Паранойяльно-шизоидная позиция

 

В определенном смысле обе основные позиции, описанные Мелани Кляйн, — па­ранойяльно-шизоидная и депрессивная —- являются стадиями развития. Их можно рассматривать как подразделения оральной фазы. Однако понятие «позиция» было выбрано для того, чтобы подчеркнуть, что речь идет не просто о промежуточной ста­дии, а о структурированном психическом феномене, который отображает опреде­ленную ступень интеграции объектных отношений, страхов и защитных механизмов и сохраняется в течение всей жизни. Паранойяльно-шизоидная позиция никогда полностью не устраняется депрессивной. Механизмы защиты от депрессивного кон­фликта постоянно вызывают, даже в так называемой нормальной сфере, регрессию к паранойяльно-шизоидным феноменам.

Мы отмечали, что, по мнению Мелани Кляйн, незрелое раннее Я младенца уже с самого рождения подвержено страху и способно создавать объектные отношения и применять защитные механизмы. Это противоречит представлениям Рене Шпи­ца и Анны Фрейд, в соответствии с которыми говорить о Я можно только тогда, когда оно обладает способностью интегрировать психические события. М. Кляйн специально подчеркивает, что раннее Я не обнаруживает типичного сходства с поз­дними формами Я. (В свою очередь Шпиц говорит о предформах Я.) Это Я в зна­чительной мере неорганизованно, однако уже с самого начала проявляет тенден­цию к интеграции и временную защитную дезинтеграцию. Оно открыто опыту внешней реальности и должно уметь справляться с ранним конфликтом врожден­ной полярности влечений, конфликтом между влечением к жизни и влечением к смерти.

По мнению Мелани Кляйн, ребенок справляется с этой ситуаций, отчасти про­ецируя влечение к смерти на внешний мир, отчасти преобразуя его в агрессию. Вне­шним первичным объектом, на который в первую очередь проецируются деструк­тивные побуждения, является грудь. Тем самым грудь воспринимается как «злая», как опасность для Я. Возникает страх преследования. Из первоначального страха раз­рушения возникает страх перед преследователем. Сохраняющаяся в Самости часть влечения к смерти преобразуется в агрессию и направляется на преследователя.

В то же время Я стремится к сохранению жизни. Подобно влечению к смерти, вле­чение к жизни также проецируется вовне, чтобы создать объект — идеальный объект. Цель ребенка — обрести идеальный объект, воспринимаемый как дарующий жизнь и оберегающий, сохранить его внутри себя и с ним идентифицироваться. При доста­точно благоприятном опыте того, что реальная внешняя мать любит и кормит ребенка, воображаемый идеальный объект сливается с «доброй» грудью, а затем с «доброй» матерью. Фантазии о преследовании соединяются с реальным опытом фрустрации и боли и символически представляются в виде «злой» груди или «злой» матери, то есть «злого» объекта.

Таким образом, основной страх, присущий паранойяльно-шизоидной позиции, состоит в том, что преследующий «злой» объект может вторгнуться в Я, захватить и уничтожить как идеальный объект, так и Самость. Из этих основных характерис­тик следует и название, поскольку страх является паранойяльным, а состояние Я и его объектов — шизоидным, то есть характеризуется расщеплением. Если хорошие пе­реживания берут верх над паранойяльными страхами, то Я полагает, что вообража­емый идеальный объект возобладал над преследующими объектами.

Однако даже при благоприятном развитии ребенка, когда он испытывает до­статочно удовлетворительных переживаний, этот опыт может быть разрушен внут­ренними факторами. В работе «Зависть и признательность»  в качестве одно­го из таких факторов Мелани Кляйн описала зависть. Она отделяет ее от жадности и ревности. Зависть всегда затрагивает отношения двоих и в основном направлена на частичные объекты. Зависть вредит развитию, поскольку она делает мутными ис­точники добра, от которых зависит ребенок, и препятствует хорошим интроекциям добрых объектов. Зависть понимается М. Кляйн как самая ранняя и непосред­ственная объективизация влечения к смерти.

Концепция зависти, особенно представления о наследственной предрасположен­ности к ней, отчасти также использование теории влечения к жизни и влечения к смерти, которые тесно взаимосвязаны и представляют собой попытку объяснить детскую деструктивность, являются достаточно сомнительным вкладом в науку, по­скольку они ведут к игнорированию факторов внешней среды, прежде всего роли матери.

Чтобы противодействовать чрезмерному страху уничтожения, Я развивает ряд защитных механизмов. Наиболее важным из них является расщепление, на котором основываются все остальные ¹⁰.

Наряду с расщеплением посредством интроекции и проекции, идеализацией и отрицанием М. Кляйн описала специфический защитный механизм паранойяль­но-шизоидной позиции, который она назвала проективной идентификацией: «При проективной идентификации части Самости и внутренние объекты расщеп­ляются и проецируются на внешний объект, который, как только становится до­стоянием ребенка, идентифицируется со спроецированными частями».

Если эти защитные формы не помогают справиться со страхом преследования, может произойти — чаще всего при психотических состояниях — фрагментация Я и его объектов и в качестве крайней формы — дезинтеграция. В таком случае Я рас­падается и расщепляется на мелкие осколки, делает все, чтобы перестать существо­вать и тем самым избежать страданий.

Как и все остальные защитные механизмы паранойяльно-шизоидной позиции, этот механизм вновь приводит к интенсивному чувству страха — к страху распада и уничтожения. Хотя импульсы страха у раннего Я и являются необходимыми, что­бы ребенок обрел способность защищаться от страхов, возникающих из вообража­емого и проецируемого уничтожения, и обладал иллюзорным, всемогущим контро­лем над угрожающими фантазиями, сами по себе они решить проблему не могут. Они образуют замкнутую систему, которая может быть разрушена только благода­ря вмешательству «доброй» груди и позитивному опыту, ведущему к появлению внутреннего доброго объекта.

Достижения Я, описанные здесь в качестве защитных механизмов, важны для последующего развития и продолжают играть определенную роль и у зрелой личности. Расщепление, причина дифференциации на доброе и злое, проявляется в дальнейшем в способности различать.

Определенная степень страха преследования является, например, предпосылкой того, что человек может распознавать и оценивать реальные опасности. На идеали­зации основывается вера в положительные качества самого себя и объектов. Проек­тивная идентификация является наиболее ранней формой способности вчувствования и основой символообразования.

Однако позитивные аспекты защитных механизмов проявляются только тогда, когда позитивные переживания как во внешней, так и во внутренней сфере, начи­нают все более отчетливо преобладать над негативными. В результате развивается вера в положительные свойства объектов и вера в себя. Страх преследователей исче­зает, а вместе с ним и расщепление на преследующий и идеальный объекты. Парал­лельно с этим уменьшается расщепление в Я, а добрые и злые части Я могут сбли­зиться. Я становится все более способным воспринимать собственную агрессию как часть самого себя, что в свою очередь позволяет ему интегрировать свои объек­ты и Самость, то есть добрые и злые части. В результате происходит возрастающая дифференциация между Самостью и объектом. Развивается депрессивная позиция.

Депрессивная позиция

 

За паранойяльно-шизоидной позицией в качестве следующей ступени интегра­ции объектных отношений и защитного поведения следует депрессивная позиция. Согласно Мелани Кляйн, она возникает примерно на четвертом месяце и постепен­но преодолевается в течение первого года жизни. Однако она может вновь акти­визироваться у взрослых, особенно в состоянии печали. В общих чертах этот период развития характеризуется следующими особенностями: заметно уменьшается рас­щепление между добрым и злым объектами, мать воспринимается как целый объект, исполненные любви и враждебные импульсы обращаются на один и тот же объект, основными страхами являются страх потери и сепарации, различные формы защи­ты направлены против потери любимого объекта.

Процессы расщепления, проекции и интроекции упорядочивают ранние детские переживания. Создается добрый, идеальный объект и осознается злой объект, так на­зываемый образ врага, угрожающий идеальному объекту и Самости. Если условия развития благоприятны, то ребенок проявляет все больше доверия к своему идеаль­ному объекту и собственным либидинозным побуждениям. Он считает их более сильными, чем преследующий объект и собственные деструктивные побуждения; ему кажется, что он сам может защитить идеальный объект, овладеть им и с ним идентифицироваться. Ребенку уже не нужно в такой степени опасаться своих дур­ных побуждений, проецировать их вовне. Тем самым усиливается процесс интегра­ции Я и объекта, ребенок воспринимает целостный объект и устанавливает отноше­ния между собой и объектом. Это означает новый этап в развитии — достижение депрессивной позиции.

Для матери момент, когда ребенок впервые узнает ее, является важнейшим пе­реживанием. Восприятие матери уже не расщепляется у ребенка на грудь, глаза, лицо, на хорошие и плохие качества; все переживания исходят от одной и той же матери, которая является одновременно источником как добра, так и зла. Мать восприни­мается как целостный человек, живущий своей собственной жизнью и существую­щий отдельно от ребенка. Одновременно и Я ребенка становится цельным объектом. Это процесс включает в себя первичное переживание разделения на субъект и объект. Но для ребенка это открытие означает также беспомощность, зависимость от мате­ри и ревность к другим людям, с которыми ему приходится делить мать.

Благодаря снижению активности проективных механизмов и прежде всего бла­годаря осознаваемой ребенком зависимости от матери в депрессивной позиции ин­тенсифицируются процессы интроекции. Ребенок хочет обладать объектом, сохра­нить его внутри себя и по возможности уберечь от проявлений разрушительной ярости. Как мы видели уже при обсуждении оральной фазы, процесс интроекции пе­реживается по аналогии с приемом пищи и, согласно Мелани Кляйн, предстает в бес­сознательном в виде агрессивного и деструктивного поглощения. Поэтому ребенок в течение долгого времени борется со страхом того, что добрый внутренний объект, образующий ядро Я и внутреннего мира ребенка, может быть им разрушен.

Новое состояние интеграции Я и объекта, а именно тот факт, что существует один и тот же человек — мать, которого любит и ненавидит один и тот же человек — ре­бенок, радикально смещает акценты детского страха. Если при страхе уничтожения и преследования угроза доброму внутреннему и внешнему частичному объекту исходит от злого внешнего или внутреннего частичного объекта, воспринимаемого расщеплено, и в качестве объекта, не относящегося к Самости, то при депрессивном страхе уничтожение заключается в возможной потере объекта, который не являет­ся Самостью, то есть матери. Депрессивный страх подразумевает разрушение люби­мого объекта садистскими побуждениями. Частичные образы фантазии — фея и ведь­ма — сливаются в представлении о реальной матери, которая содержит обе эти стороны. Когда ребенок набрасывается на ведьму, оживает страх уничтожить также и фею.

Поскольку любовь и ненависть уже не могут переживаться раздельно и ребенок сохраняет любовь к объекту даже тогда, когда он этот объект ненавидит (то есть су­ществует амбивалентная эмоциональная ситуация), появляются новые эмоциональ­ные побуждения. К ним относятся тоска и печаль из-за утраты или разрушения лю­бимого объекта, а также муки совести, типично депрессивное чувство вины за; все. Эти чувства достигают кульминации в депрессивном отчаянии, поскольку любимая мать — и как внутренний объект, и как внешний — была съедена и разрушена, и уже нет надежды вернуть утраченное.

У ребенка все более развиваются желания-представления об исправлении того зла, которое было причинено его всемогущими фантазиями. Ему кажется, что его любовь и забота смогут устранить последствия его агрессии. Поэтому депрессивный конфликт определяется как постоянная борьба между стремлением к уничтожению и стремлением к возмещению.

Этот важнейший этап в развитии ребенка вызывает также радикальное измене­ние в его чувстве реальности. С восприятием субъекта и объекта как двух отдельных внутренних и внешних существ ребенок открывает свою собственную психическую реальность, осознает свои собственные влечения и фантазии и становится отныне способен отличать фантазию от реальности.

Чувства страха безвозвратно потерять или уничтожить любимую мать и депрес­сивное отчаяние для ребенка невыносимы, и он должен попытаться с помощью ряда защитных мер справиться с этими переживаниями.

Эти чувства страха постоянно напоминают ребенку о его зависимости. Поэтому так называемая маниакальная защита направляется в первую очередь против чувства потери и тем самым против чувства зависимости, отрицая его или обращая в про­тивоположность. Маниакальный механизм защиты приводит на более высокой сту­пени интеграции к ряду шагов в развитии. При этом он характеризуется тремя чув­ствами, связанными с объектными отношениями: стремлением к власти, триумфом и презрением, чтобы защититься от депрессивной оценки объекта и зависимости от него, а также от чувств вины и потери.

Неманиакальное возмещение едва ли можно рассматривать как защиту. Оно ос­новывается на признании психической реальности, на переживании причиненного страдания и состоит в принятии соответствующих мер для смягчения страдания в ре­альности и в фантазии. В его основе лежит желание возместить вред, внешне и внут­ренне восстановить любимый объект. Эти фантазии о возмещении и соответствую­щие действия устраняют страхи депрессивной позиции. Повторяющиеся потери и новые обретения воспринимаются как разрушение ненавистью и воссоздание лю­бовью, заботой и печалью. Вместе с процессом печали у ребенка растет доверие к соб­ственной любви и способности восстанавливать внутренние объекты, переносить фрустрацию без чувства ненависти, даже если внешние объекты все более отдаляются.

Способность восстанавливать добрые объекты как внутри, так и снаружи созда­ет основу для способности Я поддерживать хорошие отношения даже в конфликтных ситуациях. Она также создает основу творческой деятельности, сублимации и сим-волообразования, которые, по мнению М. Кляйн, коренятся в желании ребенка вос­создать и вернуть утраченное им счастье, утраченные внутренние объекты и восста­новить гармонию внутреннего мира.

Депрессивная позиция никогда не преодолевается полностью. Страхи и ситуа­ции утраты, обусловленные амбивалентностью и чувством вины, постоянно приво­дят к новым депрессивным переживаниям. В последующей жизни все добрые внеш­ние объекты содержат в себе элементы первичного объекта, а потому при любой потере пробуждается страх полной утраты способности любить и быть любимым.

Если ребенок сумел в депрессивной позиции создать добрый внутренний объект и доверяет своей способности вновь обретать добрые внутренние и внешние объек­ты, то новые депрессивные переживания не ведут к болезни.

Тем не менее на заключительных стадиях депрессивной позиции, после посте­пенной переработки в процессе печали, ребенка ожидает отказ от всемогущества и магии и признание психической реальности, сосуществования чувств любви и нена­висти, а также внешней реальности (обособленности), дифференциации Самости и объекта, то есть постоянного конфликта, как реального, так и потенциального. Толь­ко восстановление в процессе печали делает ребенка способным любить без слияния, уважать человека как отдельного индивида, выносить чувства вины и заботиться о сво­их объектах.