Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Образы птиц в колыбельной песне
Образы птиц будут также анализироваться нами в порядке их популярности в жанре: голуби, врановые (ворон, сорока, грачи, галки), водоплавающие (лебеди, утки, гуси), петух и курица, ласточка. В заключении будут кратко проанализированы образы других птиц-вредителей в жанре. Голубь
Голубь – не только самый популярный "птичий" образ в русских колыбельных песнях, но и "голубиный" сюжет – один из самых распространенных по исполнению. Приведем два наиболее известных сюжета с образом голубя:
Данные сюжеты имеют варианты. Голуби могут усыплять не звуком, а качанием ("Стали гули ворковать, // Стали Танечку качать"), могут даже забавлять ("Стали гульки ворковать, // Мово Ваню забавлять"). Могут ворковать и качать одновременно: "Они ворковали, // Сашеньку качали." Диалог голубей может быть более развернут и пища, приготовляемая ими, более разнообразной. Часто после диалога голуби летают за пищей ("Мы слетаем на торжок, // Купим малому рожок, // Станем кашку варить, // Молочком его поить"). Нередко "голубиный" сюжет заканчивается фольклоризированными литературными реминисценциями, особенно часто из колыбельной А. Майкова.[172] В большинстве случаев мы встречаем данный образ в трех мотивах – мотиве призыва успокоителей, мотиве кормления, мотиве утверждения сна. Но весьма интересно в каких более развернутых мотивных сочетаниях встречаются "голубиные" мотивы. Весьма частый вариант когда после действия голубей-усыпителей следует формула сна-роста ("Спи по ночам, // Расти по часам"), а затем следует мотив благополучного будущего, например:
Голубь в народных представлениях – вестник, символ благодати, благословение. Такая символика образа усиливает прогностический потенциал в исследуемой сюжетной структуре. Можно даже сказать, что символика голубя не только поддерживает, но и предопределяет результат (мотив благополучного будущего). Второе по частоте мотивное сочетание с образом голубя, когда данный образ появляется после обозначения вредителя. Таким образом, после пугания следует успокоение, достигается функциональный результат жанра – успокоение и сон. С другой стороны, "голубиный" мотив, в связи с частным, индивидуальным контекстом убаюкивания, может перерасти в пугание-предупреждение. Приведем соответствующие примеры, записанные на тихвинской земле:
Причины популярности образа в жанре прежде всего связаны с его символикой в традиционной культуре и его звуковой характеристикой. Предпримем несколько попыток толкования образа, которые соответствуют исследуемым текстам по локальному признаку. Голубь относится к "чистым" птицам (термин А.В. Гуры[174]), и в тихвинской традиции это "высшая птица" в "птичьем пантеоне".[175] Голубь – любимая Богом птица, Святой дух в образе голубя сошел на землю (Мф. 3, 16; Лк 3, 22; Ин 1, 32). Мы имеем апокрифические тексты, где голуби спасают распятого Христа. Голубя нельзя убивать, так как это акт душегубства.
Мы не нашли формульных параллелей в "действиях" образов голубя и Божественных персонажей в колыбельной песне, но Божественная природа образа явственна в самих колыбельных текстах. Обратим внимание на устойчивую формулу (мы имеем более ста примеров) "голубиного" действия в мотиве кормления: "Залетели в уголок, // Зажигали огонек" (см. второй текст раздела). Такая формула может пространственно обозначать красный угол, по действию – зажжение лампады (свечи). Божественная природа "колыбельного" голубя доказывается постоянным включением в один текст образа голубя и божественных персонажей:
Голубь – также образ заботы. В тихвинском регионе мы не записывали развернутых апокрифических текстов о голубе (только "Божья птица"), но здесь всегда отмечали "заботливость" голубицы.[176] Исследователи подчеркивали связь образа ребенка и образа голубей на примерах русских сказок. К ребенку в колыбельной могут обращаться как к "голубочку сизенькому", "голубке".[177] Голубь и символ удачи (тихв. – "Выйдешь из дому под уркованье голубицы, как и на встречный ветер – всегда с Богом вернешься"). В тихвинских колыбельных их называют гулями, гульками, гуленьками, голубками и даже голубчиками. У них особая успокаивающая, монотонная форма звука – гуление, гулькование, гуркование, горготание, воркование, воркотание, уркование. Но необходимо отметить и другие действия голубя в колыбельной, на первый взгляд, несовместимые с природой его образа. Приведем известные нам примеры:
3."…Люли-люли-люленики, Да прилетели гуленьки. Стали гули ворковать, Да нашу Катенику качать. Улетайте, гуленьки, Да не мешайте люленьке, Люли-люленики-люли! Сон да Дрема Возле оцепа брела..." (Русская традиционная культура 1997, 2, 38)
Данные тексты мы можем отнести к контексту частного, определенного убаюкивания. Образ голубя как "относительного вредителя", действительно, редчайшее явление в колыбельной песне. Но противоречия с традиционной природой образа нет и здесь. Голубь, который в данных примерах пугает, мешает спать, которого изгоняют, все-таки не становится "вредителем". В первом случае этому мешает сам "успокоительный" потенциал "голубиной" формулы – "гулевание", как звуковая характеристика она не имеет коннотации "страшного" звука, а наоборот. Во втором примере образ "допускают" до самой головы младенца, что для образов-вредителей в колыбельной песне совершенно невозможно. К нему обращаются в просительной форме – "голубчик". В третьем примере голуби начинают качать, то есть выполнять успокоительный и прогностический акт.
Итак, образ голубя символизируется в традиционной культуре как божественный вестник. Явление голубя – благодать Божья, а благодать соответствует функциональному контексту жанра. Она закладывается в потенциал сна ("благодать преображения"). Третий смысл голубя в жанре можно определить следующим образом. Библейский прилет голубя – акт благословения, а благословение – необходимый, постоянный и функциональный элемент колыбельной песни. Акт благословения (и "боязнь" проклятия) постоянно транслируется в колыбельную песню.
Ворон, сорока, грачи, галки Мы объединили образы врановых птиц в жанре, поскольку в традиционной культуре они считаются птицами нечистыми, а ворон и сорока носят особую негативную и демонологическую символику. Строго говоря, последние в колыбельной не встречаются и, по своей природе, даже не могут встречаться. Но упустить данные образы нам не позволили два текста. В антологии А.Н. Мартыновой, в разделе "Колыбельные песни" (№ 415) опубликована общераспространенная прибаутка "Ой дуду, дуду, дуду, // Сидит ворон на дубу" без каких-либо жанровых признаков колыбельной. Отсутствие комментария не дает нам возможности считать, что этот текст исполнялся как колыбельная. Возможно, эта прибаутка была просто включена в сценарий отдельного убаюкивания. Второй текст, где встречается нечистая птица, более интересен и имеет ситуационный комментарий:
Несмотря на прибауточный сюжет, это является колыбельной по жанровым признакам (маркер, мотив изгнания вредителя с "негативной" акустической характеристикой) и по характеру записи, которая была сделана Е.Е. Васильевой в реальной ситуации убаюкивания. Образ сороки здесь не только сюжетный, но и реальный: во время убаюкивания (после исполнения маркера) за окном застрекотала сорока и исполнитель, И.П. Печникова, сразу же отреагировала на "появление образа" и обратила его в контекст устойчивой колыбельной формулы ("Не лай", "не реви", "не гуди", "не кричи"; здесь – "не чичи"). Не исключено, что это редчайшая запись удачной индивидуальной импровизации – ни колыбельных, ни прибауток с таким сюжетом в русской традиции нам обнаружить не удалось (см. также: Головин 1991, 91-100).
Отсутствие образов ворон и сорок в русских колыбельных, то есть птиц имеющих нечистую "дьявольскую" природу, птиц проклятых, вестников смерти, приметы, с которыми носят зловещий характер, птиц черного цвета (практически не встречаемого в колыбельной) – еще одно свидетельство охранительной функции жанра, свидетельство его "боязни" всякого акта, который может негативно, по традиционным представлениям, повлиять на младенца.[178] Вместе с тем, в колыбельной песне есть особая формула, связанная с образами таких птиц как грачи и галки. Данные птицы в народном мировоззрении также нечистые, но, в отличие от ворон и сорок, обладают значительно меньшим негативным потенциалом. Более того, на Русском Севере грачи и галки воспринимаются достаточно нейтрально, без постоянной акцентации их "нечистых" качеств (Гура 1997, 530-542). Если не брать во внимание прибауточные сюжеты, то образы грачей и галок появляются в очень любопытной, насыщенной звуковыми характеристиками, колыбельной формуле:
"Ай качи, качи, качи, Прилетели к нам грачи. Они сели на ворота А ворота-то – скрып, скрып, А Коленька спит-спит." (Капица 1928, 47)
По звуковой характеристике слово грач соответствует маркеру-качанию с прогностическим смыслом (качи-качи). Самой же звуковой характеристики птицы нет, звук создают не птицы, а ворота. Реальный голос грача, как и галок, никогда не обозначается в колыбельной песне. С другой стороны, "скрипение" в фольклоре также возбуждает страх.[179] В сказках "скрипение" (ворот, избы) часто обнаруживается в момент встречи с образом вредителя. Сказочный текст, где в формуле устрашения присутствует "скрипящий" звук ("Скрипи, нога, // Скрипи, липовая!" – Афанасьев 1984, № 57), неоднократно встречался в сценарии убаюкивания и фрагмент этой формулы фиксировался в колыбельной (см. пример на стр. 252). Следует отметить еще один смысловой нюанс в данных сюжетах – ни грачи, ни галки никогда не допускаются до младенца, они останавливаются на воротах (границе). В такой же формуле ("скрип – спит") может встречаться и голубь, но он свободно садится непосредственно к младенцу:
"Люли-люли, Прилетели гули, Сели на люлю. А люля скрип-скрип, А Таня спит-спит" (Мартынова 1997, № 233)
Голубь всегда находится непосредственно у ребенка – "на люле", "прямо к Мане в люленьку", тогда как образы галок и грачей от него несколько отстранены. В других колыбельных образ грача также определяется звуковой игрой: к ачи -кал ачи- пе чи- горя чи- гра чи:
"Ай, качи – качи – качи, Глянь – баранки, калачи. Глянь – баранки, калачи - С пылу, с жару из печи. С пылу, с жару из печи,
Все румяны, горячи. Налетали тут грачи, Расхватали калачи. Нам остались - Бараночки!" (ИРЛИ, к.69. п.372, л. 14. Новг. Зап. М.М. Серова) Образ галок не редок в колыбельной песне, но найти устойчивые сюжеты с ним трудно. Галки появляются в звуковой формуле "скрип-спит", но гораздо чаще образ галок в колыбельной – реминисценции из пестушек ("Двое галушки летили, // На головку прямо сили"), прибауток ("Прилетели галочки // На попову пашеньку"). Вышеприведенные примеры свидетельствуют о подвижности птичьих образов. Но простой "мены мест" в колыбельной песне мы не наблюдаем. На примере образов галок и голубей можно показать как текст в процессе исполнения начинает отвечать традиционныму смыслу образов:
В первом тексте появился образ галки, и сюжет начал разворачиваться в прибауточной традиции. Но жанр колыбельной "потребовал" успокоителя-кормителя и вместо прибауточного "поклевали пашеньку" появилось "пшеничку клюют". Затем образ сменил звуковую характеристику: галки начали ворковать (воркование – чисто голубиный звук). Успокоитель, несмотря на свой "нечистый" образ, в контексте функции жанра и движения сюжета, обрел "благодатный" голос. Далее возник диалог, свойственный только для "голубиных" сюжетов. Но это не формульный диалог голубей (они выясняют "чем питать"), а формульный диалог Сна и Дремы – персонажей прогностического смысла. Статус успокоителя пришел в соответствие с традицией – галка сменила ипостась на голубиную. Во втором тексте, наоборот, голуби начали менять статус – традиционные и "колыбельные" благодатные успокоители начали обретать образ вредителя: "Стали деточку будить" (чего, возможно, потребовала конкретная ситуация убаюкивания). Но затем это противоречие в действиях образа снимается, несмотря на то, что демонстрируется голубиный голос ("Не гулите"), изгоняется совсем другой образ, с другим культурным статусом ("Не гулите галки"). В данных примерах произошло плавное перетекание одного образа в другой, что разрешило символическое противоречие между действиями данных птиц.
Лебеди, гуси, утки
Образ лебеди (как и серой утицы, сокола[180]) встречается в единичных текстах колыбельных песен. Образ птиц выступает в качестве сравнения, что скорее свойственно свадебной лирике, чем колыбельной. В мотиве одаривания могут прозвучать следующие формулы: "Братьям – соколам – // По серебряным часам. // Сестрам – лебедям – // По жемчужным серьгам." Как образы колыбельной песни лебедь, утка встречаются в системе мотива "Все спят и ты спи":
"Баюшки-бай, Дите глазки закрывай. Вси утушки спят, Вси лебедушки лежат. Одна утушка не спит, На взголовьице сидит, На взголовьице сидит, Много счастия сулит, Хочет спать уложить."
(Лойтер 1991, № 48)
Образ утушки в изголовье, сулящей счастье (текст зафиксирован в Медвежьегорском районе Карелии в 1929 году), коррелирует со свадебной символикой утки (образ девушки, невесты; восковая, украшенная уточка на свадебном хлебе – Гура 1997, 669). Несмотря на отсутствие комментария относительно адресата данного текста, нам, по символике образа, представляется адресат – девочка. Заметим, что это не первый пример "животного в изголовье" в жанре, но здесь прямо раскрывается прогностика образа: "На взголовьице сидит, // Много счастия сулит". Приведенная строка – своеобразный комментарий к устойчивым колыбельным формулам: "Качаю – величаю". Многие колыбельные песни – своеобразное величание в момент переходного состояния адресата. Особая символика "колыбельной" утки проявляется и в других текстах, например, в колыбельной пинежской традиции:
"Утоцка, Прилети с песку, Нашей Танюшке Принеси сонку На всю ноценьку!" (Мартынова 1997, № 414)
Текст опубликован как колыбельная. Но по своей форме, структуре, ритмике – это единственный пример "колыбельной" заклички (ср. весенние закликания детей, например, к "жаворонушкам"). Закличка – магический призыв, жанр особой силы, близкий по многим смыслам к заговору. В данном тексте особо значима символика другого пространства, откуда призывают принести сон, и символика самого образа. Обратим внимание на пол адресата – "утоцка" приносит сон именно девочке. Образ утки может встречаться в перечислениях мотива пугания-предупреждения, но в таких случаях утка получает эпитет страха – "стара уточка":
"А-баю-баю-баю, Баю-баиньки-баю. Не ложися на краю, Тебя мышка съест, Али серенький волчок. Тебя схватит за бочок
Стара уточка Из-за кустичка; Али старый старичок Из заулочка бредёт..."
(РГО, ф. 24, оп. 1. ед. хр.39, л. 243. Тихвин. Зап. Невинским. 1852.)
Образ гуся в жанре мы, возможно, не взяли бы в анализ, если в одном из единичных случаев его появления не появился бы оригинальный маркер "от образа": " Уси да уси – // На болоте гуси, // На болоте кулики – // Митьку взяли в дураки..." (Чебыкина 1997, № 148). В остальных случаях образ утки (вместе с тетеркой и куропаткой) – добыча адресата в мотиве благополучного будущего: "Ты на уточку стрелец // На тетерочку ловец." Петух, курица
Образы петуха и курицы, в подавляющем большинстве случаев, встречаются в прибауточных колыбельных (прибаутка, потешка, исполняемая как колыбельная). Можно привести типичный пример из новгородской традиции:
"Баю-баю-баюшок, На полатях петушок. Петя рано встаёт, Детям спать не даёт."
(ИРЛИ, к. 261, п.1, л.215. Новг., Пестовский, Барсаниха. Смирнова Т. "Колыбельный" образ петуха проходит в жанре прежде всего через звуковую характеристику и только с ней и ассоциируется. Петух обычно появляется в перечислениях "звуковредителей":
"Бай, бай, бай, бай, Ты, собачка, не лай, Белолапа, не шуми, Петушок, не кричи, У мня Веру не буди..." (Традиционный фольклор Новгородской области 1979, № 263)
Но в жанре есть примеры образно-звуковых перечислений, когда завершающий успокоительный образ и его звук перекрывает первоначальный агрессивный. Это достаточно частый акт колыбельной, она как бы "пугается" собственного образа, его семантики и звуковой характеристики и предлагает в этом же сюжете другой образ, который сводит на нет "агрессию" предыдущего. Такой сюжетно-образный ход, по частоте примеров можно считать даже жанровым признаком. Охранные смыслы не могут упускаться. Приведем пример из одной северной колыбельной:
"... О люлю-люлю-люлю, да Люли-люленьки уснули, Один Ленечка не спит, да Он в окошечко глядит. Под окошком петушок Кикирикает, поет да Лене спать не дает.
Ой, Леночка уйдет да Петушка-то уберет. О люлю-люлю-люлю, да Люли-люли-люленьки, да Налетели гуленьки, да К Ленечке на люленьку, да Стали гули ворковать, да Стал и Леня засыпать." (Ефименкова 1977, 36-37)
"Кикирикание" сменилось "воркованием", петух-звуковредитель изгнан ("Петушка-то уберет"), и призваны голуби, осуществляющие противоположное действие ("спать не дает" – "стал засыпать"). Такая контрастность может проявляется не только в образах и их характеристиках, но и в мотивной структуре: за мотивом пугания-предупреждения, мотивом обозначения и изгнания вредителя часто следует мотив призыва успокоителей, охранителей, мотив утверждения сна и т.п. Курица – редкий и случайный гость колыбельной (если это не прибаутка), она неожиданно может появиться даже в мотиве будущего: "Лена выспитцы // Не куражитцы. // Пойдёт на улочку гулять, // Будет курочек имать." (ИРЛИ. Ф.261. Оп.2. Д.268. Новгородская, Хвойнинский, Миголощицкий, Спасово, Быстрова Т.В. 76л. Зап. 1969.) Но любопытен другой текст, где появляется образ курицы: "Баю-баю-баюшок, На лежанке петушок. А на печке курица, А Марина умница." (ТФА, 195)
Здесь колыбельная не только "имитирует" детский язык, повторяя поэтические приемы детского фольклора, жанра детских "острот", но и в системе этих приемов выполняет свою функциональную задачу – выказывает превосходство адресата. Последним закладываются прогностические смыслы, и исполнитель фиксирует особое отношение к адресату. Ласточка
Ласточка (касаточка) – вторая "чистая" птица в русской колыбельной. Но, несмотря на ее высокие "божественные" смыслы и "благодатную" природу, данный образ встречается в русской традиционной колыбельной, в отличие от литературной, крайне редко и только в структуре одного мотива – "все спят и ты спи":
"Люли-люли, моя доченька, Все ласточки спят, И касаточки спят, И нашей доченьке Спать велят." (Преженцева 1997, № 35)
Предложим две возможных причины, объясняющие редкость образа в русской колыбельной песне. Во-первых, ласточка, хоть и "чистая" птица, но она не обладает удачной усыпительной звуковой характеристикой. Природный звук ласточки достаточно резкий и, в отличие от голубиного, не ритмичный. Во-вторых, ласточка (также как и жаворонок) в традиции, скорее, играет роль пробудительницы (вестница весны), что несколько не соответствует функциональному контексту жанра. Видимо, по этим причинам не стали образами традиционной колыбельной песни и другие "чистые" птицы, например жаворонки и соловьи. В литературной традиции жанра они, наоборот, преобладают.
Птицы – вредители
Птицы (без определения) могут встречаться в мотиве пугания-предупреждения, например:
"За Филипповой горой, Там сидит дедка с бородой. Он лучинушку щипает, Мою Галеньку качает. Он качает, величает, Прибаюкивает: Бай-бай-бай-бай, Не ложися ты на край. Придёт серенький волчок, Тебя схватит за бочок, Тебя схватит за бочок, Потащит в тёмненький лесок. В лесу птюшечки поют, Тебе спать не дают. Бай-бай-бай."
(Новг., Маревский., Мамоновщинский, Лаптево. Печникова Н.П. 1912.
Образом пугания, несомненно, служит и попугай, появившийся в русских колыбельных в XX веке. Попугай – языковая замена Бабая. Но замена имеет свой "колыбельный" смысл. Во-первых, снижается потенциал страха, поскольку в сознании исполнителя происходит "дедемонологизация" образа. Недемонологический персонаж (хоть и чужой), тем более, в птичьем образе, подвержен более легкому изгнанию, даже застреливанию, что совершенно невозможно в отношении Бабая:
"Бай-бай-бай-бай! Под окошком попугай Кричит: "Ванюшку подай!" Мы Ванюшки не дадим, Попугая застрелим, Ваню спать повалим."
(Мартынова 1997, № 154)
В формулы нечисти может попасть и "козара" (казарка), что вполне соответствует народным представлениям. Казарка хоть и относится к гусиному роду, но ее воспринимают, в основном, негативно. Она черная, стая летит не по-гусиному, а беспорядочно, они "неприятно" кричат. Стаю обозначают как "козарьё" (не "гуси прилетели", а "козарьё налетело"). Казарка на Русском Севере, в местах ее активного перелета – детское пугало, ее образом пугают детей. В живой ситуации убаюкивания в колыбельную формулу изгнания нечисти (Бабая) попала и "козара":
"Ты, козара, не ходи, У нас Ваню не буди, У нас Ванечка один, Никому не отдадим" (Мартынова 1997, № 176)
Мы не предпринимаем отдельного анализа таких образов как журавль (см. сноску № 179), сова, кулик, воробей и ряда других птиц, поскольку они встречаются в колыбельных единично, как образы известных прибауток. Символика образов в прибаутках несколько иная, там явственно ощущается феномен "потехи" – "установки на вымысел", который не транслируется в колыбельной. Орел и соловей, во всех случаях встречаются только в фольклоризированных колыбельных А. Майкова и Л. Мея.
В русских колыбельных песнях также встречаются образы рыб и насекомых. Вид рыбы в колыбельных конкретизирован только тогда, когда колыбельные записаны в местах рыбных промыслов ("Белу рыбку ловит", "Баю-баю-баю-бай, // Рыбка-семга приплывай", "Бай-бай, бай-бай, // Кулюбачку подай // Не хочу трески // Хочу палтуски" – Лойтер 1991, № 66). Образ может выступать и в виде образа пугания: "Уж ты на воду падешь – // Тебя рыбка заклюет", "Выну из зыбки, // Кину в море рыбке, // Скушай, рыбка, Лиленьку, непослушную". В остальных случаях это добыча в мотиве благополучного будущего: "Будешь бегать и ходить, // Будешь рыбоцку ловить.", "Станет рыбку он ловить, // Станет маму он кормить." Несмотря на редкость образа, есть пример "рыбного" маркера:
"А уньки-уньки-уньки, Хлебай рыбку окуньки, А пескарик не таскай, На ужину покидай"
(Завойко 1915, 123)
Насекомые в колыбельной песне встречаются крайне редко, появляются только в "продуктивных перечислениях" и, в основном, такие образы заимствованы из других жанров.[181] В прибаутках, небылицах, кумулятивных сказках насекомые – одни из главных персонажей. В них постоянно, чаще всего в шуточной форме, обыгрывается "антропоморфная" интрига (образы-насекомые за человеческим занятием и с человеческими чувствами). Жанровая, "колыбельная" роль у них крайне ограничена, можно сказать случайна. Комар обладает негативным звуком и может появляться в ряду изгоняемых "чужих":
"Бай да побай, Собачка не лай, Бука, не стукай, Комар, не пищи, У мня Ванюшки не буди." (Лойтер 1991, № 41)
В другом случае он также вредитель: "Один маленький комар // Косте ножки покусал" (Лойтер 1991, № 47). Мошка завершает один текст и, скорее, не как образ, а как рифма к маркеру:
"…Кошки-покошки, Прилетели мошки, Байки-побайки, Прилетели зайки." (Мартынова 1997, № 527)
Образ мухи может заменять Буку ("Поди, муха, под сарай, // Нашу Маню не пугай"), но скорее всего, это индивидуальная импровизация (мы имеем один пример) с оттенком боязни называть Буку своим именем (Мартынова 1997, № 37). Образ таракана в жанре – всегда прибауточный, например: "Я поеду в торги, // Купить котеньки портки. // Портки строченные, // Не вороченные. // Их не девушки точили – // Тараканы източили." (ИРЛИ, к. 261. п. 4, № 325. Новг. Крестецкий, Мокрый остров. Пашина Е.И. 67л. Зап. Жекулина В.И. 1971.)
|
|||||||||||||||||||||||
Последнее изменение этой страницы: 2021-03-09; просмотров: 949; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.135.197.201 (0.194 с.) |