Программа на завтрашний день

1. Написать письмо соседу-ксендзу¹⁶⁶, чтобы он изволил принять участие в одном из ближайших совещаний с сотрудниками. У меня есть основания для такой, на первый взгляд, странной просьбы.

2. Напишу письмо жене пекаря X с просьбой дать белой муки, сухариков или белого хлеба для детей с диареей. (Не давать ли bismutum subnitricum ¹⁶⁷ всем детям перед супом?)

3. Может быть, удастся взвесить детей (нужен поименный список, теплая комната и помощь в раздевании детей перед взвешиванием и одевании уже взвешенных; осмотр дал бы и картину состояния кожи: обморожений, изъязвлений).

4. Развесить термометры в спальнях, потому что «холодно» и «тепло» – это маловразумительно. Для здоровых и более или менее упитанных детей я бы установил абсолютный минимум температуры тринадцать градусов.

5. Первая попытка договориться с персоналом насчет приоритетов первостепенных нужд.

6. Осмотр канализации и отдушин со специалистами.

7. Поиски источников получения крови – в суп и кашу, может, в качестве второго блюда[13].

8. Час – в канцелярии.

Просмотреть картотеку, книги, рапорты, отчеты, состояние склада, подвалов, счетов, поставок и поставщиков.

9. Час в так называемом «грязном боксе»: хочу увидеть картину состояния детей, в котором они попадают в приют, потому что между подобранными на улице должны быть и дети в агонии.

10. Составить речь для вечернего собрания с персоналом, чтобы довести до их сведения, что я знаю способы избавляться от неугодных свидетелей.

 

Пять самых распространенных способов «обездвижить» неудобных фигурантов

1. Первый: пококетничать с ними и допустить в свою банду.

2. Запугать («Мы найдем на него управу, я уже и не таких видел/видела, обращусь с жалобой туда, к такому-то и такому-то»).

3. Наслать на него всякие болячки, например, поставить на дороге что-нибудь, чтобы упал и переломал себе кости (случайно ошпарить, по неосторожности дать в глаз).

4. Опозорить и скомпрометировать, например, застать врасплох и подбить на нелепое распоряжение – неоспоримое доказательство, что трезвый ум, твердая память, чувство меры и добрая воля человека отныне под вопросом.

5. Вымотать, отвратить, вставлять палки в колеса. Пусть поймет, что овчинка выделки не стоит, что он не справится.

Предложу всем и каждому из персонала сформулировать свои пожелания и нужды (в свободной форме опросника или письма).

 

Письмо соседу-ксендзу

Провидение возложило на ксендза миссионерскую работу.

Прекрасная страница истории в жизни духовенства.

Францисканская Палестина – в последнее время Китай, Япония, черные и цветные людоеды.

И везде Пастырь – in partibus infidelium ¹⁶⁸.

Сердечно прошу присутствовать на собрании персонала – на совете, как спасти детей от уничтожения.

Может быть, мудрый совет, может быть, горячая молитва?

Я когда-то прочел:

«Небо не склоняется к тебе, это ты на крыльях молитвы возносишься в небо».

С глубоким уважением…

Письмо жене пекаря

Добрая и милая пани. Вы слышали о несчастном детском доме на улице Дзельной, 39?

В январе умерло девяносто шесть детей.

Сегодня на Слиской, а раньше на Хлодной, а еще раньше – на Крохмальной есть двести килограммов сухариков из тех, которые пожертвовала уважаемая пани. Сколько же они принесли пользы, когда не было хлеба.

Я позволю себе нанести вам визит, чтобы попросить у вас совета (испеченный на пробу хлеб) – и попросить пожертвований для детей с расстройствами пищеварительного тракта.

 

Два часа ночи. Нужно спать, потому что завтра – трезвый день. А также керосин, дорогущий керосин, купленный за деньги детей (мелка, но уже кража народной собственности).

Пока писал, выкурил четырнадцать сигарет. Это много.

Странное совпадение: сегодня годовщина смерти моей матери, которая, выхаживая меня двадцать лет назад, заразилась брюшным тифом и умерла.

 

* * *

 

12 февраля

Человек стреляет, а Господь пули носит.

От холода не мог заснуть: постельное белье промерзло во время переезда; наверху я слышу топот босых ног. Это дети этажом выше поспешно бегут на горшок.

Воспоминание о зиме в деревне под Тарнополем.

Мысли о пьянице, который пропил даже перину.

Седьмой час: я бодр и энергичен. Присутствую при подъеме и мытье детей. Сколько же времени и сил пожирает в жизни показуха.

 

Мысль:

Парикмахер причесывает, а маникюрша украшает ногти приговоренного, который через минуту пойдет на виселицу.

 

Вторая мысль:

Хозяин цирка усердно дрессирует зверей, чтобы дрессированных лишить жизни.

Вместо десяти пунктов плана – визит в Министерство здравоохранения, чтобы обезвредить Санитарную колонну, которая прибыла в составе пары десятков человек с двумя врачами во главе, чтобы провести дезинфекцию, дезинсекцию и как там еще называются эти процедуры.

Результат положительный: Санитарной колонне предложили не так усердствовать, а самое важное – нам пообещали, что мы получим уголь из санитарно-технического склада.

 

Мысль:

Ад и так уже воцарился, Колонна принесла серу, вот еще бы смолу – тогда, может, у детей выросли бы рога, копыта и хвосты. Чертенята – они покрепче были бы.

Неоплаченный счет: в январе месяце нажгли электричества на тысячу злотых (вроде как пани доктор и старая медсестра отапливали квартиру электрическими обогревателями, говорят, что в порядке вещей было готовить на электроплитках, гладить электрическими утюгами, ну и свет, разумеется).

Точно так же дорого стоит и освещение керосином, с тех пор, как электричество отключили.

Днем спал два раза: болит голова.

 

[ГУСТАВУ ВЕЛИКОВСКОМУ]

[ начало марта ] 1942 года

 

Уважаемый пан адвокат.

Среди многих моих недостатков как работника у меня, к сожалению, гипертрофированно критичное отношение к деятельности. Насколько в Доме сирот я более или менее знаю, кто я и что делаю, в какой роли и к какой цели я ковыляю, настолько на Дзельной я теряюсь и блуждаю.

Чаще всего я на побегушках, Каська-кариатида из романа Запольской, которой хозяйка в рекомендации написала: «у варот стаяла и глотку драла». То я та самая пресловутая, вечно недовольная тетка, которая «сидит на кушетке и обиду затаила». То превращаюсь в капризную единственную доченьку, которой то новое платьице, то игрушку, то лакомство, лишь бы она перестала дуться и хмуриться.

Уважаемый пан адвокат сам понимает, как мне неловко быть Каськой-рабыней, теткой с претензиями и девицей-подростком. Причем не по очереди, а всем сразу. Я и пансионерка – Господи помилуй!

Глотку я драл не только «у варот»; я три месяца горланю на весь квартал.

Неприятелей я себе собрал без числа, потому что никому не милы кривая рожа и вредный язык лысого брюзги.

Наконец, я на самом деле не знаю, что и почему, для чего и кто?

Я хотел быть воспитателем.

Я был наблюдателем, контролером, комиссаром, доверенным лицом. – Безусловно, большая честь и приятная награда. Но более ничего.

Линялый, мятый и больной, я стряхнул с себя сырость, холод и затхлость, и уже менее требовательный и морочащий голову Патронат.

И тут я с ужасом узнаю, что я – куратор.

Я решительно «не разрешаю». Куратором фонда был блаженной памяти Мосин¹⁶⁹.

Он неоднократно подчеркивал, что он «не по детям», а «по недвижимости». Коль скоро фонда нет, на кой черт куратор, должность его вакантна […] нет, решительно нет, безусловно и безапелляционно нет.

Пан адвокат, вы мудрый человек, опытный, так что вполне компетентны, чтобы дать ответ на вопрос о том, что мне делать; меня дважды в неделю информируют […] что не продвинулись и на миллиметр.

Света все еще нет.

Запасов угля – только на сегодня, и ни килограммом больше!

Постельное белье, нижнее белье, одежда. (Да. Занавес превратили в пеленки, на два одеяла хватило сукна со стола заседаний, а государственные флаги пошли на кофточки.)

Никого из вредителей не убрали, даже доктора Майзнера, паникера-пораженца, интригана, оппозиционера и негативиста до полного сумасшествия, но вполне вероятно, что он полезен пани Бройгес-Холеровой в клинике Берсонов или в амбулатории для бедных, но чистеньких и дезинфицированных детей. Наконец (а трудно было бы сильней стараться и просить об этом!), никто из персонала не зачислен в штат. А ведь это, казалось бы, легче всего.

Почему можно сто, но нельзя двадцать?

Кому целовать руки и пасть в ноги? Мне недавно подсказали, что одному только Гродзинскому. Не знаю. Совершенно не знаю. Ни кроши. Ни капли. Ни капелюшечки.

Гродзинский elochejm, Гродзинский echod ¹⁷⁰.

С искренним уважением и теплыми воспоминаниями…

 

[О ГЛАВНОМ ДОМЕ-УБЕЖИЩЕ]

22 февраля 1942 года

 

Мультатули, Макс Хавелар

 

Эпиграф

Оповещение о плохих новостях – вещь неприятная, и часть плохого впечатления, которое оно вызывает, падает на того, кому пришлось выполнить эту неприятную задачу…

Отсюда в чиновничьих посланиях этот искусственный оптимизм, противоречащий истинному положению вещей…

Правительство будет благосклонно к каждому, кто его избавит от неприятных известий…

Чиновник, который присылает нерадостные отчеты, «становится назойливым»…

Когда нужда или голод выкосили сотни людей, это всегда результат неурожая, засухи, ливней, но никогда не последствия скверного управления…

Поэтому официальные отчеты в большинстве своем, притом в самых важных вопросах, – лживые¹⁷¹.

Мультатули

Не стоит ли предупредить власти, что могут (!) поступить доносы на въедливого типа, который разворошил осиное гнездо?

 

Выводы:

 

1. Установление срока (1 марта, 15 марта?) правления пана комиссара; если ему что-то платят, то это нецелевая трата; если не получает – он препятствие на пути.

2. Проверить с адвокатом договор с хозяином прачечной «Ханка», который живет в неработающей прачечной и занимает ее, – он не выполняет своих обязательств и не платит аренду.

 

3. Пан Великовский пообещал приложить все усилия в электроцентрали, чтобы нам снова подключили свет. За электричество (вместе со штрафами) мы должны тысячу злотых за один только январь месяц. Грабительское распоряжение керосином грозит еще большими расходами за февраль (так утверждает комиссар).

 

4. Если из средств Совета выдаются какие-то субсидии на лечение доктору Киршбрауну, то этот жест я считаю абсолютно неуместным. Доктор Киршбраун либо симулирует болезнь, либо занемог не при исполнении своего профессионального долга.

 

5. Прошу наделить меня полномочиями для разделения рабочих часов в детдоме между главным врачом Майзнером и городским врачом Фридманувной¹⁷², чтобы на месте круглосуточно был врач.

 

6. Адвокат Великовский выразил свое удивление, что там, где ежедневно умирает пятеро детей, на месте только два врача. Если я и отказал в помощи на этом этапе, то только потому, что в таких условиях нужен не врач, а чудотворец.

 

7. Следует издать распоряжение, чтобы врач и старшая медсестра освободили занимаемую ими нынче двухкомнатную квартиру и переехали на первый этаж в медицинский кабинет. Их квартира нужна детям, а медицинских кабинет в сегодняшних условиях вполне достаточное жилье.

 

8. Рапорты и отчеты требуется присылать не раз в месяц, а ежедневно (температура спальни, температура в комнатах дневного пребывания, часы приема пищи, количество детей в каждом из пяти (кажется) изоляторов: в коклюшном, чесоточном, тифозном, дизентерийном и еще в одном-двух; количество детей, умерших в течение суток, отправленных в больницу).

9. Необходимо проконтролировать как можно точнее угольно-коксовое хозяйство, сосредоточить в одном месте склады, их, кажется, четыре (продуктовый, патронатный, одежный, топливный, овощной, кроме всяких прочих вспомогательных).

В связи с этим необходимо внимательно просмотреть количество, стаж и границы ответственности персонала отдельных отделов.

10. Единственная надежда удержать в живых «поврежденных» детей – даже школьного возраста, – это давать им воду с сахаром, алкоголь (вино? некрепкая водка?) и рыбий жир. (Пан Люстберг торжественно обещал рыбий жир, пока сто литров – когда?)

Прошу прощения за бессвязность отчета, вернее – вступления к отчету.

 

С чего начать?

Может быть начать так:

Главный принцип медицины гласит: «первое правило – не навреди пациенту».

Толстой говорил о непротивлении злу.

Воспоминание: Харбин. Я «угощал» тяжелораненых и тяжелобольных при переезде из медпункта до железной дороги китайской арбой¹⁷³. Они не хотели – предпочитали идти пешком. Когда я сам попробовал прокатиться, то признал их правоту: я слез на полдороге, поскольку растряс все кишки.

Так часто я хватался за всякие распоряжения, чтобы детям жилось получше.

Я издал только один запрет за все десять дней: запретил детям выносить накопившиеся за ночь нечистоты из ведер, черпая их маленькими ночными горшками (одно ведро течет, у двух нет дужек, у четвертого дужка надорвана и висит). Я сам вынес два ведра, до двух остальных я не смог добраться, потому что двери были заперты на ключ.

 

Может быть, лучше начать по-другому:

Wychowywać, «воспитывать», – значит, «ховать», прятать, укрывать от обиды и вреда, сохранять. Прекрасное выражение. Его породила необходимость прятать детей от наездов татар, казаков, литвинов, валахов и прочая, и прочая.

Русский «воспитывает» – выкармливает, питает.

Француз éleve – поднимает, возносит – вперед и вверх.

Итальянец educare – образовывает, учит, нет у него понятия «воспитывать».

Профессия воспитателя-пестуна (от слова «пестовать») – прекрасная профессия.

Слово zawód – профессия – имеет два значения, ведь второе – разочарование, поражение, горькое чувство, что не все пошло так, как я хотел, что я подвел, разочаровал.

Руководитель – как возница, который «водит рукой» вправо и влево, направляет. У него кнут, которым он погоняет, и вожжи, которыми удерживает.

Я высоко метил в своем заявлении: я просил должность воспитателя. Я рад, что мою просьбу услышали.

 

Может быть, лучше начать так:

Как и почему я сюда попал и зачем?

В акции горячих вздохов и сердечных сожалений о судьбе детей, а также ядовитых обвинений в адрес сотрудников с Дзельной участвовала также «Помощь детям-сиротам».

В ответ мы услышали: спуститесь со своего Олимпа в эту юдоль скорби и действуйте. Справедливое требование. Я счел своим долгом в отсутствие других желающих взять на свои собственные плечи это бремя выше человеческих сил.

Вот почему я здесь, а не в бурсе на Генсей¹⁷⁴, не на бойне пана Хенрика Кагана на Ставках¹⁷⁵.

Обязательство на месяц. На это время я взял отпуск в собственном детдоме, который несправедливо считается раем, оазисом, островом справедливости, как раз этим благословенным Олимпом, с которого я с таким опозданием спустился.

Может быть, правильнее начать так:

Я полагал, что персонал на Дзельной – частью герои, частью преступники. Я встретил там истории и сутенеров, и белых рабынь. К счастью для одних и для других, эти полуобморочные и полубессознательные лунатики ничего не понимают и не видят.

 

Может быть, так?

Опытная общественница с огромным стажем наивно спрашивает меня на четвертый или пятый день моей «работы»:

– Как это? Вы уже там, а дети все еще умирают?

Кто-то сказал:

– Ну, это дело нехитрое, если вам все стараются угодить.

Я жестко ответил:

– Я не фокусник и трюки показывать не собираюсь.

Не хочу я быть и знахарем.

 

Еще один вариант вступления мне подвернулся.

Сколько же сил, энергии и средств пожирают старания сохранить видимость:

1. Видимость чистоты: если другого нет, пусть будет чистая лестница и чистые халатики у чесоточных, голодных, замерзших и больных детей.

2. Видимость молочной кухни.

3. Видимость изолятора.

4. Видимость врачебного ухода.

5. Видимость воспитательского присмотра.

 

Или привести в самом начале список фамилий и дат:

Беру так называемую «книгу движения детей».

Порядковый номер. Фамилия и имя. Дата рождения. Дата приема. Выписки, наконец – «примечания». В примечаниях записывается красными чернилами смерть ребенка.

На каждой странице десять фамилий.

Наугад беру листы из прошлого года.

 

Лист 248.

Надивер Соломон, три года. Принят в июле, умер в августе.

Магель Бернард, три года. Принят в июне, умер в июле.

Ламер Якуб. Принят в июне, умер в июле.

Парнес Абрам, год. Принят в июне, умер в июле.

Шайнман Ежи, два года. Принят в июне, умер в июле.

Сафра Людвика, шесть с половиной лет. Июнь – июль.

Дезирер Якуб, год. Июнь – июль.

Вахмайстер Суламифь, год [и] шесть месяцев. Выдержала два месяца

Сапер Юдита, полгода. Июнь – июль.

Брадель Брандла. Год. То же самое.

 

Лист 247.

Десять детей принято, девятеро умерли. Десятого забрал отец на следующий день после поступления.

Дословно: «Шнайвайс Ежи, род. 15 апреля 1941 года, поступил 23 июня, выписан на следующий день к отцу Шмулю, улица Желязна 752 [?]/40».

Лист 246.

Приняты десять, умерли все.

 

Лист 245.

Восемь умерли в детдоме, один в больнице, одного забрала мать.

 

Лист 244.

Из десятерых девять умерли в детдоме, один в больнице

 

Лист 243.

Из десятерых умерли восьмеро, одного забрала бабка, один ребенок сбежал: Цирла Ариль, три года, принятая в июне, убежала после трехмесячного пребывания.

 

Лист 242.

Из десятерых детей умерли девять. Возле фамилии десятого, Вайсельфиша Ицека, двенадцатилетнего мальчика, в рубрике «примечания» не было надписи красными чернилами.

Меня заинтересовал этот Вайсельфиш Ицек (может, какая-то неточность в записях?), я себе выписал на листок эту фамилию, чтобы расспросить (вообще-то я не очень надеялся, что докопаюсь до истины). Оказалось, его все знают: вор, отбирал у детей еду. Сейчас лежит в больнице с тифом.

С листа 241 умерли восемь человек.

 

С листа 240 умерли девятеро, десятую через неделю забрала […]

Мне пришла в голову мысль: может, ответственный за зачистку города от бродячих собак ведет главную «книгу движения» и в рубрике «примечания» отмечает себе этих счастливчиков-собак, выкупленных хозяевами?

Может быть, такое вступление к отчету?

 

У меня такой план работы:

Прежде всего – чем топить: на то, чтобы уморить ребенка голодом, нужна, как ни крути, пара недель, а вот холодом – пара часов.

(Говорят, что в течение всей зимы во многих спальнях топили только от пяти до десяти раз.)

Второй вопрос: безопасность персонала. Когда немецкие войска вошли в Варшаву, я заявил на собрании, что к персоналу я собираюсь относиться, как рачительный хозяин к коровам в хлеву, если хочет, чтобы они давали молоко. За это сравнение на меня смертельно обиделась тогдашняя, Божьим попущением, псевдодиректриса: панна Мадзя¹⁷⁶: нате вам, корова!

Задача солдата – стрелять. У него должны быть сапоги, теплая шинель, котел, дрова на растопку.

Шатаясь после тифа, выздоравливающие нянечки моют холодной водой и тряпкой размером с носовой платок парадную лестницу (сохранить видимость чистоты).

А может, так:

Тому есть свидетели, как доктор Киршбраун героически сказал: «Я не покину детдома, пока хоть один ребенок остается в живых».

Знамени он не отдаст.

 

Может быть, начать кротко?

Когда я выразил удивление, что медицинские весы нормально работают (тут не только дети «повреждены», тут и весь инвентарь переломан), я услышал в ответ:

– Так эти весы были испорчены.

Раздраженный, я бросил такой вопрос:

– Пани, вы не могли вчера высушить дрова на растопку?

И получил ответ:

– Кабы я высушила, у меня бы сейчас их уже не было.

 

Наконец хоть одно оправдание.

Вес детей:

Родившаяся 5 апреля 1937 года Хеля Аграфне весит 9 кило 800 граммов.

Пятилетний ребенок здесь весит, как годовалый.

Родившийся 11 февраля 1931 года Гласман неделю назад весил 19 кило.

[…]

 

ОТЧЕТ О ВТОРОЙ ДЕКАДЕ [В ГЛАВНОМ ДОМЕ-УБЕЖИЩЕ]

[ 5? марта 1942 года ]

 

Вступление. Между двумя маршами парадной лестницы красуется на высоком треножнике плевательница: наконец-то удовлетворены требования гигиены.

(Если бы возле плевательницы стоял еще и горшок с каким-нибудь растением, было бы не только гигиенично, но и эстетично.)

 

Требования

1. Я не уверен, но мне кажется, что следовало бы поставить у ворот полицейского: a) для контроля всех входящих и выходящих; b) для контроля выносимых предметов и продуктов; c) для сопровождения хотя бы дров и угля.

NB. Это должен быть человек проверенной честности, смелый и решительный, сильный, готовый помочь.

2. Категорический запрет принимать матерей вместе с новорожденными.

Запрет принимать здоровых, хорошо упитанных и прилично одетых детей.

3. Просьба определить сумму (в границах «от – до»), на которую можно безусловно рассчитывать в указанные сроки.

4. Вопрос персонала (администраторы, нянечки, воспитательницы, уборщицы и посудомойки, практикантки, бывшие воспитанники, дети старшего возраста):

a) зарплаты,

b) питания,

c) условий работы,

d) медицинского обслуживания,

e) отпусков и выходных дней,

f) семей персонала,

g) жилья (так называемое административное здание).

Директор Люстберг, невзирая на свои обещания, пока не прислал бумаги о выселении врача и старшей медсестры из занимаемой квартиры.

 

Обоснование требований

1. В интернате (ранее улица Ягеллонска¹⁷⁷) у ворот стоит полицейский: для защиты от назойливых чиновников полиции нравов, от скандалов родителей (а те особенно беспокойно себя ведут вблизи тюрьмы¹⁷⁸), от юных бродяжек, от зачастую подкупленных временных и случайных якобы опекунов детей. Есть опасения, что разойдется слух о реформах на Дзельной, 39, под надзором «богатого американского дядюшки»¹⁷⁹ – тогда отчаявшиеся и преступные семьи начнут нас массово штурмовать с просьбами принять детей.

(Юридический отдел должен добраться до малин и борделей, до фабрикантов ангелочков¹⁸⁰ и группировок, которые руководят уличными детьми-попрошайками.)

2. Ребенок умирает, а мать остается, загрязняя и без того нечистую атмосферу, отнимает время и энергию.

3. Дела, которые раньше решались за минуты, теперь тянутся, отвлекая от нужной работы. Иногда двухдневная задержка с выплатой обещанной суммы приносит огромный материальный ущерб.

4. История персонала и зарплат во времена нахождения на балансе магистрата мне известна на протяжении последних двадцати лет.

Достаточно последнего проекта бюджета, и так уже урезанного, чтобы магистрат отказался от ответственности за приют.

Вроде бы счет за керосин в феврале составил тысячу (тысячу пятьсот?) злотых.

 

ОТЧЕТ О ВТОРОЙ ДЕКАДЕ (ДЗЕЛЬНА, 39)

[ март 1942 года ]

 

1. О себе: головные боли уже не только вечером, но и с утра.

Субботу я провожу на улице Слиской – этот день мешает запланированной работе.

В случае неудачи я не буду рассматривать эту попытку как поражение: большие трудности даже там, где существует добрая воля, традиции порядка у персонала и у детей. Там, где десятки лет существовала строжайшая конспирация и террор худшими и наихудшими совестливых, честных и работящих, трудности в докапывании до истины, а потом в осуществлении правильных шагов вырастают в геометрической прогрессии относительно количества проблем.

 

2. Война.

Общая деморализация заражает атмосферу интерната, затрудняя работу внутри детского дома и за его пределами.

Притупленная реакция на события и факты – забота о семье, – инстинкт самосохранения, который диктует способы спасти хотя бы себя самого.

Апатия и лень.

 

3. Непосредственное начальство.

Существует искреннее намерение помощи – быстрота действий.

Интернат приняла к себе Община, убрала комиссара, молниеносно добыла лечебный жир для детей.

Разъяснила и четко установила мои полномочия.

Остались только материальные трудности.

4. Попечительский совет, Патронат – остатки недоброй памяти отношений и зависимости от Отдела социальной опеки Магистрата.

Проверки, проекты реорганизации, эксперименты и попытки: временность и хрупкость решений и приказов, необходимость примириться с задачами выше человеческих сил – эти поступают по расписанию и диктуют рецепт переждать, передохнуть, обмануть и скрыть, отложить и дождаться лучших времен и условий.

 

Врачебный отчет

Эпидемия бушует. Смертность выкосила младшие группы на сто процентов, средние – на пятьдесят процентов, потери в старших группах пока точно определить не удается, но, судя по степени истощения детей, смертность в ближайшие недели будет очень высока.

(Интересный психологический момент: общая тенденция оперировать преувеличенными данными: например, «дети гниют». Не гниют, но пролежни размером с серебряный злотый, чесотка и грибок терзают детей. Иногда зуд бывает хуже боли.

«Нет обуви». Если дети ходят босиком, то это потому, что не переносят обувь на больных ногах.

«Умирают от холода». На всем протяжении зимы печи топили от пяти до десяти раз; дети по трое, иногда по четверо оставались в постели под тремя одеялами и перинами целыми сутками, согревая друг друга.

«Умирали от голода». Абсолютно достаточно хронического безнадежного недоедания.)

Фатальный момент – ослабление жизненного инстинкта у большинства детей: отсутствие реакции на холод и голод: обидевшийся босиком и в рубашонке сидит в неотапливаемой комнате или вообще на ступеньках лестницы. Не желая принимать невкусную еду, отказываются от нее вообще. (Дети просят «жиденькое».)

Если мы способны понять, что даже голодный не будет есть песок или толченый кирпич, чему же удивляться, что многие дети отказываются есть кашу, которая не дает им ни прибавки веса, ни сил, ни энергии.

Нужно немедленно выгрызать пожертвования везде, где только можно, и немедленно. [Молочная кухня может стать] четвертой вечерней трапезой, чтобы ночной перерыв не составлял шестнадцать часов (уже после установления расписания трех дневных трапез).

Непонятный момент: «слабеньких» детей селили в отдельной комнате, где из-за поломки печи за всю зиму ни разу не топили.

В изоляторе только два ночных горшка, постоянно переполненных или протекающих.

Вывод: прогнозирую не снижение количества детских смертей, а изменение характера смертей. Младенцев спасти невозможно, равно как и детей школьного возраста весом ниже пятнадцати-двадцати килограммов, наконец, тех, кого полиция доставляет в агонии или «с повреждениями» из-за безобразного содержания в такой степени, что весь организм или отдельные органы не способны уже лучше работать при улучшенном питании. Только рыбий жир, самый легко перевариваемый жир, дающий помутнение сыворотки крови уже через десять-пятнадцать минут после приема, дает шанс пережить критическую неделю (?).

Будет очень легко прервать смертность в приюте, если не принимать детей, обреченных на смерть, а агонизирующих отправлять в больницу.

Я хочу обратить на этот момент особое внимание, потому что до меня дошли слухи о триумфах шарлатанов и мошенников. Надо иметь мужество смотреть правде в глаза.

 

Отчет о воспитании

У детей духовный голод. После одной сказки про Кота в сапогах¹⁸¹, на которую я осмелился на пробу, дети назойливо домогались еще, и только рыбий жир вытеснил из их аппетитов потребность в пище духовной.

На детсадовской территории у некоторых групп детей, благодаря героическим личным усилиям как некоторых воспитателей, так и детей, есть туманный контур если не достижений, то стремлений.

Дети школьного возраста в полной заброшенности, оставшись без трагически погибшей учительницы, б[лаженной] п[амяти] Рундовой, выкошенные тифом (они в больницах, откуда возвращаются, правда, живые, но буквально все зараженные чесоткой, а некоторые и грибком, – в последней стадии истощения).

 

Хозяйственный отчет

Отсутствие прошений касательно ремонта, инвентаря (в первую очередь кухонного), постельных принадлежностей, одежды, белья и обуви объясняю следующим.

При том хаосе, который творят сознательное вредительство по мотивам личной выгоды, немощь, халатность, а в какой-то степени – и отсутствие физических сил у лучших сотрудников, огромные средства, которые поглотили бы инвестиции и закупки, улучшили бы положение вещей максимум на пару недель. (Если склад одежды не только не знает, сколько у них белья, но и при подсчете грязного белья ошибается на четыреста килограммов на тонну, в такой склад нельзя завозить ничего нового. То же самое касается инвентаря и посуды.)

 

Кадровые вопросы

Тот факт, что персонал, невзирая на обещания, снова не получил зарплату за январь и февраль текущего года, очень сильно осложнил проблему.

К концу третьей декады я смогу составить неполный список сотрудников, которых нужно отправить в приют или больницу (или в кутузку?), которых нужно убрать или понизить в должности, а кому следует доверить дальнейшую работу в детдоме, улучшая условия работы и по мере возможности удовлетворяя их нужды.

 

ЧЕСТНОСТЬ, КОТОРАЯ НЕ РАССУЖДАЕТ

[ февраль/март 1942 года? ]¹⁸²

 

Это было давным-давно, во время той войны.

Я ехал в трамвае, было ужасно холодно, и была в трамвае страшная давка. Половина людей ехала без билета, потому что кондуктор не справлялся. На каждой остановке новые пассажиры входили, другие выходили.

Позади меня стоял парнишка с книгами в портфеле. Он собирался в школу. Он наседал на меня и стучал в плечо рукой, которая держала деньги за билет. Рука аж побелела от мороза.

Я ему говорю:

– Стой спокойно. Не толкайся.

А он в ответ:

– Да у меня билета нет.

Я ему говорю:

– Подожди, потом заплатишь.

А он в ответ:

– Так мне сейчас выходить!

Я ему говорю:

– Руку спрячь, отморозишь!

А он в ответ:

– Тогда пропустите меня!

И он изо всех сил толкнул меня в бок; все на него кричали, но он с поднятой рукой добрался до кондуктора, заплатил за проезд, взял билет – и только тогда опустил руку и уже двумя локтями проложил себе дорогу к выходу.

Не знаю, что это был за парень, я даже лица его не видел – видел только эту замерзшую, вытянутую вверх ручонку, запомнил его досадливый, а потом и гневный голос, когда он повторял:

– Я должен заплатить за проезд.

А потом в течение двадцати лет, всякий раз, когда я думал о людях честных и нечестных, всегда упоминал его на собраниях, воспитательных часах и лекциях:

– Это был честный человек. Его не касалось, что другие не платят, что кондуктор вообще не хотел брать у него деньги, что к кондуктору было очень трудно пробраться, что давка, что холодно. Он знал только одно: нужно заплатить за проезд; это не его деньги, он их должен отдать.

Это было давно, еще во время той войны…

А сейчас на Дзельной я видел другого ребенка: даже не знаю, мальчик это был или девочка.

И точно так же я не помню лица, не знаю имени; знаю только, что это был дошкольник.

А случилось это в спальне на Дзельной – как раз проходил через спальню, уже темнело.

Я остановился у кровати, на которой лежал ребенок. Я подумал, что ребенок болен и про него забыли. Ведь так часто бывало.

Я наклонился и вижу, что ребенок мертвый.

И как раз в этот момент входит кроха-дошкольник и кладет умершему на подушку кусок хлеба с вареньем.

– Зачем ты ему это даешь?

– Потому что это его порция.

– Но он уже умер.

– Я знаю, что умер.

– А откуда ты знаешь?

– Ну… раньше у него глаза были открыты, а из носа и рта он пускал такие пузыри. Видите, тут на подушке мокро – это его слюни. А потом он закрыл глаза и больше уже не дышал.

– Так зачем ты положил ему хлеб?

– Потому что это его порция, – сказал малыш с досадой, что я задаю ненужные вопросы, что я, большой взрослый доктор, не понимаю таких очевидных вещей: это его порция, и живой он или мертвый, он имеет право на свой хлеб с вареньем.

Мне не суждено прожить еще двадцать лет, чтобы рассказать об этом втором честнейшем из честнейших людей. Поэтому я и передаю вам на память три простых слова:

– Это его хлеб. Это его порция…

Красиво написала Рита в статье о том, как она решила не воровать. Кто прочитает, подумает: «Смелая, искренняя, разумная девочка. Если у нее сильная воля, она сдержит слово и будет жить честно. Жизнь научила ее, что путь правды – безопасный и справедливый».

Потому что Рита видела два пути. Один она оттолкнула, отбросила и выбрала другой. Так часто бывает.

Я уже много раз был свидетелем такого выбора.

Но редко, реже всего рождаются люди, которые видят только один путь… Честность не рассуждает. Настоящая честность знает только одно: это мое, а это – не мое. Я не трону того, что не мое.

Отдам ему его долю. Это мне не положено. Это положено ему. Честность не рассуждает. Она знает, раз и навсегда, и везде.

Обычный человек может сказать: дурак, лезет вон из кожи, чтобы заплатить. Кладет хлеб в рот мертвецу. Так говорят обычные люди. […] Порядочные и разумные, но очень редко […]

 

[О ПРОЕКТЕ ОТДЕЛЕНИЯ ДЛЯ УМИРАЮЩИХ ДЕТЕЙ С УЛИЦЫ]

5 марта 1942 года

 

Десятки мелких наблюдений доказывают, что состояние нервов у населения чудовищно ухудшается день ото дня. (Так бывало в эмиграции, в ссылках, в тюрьмах.)

Я пишу под лозунгом: не трепать нервы.

1. Не трепать нервы прохожим, свидетелям нищенского психоза и нищенской преступности, детской преступности.

2. Не трепать нервы молодым ребятам из службы порядка. Они бессистемно хватают на улицах детей и получают направление в случайные места, водят задержанного от приюта к приюту (нет мест).

3. Не трепать нервы воспитанников зрелищем умирающих детей – старческих скелетов.

4. Не трепать нервы врачам, которые сохранили чувство ответственности, но видят беспомощность собственную и местных властей.

5. Не трепать нервы многочисленным рядам лучших социальных работников.

 

* * *

 

1. Один морг для детей в одной больнице (большая светлая комната). Рядом секционная: в случае сомнений или подозрений – вскрытие.

2. Одна центральная сортировочная для «утопленников». Тут нужно решение, пытаться ли еще спасти, или только смягчать страдания предпоследнего пути (эвтаназия).

3. Отделение для самых тяжелых больных детей.

4. Карантин.

5. Эвакуационный пункт. Сюда должны сообщать о свободных местах дома опеки и воспитательные дома.

Всего шесть помещений, выделенных из больничного здания – недорогая и целевая инвестиция.

 

* * *

 

Кончается мой месяц на Дзельной. Объявляю конкурс на место ординатора отделения умирающих детей. (Бывали же тибетские врачи неизлечимых болезней.)

 

О ПЕРСОНАЛЕ ГЛАВНОГО ДОМА-УБЕЖИЩА

19 марта 1942 года

 

Когда один из чиновников Социальной опеки на открытом заседании выступил с упреком, ведь еврейские дети якобы не умирают, – я ему предложил, чтобы он обратился в Еврейскую общину, а она лояльно предложит ему сотрудничество на этом участке. Этот ответ был неправильно понят как ирония.

Когда один из чиновников пытался меня с цифрами в руках убедить, что евреев не обижают при разделе благотворительных даров, я ответил, что есть фонды и дополнительные выплаты (на руки), которыми евреи не пользуются, что фонды щедро расходуются на непродуктивные цели, что евреи получают все с опозданием, которое очень дорого обходится, а самое важное – средства для удовлетворения насущных потребностей населения находятся в ненадлежащих руках.