Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Проблема национальной идентичности и функции поэтического слова в произведениях удмуртскоязычных авторов
Несмотря на вкрапления удмуртских слов в лирику тех или иных авторов Альманаха, по-настоящему языком владеют (и стараются писать на нем различные произведения) только два автора — Анастасия Шумилова и Богдан Анфиногенов. Стихотворение первой мы уже упомянули при исследовании трансформации образа города в лирике современных поэтов, в котором заметили, что Шумилова наследует принципы этнофутуризма и разворачивает мифопоэтический сюжет о круговороте бытия и небытия. Наиболее показательно в этом плане стихотворение «„замлагач!“ — шуоз гондыр...», в котором сюжет разворачивается через метафору еды: медведь съедает лирическую героиню, чтобы потом вырастить из помета росток — воплощение новой жизни. Так утверждается идеал вечной жизни. Впрочем, в творчестве автора постоянно встречаются знаки умирания: например, «стекло — вертикаль — нижняя вода» (в сноске автор поясняет: «согласно удмуртским традициям, по течению зачерпывали „нижнюю воду“ для омывания тела умершего»). Единственное, что можно противопоставить вездесущности небытия и разрушительной силе времени, — это искусство, выраженное, например, в стихе из одного слова (а автор утверждает, что «у всех слов — одно значение»). Проблема мифопоэтического осмысления действительности в творчестве удмуртскоязычных авторов тесно переплетается с проблемами самоопределения и национальной идентичности: если я — удмурт, стоит ли мне писать стихотворения на удмуртском? И если да, то для чего? Как отмечает сама Шумилова, отвечая на вопросы составителей Альманаха, она предпочла деяние недеянию и решила с помощью своего творчества заполнить лакуну в современной удмуртской поэзии, а также постичь суть, логику и красоту родного языка. Функция ее поэтического слова — охранная, а смысл творчества видится автору в преодолении собственной смерти и смерти нации. В этом плане Шумилова наследует традиции удмуртских поэтов начала XX века. вокруг меня – родная чудь, булгары, готы. пусты их рты, беззвучен плач. я слышу скрежет ножей – кому сейчас палач язык отрежет? однажды и ко мне придет палач тот – время, родной язык мой унесет в немые земли… и я пишу – чтобы палач меня не тронул. [1, c. 53] Также последние строки перекликаются с современной городской легендой о черном удмурте: считается, что, если обрусевший удмурт до 30 лет не выучит удмуртский язык, к нему придет черный удмурт и убьет его.
В своем стремлении добиться вневременного существования для удмуртского языка и удмуртского народа Шумилова последовательна и непреклонна, а потому самое страшное для нее — забвение («...видел страшный сон: / впадает Кама в Лету» [с. 51]). Что любопытно, в удмуртском варианте того же самого стихотворения речь идет скорее не о тотальном забвении, но о перерождении: из-за того, что постмодернизм изживает себя и не оправдывает ожиданий творца, все с приставкой «пост-» уходит за пределы поэтического зрения, в том числе и современные удмурты, наследники многовековых традиций, трансформировавшихся до бытовых обрядов («кышнопалан вазе кубыз куара» — на кухне льются звуки кубыза). Отдельный вопрос, к лучше ли такой исход. сисьме постмодернизм. постудмуртъёс кошко постпыжъёсын постКам кузя. гниет постмодернизм. постудмурты уходят на постладьях по постКаме. [1, с. 50] В лирике Шумиловой в принципе уделяется много внимания речи, языку, литературе, проблемам творческого самоопределения: кроме упомянутого уже стихотворения о проблеме умирания удмуртского языка, Шумилова периодически ссылается на других поэтов (И. Бродский в «Постудмуртах», Мандельштам в «Берпуметӥез»), мифопоэтически пересказывает историю своего попадания в поэзию («Кылбурет» / «Поэзия»), иронически рассуждает о месте человека вообще. «тани эшшо гож, люкон тӧдьы-сьӧд, тани шонер син, тани одӥг зэм. валад-а, тон — кин?» «валай ваньзэ, бен». «вот тебе еще черту, черно-белое деление, вот тебе правильный взгляд, вот одну истину. понял, кто ты?» «все понял, да». [1, с 58] Разговор — ключевая часть в поэтике Шумиловой, или ее герои со смирением признают, что других вариантов у них нет («вераськонъёс — нош ма кыле на?» разговоры — а что еще остается? [1, с. 59]), или спорят в каком-то вневременном пространстве, чья жертва была кровавей: женщины или мужчины [1, с. 61]. Слово — больше, чем сотрясаемый воздух, это оберег, произносимое при первой пробе пищи растительного происхождения, без которого даже медведь не может начать трапезу («замлагач!» — шуоз гондыр / но ньылоз монэ — ам! — мед // «замлагач!» — скажет медведь / и проглотит меня — ам! — пусть [1, с. 54]). Влияние удмуртского языка видно и в русскоязычных стихах Шумиловой, в которых лирический герой насмешливо замечает «ну вот, опять забыл, что / пишу я русском на» — в удмуртском вместо предлогов используются послелоги, на которые также переходят суффиксы принадлежности и падежа. В конце конкретно этого стихотворения «Спокойно солнце плыло...» важность удмуртского языка Шумилова также подчеркивает с помощью разрыва строфы и вынесения основной мысли в последние две строки:
другой язык, молочный, во мне течет еще. [1, с. 52] Интересен также тот факт, что для Шумиловой речь, слово, поэт — явление растительное; возникает перекличка с близким к удмуртскоязычным творцам пейзажно-природным кодом. Медведь, прежде чем проглотить поэта, произносит слово-оберег для пищи растительного происхождения, а к концу стихотворения поэт прорастает ростком. Ярче всего эта идея разворачивается в стихотворении «Кылбурет»: пушкам бычыраз будос кыл (внутри взошло растительное слово), со кыл весь пушйиз но будӥз (это слово росло и расцветало), вандӥ / мон вож модосэз (надрезала / зеленый стебель), кыл нош — курик, / будос ке но, сьӧсь ик со — кыл (а слово — крючок, / хоть и растение, но хищное — слово) [1, с. 69–70]. При всем этом Шумилова словно стесняется поэта в себе и не перестает иронизировать над собой и поэзией вообще: мон асме / пӧяй: «тон луид кылбурчи» (себя / обманула: «ну, теперь ты поэт») [1, с. 70], «тани, метафораед дась, / я, гожты ни возьыт чурдэ!» («вот, держи, метафора готова, / ну напиши уже свою постыдную строку!») [1, с. 72–73]. Выражением этой позиции в полной мере предстает верлибр «Куке дышетӥсь шуэ: „мон дышетӥсь“...», в котором автор говорит: когда представитель любой профессии говорит о своей принадлежности к ней, никого это не задевает — за исключением поэта. нош куке кулбурчи шуэ: «мон — кылбурчи» — соку ик ымныраз мыжгем потыны кутске. соин ик кылбурчиос асьсэлы йӧскадь уж утчало. а когда поэт говорит: «я — поэт» — сразу же хочется ударить его по лицу. именно поэтому поэты ищут себе нормальную работу. [1, с. 71] Наконец, если Шумиловой слово сакрализуется и выполняет в ее произведениях охранную функцию, то в стихотворениях Богдана Анфиногенова слово скорее предстает в качестве рекламы. Своим творчеством он пропагандирует и популяризирует удмуртский язык и удмуртскую культуру, в одном из стихотворений («Udmurt революция») утверждая: Как ни крути, что ни бурчи, Зэм кылбурчи — со бугырчи! [1, c. 39] То есть, «Настоящий поэт — это революционер». И дальше: «Уууууууууууууууууу / чи язык!» Причем Анфиногенов наследует не только стремление к свободе, которую «предки-отцы / хранили в созвездьях цветочной пыльцы», но и их эксперименты со структурой, например, графическое письмо Кузебая Герда: Мониста звонче бьются, всю тайну нарушая. [1, с. 39] Но что намного важнее в его творчестве (и заметнее) — это смешение языков, удмуртского и русского. В одном из интервью поэт прокомментировал свою эстетическую задачу следующим образом: «Русско-удмуртские стихи были рассчитаны на таких, как я, обрусевших удмуртских детей – чтобы они почувствовали себя частью удмуртского народа, поняли, что удмуртское может быть современным и модным, как любая культура». [11] Работая над этой задачей, Анфиногенов ссылается на удмуртскую мифологию, упоминая Инмара (верховное божество в удмуртской мифологии), Эштерека (богатырь из удмуртского фольклора), вписывает удмуртские реалии в круг символов и реалий современности («Я пил Kumyshku. Мешая с Brandy», «Я пил Кумышку. Мешая с колой», «Polina Kubista — удмуртский Nike») или персоналий общекультурного прошлого («Vladi Vladykin — можгалась Newton», где Newton, соответственно, Исаак Ньютон, а Vladi Vladykin — Владимир Владыкин, историк-этнограф, финно-угровед и почетный гражданин Удмуртской Республики с ворохом званий и благодарностью Президента Российской Федерации).
Занимаясь продвижением удмуртской культуры и язык, автор также беспокоится и о народе. Правда, в том же репрезентативном ключе, стараясь продемонстрировать, что «мой народ еще ходит на танцы»: Мой народ не больше миллиона, Рыжий, как Леннон, Узкоглазый, как Йоко Оно. Красивый, как Селена Гомес, Миловидный, как Джастин Бибер, Я так не хочу, чтоб он вымер! [1, c. 46] Анфиногенов смешивает в своих произведениях русский и удмуртский языки («Не предложат тебе пресноватый, / простоватый, но вкусный кӧмеч» [1, с. 40]), иногда добавляет английский. Ми ваньмы кулом — game over Кылиз на зэмос warcraft Инмар (берпуметӥ фолловер) Шуоз «Яратон. One love». Мы все умрем — конец игры Остались еще настоящие военные корабли Инмар (последний подписчик) Скажет «Любовь. Единственная любовь» [1, с. 44]. Но занимаясь популяризацией, поэт эстетизирует и поэтизирует удмуртский быт, считая его «великим искусством», например, в стихотворении «Ӝикъя promo»: Считаю великим искусством Аккуратный удмуртский быт! Аккуратно уложена скатерть, И на ней аккуратны узоры. И подушки на старой кровати Аккуратно лежат, словно горы. Связки лука висят, словно косы. [1, c. 40] Интересно также повтор строк «Я знаю, / Я вроде бы чувствую», которые, во-первых, закрывают композицию стихотворения, возвращая читателя к тому, с чего все началось, а с другой стороны, передавая мироощущение автора. Сам поэт не знал удмуртский язык с рождения, несмотря на то что является удмуртом по национальности, и выучил его уже в университете. Он был долго оторван от языка своих предков и их культуры, а потому не может до конца доверять своему восприятию. Что стихотворениям Анфиногенова, что стихотворениям Шумиловой присущи черты заговора, что мы связываем с принадлежностью к древнему языческому народу, в культуру которого они полностью погружены. Так, например, Анфиногенов повторяет: «Ты со мною, Ӝикъя воршудэ, / Ты со мною, Уча воршудэ, / Ты со мною Пурга воршудэ!», а также «Ты со мною, Гондыр выжые, / Ты со мной, Пислэг выжые, / Ты со мной, Пегасья выжые!», как бы призывая хранителя той или иной местности (воршуд) или хранителя рода (выжые). Таким образом выполняется сакральная, магическая функция.
|
|||||||
Последнее изменение этой страницы: 2021-04-14; просмотров: 55; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.129.67.26 (0.013 с.) |