Собака, человек, кошка и сокол

 

 

Собака, Человек, да Кошка, да Соко́л

Друг другу поклялись однажды в дружбе вечной,

  Нелестной, искренней, чистосердечной.

У них был общий дом, едва ль не общий стол;

Клялись делить они и радость, и заботу,

    Друг другу помогать,

    Друг за друга стоять,

И, если надо, друг за друга умирать.

Вот как-то вместе все, отправясь на охоту,

     Мои друзья

   Далеко от дому отбились,

   Умаялися, утомились

  И отдохнуть пристали у ручья.

Тут задремали все, кто лежа, кто и сидя,

    Как вдруг из лесу шасть

   На них медведь, разинув пасть.

    Беду такую видя,

   Сокол на воздух, Кошка в лес,

  И Человек тут с жизнью бы простился;

     Но верный Пес

  Со зверем злым барахтаться схватился,

     В него вцепился.

И, как медведь его жестоко ни ломал,

  Как ни ревел от боли и от злости,

   Пес, прохватя его до кости,

  Повис на нем и зуб не разжимал,

Доколе с жизнию всех сил не потерял.

  А Человек? К стыду из нас не всякой

   Сравнится в верности с собакой!

   Пока медведь был занят дракой,

  Он, подхватя ружье свое с собой,

   Пустился без-души домой.

 

 

На языке легка и ласка, и услуга;

Но в нужде лишь узнать прямого можно друга.

   Как редки таковы друзья!

  И то сказать, как часто видел я,

Что так, как в басне сей был верный Пес оставлен,

      Так тот,

     Кто из хлопот

   Был другом выручен, избавлен,

   Его же покидал в беде,

   Его же и ругал везде.

 

 

XVI

Подагра и паук

 

 

Подагру с Пауком сам ад на свет родил:

Слух этот Лафонтен по свету распустил.

Не стану я за ним вывешивать и мерить,

Насколько правды тут, и ка́к и почему:

 

 

   Притом же, кажется, ему,

   Зажмурясь, в баснях можно верить.

   И, стало, нет сомненья в том,

Что адом рождены Подагра с Пауком.

Как выросли они и подоспело время

   Пристроить деток к должностям

(Для доброго отца большие дети — бремя,

   Пока они не по местам!),

   То, отпуская в мир их к нам,

   Сказал родитель им: «Подите

Вы, детушки, на свет и землю разделите!

   Надежда в вас большая есть,

Что оба вы мою поддержите там честь,

И оба людям вы равно надоедите.

  Смотрите же: отселе наперед,

  Кто что из вас в удел себе возьмет —

  Вон, видите ль вы пышные чертоги?

   А там, вон, хижины убоги?

  В одних простор, довольство, красота;

    В других и теснота,

    И труд, и нищета».—

   «Мне хижин ни за что́ не надо»,

Сказал Паук. — «А мне не надобно палат»,

Подагра говорит: «Пусть в них живет мой брат.

В деревне, от аптек подале, жить я рада;

  А то меня там станут доктора

Гонять из каждого богатого двора».

Так смолвясь, брат с сестрой пошли, явились в мире.

   В великолепнейшей квартире

  Паук владение себе отмежевал:

   По штофам пышным, расцвеченным

   И по карнизам золоченым

   Он паутину разостлал

   И мух бы вдоволь нахватал;

Но к ра́ссвету едва с работою убрался,

Пришел и щеткою всё смел слуга долой.

Паук мой терпелив: он к печке перебрался,

   Оттоле Паука метлой.

  Туда, сюда Паук, бедняжка мой!

   Но где основу ни натянет,

Иль щетка, иль крыло везде его достанет

   И всю работу изорвет,

А с нею и его частехонько сметет.

Паук в отчаяньи, и за́-город идет

    Увидеться с сестрицей.

«Чай, в селах», говорит: «живет она царицей».

Пришел — а бедная сестра у мужика

Несчастней всякого на свете Паука:

   Хозяин с ней и сено косит,

И рубит с ней дрова, и воду с нею носит:

   Примета у простых людей.

   Что чем подагру мучишь боле,

     Тем ты скорей

    Избавишься от ней.

«Нет, братец», говорит она: «не жизнь мне в поле!»

      А брат

     Тому и рад;

  Он тут же с ней уделом обменялся:

Вполз в избу к мужику, с товаром разобрался,

  И, не боясь ни щетки, ни метлы,

Заткал и потолок, и стены, и углы.

   Подагра же — тотчас в дорогу,

    Простилася с селом;

В столицу прибыла и в самый пышный дом

К Превосходительству седому села в ногу.

Подагре рай! Пошло житье у старика:

Не сходит с ним она долой с пуховика.

С тех пор с сестрою брат уж боле не видался;

   Всяк при своем у них остался,

   Доволен участью равно:

Паук по хижинам пустился неопрятным,

Подагра же пошла по богачам и знатным;

   И — оба делают умно.

 

 

XVII

Лев и лисица

 

 

   Лиса, не видя сроду Льва,

С ним встретясь, со страстей осталась чуть жива.

Вот, несколько спустя, опять ей Лев попался.

  Но уж не так ей страшен показался.

    А третий раз потом

Лиса и в разговор пустилася со Львом.

 

 

   Иного так же мы боимся,

   Поколь к нему не приглядимся.

 

 

XVIII

Хмель

 

 

   Хмель выбежал на огороде

  И вкруг сухой тычинки виться стал;

А в поле близко дуб молоденький стоял.

  «Что́ в этом пользы есть уроде,

   Да и во всей его породе?»

  Так про дубок тычинке Хмель жужжал.

   «Ну, как его сравнить с тобою?

Ты барыня пред ним одной лишь прямизною.

   Хоть листьем, правда, он одет,

   Да что за жесткость, что за цвет!

   За что́ его земля питает?»

  Меж тем едва неделя протекает,

Хозяин на дрова тычинку ту сломил,

  А в огород дубок пересадил.

И труд ему с большим успехом удается:

Дубок и принялся, и отпрыски пустил;

Посмотришь, около него мой Хмель уж вьется,

И дубу от него вся честь и похвала!

 

 

Такие ж у льстеца поступки и дела:

Он на тебя несет тьму небылиц и бредней;

   И как ты хочешь, так трудись,

  Но у него в хороших быть не льстись;

   А только в случай попадись,—

   Он первый явится в передней.

 

 

XIX

Слон в случае^*

 

 

  Когда-то в случай Слон попал у Льва.

В минуту по лесам прошла о том молва,

  И, так как водится, пошли догадки,

    Чем в милость втерся Слон?

  Не то красив, не то забавен он;

   Что́ за прием, что́ за ухватки!

   Толкуют звери меж собой.

«Когда бы», говорит, вертя хвостом, Лисица:

  «Был у него пушистый хвост такой,

  Я не дивилась бы». — «Или, сестрица»,

  Сказал Медведь: «хотя бы по когтям

    Он сделался случайным:

  Никто того не счел бы чрезвычайным:

Да он и без когтей, то́ всем известно нам».—

  «Да не вошел ли он в случай клыками?»

    Вступился в речь их Вол:

   «Уж не сочли ли их рогами?» —

  «Так вы не знаете», — сказал Осел,

Ушами хлопая: «чем мог он полюбиться,

     И в знать добиться?

    А я так отгадал —

Без длинных бы ушей он в милость не попал».

 

 

Нередко мы, хотя того не примечаем,

  Себя в других охотно величаем.

 

 

XX

Туча

 

 

Над изнуренною от зноя стороною

   Большая Туча пронеслась;

Ни каплею ее не освежа одною,

Она большим дождем над морем пролилась

И щедростью своей хвалилась пред Горою.

 

 

    «Что́ сделала добра

    Ты щедростью такою?»

    Сказала ей Гора:

   «И как смотреть на то не больно!

Когда бы на поля свой дождь ты пролила,

Ты б область целую от голоду спасла:

А в море без тебя, мой друг, воды довольно».

 

 

XXI

Клеветник и змея

 

 

   Напрасно про бесов болтают,

Что справедливости совсем они не знают,

А правду тож они нередко наблюдают:

  Я и пример тому здесь приведу.

  По случаю какому-то, в аду

Змея с Клеветником в торжественном ходу

Друг другу первенства оставить не хотели

     И зашумели,

Кому из них итти приличней наперед?

А в аде первенство, известно, тот берет,

  Кто ближнему наделал больше бед.

  Так в споре сем и жарком и не малом

   Перед Змеею Клеветник

    Свой выставлял язык,

А перед ним Змея своим хвалилась жалом;

Шипела, что нельзя обиды ей снести,

  И силилась его переползти.

Вот Клеветник, было, за ней уж очутился;

  Но Вельзевул не потерпел того:

   Он сам, спасибо, за него

      Вступился

   И осадил назад Змею,

Сказав: «Хоть я твои заслуги признаю,

Но первенство ему по правде отдаю:

   Ты зла, — твое смертельно жало;

   Опасна ты, когда близка;

  Кусаешь без вины (и то не мало!),

 

 

Но можешь ли язвить ты так издалека,

   Как злой язык Клеветника,

От коего нельзя спастись ни за горами,

     Ни за морями?

   Так, стало, он тебя вредней:

Ползи же ты за ним и будь вперед смирней».

С тех про клеветники в аду почетней змей.

 

 

XXII

Фортуна и нищий

 

 

  С истертою и ветхою сумой

Бедняжка-нищенький под оконьем таскался,

   И, жалуясь на жребий свой,

    Нередко удивлялся,

Что люди, живучи в богатых теремах,

По горло в золоте, в довольстве и сластях,

   Ка́к их карманы ни набиты,

     Еще не сыты!

    И даже до того,

    Что, без пути алкая

  И нового богатства добывая,

  Лишаются нередко своего

      Всего.

Вон, бывший, например, того хозяин дому

   Пошел счастливо торговать;

Расторговался в пух. Тут, чем бы перестать

И достальной свой век спокойно доживать,

  А промысел оставить свой другому.—

Он в море корабли отправил по-весне;

Ждал горы золота; но корабли разбило:

Сокровища его все море поглотило;

    Теперь они на дне,

И видел он себя богатым, как во сне.

   Другой, тот в откупа пустился

   И нажил было миллион,

Да мало: захотел его удвоить он,

Забрался по-уши и вовсе разорился.

Короче, тысячи таких примеров есть;

    И поделом: знай честь!

  Тут Нищему Фортуна вдруг предстала

    И говорит ему:

«Послушай, я помочь давно тебе желала;

   Червонцев кучу я сыскала;

    Подставь свою суму;

Ее насыплю я, да только с уговором:

Всё будет золото, в суму что́ попадет,

Но если из сумы что́ на пол упадет,

    То сделается сором.

Смотри ж, я наперед тебя остерегла:

Мне велено хранить условье наше строго,

Сума твоя ветха, не забирайся много,

   Чтоб вынести она могла».

  Едва от радости мой Нищий дышит

   И под собой земли не слышит!

Расправил свой кошель, и щедрою рукой

Тут полился в него червонцев дождь златой

  Сума становится уж тяжеленька.

«Довольно ль?» — «Нет еще». — «Не треснула б». — «Не бойсь».—

«Смотри, ты Крезом стал». — «Еще, еще маленько:

    Хоть горсточку прибрось».—

«Эй, полно! Посмотри, сума ползет уж врозь».—

«Еще щепоточку». Но тут кошель прорвался,

Рассыпалась казна и обратилась в прах,

Фортуна скрылася: одна сума в глазах,

И Нищий нищеньким попрежнему остался.

 

 

XXIII

Лягушка и юпитер

 

 

  Живущая в болоте, под горой,

   Лягушка на гору весной

     Переселилась;

Нашла там тинистый в лощинке уголок

    И завела домок

Под кустиком, в тени, меж травки, как раёк.

Однако ж им она недолго веселилась.

   Настало лето, с ним жары,

И дачи Квакушки так сделалися сухи,

Что, ног не замоча, по ним бродили мухи.

«О, боги!» молится Лягушка из норы:

  «Меня вы, бедную, не погубите,

И землю вровень хоть с горою затопите:

  Чтобы в моих поместьях никогда

   Не высыхала бы вода!»

   Лягушка вопит без умолку,

  И наконец Юпитера бранит,

  Что нету в нем ни жалости, ни толку.

  «Безумная!» Юпитер говорит

   (Знать, не был он тогда сердит):

  «Как квакать попусту тебе охота!

   И чем мне для твоих затей

    Перетопить людей,

Не лучше ль вниз тебе стащиться до болота?»

 

 

На свете много мы таких людей найдем,

  Которым всё, кроме себя, постыло,

И кои думают, лишь мне бы ладно было,

   А там весь свет гори огнем.

 

 

XXIV

Лиса-строитель

 

 

Какой-то Лев большой охотник был до кур;

Однако ж у него они водились худо:

    Да это и не чудо!

  К ним доступ был свободен чересчур.

     Так их то крали,

   То сами куры пропадали.

Чтоб этому помочь убытку и печали,

Построить вздумал Лев большой курятный двор,

  И так его ухитить и уладить,

   Чтобы воров совсем отвадить,

 

 

А курам было б в нем довольство и простор.

   Вот Льву доносят, что Лисица

   Большая строить мастерица —

   И дело ей поручено,

С успехом начато и кончено оно:

   Лисой к нему приложено

   Всё, и старанье и уменье.

Смотрели, видели: строенье — загляденье!

А сверх того всё есть, чего ни спросишь тут:

Корм под носом, везде натыкано насесток,

  От холоду и жару есть приют,

И укромонные местечки для наседок.

   Вся слава Лисаньке и честь!

  Богатое дано ей награжденье,

    И тотчас повеленье:

На новоселье кур не медля перевесть.

   Но есть ли польза в перемене?

   Нет: кажется, и крепок двор,

   И плотен и высок забор —

   А кур час-от-часу всё мене.

  Отколь беда, придумать не могли.

Но Лев велел стеречь. Кого ж подстерегли?

    Тое ж Лису-злодейку.

Хоть правда, что она свела строенье так,

Чтобы не ворвался в него никто, никак,

Да только для себя оставила лазейку.

 

 

XXV

Напраслина

 

 

Как часто что-нибудь мы сделавши худого,

   Кладем вину в том на другого,

   И как нередко говорят:

  «Когда б не он, и в ум бы мне не впало!»

   А ежели людей не стало,

   Так уж лукавый виноват,

  Хоть тут его совсем и не бывало.

Примеров тьма тому. Вот вам из них один.

 

 

В Восточной стороне какой-то был Брамин,

   Хоть на словах и теплой веры,

   Но не таков своим житьем

   (Есть и в Браминах лицемеры);

Да это в сторону, а дело только в том,

    Что в братстве он своем

   Один был правила такого,

   Другие ж все житья святого,

   И, что́ всего ему тошней,

  Начальник их был нраву прекрутого:

Так преступить никак устава ты не смей.

    Однако ж мой Брамин не унывает.

   Вот постный день, а он смекает,

Нельзя ли разрешить на сырное тайком?

  Достал яйцо, полуночи дождался

   И, свечку вздувши с огоньком,

   На свечке печь яйцо принялся;

Ворочает его легонько у огня,

Не сводит глаз долой и мысленно глотает,

А про начальника, смеяся, рассуждает:

   «Не уличишь же ты меня,

   Длиннобородый мой приятель!

   Яичко съем-таки я всласть».

    Ан тут тихонько шасть

   К Брамину в келью надзиратель

    И, видя грех такой,

   Ответу требует он грозно.

Улика налицо и запираться поздно!

    «Прости, отец святой,

   Прости мое ты прегрешенье!»

   Так взмолится Брамин сквозь слез:

«И сам не знаю я, как впал во искушенье;

  Ах, наустил меня проклятый бес!»

   А тут бесенок, из-за печки,

«Не стыдно ли», кричит: «всегда клепать на нас.

Я сам лишь у тебя учился сей же час,

   И, право, вижу в первый раз,

   Как яица пекут на свечке.»

 

 

XXVI

Фортуна в гостях

 

 

На укоризну мы Фортуне тароваты;

   Кто не в чинах, кто не богат;

   За всё, про всё ее бранят;

  А поглядишь, так сами виноваты.

Слепое счастие, шатаясь меж людей,

Не вечно у вельмож гостит и у царей,

   Оно и в хижине твоей,

Быть может, погостить когда-нибудь пристанет:

   Лишь время не терять умей,

   Когда оно к тебе заглянет;

Минута с ним одна, кто ею дорожит,

   Терпенья годы наградит.

Когда ж ты не умел при счастьи поживиться,

То не Фортуне ты, себе за то пеняй

      И знай,

Что, может, век она к тебе не возвратится.

 

 

Домишка старенький край города стоял;

Три брата жили в нем и не могли разжиться:

   Ни в чем им как-то не спорится.

   Кто что́ из них ни затевал,

   Всё остается без успеха,

   Везде потеря иль помеха;

По их словам, вина Фортуны в том была.

Вот невидимкой к ним Фортуна забрела

  И, тронувшись их бедностью большою,

  Им помогать решилась всей душою,

Какие бы они ни начали дела,

   И прогостить у них всё лето.

    Всё лето: шутка ль это!

Пошли у бедняков дела другой статьей.

  Один из них хоть был торгаш плохой;

   А тут, что́ ни продаст, ни купит,

   Барыш на всем большой он слупит;

   Забыл совсем, что есть наклад,

   И скоро стал, как Крез, богат.

Другой в Приказ пошел: иною бы порою

Завяз он в писарях с своею головою;

   Теперь ему со всех сторон

      Удача:

  Что́ даст обед, что́ сходит на поклон,—

   Иль чин, иль место схватит он;

Посмотришь, у него деревня, дом и дача.

Теперь, вы спро́сите: что ж третий получил?

Ведь, верно, и ему Фортуна помогала?

Конечно: с ним она почти не отдыхала.

  Но третий брат всё лето мух ловил,

     И так счастливо,

      Что диво!

Не знаю, прежде он бывал ли в том горазд:

   А тут труды его не втуне.

Как ни взмахнет рукой, благодаря Фортуне,

   Ни разу промаху не даст.

Вот гостья между тем у братьев нагостилась,

    И дале в путь пустилась.

Два брата в барышах: один из них богат,

Другой еще притом в чинах; а третий брат

  Клянет судьбу, что он Фортуной злою

    Оставлен лишь с сумою.

 

 

   Читатель, будь ты сам судьею,

    Кто ж в этом виноват?

 

Книга шестая

 

I

Волки пастухи

 

 

   Волк, близко обходя пастуший двор

    И видя, сквозь забор,

Что́, выбрав лучшего себе барана в стаде,

Спокойно Пастухи барашка потрошат,

   А псы смирнехонько лежат,

Сам молвил про себя, прочь уходя в досаде:

«Какой бы шум вы все здесь подняли, друзья,

   Когда бы это сделал я!»

 

 

II

Кукушка и горлинка

 

 

Кукушка на суку печально куковала.

   «Что, кумушка, ты так грустна?»

Ей с ветки ласково Голубка ворковала:

   «Или о том, что миновала

     У нас весна

  И с ней любовь, спустилось солнце ниже,

   И что к зиме мы стали ближе?» —

   «Как, бедной, мне не горевать?»

Кукушка говорит: «Будь ты сама судьею:

Любила счастливо я нынешней весною,

   И, наконец, я стала мать;

Но дети не хотят совсем меня и знать:

  Такой ли чаяла от них я платы!

И не завидно ли, когда я погляжу,

Как увиваются вкруг матери утяты,

Как сыплют к курице дождем по зву цыпляты:

А я, как сирота, одним-одна сижу,

И что́ есть детская приветливость — не знаю».—

  «Бедняжка! о тебе сердечно я страдаю;

Меня бы нелюбовь детей могла убить,

   Хотя пример такой не редок;

Скажи ж — так-стало, ты уж вывела и деток?

  Когда же ты гнездо успела свить?

   Я этого и не видала:

   Ты всё порхала, да летала».—

   «Вот вздор, чтоб столько красных дней

   В гнезде я, сидя, растеряла:

  Уж это было бы всего глупей!

Я яица всегда в чужие гнезды клала».—

«Какой же хочешь ты и ласки от детей?»

   Ей Горлинка на то сказала.

 

 

Отцы и матери! вам басни сей урок.

Я рассказал ее не детям в извиненье:

   К родителям в них непочтенье

   И нелюбовь — всегда порок;

Но если выросли они в разлуке с вами,

И вы их вверили наемничьим рукам:

   Не вы ли виноваты сами,

Что в старости от них утехи мало вам?

 

 

III

Гребень

 

 

Дитяти маменька расчесывать головку

   Купила частый Гребешок.

Не выпускает вон дитя из рук обновку:

Играет иль твердит из азбуки урок;

   Свои всё кудри золотые,

  Волнистые, барашком завитые

   И мягкие, как тонкий лен,

Любуясь, Гребешком расчесывает он.

И что́ за Гребешок? Не только не теребит,

   Нигде он даже не зацепит:

   Так плавен, гладок в волосах.

Нет Гребню и цены у мальчика в глазах.

Случись, однако же, что Гребень затерялся.

  Зарезвился мой мальчик, заигрался,

   Всклокотил волосы копной.

Лишь няня к волосам, дитя подымет вой:

     «Где Гребень мой?»

    И Гребень отыскался,

Да только в голове ни взад он, ни вперед:

   Лишь волосы до слез дерет.

    «Какой ты злой, Гребнишка!»

     Кричит мальчишка.

А Гребень говорит: «Мой друг, всё тот же я;

  Да голова всклокочена твоя».

Однако ж мальчик мой, от злости и досады,

   Закинул Гребень свой в реку:

   Теперь им чешутся Наяды.

 

 

   Видал я на своем веку,

   Что так же с правдой поступают.

   Поколе совесть в нас чиста,

То правда нам мила и правда нам свята,

  Ее и слушают, и принимают:

   Но только стал кривить душей,

   То правду дале от ушей.

И всякий, как дитя, чесать волос не хочет.

     Когда их склочет.

 

 

IV

Скупой и курица

 

 

Скупой теряет всё, желая всё достать.

  Чтоб долго мне примеров не искать,

  Хоть есть и много их, я в том уверен;

   Да рыться лень: так я намерен

   Вам басню старую сказать.

 

 

Вот что́ в ребячестве читал я про Скупого.

  Был человек, который никакого

  Не знал ни промысла, ни ремесла,

Но сундуки его полнели очевидно.

Он Курицу имел (как это не завидно!),

   Котора яица несла,

     Но не простые,

     А золотые.

   Иной бы и тому был рад,

Что понемногу он становится богат;

   Но этого Скупому мало,

    Ему на мысли вспало,

Что, взрезав Курицу, он в ней достанет клад.

И так, забыв ее к себе благодеянье,

Неблагодарности не побоясь греха,

Ее зарезал он. И что же? В воздаянье

Он вынул из нее простые потроха.

 

 

V

Две бочки

 

 

  Две Бочки ехали; одна с вином,

      Другая

      Пустая.

Вот первая — себе без шуму и шажком

      Плетется,

    Другая вскачь несется;

От ней по мостовой и стукотня, и гром,

     И пыль столбом;

Прохожий к стороне скорей от страху жмется,

   Ее заслышавши издалека.

   Но как та Бочка ни громка,

А польза в ней не так, как в первой, велика.

 

 

Кто про свои дела кричит всем без умо́лку,

   В том, верно, мало толку,

  Кто де́лов истинно, — тих часто на словах.

Великий человек лишь громок на делах,

  И думает свою он крепку думу

      Без шуму.

 

 

VI

Алкид

 

 

    Алкид^*, Алкмены сын,

Столь славный мужеством и силою чудесной,

Однажды, проходя меж скал и меж стремнин

   Опасною стезей и тесной,

Увидел на пути, свернувшись, будто ёж

Лежит, чуть видное, не знает, что такое.

Он раздавить его хотел пятой. И что ж?

Оно раздулося и стало боле вдвое.

   От гневу вспыхнув, тут Алкид

Тяжелой палищей своей его разит.

      Глядит,

  Оно страшней становится лишь с виду:

   Толстеет, бухнет и растет,

   Застановляет солнца свет,

И заслоняет путь собою весь Алкиду.

Он бросил палицу и перед чудом сим

   Стал в удивленьи недвижим.

  Тогда ему Афина вдруг предстала.

«Оставь напрасный труд, мой брат!» она сказала:

«Чудовищу сему название Раздор.

Не тронуто, — его едва приметит взор;

 

 

  Но если кто с ним вздумает сразиться,—

Оно от браней лишь тучнее становится,

   И вырастает выше гор».

 

 

VII

Апеллес^* и осленок

 

 

Кто самолюбием чрез-меру поражен,

Тот мил себе и в том, чем он другим смешон;

И часто тем ему случается хвалиться,

   Чего бы должен он стыдиться.

 

 

   С Осленком встретясь, Апеллес

   Зовет к себе Осленка в гости;

   В Осленке заиграли кости!

  Осленок хвастовством весь душит лес

И говорит зверям: «Как Апеллес мне скучен,

     Я им размучен:

Ну, всё зовет к себе, где с ним ни встречусь я.

   Мне кажется, мои друзья,

  Намерен он с меня писать Пегаса».—

«Нет», Апеллес сказал, случася близко тут:

  «Намеряся писать Мидасов суд^*,

Хотел с тебя списать я уши для Мидаса;

И коль пожалуешь ко мне, я буду рад.

Ослиных мне ушей и много хоть встречалось,

  Но этаких, какими ты богат,

    Не только у ослят,

Ни даже у ослов мне видеть не случалось».

 

 

VIII

Охотник

 

 

Как часто говорят в делах: еще успею.

   Но надобно признаться в том,

Что это говорят, спросяся не с умом,

    А с леностью своею.

Итак, коль дело есть, скорей его кончай,

Иль после на себя ропщи, не на случа́й,

Когда оно тебя застанет невзначай.

На это басню вам скажу я, как умею.

 

 

Охотник, взяв ружье, патронницу, суму,

И друга верного по нраву и обычью,

   Гектора, — в лес пошел за дичью,

Не зарядя ружья, хоть был совет ему,

   Чтоб зарядил ружье он дома.

«Вот вздор!» он говорит: «дорога мне знакома,

На ней ни воробья не видел я родясь;

   До места ж ходу целый час,

Так зарядить еще успею я сто раз».

   Но что́ ж? Лишь вон из жи́ла

(Как будто бы над ним Фортуна подшутила)

     По озерку

   Гуляют утки целым стадом;

   И нашему б тогда Стрелку

  Легко с полдюжины одним зарядом

      Убить

   И на неделю с хлебом быть,

Когда б не отложил ружья он зарядить.

Теперь к заряду он скорее; только утки

     На это чутки:

   Пока с ружьем возился он,

   Они вскричали, встрепенулись,

Взвились и — за леса веревкой потянулись,

   А там из виду скрылись вон.

Напрасно по лесу Стрелок потом таскался,

Ни даже воробей ему не попадался;

   А тут к беде еще беда:

     Случись тогда

      Ненастье.

    И так Охотник мой,

   Измокши весь, пришел домой

     С пустой сумой;

А всё-таки пенял не на себя, на счастье.

 

 

IX

Мальчик и змея

 

 

  Мальчишка, думая поймать угря,

  Схватил Змею и, во́ззрившись, от страха

   Стал бледен, как его рубаха.

Змея, на Мальчика спокойно посмотря,

«Послушай», говорит: «коль ты умней не будешь,

То дерзость не всегда легко тебе пройдет.

На сей раз бог простит; но берегись вперед,

     И знай, с кем шутишь!»

 

 

X

Пловец и море

 

 

На берег выброшен кипящею волной,

Пловец с усталости в сон крепкий погрузился;

Потом, проснувшися, он Море клясть пустился.

   «Ты», говорит: «всему виной!

   Своей лукавой тишиной

   Маня к себе, ты нас прельщаешь

  И, заманя, нас в безднах поглощаешь».

Тут Море, на себя взяв Амфитриды вид,

   Пловцу, явяся, говорит:

   «На что винишь меня напрасно!

Плыть по водам моим ни страшно, ни опасно;

Когда ж свирепствуют морские глубины,

Виной тому одни Эоловы сыны:

   Они мне не дают покою.

Когда не веришь мне, то испытай собою:

Как ветры будут спать, отправь ты корабли,

  Я неподвижнее тогда земли».

 

 

  И я скажу совет хорош, не ложно;

Да плыть на парусах без ветру невозможно.

 

 

XI

Осел и мужик

 

 

   Мужик на лето в огород

    Наняв Осла, приставил

Ворон и воробьев гонять нахальный род.

   Осел был самых честных правил:

  Ни с хищностью, ни с кражей незнаком:

Не поживился он хозяйским ни листком,

И птицам, грех сказать, чтобы давал потачку;

Но Мужику барыш был с огорода плох.

Осел, гоняя птиц, со всех ослиных ног,

  По всем грядам и вдоль и поперёг,

    Такую поднял скачку,

Что в огороде всё примял и притоптал.

  Увидя тут, что труд его пропал,

   Крестьянин на спине ослиной

   Убыток выместил дубиной.

«И ништо!» все кричат: «скотине поделом!

     С его ль умом

    За это дело браться?»

 

 

А я скажу, не с тем, чтоб за Осла вступаться;

Он, точно, виноват (с ним сделан и расчет),

   Но, кажется, не прав и тот,

Кто поручил Ослу стеречь свой огород.

 

 

XII

Волк и журавль

 

 

   Что волки жадны, всякий знает:

    Волк, евши, никогда

    Костей не разбирает.

За то на одного из них пришла беда:

   Он костью чуть не подавился.