Глава 1. Теоретические аспекты изучения эмоционально-окрашенной лексики

Оглавление

Оглавление. 3

РЕФЕРАТ. 4

ГЛАВА 1. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИЗУЧЕНИЯ ЭМОЦИОНАЛЬНО-ОКРАШЕННОЙ ЛЕКСИКИ.. 8

1.1 Эмоции в языке. 8

1.2 Понятие и сущность эмоционально окрашенной лексики. 12

1.3 Соотношение эмоциональности с экспрессивностью и оценочностью в языке 16

1.3.1 Эмоциональность и экспрессивность. 16

1.3.2 Эмоциональность и оценочность. 18

1.4 Особенности перевода эмоционально-окрашенной лексики. 19

1.4.1 Эквивалентность и адекватность при переводе эмоционально-окрашенной лексики 19

1.4.2 Лексические трансформации при переводе. 19

ВЫВОДЫ ПО ПЕРВОЙ ГЛАВЕ. 22

ГЛАВА 2. ЭМОЦИОНАЛЬНО-ОКРАШЕННАЯ ЛЕКСИКА В ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЯХ И ОСОБЕННОСТИ ЕЕ ПЕРЕВОДА.. 23

2.1 Эмоционально-окрашенная лексика в художественном тексте. 23

2.2 Анализ способов перевода эмоционально-окрашенной лексики на материале произведения Ирвина Уэлша «Кошмары Аиста Марабу». 26

ВЫВОДЫ ПО ВТОРОЙ ГЛАВЕ. 54

 

РЕФЕРАТ

Дипломная работа: 53 с. (без списка использованной литературы), 37 источников.

ЭМОЦИИ, ЭМОЦИОНАЛЬНО-ОКРАШЕННАЯ ЛЕКСИКА, ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕВОДА, ЛЕКСИЧЕСКИЕ ТРАНСФОРМАЦИИ, ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ТЕКСТ

Объектом данного исследования является эмоционально-окрашенная лексика в современном английском языке.

Предмет данной дипломной работы – перевод эмоционально-окрашенной лексики с английского языка на русский, на материале «Кошмары Аиста Марабу» – романа Ирвина Уэлша.

Цель работы – выполнение перевода и анализ особенностей передачи эмоционально-окрашенной лексики с английского языка на русский в произведении Ирвина Уэлша «Кошмары Аиста Марабу».

В методике данной дипломной работы можно выделить библиографический и дедуктивный методы, а также методы сопоставительного анализа и классификации.

Основными результатами данной работы следует считать выполнение перевода эмоционально-окрашенных единиц в романе Ирвина Уэлша «Кошмары Аиста Марабу», а также разработку алгоритма, который необходимо соблюдать при переводе эмоционально-окрашенной лексики.

Областью применения являются как теоретические занятия, так и прак­тическая деятельность в сфере перевода художественной литературы английского языка на русский.
ВВЕДЕНИЕ

Эмоции играют важнейшую роль в современном мире. Как утверждает Л.Г. Бабенко, «эмоции пронизывают жизнь человека, сопутствуют любой его деятельности. Они – важнейшая сторона человеческого существования. Без эмоций немыслим ни сам человек, ни его деятельность» [4, c. 3], Язык обладает смысло-различительной функцией. И используется не только для наименования предметов и явлений окружающего мира, но также позволяет выражать своё отношение к действительности. Выдающийся немецкий исследователь Вильгельм фон Гумбольдт еще в XIX веке отметил, что язык как деятельность человека пронизан чувствами [23, c.9].

Эмоционально-окрашенная лексика более характерна для произведений художественной литературы, хотя присутствует в текстах различных функциональных стилей. Слова с эмоциональной окраской отражают внутренние переживания литературного героя, внутренний мир главных героев, их отношение к реальности и друг к другу, а также чувства самого автора произведения. Предполагается, что в переводе эмоционально-окрашенная лексика должна оказать на читателя такое же воздействие, как и в тексте оригинала. Но это не всегда получается, так как перевод текстов художественной литературы нередко вызывает затруднения и требует погружения в языковую картину мира определенной нации для точного и исчерпывающей передачи эмоций. В разных языках существует огромное количество лексических и художественных средств, но переводчик должен выбрать тот вариант, который наиболее точно будет отражать суть и настроение оригинального текста.

Актуальность данного исследования заключается в том, что несмотря на достаточно большое количество работ в данной сфере, тема эмоционально-окрашенной лексики остается не до конца изученой. В настоящее время произведения художественной литературы распространяются очень быстро по всему миру и поэтому стоит вопрос об их адекватном переводе на другие языки.

Предмет данной дипломной работы – перевод эмоционально-окрашенной лексики с английского языка на русский, на материале «Кошмары Аиста Марабу» – романа Ирвина Уэлша.

Объект исследования – эмоционально-окрашенная лексика в современном английском языке.

Цель работы – выполнение перевода и анализ особенностей передачи эмоционально-окрашенной лексики с английского языка на русский в произведении Ирвина Уэлша «Кошмары Аиста Марабу».

Чтобы достигнуть поставленной цели нужно решить следующие задачи:

1. Выявить связь эмоций с языком.

2. Рассмотреть и обобщить мнения различных исследователей по вопросу толкования термина «эмоционально-окрашенная лексика» и понимания ее сущности.

3. Определить соотношение эмоциональности с экспрессивностью и оценочностью в языке.

4. Сопоставить существующие подходы к классификации эмоционально-окрашенной лексики.

5. Проанализировать способы перевода эмоционально-окрашенной лексики с английского языка на русский.

6. Изучить особенности употребления эмоционально-окрашенной лексики в произведениях художественной литературы.

7. Выполнить перевод эмоционально-окрашенной лексики, которая используется в произведении Ирвина Уэлша «Кощмары Аиста Марабу», с английского языка на русский и описать его особенности.

В методике данной дипломной работы можно выделить библиографический и дедуктивный методы, а также методы сопоставительного анализа и классификации.

Материалом исследования послужил оригинальный текст произведения ИрвинаУэлша «Кошмары Аиста Марабу».

Структура данной работы представлена введением, двумя главами, выводами по главам, заключением, списком использованных источников и одним приложеним

Эмоции в языке

Сфера эмоций является неотъемлемой частью нашего существования, как утверждает Ю.Д, Апресян, эмоции – это одна из самых сложных систем человека, поскольку в возникновении, развитии и проявлении эмоций принимают участие практически все остальные системы человека – восприятие, физиологические реакции, интеллект, физические системы, в частности, разнообразная моторика включая мимику, и даже речь [2, c.51].

Изучением эмоциональной сферы занимаются представители самых разных областей знания психологии, физиологии, социологии, философии этики, медицины, кибернетики, биохимии, литературоведения, а также лингвистики [4,c.5]. Язык описывает мир с разных перспектив и разных точек зрения. С одной точки зрения, в языке находят своё отражение предметы, явления, действия, свойства объективной действительности. Однако не менее важно то, что язык предназначен отображать и эмоциональное отношение человека к реальности, а также к самому себе в этой реальности. Поэтому эмоции занимают такое важное место в сфере лингвистики

Как отмечает В.И. Шаховский, несмотря на то, что «язык служит прежде всего для передачи актуальной информации, для рациональной обработки полученных знаний и для их межпоколенной трансляции, все эти процессы не могут не сопровождаться чувствованиями, переживаниями, желаниями и потому не могут не учитываться лингвистикой» [27, c.13]. Кроме того, исследователи утверждают, что каждый человек является одновременно и языковым, и эмоциональным животным. Это означает, что речь, мысли и эмоции языковых личностей в процессе общения тесно переплетены, и баланс между ними часто нарушается эмоциональным перевесом [27, c.46].

Эмоции связаны с языком также и потому, что «источником к изучению человеческих эмоций выступает сам язык, который номинирует эмоции, выражает их, описывает, имитирует, стимулирует, классифицирует, структурирует, комментирует, предлагает средства для языкового манипулирования и моделирования соответствующих эмоций» [1, c.5]. С помощью языка человек может глубже постичь суть эмоциональной сферы своего сознания и приблизиться к пониманию.

Эмоции являются объектом изучения многих лингвистов, которые придерживаются самых разных подходов своих научных изысканиях. Как предлагает И.О.Морозова, можно выделить несколько направлений эмоций в языке [18, c.133]. Первое направление подразумевает выделение из всех эмоций базовых (первичные, врожденные). К ним относят, к примеру, самые основные; радость и печаль.

Второе направление изучает категорию эмоциональности с точки зрения отнесенности единицы к тому или другому функциональному стилю.

Третье направление связано с комплексным рассмотрением языкового знака с точки зрения психологии,физиологии, социолингвистики. И.О. Морозова подчеркивает: «современная наука доказала, что языковая эмоциональность – сложное явление, которое безусловно необходимо рассматривать только комплексно в рамках всех существующих областей знаний [15, c.133].

М.Р. Нашхоева описывает когнитивную теорию эмоций или эмотиологию –отдельное направление в изучении эмоций, объединяющие принципы психологии и лингвистики. В рамках этой теории эмоции изучаются во взаимодействии с когнитивными процессами. Их связь обоснована тем, «что когниция вызывает эмоции, так как она эмоциогенна, а эмоции влияют на когницию, так как они вмешиваются во все уровни когнитивных процессов». Отсюда следует суть лингвистической концепции эмоций; человек отражает человек или субъект отражает существующий мир но не весь целиком, а только необходимое и ценное для него в данный момент [16, c.103]. Таким образом, эмоции выполняют посредническую функцию в отражении мира в языке за счёт того, что выражают важность объектов мира для говорящего и для слушающего [19, c.95]. При этом язык состоит из множества слов. Согласно В.В. Виноградову, слово «отражает понимание кусочка действительности и его отношений к другим элементам той же действительности, как они осознавались, осознаются обществом, народом в известную эпоху» [7,c.163].

Эмоциональность присуща не только языку в целом, но и отдельным словам. Мы можем в этом убедиться, рассмотрев структуру лексического значения слова, которое Матвеева Т.В. определяет как «содержание слова, отображение некоторого явления действительности (предмета, процесса, качества, отношения), закреплённое за определенный звуковой и грамматической формой» [14, c.180].

Следует отметить, что разные исследователи имеют разное представление о структуре лексического значения слова. Так, И.А. Стернин и М.С. Соломатина отмечают, что лексическое значение слова состоит из нескольких компонентов:

1. Денотативный компонент – основной компонент лексического значения слова, указывающий на свойства, признаки предмета номинации. Он передаёт основную, коммуникативно-значимую информацию

2. Коннотативный компонент значения несёт дополнительную информацию, выражающую эмоционально-оценочное отношение говорящего к денотату слова [24, c. 9-10].

Т.А. Кутенева выделяет четыре компонента в составе лексического значения слова:

1. Предметная отнесенность (денотат) – это связь звукового (буквенного) комплекса с фрагментом действительности (предметом или явлением – денотатом).

2. Понятийное содержание (сигнификат) – мыслительная модель–  в которой отражается информация о денотате в виде набора определенных признаков

3. Коннотации – дополнительные и сопутствующие понятийному содержанию смыслы. которые включают в свою очередь в себя несколько составляющих:

a) стилистическая коннотация – закрепленность лексической единицы за определённым функциональным стилем;

b) оценочная коннотация – эмоциональная оценка именуемого предмета, которое может передаваться словом наряду с называнием явления;

c) историческая коннотация – коннотация, связанная с временной перспективой слова.

4. Структурная значимость слова – место слова в лексической системе языка [13, c. 12-14].

Как видим, оба автора признают, что эмоциональный компонент занимает значимое место в структуре лексического значения слова. По мнению С.А. Горской, эмоционально-экспрессивная оценка – это добавочный компонент в значении слова. Так как само по себе вырваное из контекста отдельное слово может быть нейтральным, лишённым какой-либо оценки. Однако оценочность и экспрессивность заложены в самой природе языка, поэтому в определённых текстах нейтральные слова получают свою оценку [9, с. 9-10].

Как отмечает И.В. Арнольд, в некоторых словах эмоциональный компонент, отражающий отношение говорящего к предмету его мысли, его оценку предметов и явлений объективной реальностие может доминировать над предметно-логическим значением а иногда полностью его подавлять. Например: perfectly, awfully, blessed, terribly, terrific.

Помимо этого исследователи выделяют из слова имеющие исключительно эмоциональное значение и лишенные предметно логического, как междометие alas! pooh! oops! wow! По мнению И.В.Арнольда, в большинстве случаев эмоциональное значение имеет тесную связь с предметом логическим или вытекает из него. Это оценочные слова, выражающие оценку явлений с точки зрения говорящего или целой общественной группы; nice, lovely, foolish, just, unjust, good, bad, good-for-nothing [3, с. 97-98].

Таким образом, между языком и эмоциями есть неразрывная связь. С помощью языка человек может придать абстрактным ощущениям конкретный облик, отражая наиболее важные аспекты отношения к различным явлениям объективной действительности. Помимо этого, эмоциональная окраска входит в состав лексического значения слова, формируя часть его коннотативного компонента.

ВЫВОДЫ ПО ПЕРВОЙ ГЛАВЕ

1. Язык и эмоции неразрывно связаны. С помощью языка человек придает абстрактным ощущениям конкретный облик, выделяет наиболее важные аспекты отношения к тому или иному явлению объективной действительности. В рамках отдельных слов эмоциональная окраска входит в состав лексического значения слова, формируя часть его коннотативного компонента.

2. Исследователи по-разному называют слова, содержащие эмоциональный компонент, но сходятся во мнении, что такая лексика выражает отношение человека к действительности.

3. Понятие эмоциональности в языке часто отождествляют с экспрессивностью и оценочностью. Несмотря на то, что эти феномены имеют много общего, каждый из них обладает своими собственными уникальными чертами.

4. Эмоционально-окрашенная лексика представляет собой довольно широкий пласт слов, который можно разделить на классы, основываясь на нескольких признаках.

5. При переводе эмоционально-окрашенной лексики с одного языка на другой важным представляется не столько буквальный перевод слов, сколько передача смысла и сохранение образности, а также эмоционального воздействия на читателя.

6. Выделяют следующие виды лексических трансформаций при переводе: дифференциация значений, конкретизация значения, генерализация значения, прием смыслового развития, антонимический перевод, прием целостного преобразования, компенсация

ВЫВОДЫ ПО ВТОРОЙ ГЛАВЕ

 

1. Художественные произведения в полной мере не относится ни к одному функциональному стилю, а представляет собой отдельную разновидность текста.

2. Художественный текст больше всех других видов текста насыщен эмоционально-окрашенной лексикой.

3. По большей части в результате перевода эмоциональный компонент слов оригинала был сохранен, что достигалось в том числе с помощью приема компенсации.

4. В некоторых случаях перевод эмоционально-окрашенных слов сопровождался частичными смысловыми потерями.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Данная дипломная работа посвящена переводу эмоционально-окрашенной лексики с английского языка на русский.

В первой главе были рассмотрены теоретические аспекты эмоционально-окрашенной лексики и решены следующие задачи:

1. Была выявлена неразрывная связь между языком и эмоциональной сферой сознания. С помощью языка человек может выразить абстрактные, субъективные ощущения конкретными средствами, описать наиболее важные аспекты своего отношения к реальности. Рассматривая отдельные слова, можно отметить, что эмоциональная окраска входит в состав лексического значения, формируя часть его коннотативного компонента.

2. Были проанализированы мнения различных исследователей по вопросу определения понятия «эмоционально-окрашенная лексика». Все ученые признают, что язык богат словами, которые выражают отношение человека к действительности, но используют разные термины для обозначения данного феномена.

3. Было определено соотношение между понятиями «эмоциональность», «оценочность» и «экспрессивность» в языке, которые лежат в основе эмоционально-окрашенной, эмоционально-оценочной, и экспрессивной лексики. В результате исследования мы пришли к выводу, что все эти феномены выражают субъективное отношение говорящего к предмету речи, однако вместе с тем каждое из них представляет собой отдельное понятие и имеет свои отличительные особенности.

4. Были сопоставлены различные подходы к классификации эмоционально-окрашенной лексики. Исследователи делят данный класс лексики, основываясь на морфологическом, функционально-семантическом принципах, а также учитывая способы образования таких слов в языке.

5. Были рассмотрены основные принципы перевода эмоционально-окрашенной лексики реалий. Мнения исследователей по этому вопросу пересекаются. При передаче таких слов с одного языка на другой важным является не столько дословный перевод лексических единиц, сколько передача смысла и сохранение образности, а также эмоционального воздействия на читателя.

Вторая глава была посвящена переводу эмоционально-окрашенной лексики в художественном произведении с английского языка. В результате были решены следующие задачи:

1. Были изучены особенности употребления эмоционально-окрашенной лексики в произведениях художественной литературы. Такие тексты особенно богаты эмоционально-окрашенными языковыми единицами в связи с наиболь­шей приближенностью к реальной жизни человека.

2. Был выполнен перевод эмоционально-окрашенных слов в романе Ирвина Уэлша «Кошмары Аиста Марабу». В основном нам удалось сохранить эмоциональную окраску оригинала, в том числе при помощи приема компенсации. Однако в отдельных случаях слова оригинала и перевода не полностью совпадали по значению и эмоциональной окраске, в результате чего эмоциональный компонент сохранился с частичными смысловыми потерями.

В результате проделанной работы мы пришли к выводу, что в процессе перевода эмоционально-окрашенной лексики следует соблюдать следующий алгоритм. Прежде всего, необходимо определить, в каком значении оно используется, какие для него характерны коннотации и эмоциональная окраска. Следующий шаг заключается в выборе в языке перевода слова или словосочетания, которые будут заключать в себе вышеупомянутые особенности слова оригинала.

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

 

 

Перевод с английского языка на русский отрывка из произведения Ирвина Уэлша «Кошмары Аиста Марабу».

2. The Scheme

I grew up in what was not so much a family as a genetic disaster. While people always seem under the impression that their household is normal, I, from an early age, almost as soon as I was aware, was embarrassed and ashamed of my family.

I suppose this awareness came from being huddled so close to other households in the ugly rabbit hutch we lived in. It was a systems built, 1960s maisonette block of flats, five storeys high, with long landings which were jokingly referred to as 'streets in the sky' but which had no shops or pubs or churches or post offices on them, nothing in fact, except more rabbit hutches. Being so close to those other families, it became impossible for people, as much as they tried, to keep their lives from each other. In stairs, on balconies, in communal drying areas, through dimpled-glass and wire doors, I sensed that there was a general, shared quality kicking around which we seemed to lack. I suppose it was what people would call normality.

All those dull broadsheet newspaper articles on the scheme where we lived tended to focus on how deprived it was. Maybe it was, but I'd always defined the place as less characterised by poverty than by boredom, although the relationship between the two is pretty evident. For me, though, the sterile boredom outside my house was preferable to the chaos inside it.

My old man was a total basket case; completely away with it. The old girl, if anything, was worse. They'd been engaged for yonks but before they were due to get married, she had a sort of mental breakdown, or rather, had her first mental breakdown. She would have these breakdowns intermittently until it got to the stage it's at now, where it's hard to tell when she's not having one. Anyway, while she was in the mental hospital she met an Italian male nurse with whom she ran away to Italy. A few years later she returned with two small children, my half-brothers Tony and Bernard.

The old boy, John, had got himself engaged to another woman. This proved that there were at least two crazy females in Granton in the early sixties. They were due to be married when my Ma, Vet (short for Verity), reappeared in the lounge bar of The Anchor public house. As Dad was to remark often: Ah jist looked acroass n met yir Ma's eyes n the auld magic wis still thair.

That was that. Vet told John she'd got the travelling out of her system, that he was the only man she'd ever loved and could they please get married.

John said aye, or words to that effect, and they tied the knot, him taking on the two Italian bambinos whom Vet later confessed were from different guys. I was born about a year after the wedding, followed about a year later by my sister Kim, and my brother Elgin, who arrived a year later again. Elgin got his name from the Highland town where John reckoned he was conceived.

Yes, we were a far from handsome family. I suppose I got off relatively lightly, though I stress relatively. While my own face and body merely suggested what people in the scheme would, whispering, refer to as 'the Strang look', Kim and Elgin completely screamed it. 'The Strang look' was essentially a concave face starting at a prominent, pointed forehead, swinging in at a sharp angle towards large, dulled eyes and a small, squashed nose, down into thin, twisted lips and springing outwards to the tip of a large, jutting chin. A sort of retarded man-in-the-moon face. My additional crosses to bear: two large protruding ears which came from my otherwise normal-looking mother, invisible under her long, black hair.

My older half-brothers were more fortunate. They took after my mother, and, presumably their Italian fathers. Tony looked a little like a darker, swarthier version of the footballer Graeme Souness, though not so ugly; despite being prone to putting on weight. Bernard was fair, slim and gazelle-like, outrageously camp from an early age.

The rest of us took 'the Strang look' from the old man, who, as I've said, was an Al basket case. John Strang's large, striking face was dominated by thickly framed glasses with bottom-of-Coke-bottle lenses. These magnified his intense, blazing eyes further. They had the effect of making him look as if he was coming from very far away then suddenly appearing right in your face. It was scary and disconcerting. If you were in possession of a Harrier Jump-jet, you could have chosen either his chin or forehead as a landing pad. He generally wore a large brown fur coat, under which he carried his shotgun when he patrolled the scheme late at night with Winston, his loyal Alsatian. Winston was a horrible dog and I was glad when he died. He was instantly replaced by an even more vicious beast of the same breed, who also rejoiced in the name Winston.

I later had cause to be less than pleased at the first Winston's demise; the second one savaged me badly. I was about eight, and watching a Superboy cartoon on the television. I decided that Winston Two was Krypto the Superdog and I tied a towel to his collar to simulate Krypto's cape. The dog freaked out and turned on me, savaging my leg so badly that I needed skin grafts and walk with a slight limp to this day, only now I don't walk at all.

I feel a spasm of hurt at that realisation. Remembering hurts.

— Dinnae tell nae cunt it wis Winston, Dad threatened and pleaded. He was terrified in case they took the dog away. I said it was an unprovoked attack by some of the strays which congregated on the wasteland adjacent to our block. It made the local paper and the Tory council, who hated spending the snobby ratepayers' money on anything to do with our scheme, grudgingly sent an environmental health van over to round up the savage pack-beasts for extermination. I spent four months off the school, which was the best part of it.

As a kid I did the normal things kids in the scheme did: played fitba and Japs and commandos, mucked about on bikes, caught bees, hung around stairs bored, battered smaller/weaker kids, got battered by bigger/stronger kids. At nine years old I was charged by the polis for playing football in the street. We were kicking a ball around in a patch of grass outside the block of flats we lived in. There were no NO BALL GAMES signs up, but we should have known, even at that age, that as the scheme was a concentration camp for the poor; this like everything else, was prohibited. We were taken up to court where my mate Brian's dad made a brilliant speech and embarrassed the judge into admonishing us. You could see the polis looking like tits.

— A fuckin common criminal at the age ay nine, my Ma used tae moan. — Common criminal.

It's only in retrospect I realise that she was fucked up because the auld man was away at the time. She used to say that he was working, but Tony told us that he was in the jail. Tony was awright. He battered me a few times, but he also battered anybody who messed with me, unless they were his mates. Bernard I hated; he just stayed in the hoose and played with my wee sister Kim aw the time. Bernard was like Kim; Bernard was a girl.

I loved catching bees in the summer. We'd fill auld Squeezy detergent bottles with water and skoosh the bee as it sucked at the nectar on the flower. The trick was to train a couple of jets on the bee at the same time and blast it to fuck, the water weighing down its wings. We'd then scoop the drenched bees into a jar and then dig little prison cells for them in the softer material between the sections of brick at the ramp at the bottom of our block of flats. We used ice-lolly sticks as the doors. We had a concentration camp, a tiny Scottish housing scheme, for bees.

One of my pals, Pete, had a magnifying glass. It was great getting a shot of it. I used to like to burn the bees' wings, making them easier prisoners. Sometimes I burned their faces. The smell was horrible, the smell of burning bee. I wanted the glass. I swapped Pete an Action Man that had no arms for his magnifying glass. I had earlier swapped the Action Man fae Brian for a truck.

I was embarrassed when any of the other kids came roond to the hoose. Most of them seemed to have better hooses than us, it was like we were scruffs. That's how I knew the old man was in the jail, there was only my Ma's wages for doing the school dinners and the cleaning. Thank fuck my Ma did the dinners at a different school than the one I went to.

Then my Dad came back. He got work in security and started daein the hoose up. We got a new fireplace with plastic coals and twirly things inside a plastic funnel which made it look like heat rising. It was really just an electric bar fire but. My Dad was awright at first; I remember he took me to Easter Road for the fitba. He left me and Tony and Bernard and my cousin Alan in my Uncle Jackie's car ootside a pub. They bought us coke and crisps. When they came out they were pished from drinking beer and they got us pies and Bovril and mair crisps at the fitba. I was bored with the fitba, but I liked getting the pies and crisps. The backs of my legs got sair, like when my Ma took us tae Leith Walk tae the shops.

Then I got a bad battering fae my Dad and had to go to the hospital for stitches. He hit the side of my head and I fell over and split it on the edge of the kitchen table. Six stitches above the eye. It was barry having stitches. The auld man didn't understand that it was only clipshers I put in Kim's hair. — It wis jist clipshers, Dad, I pleaded. — Clipshers dinnae sting.

Kim just gret and gret like fuck. She wouldnae stop. It was only clipshers as well.

Just clipshers. It's no as if it was bees. They have these pincers at the back, but they dinnae sting. I think Devil's Coach-Horses or Earwigs were their real names.

— Look at hur! Look what yuv fuckin well done tae yir sister ya silly wee cunt! He gestured tae Kim, whose already distorted face twisted further in contrived terror.

The auld man thumped me then.

I had to tell everyone at the casualty that I was mucking aboot wi Tony and I fell. I had headaches for a long time eftir that.

I remember once watching my Ma, Vet, scrubbing the tartan nameplate on the door of our maisonette flat. Somebody had added an 'E' to our name. Dad and my Uncle Jackie went around the stair cross-examining terrified neighbours. Dad was always threatening to shoot anybody who complained about us. Other parents therefore always told their kids not to play with us, and all but the craziest ones complied.

If the neighbours were terrified of my Dad and Uncle Jackie, who was really just Dad's mate but we called him 'Uncle', they were also pretty wary of my Ma. Her father or grandfather, I could never remember which one, had been a prisoner-of-war in a Japanese camp and he had gone slightly loopy; a direct result, Vet claimed, of his cruel incarceration. She grew up indoctrinated with tales of Jap atrocities and had once read this book which contended that the orientals would take over the world by the turn of the century. She would scrutinise the eyes of my few friends, proclaiming them unsuitable if they had what she considered to be 'Jap blood'.

I think I was about nine or ten when I first heard the auld man mention South Africa. It seemed that no sooner than he mentioned it, we were there.

— See us, Vet? Meant fir better things. Me wi aw they security joabs. Nae prospects.

Like ah sais, meant fir better things. This country's gaun tae the dogs. Aw they strikes; cannae even git yir fuckin bucket emptied. They trade union cunts: hudin the country tae ransom. Sooth Efrikay, that's the place. Like ah sais, Sooth Efrikay. Ah ken thuv goat problems in Sooth Efrikay n aw, but at least thuv no goat this fuckin Labour Governmint. Ah'm gaunny see aboot gittin us ower thair. Oor Gordon wid pit us up, nae danger. Ah'll take us oot thair, Vet. Fuckin well sure'n ah will. Think ah'll no? Ah'm askin ye! Think ah'll no? — Nae Japs...

— Aye, bit git this though, Vet. Thir's nae Japs in Sooth Efrikay. Nane. That's cause it's a white man's country, like ah sais, a white man's country. White is right oot thair, ah kid ye not. Like ah sais: Sooth Efrikay, white is right, Dad sang, all high and animated.

His large flat tongue licked at a stamp which he stuck on a letter. It was probably a letter of complaint to somebody. He always wrote letters of complaint.

—Jist as long is thir's nae Japs...

—Naw bit this is Sooth Efrikay. Sooth Fuckin Efrikay Vet, if yi'll pardon ma ps n qs.

— Somewhair ah kin git tae dry clathes... they Pearsons... eywis in the dryin green...

— Eh! Ah fuckin telt that cow! Ah fuckin telt hur! Ah sais tae hur, nixt time ah fuckin see your washin in that fuckin dryin green whin ma wife's tryin tae wash, the whole fuckin loat's gaun doon the fuckin shute intae the rubbish! Fuckin ignorant, some people, like ah sais, fuckin ignorant. Bit see in Sooth Efrikay Vet, we'd huv a big hoose like Gordon's. Dry oor clathes in the sun, in a real fuckin gairdin, no in some concrete boax wi holes in it.

Gordon was John's brother who had left to go to South Africa years ago. Possibly John's closeness to 'Uncle'Jackie was due to him seeing Jackie as a brother substitute. Certainly at the drunken parties he frequently hosted, when squads of guys and couples would pack into our egg-box after closing time, he seemed at his happiest telling old stories of himself, Gordon and the Jubilee Gang, as he and his hippy-beating Teddy Boy mates used to call themselves.

— It wid be nice tae huv a real back gairdin... I remember Ma saying that. I remember that clearly.

It was decided. Dad's word generally went in our family. We were making plans to go off to South Africa.

I didnae really ken whether or no I wanted to go. It was just eftir that that I lit my first really big fire. I'd always liked fires. Boney nights were the best nights of the year in the scheme, Guy Fawkes because you got fireworks, but Victoria Day n aw. We'd go doon the beach tae get wood or find other boneys in the scheme and raid them.

Sometimes, though, we got raided ourselves. You would get cudgels and stanes and try to defend your bonfire against raiders. There was always fights with stanes in the scheme. The first thing I learned tae dae was tae fling a stane. That was what you did as a kid in Muirhoose, you flung stanes; flung them at radges, at windaes, at buses.

It was something to do.

The fire, though, that was something else. It was eftir the boney. I had a lighted torch and I put it doon the rubbish chute. It ignited the rubbish in the big bucket in the budget room at the bottom of the building. Two fire engines came. Ma mate Brian made ays shite masel.

— Ooohhh! You'll get taken away, Roy, he telt me with wide-eyed glee at my fear.

Ah wis shitin it, nearly fuckin greetin n aw that. Brian kept taking the pish, but I'll gie him his due, he never telt nae cunt. The polis came roond every door and asked aw these questions. My Dad said nothing. — Never tell these cunts anything, he used to drum into us. It was the one bit of sense I ever remember him talking. He was really chuffed about the fire as well, because Mrs Pearson from up the stairs had her washing ruined by the smoke. It rose from the budget room to the drying greens above it.

— Serves the cow fuckin well right, like ah sais, the fuckin ignorant boot. Shouldnae be monopolism the fuckin drying greens whin thir's people wantin tae hing oot a washin! That's what she fuckin well gets! It dawned on me that the auld man was probably prime suspect in the lighting of the fire. He was chuffed to have a cast-iron alibi; he was playing in his dominoes league match up at the Doocot when it started. He was so chuffed that I wanted to tell him it was me, but I resisted the temptation. The cunt could change moods quickly.

Sometimes me and my pals used to go out of the scheme, but it was usually just doon the beach. Me, Pete, Brian, Deek (Bri's brother) and Dennis, we would think aboot running away and going camping, like in the Enid Blyton books. We usually just got as far as the fuckin beach, before getting fed up and going hame. Occasionally we'd walk to snobby bits like Barnton, Cramond or Blackhall. The polis would always come around and make us go hame, though. People in the big hooses, hooses that were the same size as our block, which sixty families lived in; they would just go away and phone the polis. They must have thought we were gaunny chorie aypils or something. Aw I wanted tae dae was tae watch birds. I got an interest in birds, used to get loads ay books on them fae the library. I got this from my auld man, I suppose.

He was really interested in birds as well.

I mind ay askin ma Dad if we would live in a big hoose like the ones in Barnton when we went tae South Africa.

— Bigger than thaim though son, much bigger. Like ah sais, much bigger, he telt ays.

The funny thing is that it was in the period when we were preparing to go to South Africa that I have some of the most vivid memories of John, my Dad. As I've indicated, he was a little bit crazy and we were all frightened of him. He was far too intense about things, and got himself worked up over nothing. I worried about the shotgun he kept under the bed.

Our main point of contact was through television. John would take the TV pages from the Daily Record and circle the programmes to watch that evening. He was a keen nature freak, and as I mentioned, particularly interested in ornithology. We both loved the David Attenborough style nature documentaries. He was never so happy as when programmes on exotic birds came on the box and he was very knowledgeable on the subject. John Strang was a man who knew the difference between a Cinnamon Bracken Warbler and, say, the Brown Woodland variety.

— See that! Bullshit! A Luhder's Bush Shrike, the boy sais! That's a Doherty's Bush Shrike! Like ah sais, a Doherty's Bush Shrike! Jist as well ah'm tapin this oan the video! We were the first family in the district to have all the key consumer goods as they came onto the market: colour television, video recorder and eventually satellite dish.

Dad thought that they made us different from the rest of the families in the scheme, a cut above the others. Middle-class, he often said.

All they did was define us as prototype schemies.

I remember the note he sent to the BBC, smug in his knowledge that for all the research capabilities he imagined them having at their disposal, their presenter had got his facts wrong. The reply was initially a great source of pride to him: Dear Mr Strange, Thank you for your letter in which you point out the factual error in our programme WINGS OVER THE BUSH which was transmitted last Thursday.

While this particular nature documentary was not made by the BBC, as commissioners of the group of independent film-makers who produced the programme, we accept liability for such inaccuracy in our broadcasts.

While we at the BBC strive for accuracy in every area of our broadcasting activities, errors will inevitably occur from time to time and keen members of the viewing public with specialist knowledge like yourself provide an invaluable service in bringing such inaccuracies to our attention.

The vigilant and informed viewer has a key role to play in ensuring that we at the BBC maintain our high standards of broadcast excellence and adequately fulfill the responsibilities of our charter, namely: to educate, inform and entertain.

Once again, thank you for your correspondence.

Yours sincerely,

Roger Snape

Programme Controller,

Nature Documentaries.

The old man showed every fucker that letter. He showed them in the pub, and at his work with Group Six Securities. He freaked out when my Uncle Jackie pointed out to him that they had misspelled his name. He wrote a letter to Roger Snape saying that if he was ever in London, he would kick fuck out of him.

Dear Mr Snap, Thank you for your letter in which you show yourself to be an ignorant person not spelling my name right. I just want you to know that I do not like people not spelling my name right. It is S-T-R-A-N-G. If I am ever in London I will snap you... into small pieces.

Yours faithfully,

John STRANG.

The only things which seemed to give Dad enjoyment were drinking alcohol and listening to records of Winston Churchill's wartime speeches. Pools of tears would well up behind his thick lenses as he was moved by his idol's stirring rhetoric.

But these were the best times. The worst were the boxing lessons he gave us. He had a thing about me being too uncoordinated, especially with my limp, and considered Bernard too effeminate. He bought us cheap, plastic boxing gloves and set up a ring in the living-room, with four confiscated traffic cones defining its perimeters.

Bernard was even less interested in the boxing than I was, but Dad would force us to fight until one or both of us broke down in tears of misery and frustration. The gloves caused a great deal of scratching, scarring and tearing, and it looked as if we'd been slashing rather than punching each other. Bernard was older, bigger, and heavier-handed, but I was more vicious and had quickly sussed out that you could do greater damage with slashing swipes than punches.

— C'moan Roy, Dad would shout. – Punch urn, punch um, son... Keep that jab gaun Bernard... dinnae fuckin slap um like a pansy... His coaching advice was always a bit one-sided. Before the fights he used to whisper to me: — You're a Strang son, mind that. He's no. Mind that. Right? Mind, yir fightin fir the Strang name. He might git called a Strang, but eh's no. Eh's a fuckin crappin eyetie bastard son.

On one occasion when I had marked Bernard's eye and swollen his lip, John could scarcely contain himself:—Keep that fuckin jab in ehs eye, Roy! Poke ehs fuckin eye right oot! I kept jabbing away at that reddening queer face, my body tight with concentration as Bernard's eyes filled with petulant unease.

BANG QUEER-FACED CUNT BANG TAKE THAT YA FUCKIN SAPPY BIG POOF BANG I opened up his eye above the brow with a tearing twist of the glove. I felt a jolt of fear in my chest and I wanted to stop; it was the blood, splashing out onto his face. I was about to drop my hands but when I looked at Dad he snarled at me to fight on:

— GO FIR THE KILL, NAE FUCKIN PRISONERS!

I battered into the fearful face of my broken-spirited pansy half-brother. His gloves fell by his sides as I kept swinging wildly, urged on by John's frenzied cries. Bernard turned his back on me and left the room sobbing, running up the stairs and locking himself in the toilet.

— Bernard! Ye'll huv tae learn tae stick up fir yirsel! John smirked, a little worried as Ma would not be pleased when she came back from the shops in Leith and inspected the damage. On that particular occasion, I came off the best, but it wasn't always like that. Sometimes it was me who beat a humiliating retreat, overwhelmed by pain and frustration.

At such times I envied my younger brother Elgin, silently rocking or gently humming, trapped in a world of his own, exempt from this torture. Perhaps Elgin had the right idea; perhaps it was all just psychic defence. At times I envied Elgin's autism. Now I have what he has, his peace and detachment from it all.

As for me and Bernard, those fights made us fear Dad and hate each other.

Bernard was Ber no I've no time for this.

Now the nurses are back. They're doing something to me.

THIS IS ALWAYS UNPLEASANT Tum the cabbage, prevent him rotting away...

I have to go deeper.

Deeper.

DEEPER DEEPER Away from them.

Better.

Now it's time to go to the hunt

There is one lush green national park which is unique. Nowhere else in the world does such a park exist in a major city. Only a few miles separate the centre of the city from this park where game animals and the large carnivores which prey on them exist in the splendour of half a century ago

Easter Road Nairobi got to stop this shite deeper deeper

The area of the park, around fifty square miles, is small in comparison I'm not deep enough. I can hear her. Nurse Patricia Devine. She's confessing to me, her vegetable priest, he who cannot affirm or condemn. I've found my perfect role.

—You always think that the next one will be different and I suppose I let my emotions get the better of me, got all carried away and read what I wanted to read between the lines. He was so charming, so wonderful, so understanding but, yes, that was before he got me into bed...

Sobbing sounds.

—... Why am I telling you this...why not... it's not as if you can hear me, it's not as if you'll ever wake up...oh God, I'm so sorry I said that...I'm just upset. I didn't mean that, I mean some people do wake up...they do get better... I'm just not myself just now Roy. you see. l let this one get right into my head as well as into my pants.

Letting them into your pants is bad enough, but when they get into your head..

it's like...

No Don't want this DEEPER DEEPER DEEPER

Mwaaa! A loud, nasal sound. The sound of an adult Stork threatening a human intruder. I look around and Sandy Jamieson is boldly starting the ugly bird down.

— Net the bastard, Roy! Net the cunt! he shouts.

My psychic quality control is bloody bloody bloody damn well fucked and everything has changed and suddenly I'm standing with a ball at my feet on a football pitch. I slam it into an empty net. A couple of players in the same jerseys grab me in celebration; one of them seems to be Lexo, oh fuck naw, no Lexo, and I try to get free but he willnae let ays go and over the shoulder of his crushing bear hug I see Jamieson looking deflated, his hands resting wearily on his hips.

Окраина 

 

Моя родня, среди которой я вырос – это не семья, а генетическая катастрофа. Большинство людей живёт с ощущением, что дома все нормально, но с раннего детства, почти с тех пор, как я начал думать, мне было стыдно за свою семью, я стеснялся ее.

Это осознание пришло, я думаю, из-за тесного (в буквальном смысле) контакта с семьями соседей, которые заполнили отвратительный кроличий загон, в котором мы жили. Блочные пятиэтажки 60-х годов, бетонные гробы с длинными лестничными клетками, которые в шутку называли "взлетно-посадочные полосы", а вокруг ни кафе, ни церкви, ни почты, только одни и те же клетушки. Они будто жались друг к другу и, как ни старались, не могли скрыться из виду. На лестницах, на общих балконах и в сушилках, сквозь матовое стекло и зарешеченные двери я чувствовал то, что, казалось, было у всех, но чего нам, казалось, не хватало. Нам не хватало элементарной нормальности.

Иногда наш район освещался в газетах. Скучные статьи на целые страницы рассказывали о бедности жителей пригорода. Да, мы были бедны, но мне всегда казалось, что безнадежная скука больше, чем бедность, характеризует наш район, хотя, конечно, связь между ними очевидна. Лично я предпочитал стерильную скуку, окутывавшую мой дом снаружи, истерическому хаосу, царившему в нем.

Мой старик – клинический случай: отмороженный на всю голову. Мамец – и того хуже. Они были помолвлены давным-давно, но когда пришло время жениться, у нее случился психический срыв. Нервное расстройство, первое из серии подобных расстройств. Это случалось с ней периодически на протяжении всей ее жизни, пока она не достигла нынешнего состояния, когда уже невозможно было с уверенностью сказать, в нормальном она состоянии или нет. Короче говоря, в психиатрической больнице она познакомилась с санитаром-итальянцем, с которым и сбежала на родину. Через несколько лет она вернулась с двумя малышами, моими сводными братьями Тони и Бернардом.