Опять же, как будто она использует каждый штрих, чтобы подчеркнуть свои слова.

” Какое это имеет отношение ко всему этому? “
- " У моей семьи было больше всего провинциальных командиров любой лосианской линии

со времен Соглашения, - продолжает она. - Солдатство у меня в крови. Но я не
был удовлетворен этим. Я хотел стать Рейнджером. Они всегда
держались выше сил провинции. Их вербовочные тесты жестче,
я не собиралась, чтобы кто-то смотрел на меня свысока, и я не собиралась позволять, чтобы на
мою сестру смотрели свысока.”

- У тебя есть сестра?” Я впервые слышу, чтобы она говорила о семье.

Вообще, не говоря уже о братьях и сестрах.

- Один. Моложе. На несколько сотен ударов сердца, плюс-минус".
Она действительно держит свою игру

кусочки поближе к груди. - Ты близнец?”

“То ли на выдохе, то ли на повороте Тайяр еще моложе. Она была под моей
ответственностью. И я подвел ее. Что касается меня, то мы оба
собирались стать Рейнджерами. Мы бы вместе пошли в поход. Возвращайтесь домой
украшенными. Пусть наш отец гордится, но на наших собственных условиях. Тайяр бы так и сделал

я был доволен тем, что остался в Лос-Анджелесе. То, что мы близнецы, еще не значит, что у нас
одинаковые взгляды. Но я не соглашусь ни на что меньшее, чем Рейнджеры
для нас обоих. Я таскал ее на фиктивные задания каждый раз, когда мог.
Иногда уходили на несколько дней, когда у нас был отпуск с провинциальной кадетской подготовки,
рискуя отправиться в края Пустошей. Выталкивая нашу выносливость, наши
навыки выживания туда, где нам никто не поможет.”

Она кладет нож и камень, и на мгновение мне кажется, что она
закончила свой рассказ. Она долго смотрит в потолок, потом
встречает мой взгляд.

“В последний раз, когда мы выходили вместе…” Она качает головой, закрывая
глаза. Когда она оглядывается на меня через всю комнату, поверх неподвижного
тела Ракели под одеялом, я узнаю тяжесть в ее выражении лица.
Знакомая тяжесть стыда.

- Что случилось?” - Мягко спрашиваю я.
Она идет очень тихо, единственное движение света свечи танцует поперек

ее черты. - Я слишком сильно надавил.”

Я едва могу заставить себя спросить, что у меня на уме. “Она умерла?
Но после этого дня она не собиралась быть поваром в лагере, не говоря уже о том, чтобы быть поваром.

солдат провинциальной армии. И уж точно не Рейнджер.”

- Но ты стал одним
из них. Я не мог больше оставаться дома ни дня. Мое присутствие было

колкость. Я не хотел, чтобы она так жила. Итак, я ушел.” - Она жестом указывает на
Ракель. - Никто другой не рискнет оказаться с тобой в одной комнате. Я здесь
, потому что знаю, что значит причинить боль тому, кого любишь. Скажи ей то, что ты должен
сказать. Но сделай это быстро. У тебя не вся ночь впереди.”

“Вообще-то я надеялся что-нибудь написать
,” медленно кивает Кип. - Иногда так проще.” Она встает со своего места.

садится и открывает дверь, высовывает голову. - Принеси нам пергамент и чернила,
пожалуйста.”

Когда охранник возвращается с письменными принадлежностями, я обнаруживаю, что не нахожу
слов. Я и представить себе не мог, что сделаю это по доброй воле. Но другого выхода я не вижу
.

Если я останусь, Ракель не будет в безопасности.
Никто никогда не будет по-настоящему в безопасности рядом со мной.
Я ее знаю. Она найдет способ превратить все это в нечто простое.

Неудача. И я знаю, что это нечто большее. Когда началась сама земля

бунтуя под нами, это был знак. Даже боги думают, что я должен быть
уничтожен, чтобы не стать Потерянным Божьим путем к возрождению.

Я беру тростниковое перо и начинаю писать.

ГЛАВА 28

РАКЕЛЬ

Я просыпаюсь один.

Кто-то уложил меня в постель, перевязал глубокий порез на предплечье
и переодел в свежую ночную рубашку. От этой мысли мне становится не по себе, пока я
не замечаю слабый запах фиалок на своем одеяле. Это достаточно говорит о
том, кто ухаживал за мной после того, как я потерял сознание – Лус.

Ха. Воссоединилась с моей давно потерянной матерью, и она даже не лечит мои
раны, когда мне больно. Не могу сказать, что я удивлен. Наверное, буквы
все-таки были пределом Яиты.

Я сажусь, и комната плывет. Все в нем выглядит мягким, края
размыты, как после того, как я исцелил Нисая, только больше. Я прижимаю
ладони к вискам, когда пепел церемонии возвращается ко мне. Дым.
Тень кружилась, обжигая меня, как кислота. Ужасное ощущение пола
, вздымающегося под ногами. Пропасть, разверзшаяся возле большого алтаря,
выражение боли и ужаса на лице Эша. Пожирающая тьма.
Везде черно. Потом ничего.

Я свешиваю ноги с кровати и тут же жалею, что двигалась так
быстро. Заставляя себя дышать глубоко, я нахожу некоторую устойчивость. Когда
головокружение проходит, я встаю и иду через комнату к серебряному зеркалу.

На лбу у меня царапина-должно быть, она ударилась о
пол храма. Не потому ли мое зрение затуманено? Я осторожно прижимаю палец вокруг

острие и дайте ему экспериментально понюхать. Царапина неглубокая, но я
благодарна Лус за то, что она все еще чистила ее медовым вином и запечатывала оливковым маслом
, чтобы она не гноилась.

Я наклоняюсь ближе к своему отражению. Мои глаза. Возможно, мне следовало этого ожидать
, учитывая, что глаза Сефины были абсолютно темными. Но это все еще нервирует, когда
крошечные паутинки кровеносных сосудов становятся черными.