Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской. Дорогая Лидия Корнеевна!

Сентября 1989

 

27.09.89

Дорогая Лидия Корнеевна!

Спасибо за открытку. Очень горжусь Вашими словами. Я счастлив, что Вы есть на свете и что одаряете меня дружбой. Ваше присутствие много раз удерживало меня от дурных поступков, к которым я склонен.

Новостей у нас мало. Здесь страсти несколько поутихли. Но, может быть, это только внешнее. Тревожит общая ситуация, которая часто кажется неразрешимой и не сулит добра.

Я разделался с текучкой и наконец могу засесть за прозу. Но все оттягиваю, не решаюсь приступиться. Пока же перебираю наброски стихов, что-то пытаюсь дописать.

Посылаю для комплекта «Горсть».

Галя Вам кланяется. Привет Люше.

Ваш Д. Самойлов

 

Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

Октября 1989

 

Дорогая Лидия Корнеевна!

Посылаю Вам книжку Маро Маркарян. Здесь есть переводы Марии Сергеевны. Хорошие переводы Гелескула. Он, кстати, в порядке. Просто почему-то не отвечает на письма. Говорят, собирается в Испанию.

Маро Маркарян — армянская Инна Лиснянская (само получилось в рифму). В ней полно искренности, но маловато мыслей. Искренность всегда трогательна, но не определяет литературного качества. Это только наши есенинцы считают ее главным и достаточным признаком хорошей поэзии.

Я бездельничаю, т. к. беспрерывно болит голова. Галя читает мне куски из «Окаянных дней» Бунина. Когда-то казалось мне, что книга слишком злая. А она мудрая и проницательная.

Вообще, поводов для размышлений много. Надеюсь увидеть Вас в ноябре.

Поклон от Гали. Привет Люше.

Ваш Д. Самойлов

Дорогая Лидия Корнеевна!

Утром отослал Вам книжку Маро Маркарян с письмецом, а в обед получил Ваше.

Не могу удержать любопытства: что Вы ответили красивой американке на вопрос о памятнике? Я бы поставил прижизненно Ваш бронзовый бюст в зале, где Вас исключали из Союза писателей.

Хрущева читаю с интересом. Он сам личность незаурядная, человек свежий, невежественный, но с умом и какими-то (сильно сбитыми с толку) понятиями о порядочности.

Все политические портреты, вроде Роямедведевских, мне читать скучно. Меня интересует не механика власти, не ее оценки, а психология людей, причастных к власти, поведение их, отношения, быт, подлинные реплики, интересы, разговоры.

Это попадается в мемуарах.

Вообще, есть что читать. Злюсь на свои глаза. Кацнельсон обещается их несколько исправить. Писать я могу. Но прочитать написанное мне трудно. Поэтому прошу Галю и слушаю, словно не я написал.

Пашка, как и все мои сыновья, хорошего роста, остроумный и славный малый. Но лоботряс первостатейный и хватает по пять двоек в неделю. Да ну его!

Если Кацнельсон не загробит мой последний глаз, надеюсь Вас повидать.

Будьте здоровы, здоровы, здоровы.

Ваш Д. Самойлов

3.10.89

Галя передает Вам привет и тоже очень интересуется ответом американке.

 

Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

Октября 1989

 

10/X 89

Дорогой Давид Самойлович.

Как вы балуете меня! Только что получила я «Горсть», собиралась написать Вам — и тут же пришла Маро Маркарян.

Перечла «Горсть». И поняла: как бы там ни было, а я более всего — больше Баллад и Поэм — люблю лирику Д. Самойлова. [Приписка Л.Ч. на полях: М.б., у меня не хватает чувства юмора.]

Между прочим, я решила «погадать по Самойлову». Открыла книжку наобум. И прочла «Старая мама».

(Если бы я была всего лишь старая мама. Но увы! Я уже дряхлая мама.)

Удивляюсь, как это Вы и Галя не можете сообразить, что я ответила американке на ее дурацкий вопрос о памятнике!1 Я ей ответила «Разумеется — нигде». Она меня уже всерьез за АА принимает!

Сегодня еду на трое суток в мое переделкинское уединение. Беру с собою работу — не знаю, как перенесу.

Переделкино

12/X 89

Я не успела доехать и опустить письмо во вторник в городе, дописываю на даче, но — увы! — послать его в Москву мне будет не с кем — а привезу его в город только в пятницу. Надеюсь, оно успеет дойти до Вас.

Взяла с собою книжку Маро Маркарян. Какое, однако, созвездие переводчиков! Ей повезло.

Вашего отношения к Инне Лиснянской я не могу понять и, во всяком случае, не разделяю. Вы пишете, что стихи у нее «искренние», но лишены «мысли». А по-моему, они полны искренности, мыслей-чувств и исполнены искусно. Читали ли Вы, напр., ее стихи, посвященные Копелевым? Их отъезду? Почему можно причислить их к стихам, лишенным мысли? Или стихи, обращенные к могилам старых большевиков, похороненных на Переделкинском кладбище? И многие другие.

Я получила наконец письмо от Анатолия Мих[айловича] Гелескула. Я давным-давно просила его сообщить мне «биографические данные», которые необходимы для моего комментария к 3-му тому «Записок об АА». (АА горячо хвалила его переводы, и его привел к ней Толя Якобсон.)

Я получила также письмо от Майи Александровны, которая в ноябре приедет сюда. Я и рада и не рада. Т. е. встревожена. Видела я ее только один раз на аэровокзале. Толя в письмах ко мне очень высоко о ней отзывался. «Здесь она единственный мой настоящий друг»2. Надеюсь, она привезет мне мои письма к Толе — тогда я попробую опубликовать его письма ко мне.

Ну, отдыхайте, гуляйте и приезжайте в Москву не «на минуточку», а так, чтобы успеть повидаться. (Ведь у меня в Москве только 3 вечера в неделю. Чем скорее Вы дадите мне знать, когда Вы заявитесь — тем будет лучше.)

У меня на шее две теа[тральные] постановки и одна — теле- («Софьи Петровны»). Если бы Вы знали, как мне трудны чужие люди! Все равно ни в телевидении, ни в театре я не понимаю ничего: дневные часы я берегу для работы, а к вечеру сильно устаю — хочется без всякого смысла слушать радио или «книжку почитать». Будьте здоровы. Привет Вашему приятелю.

1 См. письмо 146.

2 Майя Александровна Улановская, первая жена А.А. Якобсона и мать его сына.