Я половина августа 1818 Г. — 1-я половина июля 1820 г

 

Сделайте одолжение большое, Михаила Николаевич, пришлите ко мне обе сюплементные тетради и дополнительные №№ каталога, да также тетради имян сочинителей — я займусь дома, ибо у меня горло болит, и думаю, что севодни не выйду со двора.

Ваш покорный слуга И. Крылов.

 

11

А. А. Оленину^*

Июля 1821 г

 

Милостивый государь мой, Алексей Алексеевич!

 

Плотичка

 

  Хоть я и не пророк,

Но, видя мотылька, что он вкруг свечки вьется,

Пророчество почти всегда мне удается,

  Что крылышки сожжет мой мотылек.

Так привлекает нас заманчиво порок —

Вот, юный друг, тебе сравненье и урок.

Он и для взрослого хорош и для ребенка.

Уж ли вся басня тут? ты спросишь — погоди —

  Нет, это только прибасенка;

  А басня будет впереди.

И к ней я наперед скажу нравоученье —

Вот, вижу новое в глазах твоих сомненье:

  Сначала краткости, теперь уж ты

    Боишься длинноты.

  Что ж делать, милый друг, возьми терпенье.

    За тайну признаюсь:

    Я сам того ж боюсь.

Но как же быть? — теперь я старе становлюсь.

  Погода к осени дождливей,

  А люди к старости болтливей.

  Но шутка шуткою — чтоб мне заговорясь

  Не выпустить и дела вон из глаз —

  Послушай же: слыхал я много раз,

  Что легкие проступки ставя в малость,

  В них извинить себя хотят

    И говорят:

  За что журить тут? — это шалость.

Но эта шалость есть к паденью первый шаг:

Она становится привычкой, после страстью,

  Потом пороком — и, к несчастью,

  Нам не дает опомниться никак.

 

 

Напрасно мы надеялись сначала

    Себя во время перемочь.

Такая мысль всегда в погибель вовлекала —

    Беги сперва ты лучше прочь.

  А чтоб тебе еще сильней представить,

    Как на себя надеянность вредна,

Позволь мне басенкой тебя ты позабавить.

Теперь из-под пера сама идет она

  И может с пользою тебя наставить.

 

 

  Не помню, у какой реки,

  Злодеи царства водяного,

  Приют имели рыбаки.

В реке, поблизости у берега крутого,

  Плотичка резвая жила.

    Проворна и лукава

Небоязливого была Плотичка нрава:

Вкруг удочек она вертелась, как юла.

И часто с ней рыбак клял промысл свой с досады.

Когда за пожданье он, в чаяньи награды,

Закинет уду, глаз не сводит с поплавка —

Вот, кажется, взяла — в нем сердце встрепенется.

Взмахнет он удой — глядь! крючок без червяка;

Плутовка, кажется, над рыбаком смеется:

    Сорвет приманку, увернется

  И, хоть ты что, обманет рыбака.

«Послушай», говорит другая ей Плотица:

  «Не сдобровать тебе, сестрица.

  Иль мало места здесь в воде,

  Что ты всегда вкруг удочек вертишься?

Боюсь я: скоро ты с рекой у нас простишься.

Чем ближе к удочкам, тем ближе и к беде.

Сегодня с рук сошло: а завтра — кто порука?»

Но глупым, что глухим разумные слова.

  «Вот», говорит моя Плотва:

  «Ведь я не близорука!

Хоть хитры рыбаки, но страх пустой ты брось:

  Я вижу все обманы их насквозь.

  Смотри — вот уда — вон закинута другая —

  Ах! вот еще — еще! Гляди же, дорогая,

 

 

    Как хитрецов я снова проведу».

    И к удочкам стрелой пустилась;

Рванула с той, с другой; на третьей зацепилась,

    И, ах, попалася в беду.

  Тут поздно бедная узнала,

Что лучше б ей бежать опасности сначала.

 

 

Овца

 

  Крестьянин позвал с суд Овцу:

Он уголовное взвел на бедняжку дело.

Судьей был Волк — оно в минуту закипело —

  Допрос ответчику — другой запрос истцу:

  Сказать по пунктам и без крика:

&#8195;&#8195;[В че<м>] Как было дело; в чем улика?

Крестьянин говорит;

«Такого-то числа

Поутру у меня двух кур не досчитались;

От них лишь перышки, да косточки остались:

&#8195;&#8195;А на дворе одна Овца была».—

Овца же говорит: она всю ночь спала. И всех соседей в том в свидетели брала,

Что никогда за ней не знали никакого

&#8195;&#8195;&#8195;&#8195;Ни воровства,

&#8195;&#8195;&#8195;&#8195;Ни плутовства;

А сверх того, она совсем не ест мясного.

Но волчий приговор вот от слова до слова:

&#8195;&#8195;Понеже кур овца сильней —

И с ними ночь была, как видится из дела,

&#8195;&#8195;То, признаюсь по совести моей,

&#8195;&#8195;&#8195;Нельзя, чтоб утерпела

&#8195;&#8195;&#8195;И кур она не съела.

&#8195;&#8195;А потому, казнить Овцу,

И мясо в суд отдать; а шкуру взять истцу.

 

В прочем имею честь пребыть Ваш покорнейший слуга

Иван Крылов

Приютино

<июля> 26-1821.

 

12

В. А. Олениной^*

Июля 1825 г

 

Июля 22 1825 года.

Как изобразить вам мои чувства, любезнейшая и почтеннейшая Варвара Алексеевна, когда я получил ваше второе письмо! Мою радость, мою благодарность, мой стыд! И вы еще столь добры, что ко мне пишете и меня браните. — Сказать однако ж правду, я стою и того и другого. По лени моей мало бить меня, но по чувствам моим к вам, право, я заслуживаю ваше снисхождение, ибо такую иметь привязанность, как я к вам, божусь, что можно едва ли только найти в собаке, а в человеке [и еще христианине] вы верно ее не сыщете. Продолжайте же быть ко мне добры попрежнему и подсластите тем остаток жизни того, который, хотя много имеет слабостей и пороков, но с уверением может сказать, что неблагодарность никогда не заглядывала в его сердце. Несмотря на ваш негодный ревматизм, я утешаюсь мысленно, воображая, как вы толстеете. Продолжайте с богом и в добрый час — да хорошенько, так, чтоб сделаться оригиналом того портрета, который некогда послали вы к кузине вашей Ел. Пав. Полторацкой^* — то-то бы я порадовался и не пожалел бы опорожнить доброй бутылки шампанского за ваше здоровье с будущими…

Намерение ваше заняться музыкою прекрасно. Я всегда утверждал, что у вас к ней врожденный талант, и сожалел, что он пропадает без действия. Сколько приятных минут вы можете доставить и себе и всем тем, которые вас любят (и в числе которых я не последний). Что касается до вашего голосу, то я никогда не был против, уверен даже, что вы можете петь очень приятно, лишь бы не погнались за большими крикливыми ариями, где часто более шуму, нежели чувства, и видна одна претензия на превосходство, которая всегда вооружает слушателя на певца, если это не первейший талант.

Итак, вам приятно в Воронеже (это заметил я по вашему письму). Любя вас, я этому очень рад; любя себя, не совсем мне это по сердцу, ибо отнимает надежду скоро вас увидеть, но как бы то ни было, будьте только здоровы и будьте счастливы — и тогда, если б я имел и волшебный жезл, которым махнувши мог бы вас перенести сюда, то, как желание мое видеть вас ни велико, даже [не отвечаю] не ручаюсь, чтоб я несколько раз не хватался за жезл, только верно бы им не махнул и не потревожил вашего счастья, а особливо, если бы вы дали мне слово, несмотря на мою лень, иногда писать ко мне. Вы не поверите, какой это для меня приятный подарок. И сколько раз я перечитывал ваше письмо! Я автор и, сказать вам на ушко, довольно самолюбив; но если б я знал, что мои стихи перечитывают столько раз, то бы я сделался спесивее гр.<афа> Хвостова^*, которого, впрочем, никто не читает.

Теперь, что сказать вам о Петербурге, о себе? Петербург наш похож на красавицу, которая наряжается и зевает. Что до меня, то по отпуске сего письма я слава богу жив и здоров, ем и сплю много, [довольно] читаю — вздор, пишу — ничего и нахожу, что это довольно весело. Теперь сбираюсь к себе: в ваше Приютино, где мне никогда не может быть скучно. И, кстати, если лето находится у вас в Воронеже, то нельзя ли сделать милость отпустить к нам его на 28 дней? Вы бы очень нас одолжили. Зато, если случится вам нужда в холоде, дождях и слякоти, то присылайте наверное к нам: мы рады вам служить, сколько угодно: такие-то мы здесь добрые!

Вы сбираетесь в Москву? Нельзя ли уведомить, когда вы туда поедете, — я уже несколько лет тоже сбираюсь туда и только раздумывал, какое время выбрать в году. Зимою хотя Москва и полна, но меня пужали снега и то, это ни садов, ни гуляньев не увидишь. Летом Москва пуста — когда же ехать? Но если бы я вас там нашел, то всякое время в году мне бы показалось приятно, и божусь (только не так, как честный человек), что я бы тотчас сел в дилижанс и отправился бы без дальних сборов. Право! Эта мысль играет у меня в голове так весело! Так приятно! — Я вижу, что вы смеетесь и говорите: какой вздор! Где ему ехать! Пошевелится ли он? С его ленью, это пустое! Не верьте же мне, пожалуйста, не верьте, того-то мне и хочется — для того, чтобы больше вас удивить, — только отпишите, а особливо, где вы остановитесь и как вас сыскать? [А там] А там увидим.

Между тем я буду. — Но не наскучил ли уж я вам? не заболтался ли? не пора ли перестать — по мне, совсем не пора. Передо мной целая десть белой бумаги. Но я милостив — и не хочу довести вас до зевоты, ведь это вам не здорово, а ваше здоровье для меня дорого, и уверен, что вы в этом не сомневаетеся! И так, кончу — на первый раз и, если получу в ответ, что вы всё мое письмо вытерпели, то ждите от меня бесконечных посланий. Мне всегда только первый шаг труден, а там меня не уймете.

Будьте здоровы и счастливы и продолжайте любить того, который от всей души, от всего сердца и помышления любит вас (honny soit qui mal y pense^*) и будет любить, пока останется в нем сердце и память!

N.В. Прошу этого места в письме, кроме Григорья Никаноровича, никому не показывать, а особливо тем, кто не знает моих лет и моей фигуры.

Прощайте, буди божья милость с вами.

Ваш неизменный И. Крылов.

Григорью Никаноровичу свидетельствую свое почтение и низко кланяюсь, хотя и воображаю, как он мучится от ревности — и как на меня зол; но я душевно его люблю и прошу его, чтоб он ревновать ревновал, но всё бы любил меня, чего даже искренно надеюсь и в чем уверен.

 

13

И. П. Новосильцеву

Апреля 1826 г

 

Милостивый государь!

Николай Петрович.

Почтенное письмо ваше с приложением перстня от ее императорского величества имел я счастие получить. Принимаю с глубочайшим благоговением и благодарностью сей знак высокой ее милости к слабому моему таланту. Имею честь пребыть с истинным почтением

милостивый государь

ваш покорнейший слуга

Иван Крылов.

Апреля 22 дня

1826.

 

14

А. А. Оленину

Январь — февраль 1826 г

 

Без очков и без глаз, однако, пользуюсь случаем, чтобы напомнить о себе любезному путешественнику, которого с нетерпением ожидаем на родимую сторону. Я уж воображаю, например, приятные вечера, когда будете вы нас разрисовывать, вашу любезную семью — и от чистого сердца желаю их ускорить… Что до нас, то мы здесь всё те же — и так же любим вас, как прежде. Прощайте, любезный наш Алексей Алексеевич, будьте здоровы, возвратитесь к нам скорее и обрадуйте — как ваших родных, так и друзей ваших.

Ваш покорный слуга И. Крылов.

 

15

В. А. Олениной

Февраля 1827 г

 

Спб., февр. 1 дня 1827.

За тридевятью морями, в тридесятом царстве вспомните иногда, любезная и почтенная Варвара Алексеевна, неизменного своего Крылова. Я, кажется, слышу ваш вопрос: «Да полно, стоит ли он этого?..» — Конечно, стою, да, стою. Возьмите беспристрастно и взвесьте всё мое хорошее и худое. Кажется, вижу, что вы на одну сторону кладете лень, мою беспечность, нездержание данного слова писать и пр. и пр. Признаюсь, копна великая, и очень похожа на большой воз сена, как, я видал, весят на Сенной площади. Но постойте, я кладу на другую сторону мою к вам чистосердечную привязанность. Может быть, она не приметна: однакож, посмотрите, как весы потянули на мою сторону. Вы улыбаетесь и говорите: «Точно, он меня любит: ну, бог его простит!..»

Теперь [прощу] вопрос: прощу ли я вас, что вы так надолго нас оставили, а, что и того хуже, не порадуете нас доброю вестью о поправлении вашего здоровья? Ездите по Италии, ездите, где хотите, только ради бога выздоравливайте и возвращайтесь к нам скорей веселы [и], здоровы и красны, как маков цвет. Смотрите, если долго промешкаете, — то я, право, того и гляди, что уеду далее чужих краев; а, право, я бы еще хотел на вас взглянуть [но] и полакомиться приятными минутами вашей беседы. И видеть своими глазами и слышать своими ушами, всё ли еще попрежнему вы любите доброго своего Крылова. — Что писать вам о нас? Старое по-старому, а в Петербурге у нас всё по-петербургски. Сегодня мы празднуем рождение вашей сестрицы, фрейлины двора их императорских величеств, Анны Алексеевны^*. Вы ее не узнаете: она прелестна, мила и любезна, и если б постоянство не была моя добродетель особенная, то едва ли бы я вам не изменил. Но не бойтесь, обожатель в 57 лет бывает очень постоянен.

Прощайте, любезная и почтенная Варвара Алексеевна; поклонитесь от меня [Петру Никан<оровичу>] поласковее любезному Дмитрию Никаноровичу^* и напомните ему обо мне. А если хотите наградить меня за мое письмо, то включите и ко мне хотя строчку. Я ваши милые письма берегу, как ладанку. Еще раз простите.

Ваш слуга Иван Крылов.

 

16

В. А. Олениной <?>

Апрель 1827 г. <?>

 

Христос воскрессе!

10, 000 000 000 000 000 раз виноват, но по первой почте пишу — вечно преданный и неизменный

И. Крылов

 

17

В. А. Олениной

Г

 

1829 года в Москву.

 

Здравствуйте, любезнейшая и почтеннейшая Варвара Алексеевна. Итак, наконец, вы в России, в Москве, но всё не в Петербурге, и я лишен удовольствия вас видеть. Для чего нет у меня крыльев, чтоб лететь в Москву! Какая бы я была хорошенькая птичка! Вы пишете к своим, чтоб я приехал; благодарю вас за такое желание, и если бы это зависело от одного моего желания, то, не сомневайтесь, я бы уже давно был в Москве: mа реr[arrivar] arrivar bisogna caminar. Пословица немудреная, а очень справедливая. Со всем тем, если б я знал, что вы останетесь долее в Москве, то во что бы то ни стало, а я перед вами явился бы, как лист перед травой.

[Боже мой!] Принимаясь за сие письмо, я думал, что не кончу его на десяти страницах: но меня торопят. Надобно скорей его отвезти, и мысли мои (а их тысячу) так толпятся, как в праздник народ [при выходе], выходя из церкви; одна другую затесняет, одна другую останавливает, а от этого ни одна вон не может вытти. Нет, лучше наскоро кончу письмо, и по первой почте &#224; tеtе reроs&#233;е буду к вам писать — ясно и порядочно, теперь чувствую, что, кроме вздору, ничего не напишу.

По крайней мере, чтоб вы не подумали, что я уже совсем поглупел, посылаю к вам трех молоденьких своих деток, примите их поласковей, [из] хотя из дружбы к их папеньке. [Да про<чтите>] Не шутя, прочтите мои басни и скажите (если лень вам не помешает ко мне отписать), скажите чистосердечно: на много ли я поглупел, и как они в сравнении с прежними моими баснями? Ах, как я боюсь, чтоб не сделаться архиепископом Гренадским, и чтоб мне не сказали: «point d'hom&#233;lies, Monseigneur». Право, мне кажется, я похож на старого танцовщика, который, хотя от лет сутулится, а всё еще становится в третью позицию.

Григорью Никаноровичу мой поклон, поцелуйте его за меня. Я думаю, что эту просьбу вы легко исполните. Простите, будьте здоровы и не забывайте искренно любящего вас

Крылова.

 

Я не смею настаивать, но если б вы отписали ко мне хоть строчку, хотя уже расписку в получении басен, так чрезвычайно меня обрадовали; я даже уверен, что вы в этом не сомневаетесь. — Но лень!.. Ах! Я это чувствую и более не смею сказать ни слова.

 

18

В. А. Олениной <?>

2-я половина 1820-х годов <?>

 

При сей верной оказии ваш истинный почитатель и обожатель целует ваши ручки и вас нежно вспоминает.

 

19

Н. И. Гнедичу <?>

Конец 1829 г. — начало 1830 г

 

Посылаю и последние три басни. Да нельзя ли, чтобы их переписал тот, кто переписывал бумаги. Его рука очень четка. Прощай, до понедельника.

 

20

И. П. Быстрову^*

Конец февраля — март 1831 г

 

Пришлите мне мои карточки^*. Что у вас сделано? Не скучаете ли новою должностью? Старайтесь, старайтесь, мой милый! Сопиков^* много трудился, ему и честь. Но не без греха и он, и при ссылках на него будьте осторожны. В чем усомнитесь, спросите Анастасевича^*. Он живет<…>

 

21

Александру Ваттемару^*