном побережье Балтики навряд ли восходят напрямую к архаичным данным Плиния. Вероятнее, они использовали непосредственно некоторые из его грекоязычных источников. Однако на образе «великого народа» венетов на побережье Балтики отразилось также и знакомство Марина – Птолемея с текстом «Германии» Тацита (возможно, и с другими близкими ей устными или письменными свидетельствами). Предпочтя, как и для большинства других «великих народов», более древнюю локализацию этого этноса на побережье Балтики, авторы «Географического руководства» перенесли на этих венедов вытекающее из текста Тацита представление об огромной территории и военной активности венетов, под влиянием которого венеды стали у них первыми среди «великих народов» Евросарматии. Узловая фраза, характеризующая венетов Тацита, – «они обходят разбоем все, что возвышается лесами и горами между певкинами и феннами» – может объяснять появление рядом с венедами на карте Птолемея «Венедских гор» и этноса финнов, а также то обстоятельство, что следующим по перечислению и ближайшим по местоположению к венедам «великим народом» на карте названы певкины. Полное отсутствие каких‑либо данных о скирах и хиррах в I в. до н. э. – II в. н. э. позволило создателям карты не упоминать их и разместить на всем побережье к востоку от Вислы венедов.

Таким образом, представление о «великом народе» венедов восточ‑нее Вислы, близ низовьев Преголи и Немана, для времени середины I–II в. является умозрительной конструкцией (это не исключает того, что на севере Курземе около Венты этот этноним сохранялся и позднее – Браун 1899: 339). Марин и/или Птолемей предпочли древний этноним «венеды» современному им этнониму «эстии».

Напротив, уже названная цепочка этносов: «галинды, и судины, и ставаны до аланов» (Γαλίνδαι καὶ Σουδινοὶ καὶ Σταυανοὶ μέχρι τῶν Ἀλανῶν), начинающаяся восточнее нижней Вистулы (Οὐιστούλα) и южнее устья реки Хрон (Преголя?) и оканчивающаяся в междуречье Борисфена и Танаиса, явно отражает реальность второй половины I – начала II в. Достоверность имени и локализации трех из четырех перечисленных этносов – галиндов, судинов и аланов, названия которых не встречаются в источниках ранее второй половины I – середины II в. н. э., доказывается для двух первых сопоставлением данных письменных источников, топонимики, этнонимии, антропонимии и археологии. А замыкающие цепочку аланы являются единственными из «великих» народов «Географическо‑го руководства», которые и локализованы достаточно верно и действительно согласно всем источникам были для второй половины I – нача‑ла II в. н. э. этносом, оказывавшим решающее влияние на политическую обстановку в «Евросарматии».

Немаловажно также, что непосредственно перед перечислением этносов рассматриваемой цепочки Птолемей отмечает, что к востоку от нижней Вистулы живут «ниже венедов гитоны (т. е. гутоны. – Д. М.)», а южнее и другие племена, частично также явно германские. За этим следует: «…восточнее названных, снова ниже венедов галинды, и судины, и ставаны…». Таким образом, если не принимать во внимание этнонимы «венеды» и «финны» к востоку от нижней Вислы, помещенные здесь в результате ошибочного объединения данных разновременных источников, то мы имеем следующую последовательность: гутоны (германцы), галинды и судины (западные балты), ставаны (stlavani – словене?), аланы (иранцы). Поскольку галинды и судины соответствуют хотя бы отчасти эстиям (Браун 1899: 251), то ставаны оказываются расположенными между германцами и западными балтами, с одной стороны, и аланами (сарматами) – с другой, т. е. так же, как венеты Тацита, и так же, как древнейшие словене в соответствии с данными лингвистики: словене отделяли «западных» и «срединных» балтов от иранцев (скифов, сарматов, роксоланов и аланов), на что указывает наличие в славянских языках древних иранских заимствований, отсутствующих в западных и срединных балтских диалектах. Местоположение ставанов между западными балтами и аланами также напоминает местоположение венетов Иордана в третьей четверти IV в. между прибалтийскими эстиями и причерноморскими готами.

Уже эти сопоставления показывают, что ставаны Птолемея соответствуют венетам Тацита и Иордана или, по меньшей мере, фиксируются в некой срединной части той огромной области, которую щедро отводит им Тацит для проживания и разбойных набегов (Мачинский 1976; Мачинский, Тиханова 1976). А по всей сумме исторических, лингвистических и топонимических данных словене могли выделиться из балтославянской этноязыковой общности (или единства) именно и только в пределах той территории, где Тацит и Иордан локализуют венетов, а Марин и Птолемей – ставанов.

Особое значение имеет то, что в имени Σταυανοί многие исследователи, начиная с Хартноха в 1679 г. (Lowmiański 1963: 175), видят в конечном счете искаженное имя *slověne. Наиболее развернуто эту гипотезу обосновал П. Шафарик: «Я соглашаюсь с теми, которые в этом испорченном слове видят Славян, полагая, что оно первоначально писалось ΣΤΛΑΥΑΝΟΙ, т. е. Стлаваны, из коего смешением букв Λ с Α и опущением ее образовались Ставаны (Stavani). Думать так меня заставляет известие Птолемея, по коему эти Ставаны простирались до самых Алан, потому что в другом месте этот же самый географ опять помещает Свовен, т. е. Словен подле Алан (здесь Шафарик обращает внимание на соседство этнонимов Ἀλανοὶ Σκύδαι и Σουοβηνοί в описании закаспийской Скифии у Птолемея. – Д. М.) <…>. По всему Ставаны – немецкая форма имени Славян <…> с латиногреческим прибавлением t» (Шафарик 1847: 345–346).

В реальности ставанов как особого и ключевого балтского или праславянского этноса на балто‑черноморском пути между прибалтийскими готами, галиндами и судинами и причерноморскими аланами не сомневался ни один крупный ученый, занимавшийся этой проблемой. К. Мюлленхофф считал ставанов восточными литовцами. Но большинство исследователей видят в Σταυανοί искаженное Στλαυανοί – грекоязычную передачу имени *slověne. Некоторые сомнения вызывает лишь суффикс – αν‑ вместо обычного – ην‑ в греческих и – en‑ или – in‑ в латинских источниках. Однако уже Ловмяньский заметил, что в рукописях B и O «Готики» Иордана мы имеем вариант написания Sclauani c суффиксом – an‑ (Lowmiański 1963: 175–177), а в других источниках VI–IX вв. также встречаются написания, поразительно близкие форме, сохраненной Птолемеем: Στλαβηνοί, Σκλαυηνοί, Sclavani, где в первых двух имеются вставные τ и κ, а в последней – суффикс – an‑ (Свод … 1991: 465; Свод … 1995: 584).

Надо отметить, что мы имеем у Птолемея, судя по всему, древнейшее (слегка испорченное) написание имени словен в греческой транскрипции, и это имя, судя по последовательности перечисленных этносов, было получено при посредстве западных балтов, самоназвания коих – галинды и судины – встречаются в античной традиции только у Птолемея. Западные балты, по данным лингвистики, были в наиболее тесном языковом родстве с праславянами и могли передавать их имя в огласовке, несколько отличной от более поздней. В связи с этим отмечу наличие в Южной Литве реки Šlavantà и озера Šlavañtas (Трубачев 1968: 150.) Не исключено, что до Птолемея эта западнобалтская огласовка имени словен дошла к тому же через посредство римлян, появившихся с середины I в. на янтарном берегу Балтики.

Вставное – τ‑ (‑t‑) вместо более частого – κ‑ (c) в греко‑латинской традиции зафиксировано как наиболее древнее в передаче названия Вислы. Имя реки в проанализированном выше отрывке из Плиния Старшего, восходящем к греческим источникам III–II вв. до н. э., дается, по наиболее авторитетным спискам, в форме Visula (без вставного t или c), хотя в других списках есть и Vistula и Vistla (со вставным t). Форма Vistla засвидетельствована на карте Агриппы (12 г. до н. э.), а Vistula – у Помпония Мелы (ок. 44 г. н. э.). И лишь у Плиния Старшего в рассказе о германцах середины I в. н. э. появляется форма Visculus со вставным c (более позд‑няя форма – Viscla). Кл. Птолемей, для которого нижняя Висла является западной границей венедов, в соответствии с архаической традицией сохраняет форму Οὐιστoύλα. Видимо, это же архаичное вставное t имеем и в имени ставанов при утрате l.

Невозможно представить себе, чтобы центральный, узловой этнос на достоверном, подтвержденном археологией балто‑черноморском пути середины I–II в. н. э. после упоминания его Кл. Птолемеем начисто исчез вместе со своим именем из письменных источников и вообще из истории. Поэтому я не сомневаюсь в достоверности реконструируемой цепочки Σταυανοί < Στλαυανοί < *slověne (или несколько иная западнобалтская или праславянская огласовка исходного этнонима). Так же несомненно, что территориально ставаны совпадают как с центральной частью области обитания и «разбоев» венетов Тацита, так и с частью ареала культуры поздней штрихованной керамики. Попробуем точнее определить территорию ставанов по косвенным указаниям письменных источников.

Сопоставление местоположения отдельных гор и истоков различных рек в системе координат «Географического руководства» и на лучших средневековых картах (например, на той, которая приведена в Lowmiański 1963), восходящих к карте Кл. Птолемея, позволяет утверждать следующее.

1. Ставаны размещаются к югу и юго‑западу от неких гор, которые именуются «гора Бодин», и к северо‑востоку от «самого северного истока» реки Борисфен. Этот исток наиболее сближен из всех рек, впадающих в Балтику, с рекой Хрон, в которой большинство исследователей, включая меня, видят Преголю. В таком случае северный исток Борисфена на карте Птолемея может быть лишь Припятью, за исток коей принята Ясельда. Само направление течения этого северного истока Борисфена с северо‑запада на юго‑восток более всего напоминает направление течения Ясельды и нижней Припяти. Точка истока изображена на карте как темное пятно – озеро или болото. Вероятно, этот водный исток соответствует тому «великому болоту», из которого «рождается Данапр», по свидетельству Иордана в его рассказе о ранней истории готов (Iord. Get. 46), а это, в свою очередь, хорошо коррелируется с реальными болотами и озерами у истока Ясельды и болотами в верхнем течении Припяти.

2. «Гора Бодин» изображена на карте как западная часть целого массива гор, на востоке которого располагается к северу от алаунов (аланов) скифов гора Алаун (Алан). В «Географическом руководстве» указаны координаты лишь устьев рек, впадающих в «Венедский залив» (Балтику), однако на карте показаны и истоки этих рек. В частности, река Рубон (Рудон), обоснованно отождествляемая с Неманом, имеет на карте истоки в вышеозначенном массиве гор, рядом с горой Бодин. Уже из этих соображений следует, что по меньшей мере западная часть этого горного массива, обозначенная как гора Бодин, соответствует Минской возвышенности, южнее которой и севернее Припяти и помещаются ставаны.

Чтобы еще полнее разобраться в местоположении ставанов, необходимо сделать некоторое отступление.

Ни один из античных авторов, писавших ранее середины I в. н. э. (ни Геродот, ни Страбон, ни Мела, ни другие), не имел никакого представления ни об истоках реки Борисфен, ни о каких‑либо болотах или горах на севере неподалеку от его истоков (за исключением полуфантастической географии Эсхила в «Прикованном Прометее», где река Гибрист («яростная»), текущая, судя по контексту, как и Днепр, с севера в Понт, имеет истоки на вершинах Кавказа). И вдруг с середины I в. н. э. возникает целый залп подобных сведений, дополненных еще данными о реках, впадающих в Балтику.

Наиболе близок к «Географическому руководству» Марина – Птолемея «Перипл Европейской Сарматии» Маркиана Гераклейского (ок. 400 г. н. э.), составленный с использованием в первую очередь вышеозначенного труда, а также сочинения некого Протагора. Некоторые данные Маркиана отличаются от сведений, дошедших до нас в труде Птолемея, и иногда менее противоречиво согласуются с реальной географией. Так, вопреки Птолемею, он утверждает, что в Вендский залив (у Птолемея – Венедский) впадают восточнее Вистулы не четыре реки, а лишь две южные – Хрон и Рудон. Действительно, изгиб Балтики от северной точки Польского Поморья до Клайпеды образует залив, который включает еще более углубленные заливы – Висленский и Куршский, отделенные одноименными косами. И в этот залив, кроме Вислы, впадают действительно лишь две достойные внимания реки – Преголя и Нямунас (Неман). Таким образом, Рудон у Маркиана соответствует Неману или системе Вилия – Неман. Две более северные реки – Турунт (Западная Двина) и Хесин (по Брауну – Пярну), естественно, никак не соотнесены с этим реальным заливом.

Особенно важно для наших целей следующее утверждение Маркиана:

 

Река же Рудон течет из горы аланов; населяет же и эту гору, и эту землю широко распространившийся народ аланов сарматов, у которых находятся истоки реки Борисфен, той, которая вытекает в направлении Понта. Землю по Борисфену за аланами населяют так называемые европейские хуны[181] (SC I: 250–251).

 

Этноним «аланы сарматы» у Маркиана вместо «аланы скифы» у Птолемея более соответствует названию «Европейская Сарматия». Подтверждаются намеченные на карте Птолемея истоки Рудона с некой горы, именуемой Маркианом «горой аланов». Совершенно новым является утверждение, что истоки Борисфена находятся в земле аланов и, следовательно, сближены с истоками Рудона. «Хуны» на нижнем Борисфене отмечены и в тексте, и на карте Птолемея. Если сопоставить эти данные с реальной географической картой, то окажется, что эти истоки Борисфена соответствуют истокам крупнейшего северо‑западного притока Днепра – Березины (в названии которой, так же как в названии острова Березань у впадения в море Днепро‑Бугского лимана, некоторые лингвисты усматривали трансформированное и славянизированное имя «Борисфен»). И действительно, истоки Березины находятся в непосредственной близости от Минской возвышенности, где находятся истоки Немана‑Рудона. Видимо, где‑то на восточных склонах Минской возвышенности (называвшейся в дореволюционной географии «Алаунский кряж»), на речном пути Неман – Днепр, и проходила граница между территорией обитания ставанов и областью доминирования аланов. Некоторое удивление вызывает проникновение аланов так далеко на север в лесную зону. Но это находит приемлемое объяснение в свидетельстве другого автора, Аммиана Марцеллина, также использовавшего данные Птолемея:

 

За нею (за рекой Танаис. – Д. М.) тянутся бесконечные степи Скифии, населенные аланами, получившими свое название от гор; они мало‑помалу постоянными победами изнурили соседние народы и распространили на них название своего народа, подобно персам. Между этими (народами) срединное положение занимают нервы (nervi)[182], соседи высоких и обрывистых гор, на которых все коченеет от мороза и порывис‑тых северных ветров. За ними живут видины (vidini)… (Am. Marc. XXXI, 13–14).

 

Итак, свидетельство Маркиана разъясняется текстом Аммиана. «Широко распространившийся народ аланов сарматов» (Маркиан) соответствует аланам, которые «распространили… название своего народа» на «соседние народы» (Аммиан). Нервы, на которых аланы постоянными набегами распространили свое имя, и являются непосредственными соседями «аланских» гор, около которых, собственно, аланы появляются лишь во время набегов. Заодно подтверждается свидетельство Тацита, что венеты заимствовали склонность к разбойным набегам у сарматов. Под vidini Марцеллин, вероятно, подразумевал геродотовых будинов, но написание этого этнонима позволяет осторожно предположить, что на него оказал воздействие этноним vinidi, который мог быть на слуху у Марцеллина и его информаторов. А само написание nervi, отличающееся от традиционного neuri, уже напоминает этноним, известный позднее и севернее – нерева древнерусских источников (Мачинский 1986, 1990), nerivani «Баварского географа» (см. ниже). Неслучайность употребления Марцеллином этнонима nervi подтверждается другим его текстом, где сами nervi не только напрямую соотносятся с истоками Борисфена, но и косвенно, наряду с аланами, ставятся в некую связь с известными Марцеллину реками бассейна Балтики и живущими на их берегах народами:

 

…Аримфеи справедливые и известные своей кротостью; через них текут реки Хрониус и Висула; неподалеку живут массагеты‑аланы и сарматы (вариант: саргеты) и многие другие безвестные (obscuri, букв. «темные») [народы], коих ни языки, ни нравы нам неизвестны <…>. Затем Борисфен, берущий начало в Нервийских горах, изобилующий первоначальными истоками и еще более увеличивающийся вследствие впадения в него многих рек, изливается в море… (Am. Marc. XXII, 38–40).

 

Что касается древних «известных кротостью» аримфеев, локализуемых в сочинениях классической и эллинистической эпох на востоке Европейской Скифии, то их перемещение на этнокарте, отражающей реальность второй половины I – начала III в., на запад Европейской Сарматии, на берега Преголи (Chronius) и Вислы, вероятно, объясняется их соотнесением с эстами янтарного побережья, которые, по Тациту, почти не пользуются железным оружием, а Иорданом охарактеризованы как «эсты, вполне мирный народ», и даже Херманарик подчиняет их себе не войной, а «благоразумием и доблестью». Привлекают внимание «безвестные» народы с неизвестными языками и нравами. Это явно не нервы. В таком случае, уж не венеты ли (vidini?) и стлаваны имеются в виду? А описание Борисфена определенно свидетельствует об опыте плавания по нему и его притокам тех первичных информаторов, к которым через промежуточные звенья восходит описание историка.

Если считать «алано‑нервийские» горы, с которыми соседствуют (судя по всему, с востока) нервы‑аланы, тождественными с Минской возвышенностью (дающей истоки рекам неманского и днепровского бассейнов), то подтверждается даже свидетельство Марцеллина об особо холодном климате этих гор, особенно если приближаться к ним с запада, как это и предполагает, например, перечисление народов на неманско‑днепровском пути у Птолемея: галинды, судины, ставаны, аланы. Средняя температура января – февраля на Прибалтийской равнине –1 °C, а средняя температура января на Белорусской возвышенности (самой высокой частью которой является Минская) –8 °C (Физическая география 1976: 189–191; 195).