Литературная традиция колыбельных песен М. Лермонтова и А. Майкова

 

Термин литературная традиция можно отнести только к колыбельной Лермонтова, поскольку стихотворение Майкова таковой практически не имеет.[248] В литературной традиции, во-первых, мы встречаем стихийные заимствования из лермонтовской колыбельной и сознательное инкорпорирование фрагментов лермонтовского текста в другие стихотворения. Во-вторых, мы наблюдаем структурное влияние стихотворения Лермонтова. Такие опыты можно условно назвать колыбельными "этноадресату". В-третьих, мы обнаруживаем богатую традицию переделок текста.

"Стихийные" и сознательные заимствования из
"Казачьей колыбельной песни" Лермонтова

 

Колыбельная песня Лермонтова играет особую роль в литературной традиции жанра и различными формами литературных связей контактирует со многими стихотворениями. Можно отметить и стихийные заимствования из лермонтовского текста. В качестве примера приведем колыбельную Д.Д. Минаева "Спи, дитя" (1885г.):

 

"Поздно. Свечка догорела...

Сладко до утра

Спи, дитя, закрывши глазки...

Спать давно пора.

 

В небе звезды льют сиянье

Чище серебра...

Спи, дитя, закрывши глазки...

Спать давно пора."

 

(Путилова 1997, 1, 307)

 

"Казачья колыбельная песня" Лермонтова к этому времени не только фольклоризировалась в народной традиции, но ряд ее фрагментов приобрел уже статус литературной формулы жанра, статус литературного "колыбельного" маркера. Прежде всего это строки "Спи, младенец мой прекрасный" и "Ты ж дремли, закрывши глазки" (последняя дважды встречается у Д.Д. Минаева).[249]

В других примерах мы обнаруживаем смысловое использование лермонтовских формул (напр., "Ты ж дремли, закрывши глазки, // Баюшки-баю."). В одних случаях они имеют эффект двойного успокоительного действия: они успокаивают как по своему содержанию, так и по "прецеденту" (цитация из общеизвестного и постоянно используемого текста), в других, наоборот, усиливают ощущение "жути" (напр., в "Жуткой колыбельной" Ф. Сологуба – Сологуб 1975, 305).[250]

 

Колыбельные "этноадресату"

В русской литературной колыбельной традиции мы знаем ряд стихотворений, которые уже в названии отмечают "этническую" специфику адресата или текста, но далеко не всегда они имеют связь с лермонтовским произведением.[251] Так же и колыбельные с мотивом будущего адресата далеко не всегда имеют структурно-содержательные соответствия с "Казачьей колыбельной песней". Но необходимо отметить, что такой мотив стал активно проявляться в литературной традиции именно после лермонтовской колыбельной. На наш взгляд, здесь имеет место как влияние народной традиции (мотив благополучного будущего, прогностический мотив доли), так и влияние собственно стихотворения Лермонтова, поскольку именно в нем впервые, в мотиве будущего, прозвучала тема материнского "переживания", активно развитая впоследствии во множестве литературных колыбельных XIX-XX века.[252] Описания "переживаний" в традиционной колыбельной нет, так как это снижало бы прогностический потенциал текста.

Посмотрим на стихотворения, которые уже в названии отмечают "этническую" специфику адресата. Приведем в пример только два опыта таких песен – "Бретонскую колыбельную" Софии Прегель и "Колыбельную" А. Твардов­ского, где лермонтовское стихотворение послужило своеобразной матрицей. Эти колыбельные принадлежат к разным литературным традициям, к эмигрантской и советской. Оба стихотворения относятся к 30-м годам XX века. Мы также полагаем, что ни одно стихотворение сознательно не ориентировалось на "лермонтовскую модель".

Отметим некоторые структурные знаки лермонтовского текста: адресат относится к определенной сословной традиции, присутствуют пейзажная зарисовка, образ врага и образ отца-героя, тема рода, будущее адресата предопределено в контексте славы и боя. Колыбельная С. Прегель последовательно повторяет такую знаковую структуру, хотя в несколько другом содержании – "Парус по кручам бешено скачет" (ср. "По камням струится Терек, // Плещет мутный вал."); "Как умирал отец твой в Тулоне // Будут рассказывать старики", (ср. "Но отец твой старый воин, // Закален в бою:"); "Как до конца, за счастье Бретани, // Будут сражаться ее сыны" (ср. "Сам узнаешь, будет время, // Бранное житье;"); "И повторяет клич корморана... // Будешь матросом, Ив-Габриэль" (ср. "Богатырь ты будешь с виду // И казак душой."). Следует отметить, что уже в названии во многом предопределяется содержание самого произведения: "Бретонская колыбельная" (ср. "Казачья колыбельная песня"). Как и в колыбельной Лермонтова последовательно развивается тема рода, которая фатально определяет судьбу адресата. (Прегель 1994, 76).

"Колыбельная" (с черкесского) А. Твардовского связана с лермонтовским произведением еще сильнее. Она соответствует ему по поэтике – такой же размер и такая же рифмовка. Приводим пример только первой строфы:

 

Лермонтов                           Твардовский

 

"Спи,младенец мой прекрасный, Баюшки-б аю. Тихо смотрит месяц ясный В колыбель тв ою. "

"Лау, лау, лау, ла! Спи, мой мальчик, ночь пришла.   Спи, мой мальчик, кареглаз ый, Я тебе сп ою Про судьбу твою, про славу Гордую тв ою. "

Стихотворение впервые было опубликовано в газете "Правда" с названием "Ждет тебя большая слава" (9 сент. 1937 года). Твардовский представил некую "советизацию" лермонтовского стихотворения. Черкес-младенец (ср. лермонтовского "чечена" – здесь горец из врага превращается в адресата) у него становится трактористом. Мотив будущего преобразуется следующим содержанием (шрифтом выделяются словарные совпадения с Лермонтовым):

"Ты себя еще покажешь -

Время впереди.

Ты носить за подвиг будешь,

Орден на груди.

Отличишься на работе

И не сдашь в бою.

И пожмет наш Сталин руку,

Рученьку твою."

(Твардовский 1976, 1,383)

 

Данный пример ясно показывает уровень фольклоризации колыбельной песни М. Лермонтова. "Казачья колыбельная песня" стала литературной моделью жанра. Жанр у многих авторов стал бессознательно моделироваться по лермонтовской литературной матрице.[253]

Переделки "Казачьей колыбельной песни"
 Лермонтова

 

Известный интерес представляют переделки "Казачьей колыбельной песни" Лермонтова. Такие переделки лермонтовской колыбельной, как правило, имеют сатирико-политический характер. Все авторы переделок используют адресную специфику источника, но адресаты колыбельных переделок становятся самыми разнообразными (от чиновника до "голодной России").

Политический вопрос "колыбельных памфлетов" можно оставить в стороне. Вопрос другой: почему столь удачной оказалась данная жанровая форма для выражения специфического гражданского настроения? Этому мы видим ряд причин. Во-первых, используется эффект неожиданного вместо ожидаемого. Вместо своей, присущей литературной традиции лиричности, жанр обретает или социально-комическую или социально-протестную форму. Во-вторых, чувствуется "притяжение" традиционного жанра с его ритуальным кредо: "как спою, так и будет". В "Колыбельной песне (Подражании Лермонтову)" Н. Некрасова 1846 года четко указан литературный источник (Некрасов 1851, 277-278). Лермонтовский текст – своеобразная матрица для колыбельной Некрасова, где все получает обратный знак. У Некрасова тот же размер, тот же объем текста. Выделим курсивом построчные изменения Н. Некрасова:

Текст Лермонтова.                Текст Некрасова.     

Спи, младенец мой прекрасный, Баюшки-баю. Тихо смотрит месяц ясный В колыбель твою. Стану сказывать я сказки, Песенку спою; Ты ж дремли, закрывши глазки, Баюшки-баю.   По камням струится Терек, Плещет мутный вал; Злой чечен ползет на берег, Точит свой кинжал; Но отец твой старый воин, Закален в бою: Спи, малютка, будь спокоен, Баюшки-баю.   Сам узнаешь, будет время, Бранное житье; Смело вденешь ногу в стремя И возьмешь ружье. Я седельце боевое Шелком разошью... Спи, дитя мое родное, Баюшки-баю. Богатырь ты будешь с виду И казак душой. Провожать тебя я выйду - Ты махнешь рукой... Сколько горьких слез украдкой Я в ту ночь пролью!.. Спи, мой Ангел, тихо, сладко, Баюшки-баю.   Стану я тоской томиться, Безутешно ждать; Стану целый день молиться, По ночам гадать; Стану думать, что скучаешь Ты в чужом краю... Спи ж, пока забот не знаешь, Баюшки-баю.   Дам тебе я на дорогу Образок святой: Ты его, моляся Богу, Ставь перед собой; Да, готовься в бой опасный, Помни мать свою... Спи, младенец мой прекрасный, Баюшки-баю.

Спи, пострел, пока безвредный! Баюшки-баю. Тускло смотрит месяц медный В колыбель твою. Стану сказывать не сказки - Правду пропою; Ты ж дремли, закрывши глазки, Баюшки-баю.   По губернии раздался Всем отрадный крик: Твой отец под суд попался - Явных тьма улик. Но отец твой – плут известный - Знает роль свою. Спи, пострел, покуда честный! Баюшки-баю.   Подрастешь – и мир крещеный Скоро сам поймешь, Купишь фрак темно-зеленый И перо возьмешь. Скажешь: "Я благонамерен, За добро стою! " Спи – твой путь грядущий верен! Баюшки-баю.   Будешь ты чиновник с виду И подлец душой, Провожать тебя я выйду - И махну рукой! В день привыкнешь ты картинно Спину гнуть свою... Спи, пострел, пока невинный! Баюшки-баю.   Тих и кроток, как овечка, И крепонек лбом, До хорошего местечка Доползешь ужом - И охулки не положишь На руку свою. Спи, покуда красть не можешь! Баюшки-баю.   Купишь дом многоэтажный, Схватишь крупный чин И вдруг станет барин важный, Русский дворянин. Заживешь – и мирно, ясно Кончишь жизнь свою... Спи, чиновник мой прекрасный! Баюшки-баю.   (Некрасов 1967, 1, 99-101)

Словесная "пара" к лермонтовскому тексту подобрана Некрасовым необыкновенно удачно. Прямое противопоставление встречается редко ("Стану сказывать я сказки // Песенку спою." – "Стану сказывать не сказки: // Правду пропою"), во всех параллелях идет мощное снижение образа, которое, в данном случае можно назвать "деромантизацией" (напр.: "Богатырь ты будешь с виду // И казак душой." – "Будешь ты чиновник с виду // И подлец душой."; "Смело вденешь ногу в стремя // И возьмешь ружье" – "Купишь фрак темно-зеленый // И перо возьмешь."). Причем "деромантизация" идет по нарастающей: сначала появляется только скрытая коннотация денег ("Тихо смотрит месяц ясный " – "Тускло смотрит месяц медный "), затем "мой Ангел" меняется на "пострела". Далее, в апогее, святой символ ("образок святой") меняется на "крупный чин" (отметим здесь и противоположность глаголов "дам" и "схватишь"). Параллельно идет и лексическое снижение: отчетливо является обыденность, грубость речи – появляются слова "пострел", "плут", "красть", "схватишь". Таким образом, на парах "противоположного соответствия", в системе синтаксического параллелизма, выстраивается новый социально-сатирический текст.

Некрасов создает своим стихотворением особую традицию "переделок Лермонтова", которая начинает играть в литературном процессе самостоятельной роль. Некрасовский текст ясно выявил матрицу для переделок. Контекстный план лермонтовского источника со временем начинает утрачивается.

Традицию подражаний Лермонтову продолжили в сатирических колыбельных А. Буцулло (Буцулло 1858, 251), П.И. Вейнберг (1862 – Вейнберг П.И. 1902, 62), Н. Огарев (1885 – Огарев 1904, 56), ряд анонимных авторов.[254] Но в данных опытах уже чувствуется (при некоторых интересных вариантах, особенно у П.И. Вейнберга – "Спи, редактор знаменитый") превосходство пафосности над художественностью и оригинальностью. Особенно это характерно для колыбельной Н. Огарева "Спи, потомок благородья" (1885), где простонародная нянька ("Я, дитя, простонародья, // Песенку спою.") начинает в конце текста клеймить адресата колыбельной Зоилами ("Пусть клеймят тебя зоилы – // Ты силен в бою, // Будешь крепок до могилы... // Баюшки-баю."). [255]

Определенный всплеск "лермонтовско-некрасовской" сатирической традиции произошел в начале века, но революционная патетика здесь берет верх. Это особенно чувствуется в "Колыбельной песне (Музыка г-на Трепова)" О. Чуминой, известной в годы Первой русской революции сотрудницы сатирических журналов (Стихотворная сатира 1985, 419-421). Литературные поиски в такой же модели предложил в журнале "Бурелом" автор под псевдонимом "Симыч": "Колыбельная песня. (Сочинение высокопоставленного анонимного автора)". Здесь интересен не только намек на мнимое авторство С.Ю. Витте и сам адресат – "Голодная Россия", но и поэтическое своеобразие стихотворной переделки. Приведем сравнение одной строфы:

 

Лермонтов.                          Неизвестный автор.

 

Сам у знае шь, будет время,

Бранное житье;

Смело вденешь ногу в ст ремя

И возьмешь ружье.

Я седельце боевое

Шелком разо шью...

Спи, дит я мое родное,

Баюшки-баю.

 

 

Ты я знаю, будет время,

Проклянешь житье,

Ты захочешь сбросить б ремя

И возьмешь ружье.

Я расставлю пулеметы

Кровью все за лью...

Спи, Росси я, без заботы,

Баюшки-баю.

(Симыч 1906, 3)

 

Колыбельная Д.К. Гликмана имеет то же название, что и колыбельная М. Лермонтова. Его "Казачья колыбельная песня" построена по некрасовской модели, но имеет совершенно другой настрой – из казака делают не героя, а карателя и еще антисемита ("Не уйти живому жиду, // Встретившись с тобой" – Стихотворная сатира 1985, 237-238). [256]

Первая мировая война[257], революционные события 1917 года вновь возродили социальные переделки "Казачьей колыбельной песни" Лермонтова. И.И. Мукосеев написал "Романовскую колыбельную песню", адресованную Цесаревичу Алексею. Но за истечением времени и в контексте политической жизни в России, "пары изменения" могут восприниматься уже не как политически пафосные, а, скорее, как комичные: вместо Терека – революция; вместо чечена – Г.В. Плеханов:

"Революции опасной

Плещет грозный вал,

Но Плеханов не напрасно

Точит свой кинжал."

 

(Русская стихотворная сатира 1974, 542-543)

Сразу после Октябрьского переворота 1917 года в большевисткой прессе появилось множество переделок "Казачьей колыбельной песни". Приведем несколько примеров только для "регистрации" явления:

П. Соколик "Буржуйская колыбельная"1918:

"Спи, младенец мой прекрасный, Баюшки-баю. Зорко смотрит кайзер ясный В колыбель твою.

Ты не дашь себя в обиду, Будешь ты герой Будешь ты Родзянко с виду И Колчак душой )

Стану сказывать я сказки,

Песенку спою;

Верь спасут нас

Немцев каски

Баюшки-баю."

(Камдалин 1958, 25)

Б. Хмара 1919 год:

 

"Спи, младенец, будь покоен,

Баюшки-баю.

Охраняет красный воин

Колыбель твою.

 

Он разит в кровавой схватке

Буржуазный класс,

И теперь с твоей кроватки

Не спускает глаз.

 

Подрастешь в стране свободной,

Славный молодец,

И не будешь ты голодный,

Как был твой отец.

 

Не придется больше биться

В яростном бою,

Будешь мирно ты трудиться,

Ты в "земном раю".

 

(Новикова 1982, 178)

 

Самая "оригинальная" в поэтическом и образном отношении – "Колыбельная песня" А. Суркова 1918 года, из которой приводим только одно четверостишие (в собрания сочинений автора позднее не включалась):

"... Уничтожь врага лихого

Помня смерть отца.

Свергни его золотого

Паука тельца"

(Камдалин 1958, 26)

 

Но мы имеем пример не только сатирической переделки "Казачьей колыбельной песни". Факт столетнего бытования "Колыбельной песни", посвященной фаллосу (в некоторых изданиях указан "автор" – Анакреон Клубничкин), ориентированной на лермонтовскую модель, только подтверждает факт "всеобщей" фольклоризации "Казачьей колыбельной песни". Переделки такого рода ориентируются только на общеизвестные тексты, узнаваемость которых заложена в природе восприятия таких эротических стихотворений.[258]

Традиция литературных переделок "Казачьей колыбельной песни" Лермонтова себя исчерпывает.[259] Это происходит по двум причинам. Во-первых, постоянный опыт стихотворных переделок по одинаковой модели сводит на нет их оригинальность. Во-вторых, лермонтовский текст перестал быть таким общеизвестным, и исчезает фактор узнавания первоисточника у читателя, что не позволяет полностью "развернуться" комическому или сатирическому смыслу самой переделки.

Заключение

 

Колыбельная песня генетически тесно связана с первобытным синкретическим ритуально-мифологическим комплексом, о чем ярко свидетельствуют ее функциональное поле и формульно-мотивный фонд. Ритуальные (инициационные) смыслы, отчетливо сохраняющиеся во множестве текстов жанра (достаточно вспомнить мотив убийства-заклания животного) позволяют отнести ее возникновение к древнейшим временам. Анализ корпуса текстов в их взаимосвязях с другими жанрами привел нас к выводу о самостоятельном возникновении жанра, а не развитии его из другого, например, из заговора. Утилитарный характер применения и переходный статус адресата колыбельной определил и ее функциональное содержание (функция усыпления, охранительная, прогностическая и эпистемологическая функции). Колыбельная песня заключает в себе весь мировоззренческий комплекс традиционных представлений о своем адресате – младенце. Традиционный цикл ритуальных действий "обеспечивающий" нормальное развитие младенца от лиминального новорожденного к homo traditionalis входит в содержание практически каждой колыбельной (напр., обмывание, перепекание, раскрывание органов, вплоть до заветания). Колыбельная песня становится постоянно воспроизводимым песенно-словесным ритуалом, который ежедневно в момент сгустка переходных состояний закрепляет, определяет и "стимулирует" правильное и безопасное, в представлениях традиционного общества, развитие нового человека. Вместе с тем мы наблюдаем, как повседневность жанра начинает скрывать его ритуальность. На уровне сознания даже традиционного исполнителя он ощущается как утилитарный. Ритуальные и функциональные смыслы находятся ниже порога сознания и выявляются только при научном анализе.

На определенном этапе жанр "стабилизировался". Сравнение публикаций начала XIX века и песен, бытующих сегодня, по формульно-мотивному фонду не выявляет сколько-нибудь существенной разницы. Жанр достигает предела своего развития. Причем нижние временные границы "стабилизации" мы определяем моментом его первых публикаций, хотя, несомненно, она произошла значительно ранее. Трансформация традиционного сознания, особенно ощутимая в период конца XIX до 30-х годов XX века, отражается и на судьбе колыбельной песни. В этот период мы фиксируем тенденцию к сужению репертуара и усечению текстов, частое использование в качестве колыбельных литературных произведений. При этом признаков исчезновения колыбельной из фольклорного бытования, как в сельской так и городской среде, мы не обнаруживаем.

С 1773 года, с "Колыбельной песенки, которую поет Анюта, качая свою куклу" А.С. Шишкова начинается литературная история жанра. Сам феномен возникновения литературной колыбельной линейно не связан с фольклорным бытованием жанра. Его возникновение обусловлено спецификой литературного процесса, в котором в это время происходит своеобразный "жанровый взрыв". Русская литература в процессе ее "европеизации" начинает активно осваивать новый жанровый корпус. "Новая" колыбельная органична этому культурному процессу. Обратим внимание, что уже по названию, первая литературная колыбельная указывает на принципиально иную форму восприятия. Это уже другой исполнитель и другой адресат, это колыбельная о колыбельной. В ней появляется подтекстовый план, уже никоим образом не связанный с традицией (скрытая "улыбка" над подражательностью, "взрослостью" адресата – юного резонера). Колыбельная А.С. Шишкова открывает новый дидактический сюжет в жанровой традиции, использует общий для всех европейских колыбельных мотив ("все спят и ты спи") и устойчивые образы немецких колыбельных, но при этом сопровождает произведение традиционными русскими маркерами и включает стилизованную русскую лексику. Первые колыбельные (вплоть до "Казачьей колыбельной песни" Лермонтова) в разной степени ориентируются уже на существующую европейскую поэтическую традицию.

Если редкие опыты колыбельных XVIII века мы можем определить как фиксацию жанра в литературе (при этом отметив, что колыбельная, наряду со сказкой и песней, – один из первых жанров русской литературы, имеющий национальный фольклорный источник), то в 20-40 годах XIX века колыбельная стремительно развивается, взаимодействуя с популярными жанрами поэзии того времени (баллада, романтическая ода, романс и др.), приобретая новый метафорический адресный план ("Колыбельная песня сердцу" А. Фета), тематически варьируясь в поле лирики разнообразных направлений – гражданской, любовной, героической. Даже сами названия колыбельных ("Казачья колыбельная песня", "Колыбельная песня сердцу") определяют широту перспективы развития жанра.[260]

Литературная колыбельная ощутила свободу, которая не требовалась в функциональной системе традиционной колыбельной. Жанр входит в систему эстетических функций, воспроизводя традиционную функциональную прагматику лишь на образном уровне.

Литературная ипостась жанра определила стремление к оригинальности авторского "жанровоплощения". Авторские стилизации, ориентированные на модель традиционного жанра, появились достаточно поздно, только в середине XIX века, и в основном относились к детской литературе, где читательский адрес (ребенок) как раз "провоцировал" такую форму стихотворения.

Колыбельная песня осваивает новый жанровый диапазон, появляется колыбельная-баллада, колыбельная версия горацианского "Памятника", колыбельный романс, драматическая колыбельная, колыбельное причитание, разнообразная колыбельная лирика, вплоть до колыбельной баркаролы. Колыбельная включается в традицию поэтической лирики "зимней поэзии", "поэзии сна", "поэзии жути", "лагерной поэзии". Жанр колыбельной часто используется для передачи национально специфических колыбельных настроений (китайская колыбельная М. Кузмина, "Финская колыбельная песня" и "Испанские колыбельные песни" К. Бальмонта, "Колыбельная Хопкинсона" В. Высоцкого, "Колыбельная Сувалкия" Г. Айги).[261]

Литературная колыбельная – явление поэзии и воспринимается прежде всего как поэтическое творение. В ней принципиально изменяется статус главных жанровых субъектов – успокоителя и успокаемого. В традиции это реальный исполнитель и реальный адресат, по своему типу они неизменны; в литературе – художественные образы. В жанровой истории литературной колыбельной мы отчетливо наблюдаем две линии развития, связанные со спецификой адресата. Литературные колыбельные, обращенные к ребенку (у которого часто есть реальный прообраз), создают образ реального убаюкивания, образ самой колыбельной песни с ее функциями. С этим связано активное использование в них как основных мотивов традиционного жанра, так и его образов. Более того, литературные колыбельные воспроизводят жанровый сценарий на образно-мотивном уровне: вводится мотив колыбельной ситуации, мотив сказки, мотив детского сна, мотив любования. В фольклорной колыбельной это только жанровый контекст, который не выражается собственно в тексте.

Другая линия жанрового развития связана с принципиальным открытием литературной традиции – возможностью адресовать колыбельную не только ребенку. В поэзии колыбельная может быть адресована заведомо взрослому человеку: самому себе, другому персонажу. Образный ряд героев-адресатов представлен в литературных колыбельных необычайно широко и многообразно. Ими может быть возлюбленная, друг, брат, муж, герой и т.д. Адресат может быть умершим или жить в другое время, он может быть даже неродившимся. Адресат иногда даже не обладает человеческим статусом (щенок, лес, математическая величина). Новый адресный диапазон литературной колыбельной обуславливает широкую перспективу ее развития.

Связь с инвариантной моделью жанра в таких стихотворениях более специфична. По формальным признакам (маркер, мотив, формула, образ) она может быть предельно ослаблена. В некоторых колыбельных они отсутствуют вообще. Жанровым признаком становится метафора "успокоенности". Противопоставление "не сон – сон", ключевое для фольклорных колыбельных и образно воспроизводимое в литературных колыбельных обращенных к ребенку, здесь заменяется противопоставлением "неуспокоенность – успокоенность" ("тревога-покой"). Поэтическое произведение обретает категорию "колыбельности" за счет образного, метафорического уподобления адресата младенцу и поэтического уподобления процесса успокоения процессу убаюкивания. Сюжетный путь к успокоению может быть самым разнообразным – от поэтического "самоубаюкивания" до философской медитации. Само "успокоение" может реализовываться в явлениях совершенно разного порядка – в любви и ее забвении; в творчестве, творческом уюте и осознании значения своего творчества; в безразличии, сне, смерти и бессмертии. "Успокоение" может обретать как лирический, так и трагический и даже комический смысл.

Метафорический контекст литературной колыбельной определил и новое качество образа-успокоителя. В традиционной среде главным успокоителем является сам исполнитель колыбельной. Действия сюжетного успокоителя фольклорной колыбельной направлены исключительно на усыпление адресата. В литературной традиции такой образ семантически усложнен. Более того, место успокоителя может занять предмет (напр., лампа в колыбельной И. Бродского), природный образ или образ качества природы.

Но литературное развитие колыбельной не свидетельствует о потере жанрового единства. Два века фольклорный и литературный жанр существуют параллельно, в тесной взаимосвязи и взаимодействуют на разных уровнях.

Жанровое единство подтверждают и факты фольклоризации литературных колыбельных. Несмотря на редкость таких примеров (колыбельные М. Лермонтова, А. Майкова), они вошли в ряд общеизвестных текстов, которые постоянно исполняются в живой ситуации убаюкивания. Ряд стихов данных колыбельных обрели статус фольклорных формул. Переделки таких колыбельных стали фактом городского фольклора. Но эти же колыбельные образовали целую традицию и в литературном жанре, благодаря им появился и феномен "литературной формулы". Одновременно другие литературные колыбельные, вне факта фольклоризации, стали занимать все большее место в реальной ситуации убаюкивания. Но это совсем не свидетельствует о начале процесса вытеснения литературной колыбельной традиционной. Традиционный жанр открыт литературному "соседу" и они не противоречат друг другу.

Колыбельная песня – особый феномен русской культурной традиции. В нашей работе мы не рассматривали жизнь жанра в русской музыке (сотни композиторских сочинений, десятки известных опер, где звучит колыбельная), живописи и кинематографе. "Колыбельная традиция" не ограничивается собственно стихотворениями с названием "Колыбельная песня". Включение колыбельной или ее фрагмента может образно "успокаивать" другое стихотворение (напр., "Искушение" Н. Заболоцкого), колыбельная может стать предметом поэтического воспоминания (напр., у К.С. Аксакова "И эти звуки заронились // Глубоко в памяти моей"), колыбельные формулы мы постоянннно встречаем в русской поэзии,[262] можно отметить и антиколыбельные формулы (напр. у Б. Пастернака: "Не спи, не спи, художник, // Не предавайся сну"). Колыбельные рефрены, "колыбельные" воспоминания и описания колыбельных ситуаций часто встречаются в русской прозе, и они также необычайно значимы в контексте передачи авторских настроений (напр., в "Записках охотника" И. Тургенева, в рассказе А. Чехова "Спать хочется").

Таковы некоторые теоретические итоги предшествующего рассмотрения жанра колыбельной песни в фольклорной и литературной традиции.

Список литературы

 

Абрамов 1902 – Абрамов И. Маленькая хрестоматия: Родной язык: Лучшие образцы для объяснительного чтения и заучивания наизусть в высших начальных (городских 4-х классных) и сельских 2-х классных училищах, выбранные комиссией преподавателей С.-Петербургских высших начальных училищ. – 2 изд. – СПб, 1902.

Авдеева 1849 – Авдеева Е.А. Из воспоминаний Е.А. Авдеевой: Простонародные русские анекдоты: Детские колыбельные песни и приговорки // Отеч. записки. – 1849. – Т.63.

Авраамов 1916 – Авраамов А. // Летопись. – 1916. – № 2.

Адоньева 1993 – Адоньева С.Б., Овчинникова О.А. Традиционная русская магия в записях конца XIX века. – СПб., 1993.

Азадовский 1940 – Азадовский М.К. Фольклоризм Лермонтова // Литературное наследство. – № 43-44. – 1940. – С. 227-262.

Азбелев 1979 – Азбелев С.Н. О специфике творческого процесса в фольклоре и литературе // Русский фольклор. – 1979. – Вып. XIX.

Александров 1864 – Александров В. Деревенское веселье в Вологодском уезде: Энографические материалы // Современник. – 1864.-VII.

Александров 1936 – Александров К.Д., Кузьмина Н.А. Библиография текстов Лермонтова: Публикации, отдельные издания и собрания сочинений. – Л.,1936.

Анастасиев 1899 – Анастасиев А. Сборник стихотворений для начальных народных училищ и для домашнего чтения с приложением статей качества хорошего чтения и объяснительных примечаний к стихотворениям. – 4 изд. – Казань, 1899.

Андронников 1968 – Андронников И.Л. Лермонтов: Исследования и находки. –М., 1968.

Аникин 1957 – Аникин В.П. Русские народные пословицы, поговорки, загадки и детский фольклор. – М., 1957.

Аникин 1991 – Аникин В.П. Мудрость народная: Жизнь человека в русском фольклоре: Младенчество: Детство. – М.,1991.

Анненский 1990 – Анненский И.Ф. Стихотворения и трагедии. – Л., 1990.

Апухтин1991 – Апухтин А.Н. Полное собрание сочинений. – Л., 1991.

Афанасьев 1984 – Народные русские сказки А.Н. Афанасьева в 3т. – М., 1984-1985.

Ахматова 1976 – Стихотворения и поэмы. – Л.,1976.

 

Байбурин 1983 – Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. – Л.,1983

Байбурин 1993 – Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. – СПб, 1993.

Балов 1890 – Балов А. Рождение и воспитание детей в Пошехонском уезде Яросл [авской] г [убернии] // Этногр. обозр. – 1890. – Кн.6.

Бальмонт 1904 – Бальмонт К. Финская колыбельная песня. // Детское чтение. – 1904. – № 12.

Бальмонт 1990 – Бальмонт К. Избранное. – М., 1990.

Банин 1983 – Банин А.А., Вадакария А.П., Канчавели Л.Г. Музыкально-поэтический фольклор Новгородской области. – Новгород, 1983.

Баранов 1882 – Баранов А.Г. Книга для чтения, применяемая к тем начальным школам, в которых родному языку начинают обучать по "Родному слову" К. Ушинского. – СПб., 1882.

Баранов 1889 – Баранов А.Г. Наше родное: Книга для классного и домашнего чтения в сельских народных школах с трехлетним курсом. – СПб., 1889.

Баранов 1898 – Баранов А.Г. Добрая смена: Книга для классного и внеклассного чтения в начальных училищах. – СПб., 1898.

Баранов 1995 – Баранов Д.А. Символические функции русской колыбели // Славяно-русские древности: Проблемы истории Северо-Запада Руси. – Вып. 3. – СПб., 1995.

Барто 1981 – Барто А. Собрание сочинений в 4 т. – М., 1981.

Барсов 1877 – Барсов Е.В. Обряды, наблюдаемые при рождении и крещении ребенка на реке Ореле // Прил. к протоколам. // Изв. ИОЛЕАЭ. – 1877. – Т.28.

Бахтин 1958 – Бахтин В.С., Молдавский Д.М. Старообрядческие народные легенды о начале раскола, табаке и брадобритии // ТОДРЛ. – XVI. – Л., 1958.

Бахтин 1982 – Бахтин В.С. Сказки, песни, частушки, присловья Ленинградской области. – Л., 1982.

Бедный 1963 – Бедный Д. Избранные произведения. – М., 1963.

Бессонов 1868 – Бессонов П. Детские песни. – М., 1868.

Берггольц 1983 – Берггольц О. Избранные произведения. – Л., 1983.

Блок 1906 – Блок А. Колыбельная песня // Тропинка. – 1906. – № 11.

Бродский 1997 – Бродский И. Сочинения в 4 т. – СПб., 1997.

Брюсов 1958 – Брюсов В.Я. Стихотворения. – М., 1958.

Бубликов 1906 – Бубликов М., Голденберг Н. Родная школа: Кн. для чтения во втором классе сельских двухклассных училищ. – СПб., 1906.

Бурьяк 1995 – Бурьяк М.К. Когда судьба нарождается // Чело. – 1995. – Вып. 6.

Буцулло 1858 – Буцулло А. Колыбельная песня: Подражание Лермонтову // Иллюстрация. – 1858. – № 66.

Бушкевич 1997 – Бушкевич С.П. Огородное пугало: Предмет и символ // Живая старина. – 1997. – № 2.

Вацуро 1974 – Вацуро В.Э. "Ирландские мелодии" Томаса Мура в творчестве Лермонтова // Русская литература. – 1974. – № 3.

Вацуро 1976 – Вацуро В.Э. М.Ю. Лермонтов // Русская литература и фольклор: первая половина XIX века. – Л., 1976.

Ветухов 1892 – Ветухов А. Народные колыбельные песни // Этногр. обозр. – 1892. – Кн.12; Кн.13-14; Кн.15.

Вейнберг 1889 – Вейнберг Л.О. Новая русская хрестоматия: Для учащихся 1-х и 2-х классов. – Ч.1. – 4 изд. – СПб., 1889.

Вейнберг 1902 – Вейнберг П.И. Стихотворения с добавлением юмористических стихотворений Гейне из Тамбова. – СПб., 1902.

Веселовский 1915 – Веселовский В. [Рец.] // Вестник воспитания. – 1915. – № 1.

Вессель 1875 – Вессель А. Школьные песни. – СПб., 1875.

Виберг 1878 – Виберг А. О вредном действии полога // Военно-Мед. журнал. – 1878. – Ч.121.

Виноградов, Головин 1998 – Виноградов В.В., Головин В.В. Тихвинский Архив // Живая старина. – 1998. – № 1.

Виноградов 1925 – Виноградов Г.С. Детский фольклор и быт: Программа наблюдений. – Иркутск, 1925.

Виноградов 1926 – Виноградов Г.С. Народная педагогика. – Иркутск, 1926.

Виноградов 1940 – Виноградов Г.С. Произведения Лермонтова в народно-поэтическом обиходе // Литературное наследство. – № 43-44. – 1940.

Виноградов 1999 – Виноградов Г.С. «Страна детей»: Избранные труды по этнографии детства. – СПб., 1999.

Власова 1995 – Власова М. Новая абевега русских суеверий. – СПб., 1995.

Волченок 1914 – Волченок. Немецкая колыбельная песня // Прил. // Родина. – 1914. – № 44.

Востоков 1852 – Востоков А.Х. Опыт великорусского областного словаря. – СПб., 1852.

Всеволожская 1895 – Всеволожская Е. Очерки крестьянского быта Самарского уезда // Этногр. обозр. – 1895. – № 1.

Выходцев 1963 – Выходцев П.С. Русская советская поэзия и народное творчество. – Л., 1963.

Галахов 1843 – Галахов А. Полная российская хрестоматия или образцы красноречия и поэзии, заимствованные из лучших отечественных писателей: Поэзия. – Ч. II. – М., 1843.

Галина 1906 – Галина Г. Спи, сынок! // Задушевное слово. – 1906.

Галич 1981 – Галич А. Когда я вернусь. – Мюнхен, 1981.

Гарнфельд 1971 – Гарнфельд Л. Встречи фронтовых лет: Семь новелл // Театр. – 1971. – № 6.

Гаспаров 1992 – Гаспаров Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. – Вена, 1992.

Гинцбург 1915 – Гинцбург Д.Г. О русском стих