Нужен ли поворот в модернизационной стратегии?

 

Многие экономисты, справедливо констатируя, что с 1999 г. в России начался определенный, устойчивый рост экономи­ки, в то же время указывают на однобокость, формальность этого роста, на отсутствие признаков глубинных, качественных измене­ний. Все дело свелось, так сказать, к «росту без развития». Так, ака­демик Д.С. Львов признавал: «Стоит только перевести разговор из институциональной плоскости в плоскость содержательного анали­за, как тут же обнаруживается, что нынешняя экономика России по многим важным для развития страны направлениям уступает доре­форменным аналогам: по темпам экономического роста, качеству отраслевой структуры, эффективности используемого производст­венного аппарата, уровню заработной платы и дифференциации доходов населения, эффективности и качеству государственного управления, уровню социально-политической стабильности, мас­штабам криминализации и коррупции в экономике и во всей обще­ственной жизни»[84]. Так что, позитивная динамика некоторых мак­роэкономических показателей последнего времени не вселяет оп­тимизма отечественным экономистам. И действительно, естествен­ная убыль населения страны, хотя и несколько сократилась, но про­должает составлять ежегодно сотни тысяч человек. Страна продол­жает вымирать.

Итак, как же развиваться дальше? Сохраняя нынешние темпы экономического роста, просто наращивать объемы экспортных про­изводств, без глубинной трансформации структуры народного хозяй­ства или же выбрать иной сценарий развития? Этот вопрос доста­точно четко поставил директор Института экономики РАН Р. С. Гринберг: «В таких условиях возможна реализация двух экономиче­ских сценариев. Первый – продолжение сложившихся трендов каче­ственного застоя («рост без развития») с перспективой дальнейшей утраты национальной конкурентоспособности. Второй – государство берет на себя функции субъекта целенаправленной и динамичной структурной модернизации...»[85]. После некоторого анализа, Р. С. Гринберг приходит к необходимости «структурного поворота» в социально-экономической стратегии развития России. «Таким обра­зом, – пишет автор, – эффективная структурная и промышленная политика для современной России должна стать тем инструментом, при помощи которого могут быть преодолены сложившиеся струк­турные проблемы, усугубившиеся в результате бессистемной либе­рализации 90-х гг.»[86].

Думается, действительно, без резкого «структурного поворота» страна сама собой не сможет перейти на инновационный путь разви­тия, который и будет означать завершение российской модерниза­ции. Рассмотрим теперь вопросы сути инновационного развития, что требует сегодня иной интерпретации.

Инновационный тип развития сегодня – это, как представляется, не только создание новой техники и технологии и даже не только поиск новых организационных приемов управления. Хотя, конечно, все это важно и непременно должно включаться в понятие иннова­ционного типа экономического развития. Однако современное по­нимание инновационного типа должно также включать как состав­ную, даже важнейшую свою часть, развитие человека, человеческого потенциала на базе высокоразвитых сфер науки, культуры, образо­вания. Таким образом, в отличие от узкого понимания инновацион­ного типа развития, которое преимущественно сводиться к новой технике и технологии, широкое понимание инновационного типа развития включает социальные и гуманитарные аспекты человече­ской деятельности и сохранение («сбережение») и воспроизводство самого человека как основной, конституирующий элемент этого ти­па развития.

В самых последних публикациях многие ученые пытаются найти формулировки, отражающие именно это широкое понима­ние инновационного типа развития. Так, профессор Н. А. Новиц­кий, делая упор на связи инвестиций и инноваций, пишет: «Поня­тие инновационно-инвестиционного потенциала возникло на ру­беже XXI века в связи с формированием новой экономики на базе знаний, отражающего накопление активной части национального богатства, формируемого на основе знаний, характеризующего инновационно-инвестиционный «капитал»[87]. Интересную, хотя и чрезмерно размытую, точку зрения по этому вопросу высказал за­меститель руководителя Администрации Президента РФ В. Ю. Сурков на заседании Ученого совета Института философии РАН в июне 2007 года: «Когда у нас люди говорят об инновационной экономике, они часто сами не знают, о чем говорят. Им кажется, что это просто некие новые машины, некие новые способы добы­чи того же сырья. А между тем, речь идет о серьезных сдвигах в культуре в целом, в национальном характере и образе жизни»[88]. Итак, в современное понимание инновационного типа развития входит социальная и человеческая составляющая как его базовая характеристика.

При этом переход на инновационный тип развития следует рас­сматривать как особую или специальную социальную ценность. Прежде всего, если в понимание инновационного развития включа­ется развитие человеческого потенциала, то уже это превращает этот тип развития в особую социальную ценность. Затем, если общество и государство своей целью ставят переход к инновационному разви­тию, значит, такой переход не есть следствие высокой экономиче­ской эффективности. По крайней мере, для России. Высокая эконо­мическая эффективность может (и должна) быть достигнута в ре­зультате инновационного развития, но в стране среднего экономиче­ского развития сама по себе не возникает. Следствие не есть причи­на. Поэтому и нужна специальная инновационная политика государ­ства, которую, с одной стороны, можно рассматривать как особую социальную ценность, с другой стороны, как часть промышленной политики. Точнее было бы сказать, что инновационная политика находится между социальной и промышленной политиками, в из­вестной мере объединяя некоторые элементы той и другой. Но в данном случае нас интересует социальная составляющая инноваци­онной политики.

Теперь разберемся с вопросом – насколько рыночная модель развития, которая, специально это подчеркнем, объективно неиз­бежна на определенной стадии развития любого общества, может способствовать реализации именно современного понимания инно­вационного типа развития, в силах осуществить «структурный пово­рот» в модернизационной стратегии развития.

Говоря о рынке и рыночной модели, мы не имеем в виду отказ от рыночной экономики вообще, ибо от объективной неиз­бежности отказаться невозможно. В данном случае речь идет о тео­ретическом ракурсе вопроса: может ли рыночная модель само по се­бе повести модернизацию экономики и общества в сторону иннова­ционного пути развития, осуществить инновационную модерниза­цию? На сегодня имеется немалое число экономистов, готовых по­ложительно ответить на этот вопрос. Так, в докладе со странным на­званием «Коалиции для будущего: стратегии развития России в 2008-2016 гг.», подготовленном под руководством Л. М. Григорьева прямо указывается: «Модернизация российской экономики возможна, как показывает мировой опыт, только на основе широкого развития ча­стного предпринимательства... Последовательное укрепление кон­курентной политики, более эффективная защита конкуренции и соз­дание условий для конкуренции на неконкурентных в настоящий момент рынках, поиск баланса инструментов конкурентной и про­мышленной политики на основе широкого применения современных методов оценок регулирующего воздействия - вот характеристики данного варианта»[89]. По поводу этого цитированного доклада, заме­тим, что его авторы, видимо, плохо знают «мировой опыт», ибо он как раз показывает, что на основе «частного предпринимательства» модернизация проходила только в странах первого эшелона капита­лизма. Страны второго и третьего эшелона экономического развития (СССР, Китай, Южная Корея, Тайвань, некоторые страны Латинской Америки) проводили модернизацию на основе или государственного регулирования экономики или на основе так называемого государст­венно-частного партнерства. Но рынок и частное предприниматель­ство при этом нигде, конечно, не отбрасывались. Другой вопрос – что было основным, ведущим началом.

Действительно, рынок наиболее эффективный механизм эконо­мического развития. Суть рыночного механизма (конкуренции) со­стоит в сопоставлении, соизмерении индивидуальных издержек тру­да по производству какого-либо продукта с общественно необходи­мой величиной, той, что складывается на рынке. На этой основе происходит дифференциация всех участников производственного процесса на лучших и худших. Практически это означает, что лучшие производители товаров и услуг достигают максимальных преиму­ществ, а худшие, в конце концов, выводятся за пределы хозяйствен­ного процесса. Остаются только наиболее эффективные. Здесь нет застоя. Каждый непосредственно ощущает возможности существен­ного роста материального благосостояния или резкого его снижения в прямой зависимости от своего труда и результатов своего производства. Это элементарный рыночный механизм, а соревнование или конкуренция (что для рынка более адекватно) – его главный стержень. Вместе с тем, не следует переоценивать возможности рыноч­ного механизма. В долгосрочной перспективе его воздействие весьма незначительно, слабое воздействие он оказывает и на развитие со­временных сложнейших отраслей и промышленных комплексов (атомная промышленность, ракетостроение, космос и т. п.).

В этой связи интересно было бы рассмотреть вопрос о замене западной либеральной экономической теории (мейнстрим), которая, по мнению многих экономистов, сегодня находится в кризисе, новой теорией, скажем, теорией «суженного рынка». Именно такой рынок был характерен для экономик советского типа и советская экономи­ческая наука в целом отражала потребности такого рынка. При раз­витии теории «суженного рынка», видимо, придется обратиться ко многим достижениям советской экономической науки. А такие дос­тижения были. Назовем лишь достижения в области плановой и ба­лансовой работы, за которую два выдающихся ученых, принадлежа­щих к отечественной научной школе, получили Нобелевские премии по экономике: В. Леонтьев (1973 г.) и Л. В. Канторович (1975 г.). Се­годня, когда самые развитые западные страны переходят к «обществу знаний», большие сферы человеческой деятельности выводятся из-под рыночного регулирования (например, наука, образование). По­ложение, согласно которому в сферах человеческой деятельности с преобладанием инновационного труда (наука, образование, культу­ра) рыночные механизмы перестают работать, уже давно и успешно разрабатывается в новой социально-экономической науке. Так, про­фессор МГУ А. В. Бузгалин, определяя общую закономерность, писал: «Мера развития рыночных механизмов организации и мотивации деятельности постепенно "убывает" по мере продвижения от репро­дуктивного труда к творческому»[90]. И в этом случае либеральная экономическая теория (мейнстрим), которая уже не в состоянии объяс­нять эти новые процессы, должна заменяться новой теорией. Теори­ей, способной объяснить и обосновать переход российской экономи­ки на инновационный путь развития.

Поэтому нужна активная инновационная политика государства. Современное российское государство вообще чуждо политики. Нет политики занятости, нет политики доходов. Но для перехода на ин­новационный путь развития нужна специальная государственная политика.

Значит, нужен кто-то, кто будет ограничивать монополизацию рынка, сохранять демократию, нацеливать экономическое развитие на инновационный путь, т. е. развивать науку, технический про­гресс, образование. Нужно государство с его антимонопольным регу­лированием и большими финансовыми и материальными ресурсами для развития. Сами по себе люди в условиях рыночного общества умней и образованней не становятся. И тут возникает парадокс: что­бы страна могла достойно конкурировать на мировом рынке, госу­дарство у себя дома должно ограничить свободное рыночное саморе­гулирование.

За период горбачевской перестройки и последующих трансфор­маций о государстве и его роли в экономике написано много бестол­ковых и уничижительных текстов. Самые лучшие (из сноровистых) публицисты и ученые соревновались друг с другом в том, чтобы оп­левать свое собственное государство, развалить его, или хотя бы принизить. Вспомним конец 1980-х годов. В исходной точке критика в адрес советского государства была в определенной мере оправдана, ибо тогдашнее государство было чрезмерным государством, не ос­тавляло никакой возможности для проявления гражданской и эко­номической инициативы, тотально опекая все общество в целом и каждого его члена в отдельности.

В этой связи справедлив и оправдан был, начавшийся тогда, в конце 80-х годов, процесс разгосударствления многих сторон обще­ственной жизни и прежде всего жизни экономической. Однако дело кончилось низведением государства до положения "ночного сторо­жа", но, видимо, в силу российских традиций, плохо оплачиваемого, плохо вооруженного и, главное, бестолково инструктируемого. В со­временном мире такое отношение к государству представляется са­моубийственным. По крайней мере по двум крупным основаниям Россия должна отказаться от такого уничижительного отношения к государству.

Первое – это особенности, геополитические, прежде всего, и традиции России. С древнейших времен Россия формировалась как все более укрепляющееся государственное образование, втягиваю­щее в свой центр многие территории, народы, традиции, менталитеты, религии. Раздробленность на отдельные княжества (графства или герцогства), что было типично для развития Европы, в России до­вольно быстро было преодолено и постепенно шло создание весьма централизованного государства. Иначе, видимо, Россия не сохрани­лась бы как великая держава. Соответственно все или почти все су­щественные начинания, реформы, изменения осуществлялись как инициатива верховной власти, из одного центра. Даже развитие промышленности, начиная с реформ Петра I, шло по инициативе го­сударства, в форме государственной промышленности.

Второе – современный опыт развитых западных стран. Еще Люд­виг Эрхард в 1955 г. замечал, что "современное и сознающее свою ответственность государство просто не может себе позволить еще раз вернуться к роли "ночного сторожа"[91]. В настоящее время все эконо­мически развитые страны мира демонстрируют все возрастающую долю государства в распределении валового национального продук­та. Так, по имеющимся данным в таких странах как Швеция, Норве­гия, Нидерланды уровень государственных расходов составляет бо­лее 50% ВНП, при среднеевропейском уровне в 40-45%. В России этот показатель составляет с 1992 г. примерно 30%, что является са­мым низким показателем в мире. В таких условиях не может сохра­ниться достаточно сильное государство для проведения серьезной и успешной модернизации инновационного типа.

Инновационная модернизация экономического развития долж­на базироваться на трех принципах или элементах: народнохозяйст­венном планировании; рыночном саморегулировании и политиче­ской демократии (гражданском обществе). Именно должное сочета­ние этих трех элементов и дает в комплексе это оптимальное на­правление. Можно отметить, что такое сочетание этих трех принци­пов до сих пор не было свойственно известным нам типам экономик. Так, советский тип экономического порядка предусматривал систему жесткого народнохозяйственного планирования с очень небольшой (минимальной) долей рыночного саморегулирования (в части рас­пределения товаров народного потребления и натурализации без фондового обмена средствами производства) и с полным отсутстви­ем политической демократии. Экономически развитые страны За­падной Европы, наоборот, имеют достаточно эффективное рыночное саморегулирование и действенную политическую демократию, но очень слабо используют народнохозяйственной планирование. Ис­ключение составляют лишь экстремальные периоды, когда государ­ственное регулирование экономики весьма близко подходило к эко­номическому порядку народнохозяйственного планирования.

Россия также сегодня находится в экстремальной ситуации и уже поэтому оправдано здесь и сейчас использовать народнохозяйст­венное планирование. Кроме того, планирование в России имеет давние традиции и в силу характерных особенностей российской территории и индустрии является наилучшей формой государствен­ного регулирования экономики. Отказ от народнохозяйственного планирования привел к расчленению экономики, разрушению эко­номических связей, развалу народнохозяйственного комплекса. На­пример, становится совершенно ясно, что неконтролируемый рост железнодорожных тарифов, не увязанный с общими пропорциями народного хозяйства приводит сегодня к положению, что Дальнево­сточные регионы России будут экономически примыкать не к Цен­тральной России, а к другим странам (Китай, Корея, Япония). Отсут­ствие народнохозяйственного планирования приводит к серьезным перекосам в соотношении многих взаимосвязанных элементов эко­номики.

Плановые методы представляют собой хороший канал для про­ведения политики, исходящей не только из чисто экономической эффективности. Через эти методы весьма удобно проводить и соци­альные, этические ценности. Именно плановые методы могут слу­жить наилучшим каналом перевода экономики на инновационный путь развития. Это часто провоцирует политиков и исследователей социальные и инновационные цели рассматривать не как результат сознательного регулирования рынка, а вставлять их в сам рыночный механизм с помощью этих плановых методов, от чего происходит очередная путаница. Достижение инновационных целей должно осуществляться государством не благодаря рыночному развитию, а вопреки рынка, после рынка, за рынком. Рынок может быть подклю­чен лишь на конечной стадии инновационного процесса, в целях на­хождения наиболее эффективного, приемлемого варианта использо­вания инновационного продукта.

Речь, конечно, не идет о восстановлении того, директивного на­роднохозяйственного планирования, которое предусматривало пла­нирование из одного центра производство каждой гайки. Надо ска­зать, что такого сверхжесткого планирования практически у нас и не было (может быть, исключая годы войны и некоторые другие от­дельные периоды). Уже в последние годы существования СССР (при­мерно с 1988 г.) советское народнохозяйственное планирование бы­ло намного более мягким и гибким (вспомним, например, госзаказ). Восстановление народнохозяйственного планирования может и должно осуществляться в различных формах: как прямое директив­ное планирование на первых порах экономической стабилизации и по строго ограниченному кругу товаров (возможно в виде госзаказа), как индикативное планирование по широкой массовой номенклату­ре, планирование в виде программ (особенно для отдельных отрас­лей и отдельных территорий). Возможны и другие виды народнохо­зяйственного планирования.

Главное во всем этом деле – это не сводить все народнохозяйст­венное планирование к какому-то одному его виду. Многим понятно, что сегодня нельзя восстанавливать директивное планирование во всем его объеме. Но многие экономисты уповают на всеобщность ин­дикативного планирования. Однако это не должно отрицать в необхо­димых случаях программно-целевое планирование, векторное плани­рование, тоже и директивное планирование. Словом, без серьезного отношения к восстановлению народнохозяйственного планирования с обновленными формами и методами добиться перевода народного хо­зяйства страны на инновационный путь развития просто невозможно.

В современном мире мы можем наблюдать весьма диалектиче­ский процесс симбиоза рынка и планирования. Там и тогда, где ры­нок отступает или не справляется, эти ниши заполняют определен­ные формы планирования (например, военное производство, косми­ческие программы, природоохранные мероприятия и т.д.). Но в производстве, ориентированном на массового потребителя полно­стью господствует рынок, планирование здесь может выполнять только очень косвенную роль. Так или иначе, но планирование и ры­нок в современном мире совмещаются, хотя и не без проблем.

 

Наука и образование

 

Известный лозунг деятелей «шокового правительства» 90-х годов о том, что «государство должно уйти из экономики» кроме прочего обернулся сокрушительным ударом по интеллекту нации. Так, финансирование науки с советских времен по настоящее время сократилось почти в 6 раз (с 7% от ВВП в 1986 г. до 1,1% в 2004 г.). В США этот показатель с 1960 г. устойчиво держится на отметке в 2,6% ВВП (в 2004 г. – 2,68%).[92]

В этой связи встает принципиальный вопрос о значении и роли государства в развитии науки, образования и культуры, т. е. в фор­мировании и развитии «общества инноваций»? Может ли последнее сформироваться само собой, как физиологический рефлекс спонтан­ной рыночной экономики? Думается, что отрицательный ответ оче­виден.

Особенное беспокойство вызывает состояние социальных наук. Прежняя общественная советская наука сегодня полностью отмене­на, хотя в ней наряду с пустословием были и определенные достиже­ния. Достаточно вспомнить экономиста-математика Л. В. Канторо­вича, который получил Нобелевскую премию за работы в области оптимального планирования. Сегодня же пытаются внедрить в Рос­сию почти исключительно западную социальную науку, с западными понятиями и ценностями, с западной культурой и идеологией. Ко­нечно, и в западной науке есть много полезного. Но как всеобщий, тотальный процесс поголовной замены отечественной общественной науки на западную, это не может не вызвать беспокойства. Россия утрачивает интеллектуальную независимость не только в силу ни­чтожно малого финансирования интеллектуальной сферы, но и в си­лу переориентации ее остатков на чужеземную идеологию.

Ныне в образовании происходят сокрушительные процессы. Стареет профессорско-преподавательский состав вузов. Так, доля преподавателей в возрасте 30-60 лет сократилась с 71,4% в 1994-95 г. до 62,8% в 2003\04 г. Зато выросла доля тех, кому за 60 лет – с 17,7% до 21,3%. Доля профессоров в возрасте более 65 лет в составе кафедр – 34,2%. Одновременно доля молодых преподавате­лей (до 30 лет) увеличилась с 10,9% до 15,9%. Это выпускники того же вуза, которые пока не нашли более выгодную работу.

В среднем по специальности идут работать до 25% выпускников технических вузов. Ректор МЭИ недавно говорил, что за 15 лет не один выпускник не уехал дальше Московский области. Разрывается единое интеллектуальное пространство страны.

По данным ученых Института экономики РАН номинальный рост федеральных затрат на образование к 2010 г. по сравнению с 2007 г. составит 22,7%, но реальный, т. е. с учетом инфляции, только 0,5%[93]. Резко сократилась оплата труда в образовании: с 90% от сред­ней по стране в 1970-1980 гг. до 60-65% в 2005-2006 гг.

Но чтобы вырваться из сегодняшней отсталости, нужен резкий рывок вперед, «структурный поворот». Нужен резкий поворот в сто­рону развития всей интеллектуальной сферы: науки, образования, культуры, что составляет базис инновационного типа развития. Но сказать, что нужен рывок или поворот в социально-экономической стратегии – мало. Нужно разработать теорию такого структурного поворота. Надо понять за счет чего будет происходить поворот, его последствия, продолжительность, этапы, основные элементы и мно­гое другое. В конце 1920-х годов такой поворот в России был осуще­ствлен, удалось создать мощную индустриальную державу. Но тео­рии такого модернизационного поворота тогда создано не было, и издержки его оказались чрезмерными. Еще раз процитирует слова зам. главы Администрации Президента РФ В. Ю. Суркова: «У нас за­дача по масштабам такая же, извиняюсь за отсылку к большевикам, как была перед ними: они создавали новый тип экономики в России, и нам это нужно тоже. Не хотел бы только, чтобы мы это делали теми же способами, что и они»[94]. Но пока теории такого «структурного по­ворота» к инновационной модернизации, как и тогда, нет.

Е.В. Красникова.
Парадокс российской модели капитализма: слабая восприимчивость к инновациям

 

За прошедшее десятилетие экономического роста в Рос­сии не были решены наиболее острые и актуальные проблемы ее развития: не преодолена ни технологическая отсталость националь­ной экономики, ни разбалансированность ее макроструктуры. Более того, разбалансированность, будучи унаследованной от прошлого, была еще более углублена экспортно-сырьевой ориентацией ее раз­вития. Именно поэтому в посткризисный период эти проблемы вновь оказались актуальными. Выдвинутая Президентом страны на первый план модернизация национальной экономики направлена на пре­одоление ее технологической отсталости на основе освоения новей­ших технологических укладов, что неизбежно будет сопровождаться преобразованием ее макроструктуры.

В свою очередь диверсификация национальной экономики на инновационной основе невозможна без глубоких институциональ­ных преобразований, в числе которых первоочередной представляет­ся преобразование сложившегося соотношения форм собственности, подлежащего оптимизации по критериям рыночной капиталистиче­ской экономики. Прежде всего, речь идет о соотношении форм госу­дарственной и частной собственности, каждая из которых должна занять адекватные ее природе экономические ниши, что позволит с наибольшим экономическим эффектом выполнять функции, прису­щие государству и рыночным субъектам, представляющим различ­ные формы частной собственности.

Цель данной работы состоит в обосновании следующего тезиса: преодоление технологической отсталости российской экономики невозможно без решения двух основных проблем: во-первых, устра­нения чрезмерного ее огосударствления, осуществленного в 2000-е годы, и переориентации государства на выполнение функций, при­сущих ему в современной рыночной капиталистической экономике, во-вторых, коренного улучшения бизнес-климата, современное со­стояние которого препятствует реализации инновационного потен­циала частнопредпринимательской деятельности, носящей не просто рыночный, но капиталистический характер.

И чрезмерное по рыночным критериям огосударствление рос­сийской экономики, и неблагоприятный инвестиционный климат в стране, сложившиеся к началу нового десятилетия, в представлении автора объясняются множеством причин, но в значительной мере они предопределены социалистическим прошлым страны, унаследо­ванными от него традициями. Их значимость в истории любой стра­ны отмечалась многими учеными, приведем лишь слова К.Маркса: «Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых»[95]. Этим прошлым и предопределены трудности становления российской модели капитализма, многообразие пара­доксов ее постсоветского экономического развития. Остановимся на некоторых из них. Прежде всего, следует обосновать тезис о чрез­мерном огосударствлении российской экономики.

Несостоятельность монопольного положения государственной собственности в национальной экономике была наглядно доказана историей социализма, что проявилось во множестве явлений, но главное из них – её слабая восприимчивость к НТП всем массивом экономики, что и было удостоверено технологической отсталостью ее гражданского комплекса, глубокой разбалансированностью мак­роэкономической структуры даже по критерию высшей цели социа­лизма. Но самым неожиданным образом, пришедшая ей на смену капиталистическая рыночная экономика так и не выявила своего инновационного потенциала за прошедшие два десятилетия. И если в первое десятилетие протекал процесс становления капитализма, когда остродефицитный в постсоциалистической экономике денеж­ный капитал использовался для приобретения объектов государст­венной собственности, то во второе десятилетие, когда сформиро­вался класс частных собственников и начался сначала восстанови­тельный, а затем и инвестиционный экономический рост, инвести­ционная деятельность нового класса не приобрела инновационного характера.

Слишком много труднопреодолимых препятствий оказалось на пути ее формирования. Общность этих препятствий порождена парадоксами экономического развития, которыми изобилует новейшая история России. Приведем в пример хотя бы один из них: на протя­жении всего лишь одного XX века в стране дважды коренным обра­зом менялся вектор ее экономического развития: переход от капита­лизма к социализму в его начале сменился на его исходе переходом от социализма к капитализму.

Российский капитализм приобрел уникальное постсоциалисти­ческое происхождение, существенно осложнившее его формирова­ние и функционирование. Вследствие такого происхождения в мас­совом масштабе унаследован весьма устойчивый социалистический менталитет, в силу своей природы несовместимый с рыночным, а потому препятствующей становлению капитализма. Эта несовмес­тимость проявляется в массовом отторжении населением института частной собственности и частнопредпринимательской деятельности, в неприятии разрыва в уровне личных доходов, даже если он эконо­мически обоснован. Им порождена слепая вера в исключительно благодетельную роль государства, вскормленная в советский период специфическим экономическим механизмом реализации общена­родной собственности, в числе которых гарантированная государст­вом всеобщая занятость и предоставление на равных началах обще­ственно значимых благ.

В свою очередь следствием такой веры явилась политическая, экономическая, социальная пассивность основной массы населения, несовместимая с рыночной капиталистической экономикой, эконо­микой самостоятельно хозяйствующих субъектов, самостоятельно определяющих свое место в ней. Существенно и то, что такой мента­литет, сформированный за самую длительную на постсоветском про­странстве историю социализма, оказался весьма устойчивым и, по утверждению психологов, сохранится на протяжении жизни двух-трех поколений.

Постсоциалистическим происхождением российской модели ка­питализма объясняются и весьма многообразные парадоксы в эко­номической политике, проводимой российским правительством. Так, если в 1990-е годы им была осуществлена массовая приватиза­ция, то 2000-е ознаменовались прямо противоположным процессом – наращиванием государственной собственности всеми доступными средствами, а недоступных, по крайней мере, для российского пост­социалистического государства практически не существует. Такое огосударствление привело фактически к воссозданию в облике мощ­ных государственных корпораций отраслевых министерств. И если такая акция явилась реакцией на инновационную пассивность частного бизнеса, то и она не дала и не могла дать в силу природы данной формы собственности ожидаемого эффекта. Не только не была осу­ществлена диверсификация макроэкономической структуры, но со­вершенно сознательно она подверглась еще большей деформации. Была законсервирована и технологическая отсталость страны.

Столь крутой разворот в сторону наращивания государственной собственности в 2000-е годы стал возможным в силу традиции было­го тотального огосударствления советской экономики, усугубленной к тому же отсутствием у российских политических лидеров навыков рыночных методов государственного регулирования национальной экономики. Но свою лепту в такой сценарий развития внесла и рос­сийская экономическая наука тем, что вследствие далеко неодно­значного отношения ее представителей к социализму (от его край­ней трактовки, например, проф. А. Бутенко «казарменным псевдосо­циализмом», до признания его подлинным проф. А. Зиновьевым) так и не был проведен всесторонний анализ экономической несостоя­тельности тотального огосударствления национальной экономики, не был осмыслен накопленный страной уникальный опыт социали­стического хозяйствования в условиях такого огосударствления[96]. Но не менее важно и то, что отечественной наукой не осмыслен и опыт огосударствления национальной экономики, накопленный развиты­ми странами в течение XX в. А он представляет интерес, прежде всего тем, что практикой хозяйствования этих стран выявлены допусти­мые по критерию эффективности функционирования рыночной эко­номики масштабы государственной нагрузки на национальную эко­номику, определяемые долей государственной собственности в про­изводстве ВВП и удельным весом государственных расходов в нем. Но этого не только не было сделано, но и запроса в таких исследова­ниях со стороны политических лидеров фактически нет. Соотноше­ние форм собственности в российской экономике складывается под воздействием собственных и далеко не всегда грамотных соображе­ний правящей элиты, мотивы которых диктовались потребностью в концентрации экономической власти в руках государственных чи­новников всех властных ветвей и рангов, что явилось экономической основой их личного обогащения. В богатой стране сформировался в массе своей бедный народ и богатый не народ, представленный да­леко не только крупными собственниками, но в не меньшей, но более скрытой форме государственными чиновниками. Возврат к госу­дарственной собственности явился не столь ожидаемым движением к социализму, но к формированию крупных частных собственников за счет представителей властных структур.

Драматизм последствий такого развития, не адекватного приро­де рыночной капиталистической экономики, состоял в том, что част­ная собственность была вытеснена из экономических ниш, где она традиционно во всех развитых странах успешно выявляет свой инно­вационный потенциал, а пришедшая ей на смену государственная не может так же эффективно выполнять функции частной. Доказатель­ством тому служит то обстоятельство, что проблема модернизации была поставлена отнюдь не впервые к исходу 2000-х годов. В полной мере она была высвечена еще в 1990-е годы, когда российский граж­данский комплекс рухнул под давлением конкуренции извне. При­чин трансформационного спада 90-х годов множество, одна из них – разбалансированность ее макроструктуры во всех аспектах, в том числе и в технологическом, выразившемся в технологическом лидер­стве ВПК и глубокой технологической отсталости гражданского ком­плекса. Однако правящая российская элита оказалась не восприим­чивой к урокам, преподнесенным ей трансформационным спадом. Соответствующих выводов из него не было сделано, вследствие чего исходная ситуация оказалась законсервированной в стране на целое десятилетие, десятилетие экономического роста. Вместо диверсифи­кации национальной экономики на инновационной основе под воз­действием даже не внутренних потребностей, но внешней конъюнк­туры был избран наиболее простой путь экономического роста: при­оритет был отдан экспортно-сырьевой ориентации. Отрезвление (и, как представляется, не вполне полное) правящей элиты наступило под воздействием грянувшего в 2008-2009 гг. кризиса. Им со всей очевидностью вновь вскрыта уязвимость такого сценария развития. Вновь, так как «голландская болезнь» (термин введен в научный обо­рот английским ученым Р. Аути) экспортно-сырьевой экономики из­вестна мировой практике и экономической науке еще с 50-х годов прошлого века. Кризисом вновь вслед за трансформационным спа­дом выдвинута на первый план все та же проблема модернизации и еще более усложненная за прошедшее десятилетие проблема дивер­сификации. Усложненная тем, что на протяжении всех лет экономи­ческого роста российским правительством совершенно сознательно и целенаправленно была сформирована экспортно-сырьевая модель макроэкономической структуры, превратившая страну в «энергети­ческую сверхдержаву».