Три перевала, или известный и неизвестный Самойлов

Револьд Банчуков

 

Вестник, No. 23, 10 ноября, 1998

 

 

Давид Самойлович Самойлов (его настоящая фамилия Кауфман) родился 1 июля 1920 года в Москве. Интеллигентная семья, прекрасная школа, ИФЛИ (Институт философии, литературы, искусства) готовили будущего поэта к жизни. Какой она будет?

Три перевала разделили жизнь Давида Самойлова на три части. В 21 год он ушел на войну, в ее жестокий быт, о чем он через много лет вспомнит:

 

В эту пору мы держали

Оборону под деревней Подвой.

На земле холодной и болотной

С пулеметом я лежал своим.

 

Прошел Самойлов, пулеметчик, а затем комвзвода разведки, от Вязьмы до Берлина. За время войны почти не писал: не до этого было.

После войны заканчивал Литературный институт; пошли первые, крайне редкие, публикации, чаще занимался переводами, что было, разумеется, хорошей школой для поэта, но всеобъемлющего удовлетворения не давало. Главные стихи, а они, делающие славу, есть у каждого поэта, еще не были написаны.

Первый стихотворный сборник Самойлова "Ближние страны" обозначен 1958 годом. И вышел поэт на литературную стезю позже своих сверстников и особого внимания критики не привлек. Но такова уж особенность поэтического дара Самойлова: жизненный опыт, отстоявшись в памяти, только с годами реализуется в поэзии. Об этом поэт говорил в многочисленных интервью ("Я не из тех, кто пишет по первому впечатлению. Прожитое… "дозревает" иногда годами, иногда десятилетиями"), об этом писал в стихах:

 

И это все в меня запало

И лишь потом во мне очнулось!..

Это "потом" совпало со "вторым перевалом" в жизни Давида Самойлова:

Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.

…………………………………

Взял один перевал, одолею второй…

 

На "втором перевале" в жизни и творчестве поэта (1960-75) были написаны самые лучшие его вещи в теме Великой Отечественной войны: "Сороковые", "Старик Державин", "Перебирая наши даты", "Слава богу! Слава богу…" и др. Именно эти стихи сделали Самойлова известным поэтом, с этим поэтическим активом прежде всего вошел он в поэзию наших лет.

Когда речь заходит о Давиде Самойлове, в памяти сразу возникают ставшие уже хрестоматийными строки:

 

Сороковые, роковые,

Свинцовые, пороховые…

Война гуляет по России,

А мы такие молодые!

 

"Где бы, — пишет Евгений Евтушенко, — ни звучала эта строфа — на вечере поэзии из уст самого поэта, или на концерте художественной самодеятельности, или в Театре на Таганке, или в глубине нашей памяти, — за ней сразу встает Время. А ведь это только четыре строчки!"

Но как меняется тональность стиха, мажор уступает место минору, когда речь заходит о не вернувшихся с войны друзьях:

 

Я вспоминаю Павла, Мишу,

Илью, Бориса, Николая.

Я сам теперь от них завишу,

Того порою не желая.

Они шумели буйным лесом,

В них были вера и доверье.

А их повыбило железом,

И леса нет — одни деревья.

 

 

("Перебирая наши даты…")

 

Сделаю некоторые пояснения: Павел — это Коган, Миша — Кульчицкий, Илья — Лапшин (в ИФЛИ не учился, но писал стихи), фамилия Бориса — Смоленский, Николая — Майоров. Майоров посещал поэтический семинар И.Л.Сельвинского, куда был зачислен перешедший в Литинститут Давид Самойлов — Дезик, как ласково называли его друзья и родители.

Военная тема, словно осколок, застряла в памяти поэта, и уйти от нее он не смог до конца своих дней. Из попытки в сборнике "Волна и камень" попрощаться с военной темой:

 

До свидания, память,

До свиданья, война,

До свидания, камень,

И да будет волна!

— ничего не вышло.

 

А сейчас я познакомлю вас, уважаемые читатели, с неизвестным вам стихотворением Д.Самойлова, которое около сорока лет распространялось в списках. Знали его фактически единицы, о нем никто не говорил, не писал, как будто его и не было в природе. Даже в статьях о Самойлове, принадлежащих перу таких серьезных и объективных исследователей современной поэзии, как Сергей Чупринин и Игорь Шайтанов, даже в книге Вадима Баевского "Поэт и его поколение" (1986) нет и намека на стихотворение "Если вычеркнуть войну…". И что более странно: этого стихотворения нет ни в одном из прижизненных самойловских сборников, ибо, с точки зрения официальной идеологии, оно было "крамольным" от начала до конца. Может быть, и сам Самойлов, не желая портить отношений с цензурой и литначальством, не включал это стихотворение в рукописи своих книг…

"Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…" — эти парадоксальные тютчевские строки в аранжировке Самойлова преображены таким образом: счастлив, кто жил в "сороковые, роковые, военные и фронтовые" и, как бы отрешившись от довоенных сталинских кошмаров, был свободен в поступках, в выборе друзей, в самой поэзии.

В самые тяжкие дни ленинградской блокады, зимой 1942 года Ольга Берггольц писала:

 

В грязи, во мраке, в голоде, в печали,

Где смерть, как тень, тащилась по пятам,

Такими мы счастливыми бывали,

Такой свободой бурною дышали,

Что внуки позавидовали б нам.

 

Эти строки, по странной случайности, "прошли", а вот из стихотворения Семена Гудзенко "Я был пехотой в поле чистом…" (1946) цензура вычеркнула две строки:

 

С какой свободой я дружил —

Ты памяти не тронь…

 

Об этом после Самойлова написали и прошедший войну Борис Слуцкий:

 

Хорошо было на войне.

С тех пор

Так прекрасно не было мне, —

 

и Александр Межиров, чувствующий, как он сам признался, "лютую тоску по той войне":

 

Муза тоже там жила,

Настоящая, живая.

С ней была не тяжела

Тишина сторожевая,

Потому что в дни потерь,

На горючем пепелище,

Пела чаще, чем теперь,

Вдохновеннее и чище, —

 

и Евтушенко — мальчик в военные годы:

 

Война была несчастьем для народа,

а для поэтов —

 

љљљљљљљљљљљљсчастием не врать… -

и другие поэты, но ведь Самойлов был первым, кто обнажено, без намеков, "открытым текстом" написал:

 

Если вычеркнуть войну,

Что останется — не густо.

Небогатое искусство

Бередить свою вину.

Что еще? Самообман,

Позже ставший формой страха.

Мудрость — что своя рубаха

Ближе к телу. И туман…

Нет, не вычеркнуть войну.

Ведь она для поколенья —

Что-то вроде искупленья

За себя и за страну.

Простота ее начал,

Быт жестокий и спартанский,

Словно доблестью гражданской,

Нас невольно отмечал.

Если спросят нас гонцы,

Как вы жили, чем вы жили?

Мы помалкиваем или

Кажем шрамы и рубцы.

Словно может нас спасти

От упреков и досады

Правота одной десятой,

Низость прочих девяти.

Ведь из наших сорока

Было лишь четыре года,

Где прекрасная свобода

Нам, как смерть, была близка.

 

Написанное на рубеже 50-60-х годов, стихотворение впервые было опубликовано в 1990 году в журнале "Юность" (#5) без указания фамилии публикатора (Самойлов уже три месяца как умер), с произвольно-неоправданной правкой (то ли цензор постарался, то ли редактор перестраховался!) в предпоследней строфе: вместо слова "правота" дали слово "красота", а резкое слово "низость" заменили на обтекаемое "слабость". Ну и замена, скажу я вам!

На "втором перевале" с еще большей силой обострилось у поэта чувство истории. К сожалению, не все читатели улавливают политический подтекст в исторических сюжетах Самойлова. В стихотворении "Пестель, поэт и Анна" можно увидеть не только противопоставление сверхсерьезных разговоров о политике живой жизни, чарующей песне молдаванки Анны ("Стоял апрель. И жизнь была желанна. / Он вновь услышал — распевает Анна. / И задохнулся: "Анна! Боже мой!"), но и радикализм Пестеля ("…если трон / Находится в стране в руках деспота, / Тогда дворянства первая забота / Сменить основы власти и закон").

Но, видимо, главное в подтексте стихотворения — это то, как автор с явным негативным оттенком воспроизводит мысль Пестеля о том, что талант Пушкина расцветет "при должном направленье" (ох, сколько лет нам твердили о "руководящей роли"!), а Пушкин с язвительным укором говорит декабристскому вожаку о том, что им, Постелем, любовь "тоже в рамки введена".

Похожий подтекст улавливается и в самойловском стихотворении "Шуберт Франц":

 

Шуберт Франц не сочиняет —

Как поется, так поет.

Он себя не подчиняет,

Он себя не продает.

 

Уж не отсюда ли финальные строки "Книжного бума" Андрея Вознесенского:

 

Ахматова не продается,

Не продается Пастернак.

 

Да не о Шуберте написал Самойлов, а о поэтах наших времен…

В стихотворении "На смерть Ивана" гулким гулом переливается колокольная песня свободы:

 

А на колокольне, уставленной в зарю,

Весело, весело молодому звонарю.

Он по сизой заре

Распугал сизарей.

 

И далее следуют строки, изымавшиеся цензурой в течение многих лет:

 

— А, может, и вовсе не надо царей?

— Может, так проживем, безо всяких царей?

Что хошь — твори!

Что хошь — говори!

Сами себе — цари,

Сами — государи…

 

А один из фактов пушкинской биографии (невозможность выехать в течение трех осенних месяцев 1830 года из Болдина ввиду эпидемии холеры) стал для Самойлова предлогом, чтобы в начале стихотворения "Болдинская осень":

 

Везде холера, всюду карантины,

И отпущенья вскорости не жди… —

и в конце его:

Благодаренье богу — ты свободен,

В России, в Болдине, в карантине… —

 

дать не только характерные приметы 1961 года ("хрущевская оттепель" уже сменилась "заморозками"), но и утвердить мысль о несгибаемой воле поэтов в условиях политической несвободы. Такой Самойлов вряд ли всем известен…

И вот в жизни поэта настала пора, о которой он скажет так: "Я уже за третьим перевалом…" После 8-летнего проживания в подмосковной деревне Опалиха (подальше от литературных игрищ и сборищ!) Самойлов в 1975 году поселился в небольшом эстонском городке Пярну, и это был вызов системе официальных координат:

 

Я сделал свой выбор.

Я выбрал залив,

Тревоги и беды от нас отдалив,

А воды и небо приблизив.

Я сделал свой выбор и вызов.

 

Очевидно, прибалтийский пейзаж — даже в непогоду — приносил поэту ощущение легкости и жизненной свободы:

 

Что за радость! Непогоды!

Жизнь на грани дня и тьмы,

Где-то около природа,

Где-то около судьбы.

 

Здесь, в Пярну, поэта не оставляли элегические мысли о конечности земного бытия:

 

Рассвет, рассвет. Начало дня.

Но это будет без меня.

 

23 февраля 1990 года в Таллинне, на юбилейном вечере Пастернака, едва завершив речь, Самойлов скончался. "Третий перевал" закончился.

Что умел Давид Самойлов? Умел воевать, писать стихи, переводить Тувима, Межелайтиса, Десанку Максимович и десятки других поэтов, он сумел написать блистательную "Книгу о русской рифме", десятки добротных статей о поэзии.

Ожидает своего исследователя поэтическое мастерство Самойлова — приверженца строгих классических форм и "скрытых", не бьющих в глаза поэтических открытий:

 

Люблю обычные слова,

Как неизведанные страны,

Они понятны лишь сперва,

Потом значенья их туманны.

Их протирают, как стекло,

И в этом наше ремесло.

 

Еще напишут о высоком искусстве Самойлова как поэта-живописца:

 

Внезапно в зелень вкрался красный лист,

Как будто сердце леса обнажилось,

Готовое на муку и на риск.

Внезапно в чаще вспыхнул красный куст,

Как будто бы на нем расположилось

Две тысячи полураскрытых уст.

 

Эти строки надо увидеть: форма красного листа, вертикального по отношению к поверхности земли, напоминает форму человеческого сердца, а красные листики куста, находящиеся в горизонтальном положении, схожи по форме с полураскрытыми устами.

…Да мало ли что еще хорошего и доброго можно написать о Давиде Самойлове. Известном и неизвестном.

 

 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1]  В 1985 году Владимир Спиваков обратился к Д.Самойлову с просьбой перевести на русский язык для цикла “Времена года” Антонио Вивальди стихи (в форме сонета), предпосланные каждому из четырех концертов под названием “Весна”, “Лето”, “Осень”, “Зима”. Имя автора в итальянских изданиях “Времен года” не значится. Есть предположение, что сонеты написал сам композитор.

Переведенные Д.Самойловым тексты прилагались к филармонической программе, в рамках которой оркестр, руководимый В.Спиваковым, исполнял “Времена года”, но никогда не печатались отдельно.

Галина МЕДВЕДЕВА

 

[2] Текст предоставлен другом Д. Самойлова профессором Виктором Борисовичем Малкиным.

 

[3] Илья Львович Сельвинский.

 

[4] Публикация Александра Давыдова

 

[5] Самойлов считался неплодовитым поэтом. Он сам этого не оспаривал, даже иногда каялся, что пишет “редко и мало” (“Мой стих”). Оказалось, что вовсе не мало. Целую эпоху своего раннего творчества Самойлов попросту перечеркнул, из стихов 40-х — начала 50-х годов, среди которых есть блестящие, опубликовав крохи. Только теперь, через полтора десятилетия после смерти Самойлова, когда уже исследован весь его обширный архив[5][5] Здесь должен поблагодарить самого добросовестного и знающего «самойловеда» Виктора Тумаркина (А.Д.).

, стало очевидным, сколь он был строг в отборе собственных стихов для печати. Обнаружились многие десятки неопубликованных, — и цензурные соображения тут, как правило, ни при чем. К своему раннему творчеству Самойлов был явно несправедлив, — и не только он сам, а эпоха. Но и позже, всегда ли безусловен его отбор? Не думаю. Среди отринутых (но ведь не уничтоженных) стихов немало действительно слабоватых для Самойлова, но много и настоящих, полновесных. Видимо, все сомнения он решал не в пользу публикации. А может быть, специально отсекал наметки других путей своего творчества, отличных от магистрального. Впрочем, мнение автора Самойлов не полагал принудительным для потомков. Известно его рассуждение в воспоминаниях о Заболоцком: “Я думаю, что живые не должны полностью считаться с поэтом. Когда он умер, нужно издавать все, что осталось… а потомки из оставшегося материала пусть построят еще один дом или пристройку. И поэт в целом есть эти два дома”. Сейчас мы начали обживать его второй дом.

 

[6] Вступление и публикация

Александра Давыдова

 

[7] “Былым защитникам державы, нам не хватало Окуджавы”, — сетовал Самойлов в поэме “Юлий Кломпус”. Приходилось обходиться самим. В преддверии эпохи бардов он сочинил несколько песен для своей дружеской компании. Однако некоторые из них ушли в народ. Я и сам в юности распевал с друзьями “Ванюшеньку-душеньку”, не имея понятия, что шуточную песенку сочинил мой отец. А “Привели в отделение милиции…” мне вдруг спел под гитару приятель, немало удивившийся, узнав, что автор этого популярного в их дворе жестокого романса Давид Самойлов. Из его “народных” песен конца 40-х — начала 50-х через много лет опубликован только “Ванюшенька”. Да еще свою “Солдатскую песню” (мелодия Анатолия Аграновского), анонимно кочевавшую по московским кухням, а позже исполнявшуюся на различных бардовских фестивалях, немного изменив, Самойлов использовал в драматической поэме “Сухое пламя” (“Вот поле, поле, поле…”). Остальные лишь сохранились в памяти друзей автора, тех совсем немногих, кто еще остался. Было бы обидно, если б эти романсы так и затерялись в городском фольклоре. Песню “Из самой из Германии…”, которую Самойлов цитирует в поэме “Чайная”, мне продиктовала по памяти дружившая с ним художница Агда Шор. Другие две я хорошо запомнил с детства. Их любила петь моя мама О.Л. Фогельсон, первая жена Самойлова. Если честно, мы и дуэтом их исполняли много раз, не имея оба ни голоса, ни слуха, зато с чувством, что наверняка важней для данного жанра.

 

[8] Вступление и публикация Александра Давыдова

 

[9] Детская телевизионная передача.

 

[10] Публикация Г.И. Медведевой

 

[11] Александр Межиров (А.Д.)

 

[12] Вступление и публикация Александра Давыдова

 

[13] Публикация П. Горелика

 

[14] Из стихотворения П. Горелика «Пираты».

 

[15] См. «Плач Ярославны» в переводе И. Козлова.

 

[16] Из стихотворения Слуцкого «Генерал Миаха переодетый наблюдает интернирование испанских республиканских войск через франко-испанскую границу».

 

[17] По буквам: «Циля, Арон, Рувим с мягким концом».

 

[18] Слово «Раб» — сокращенное РАБИС.

 

[19] Публикация и послесловие Г. Медведевой

 

[20] Переводы на английский язык Александра Вейцмана

 

[21] Переводы на английский язык Александра Вейцмана

 

[22] (Публикация Александра Давыдова)

 

[23] Публикация Галины Медведевой

 

[24] Давид Самойлов. Памятные записки. М., «Международные отношения», 1995.

 

[25] Ефремов Георгий Исаакович (род. в 1952 г.) — поэт, переводчик с литовского.

 

[26] Илья Сельвинский. Избранные произведения. Библиотека поэта. Л., «Советский писатель», 1972.

 

[27] Гидаш Антал (1899–1980) — венгерский поэт и прозаик.

 

[28] Кун Агнесса (1915–1990) — переводчица, редактор, жена Гидаша.

 

[29] Урин Виктор Аркадьевич (род. 1924) — поэт.

 

[30] Фейгин Эммануил Абрамович (1913–1985) — тбилисский знакомый автора, прозаик, переводчик.

 

[31] Кузнецов Юрий Поликарпович (1941–2004) — поэт.

 

[32] Цит. по антологии «Оттепель». 1953–1956. Страницы русской советской литературы». Составитель С.И. Чупринин. М.: Московский рабочий, 1989, с. 21.

 

[33] Давид Самойлов. Памятные записки. М.: Международные отношения, 1995.

 

[34] Давид Самойлов. Памятные записки, с. 172.

 

[35] Там же, с. 170–171.

 

[36] Имеется в виду речь М. Шолохова с выпадами против К. Симонова и Э. Эренбурга, которую Ф. Гладков назвал «непартийной по духу и … мелкотравчатой».

 

[37] Роман С. Бабаевского, удостоенный Сталинской премии.

 

[38] Пьеса «Крылья» Александра Корнейчука, где критиковались партийные чиновники обкомовского звена, была поддержана Н.С. Хрущевым.

 

[39] Очевидно, автор имеет в виду таких писателей, как В. Закруткин, А. Калинин, М. Соколов, выступавших в защиту М. Шолохова.

 

[40] В секретариат на съезде избраны: В. Ажаев, Н. Бажан, Л. Леонов, Б. Полевой, Д. Поликарпов, К. Симонов, В. Смирнов, А. Сурков, Н. Тихонов, А. Фадеев, К. Федин.

 

[41] Варенька — дочь Д.С. Самойлова (р. 1965).

 

[42] Здесь и далее звездочкой отмечены письма, которые датируются по почтовому штемпелю.

 

[43] Анатолий Александрович Якобсон (1935–1978), критик, переводчик, педагог.

 

[44] Люша — домашнее имя Елены Цезаревны, дочери Л.К.

 

[45] Галя — Галина Ивановна Медведева, жена Д. Самойлова.

 

[46] Датируется по содержанию.

 

[47] Речь идет о рукописи воспоминаний Лидии Чуковской об отце, впоследствии опубликованных под названием «Памяти детства».

 

[48] Сарра — Сарра Эммануиловна Бабенышева (р. 1910), преподавательница в Литинституте, критик.

 

[49] Речь идет о новой книге Д. Самойлова «Равноденствие» (М.: Худож. лит., 1973). Книге предпослано предисловие Е. Осетрова.

 

[50] Ника Николаевна Глен (р. 1928), переводчица, редактор в Гослитиздате, помощница Анны Ахматовой.

 

[51] С.Я. — Самуил Яковлевич Маршак (1887–1964), поэт, переводчик.

 

[52] Евгения Самойловна Ласкина (1914–1991), с 1957 по 1969-й редактор отдела поэзии в журнале «Москва», первая жена К. Симонова.

 

[53] В результате автомобильной аварии Люша попала в больницу с сотрясением мозга.

 

[54] Речь идет об А.А. Якобсоне, который был накануне эмиграции.

 

[55] Семья писателя Всеволода Вячеславовича Иванова.

 

[56] Мария Сергеевна Петровых (1908–1979), поэт, переводчик.

 

[57] Речь идет о стихотворении Д. Самойлова «Выйти из дому при ветре…», где есть строка «льется рассветное брашно» (См.: Давид Самойлов. Избранное. М.: Худож. лит., 1989, с. 210).

 

[58] Строка из стихотворения «Кругом семенящейся ватой…».

 

[59] Подготовка текста, публикация и примечания

Г.И. Медведевой-Самойловой, Е.Ц. Чуковской

и Ж.О. Хавкиной

 

[60] Вступление, подготовка к печати

и публикация Г. Медведевой