Попытки Англии прийти к соглашению с Германией

В начале 1935 года английское правительство предприняло новую попытку договориться с фашистским рейхом, осуществить реанимацию «пакта четырех». Оно прекрасно понимало, что развитие событий в Германии, и прежде всего ее перевооружение, в недалеком будущем приведет к тому, что она поставит вопрос о перекройке карты Европы, да и не только Европы. И в Лондоне серьезно задумывались над тем, как оградить Британскую империю от этой опасности.

Генеральная линия английской политики заключалась в том, чтобы, как уже говорилось, путем империалистической сделки с фашистским рейхом отвести угрозу от Британской империи и направить агрессивные устремления гитлеровцев на восток, против Советского Союза.

П. Тольятти говорил по этому вопросу на VII конгрессе Коммунистического Интернационала: «Английский империализм... считает своей «исторической» задачей нанести смертельный удар стране социализма или, по крайней мере, ослабить СССР на долгое время рядом войн в Европе и на Дальнем Востоке»^[1].

В Лондоне было решено, согласовав главные вопросы с Францией, начать затем переговоры с Германией. В середине декабря 1934 года английское правительство пригласило главу французского правительства П. Фландена и министра иностранных дел Франции П. Лаваля прибыть в Лондон для переговоров о дальнейшем политическом курсе двух стран. [90]

14 января 1935 г. на заседании английского правительства рассматривался вопрос о его позиции на предстоящих англо-французских переговорах. Английские министры исходили из того, что главная цель Англии и Франции — достижение соглашения с Германией, в том числе возвращение ее в Лигу наций. Ради этого они были готовы признать равноправие Германии в области вооружений. В Лондоне знали, что Франция не согласится на вооружение Германии без дополнительных гарантий своей безопасности, что осложнит достижение договоренности с ней, тем более что английское правительство занимало в этом вопросе негативную позицию. Было решено, что Англия не должна подтверждать обязательства, которые лежат на ней на основе Локарнского договора 1925 года, тем более не следует соглашаться на консультации представителей генеральных штабов Англии и Франции. Необходимо избежать признания того, что демилитаризация Германией Рейнской зоны имела бы «принципиально важное значение»^[2].

В Лондоне были готовы согласиться на создание германских сухопутных сил общей численностью 300 тыс. человек (21 пехотная и 3 кавалерийские дивизии) и военно-воздушных сил, равных как английским, так и французским, то есть в количестве 1000 самолетов первой линии^[3].

Для того чтобы французское правительство согласилось с этими планами, Лондон решил предложить ему заключить дополнительно к Локарнскому договору 1925 года пакт о немедленной взаимной помощи стран — участниц этого договора друг другу в случае нападения с воздуха (так называемый воздушный пакт). В таком договоре была заинтересована прежде всего сама Англия. Но он имел бы определенный смысл и для Франции, так как по Локарнскому договору оказание помощи жертве агрессии было связано с громоздкой процедурой Лиги наций, а по проекту воздушного пакта имелась в виду немедленная помощь.

1 — 3 февраля 1935 г. в Лондоне состоялись англо-французские переговоры. Английское правительство предложило договориться о той основе, на которой две страны могли бы начать переговоры с Германией. В Лондоне исходили из того, что это невозможно без отмены военных статей Версальского договора, ограничивавших вооружения Германии. И Лондон был готов предоставить [91] фашистскому рейху право на увеличение его вооруженных сил. Для «успокоения» Франции английское правительство выражало готовность заключить между странами — участницами Локарнского договора воздушный пакт^[4].

Англо-французское совещание кончилось опубликованием совместного коммюнике. Упомянув о переговорах между Францией и Италией в начале января 1935 года, а затем о переговорах представителей Англии и Франции в Лондоне, английские и французские министры выступили за то, чтобы достигнутый таким образом «прогресс,» был развит «путем непосредственного и эффективного сотрудничества с Германией». Они высказались за «общее урегулирование» (general settlement), составными частями которого были бы: Восточный пакт и Дунайский пакт (о невмешательстве в дела Австрии); соглашение о вооружениях, которое заменило бы собой военные статьи Версальского договора, ограничивающие вооруженные силы Германии; договоренность о возвращении Германии в Лигу наций. Особенно выделялось предложение о заключении воздушного пакта^[5].

В Лондоне понимали, что принятые на англо-французском совещании решения не могли не вызывать беспокойства в Советском Союзе. 7 февраля в Форин оффисе по этому вопросу был составлен даже специальный меморандум, наглядно раскрывавший внешнеполитические расчеты английских правящих кругов. В нем подчеркивалось: «Россия серьезно озабочена, что Германия вместе с Польшей планирует захваты на востоке», и поэтому она заинтересована в сотрудничестве с Францией. Поскольку Франция также обеспокоена в отношении своей безопасности, она готова на сотрудничество с Россией. Однако предполагаемое «общее урегулирование» с Германией и воздушный пакт призваны обеспечить нужную Франции безопасность.

Авторы меморандума исходили из того, что все это будет подрывать советско-французское сотрудничество и что поэтому при прогнозировании дальнейшего развития событий можно исходить из следующих соображений: «Если бы Германия и Польша не имели планов дальнейшего проникновения на восток, то они не выступали бы так решительно против Восточного пакта... Потребность в экспансии будет толкать Германию на восток, поскольку это будет единственной открытой для [92] нее областью, и, пока в России существует большевистский режим, эта экспансия не может ограничиваться лишь формами мирного проникновения»^[6].

Этот документ отчетливо свидетельствует о том, к чему сводился смысл того «общего урегулирования» с Германией, о котором английские и французские правящие круги договорились во время их переговоров в Лондоне. Это был все тот же «пакт четырех», только в обновленной упаковке. В политике английского правительства отчетливо было видно стремление обеспечить путем соглашения с Германией «западную безопасность» и направить фашистскую агрессию против Советского Союза.

Лондонское коммюнике действительно не могло не беспокоить Советское правительство.

И. М. Майский отмечал, что позиция Лондона объясняется тем, что «в последние недели в британских правительственных кругах вновь воскресла надежда на возможность нахождения общего языка с Гитлером»^[7].

Не могли не обратить на себя внимание и некоторые статьи лорда Лотиана и других английских сторонников политики «умиротворения», появившиеся в те дни в английской печати^[8]. В связи с этим НКИД констатировал, что «англичане озаботились лишь безопасностью на Западе и не интересуются Востоком, Юго-Востоком, где они готовы предоставить Гитлеру свободу действий»^[9].

Реакционные круги Англии в своей классовой ненависти к СССР были готовы ставить на карту даже собственные интересы, лишь бы не допустить укрепления международных позиций СССР, сохранить его международную изоляцию, облегчив тем самым нападение на него фашистских агрессоров. Зная о готовности английского правительства удовлетворить требования Германии в отношении вооружений, Гитлер решил поставить его накануне намечавшихся англо-германских переговоров перед совершившимся фактом.

13 марта 1935 г. в Берлине было объявлено о создании в Германии военно-воздушных сил, а 16 марта — о введении всеобщей воинской повинности. Тем самым фашистский рейх грубо нарушил важнейшие положения Версальского мирного договора, начал форсированную подготовку к войне. И тем не менее английское правительство по-прежнему было готово на переговоры с главарями фашистского рейха. 18 марта этот вопрос рассматривался на заседании английского правительства. [93] Было принято решение, что, несмотря на указанные действия германского правительства, отменять намеченный визит в Берлин английских представителей не следует^[10].

Советское правительство считало необходимым сделать все возможное для того, чтобы предотвратить перевооружение Германии, подготовку и развязывание новой мировой войны. Этого можно было добиться только в результате совместных акций всех государств, которым угрожала агрессия. 17 марта нарком иностранных дел писал советскому полпреду в Чехословакии для использования в беседах с Э. Бенешем, что агрессивное поведение Германии ставит в порядок дня созыв конференции государств, подписавших Версальский и другие мирные договоры, в которой мог бы принять участие и СССР. «Такая демонстрация, вероятно, показалась бы внушительной даже Гитлеру»^[11].

Однако в Лондоне предпочли переговоры с агрессором, а не борьбу против агрессии. 25 — 26 марта министр иностранных дел Англии Дж. Саймон и лорд-хранитель печати А. Иден нанесли визит в Берлин, где вели переговоры с Гитлером, Нойратом и Риббентропом. Переговоры показали, что главари фашистского рейха не собираются принимать большинство предложений, выдвинутых Англией и Францией 3 февраля, то есть не хотят связывать себя какими-то обязательствами, которые могли бы впоследствии явиться препятствием в осуществлении их агрессивных планов. Гитлер сообщил, что намерен создать армию в 550 тыс. человек, что его военно-воздушные силы уже достигли паритета с Англией и что он претендует на право иметь военно-морской флот, равный 35% английского. Фюрер отнесся положительно к предложению о заключении воздушного пакта, выражая готовность к дальнейшим переговорам по этому вопросу с английским правительством. Была достигнута договоренность также о том, чтобы начать в ближайшем будущем двусторонние англо-германские переговоры по вопросу о военно-морских силах^[12].

Берлинские переговоры наглядно свидетельствовали об агрессивных намерениях гитлеровцев. Надежды правящих кругов Англии положить этими переговорами начало для соглашения между четырьмя западными державами по всем спорным вопросам не оправдались. Несмотря на то что политика германских фашистов становилась все более агрессивной, английское правительство [94] продолжало свою политику сговора с агрессорами, рассчитывая направить их агрессию на восток.

В связи с визитом Дж. Саймона и А. Идена в Берлин встал вопрос о посещении английскими министрами также Варшавы и Москвы. Советское правительство положительно относилось к идее такого визита^[13]. В Лондоне вызвало затруднения, однако, решение вопроса о том, кто именно из английских министров поедет в Москву. 6 марта этот вопрос рассматривался на заседании английского правительства.

Соответствующее место из протокола этого заседания гласит: «Общее мнение заключалось в том, что желательно, чтобы визит нанес лорд-хранитель печати, а не сам министр иностранных дел, но отмечалось, что на правительство может быть оказано давление, с тем чтобы визит в Москву и Варшаву нанес министр такого же ранга, как и при визите в Берлин».

Все же было принято решение о том, что в Москву поедет только лорд-хранитель печати А. Иден^[14].

Обсуждая с И. М. Майским этот вопрос, Дж. Саймон не скрывал, что в Англии далеко не все сочувствуют мысли о поездке в Москву британского министра; есть влиятельные круги, которые относятся к такому шагу отрицательно^[15].

28 — 29 марта состоялись переговоры И. В. Сталина, В. М. Молотова и М. М. Литвинова с А. Иденом. Советские представители заявили, что, учитывая агрессивные устремления фашистского рейха, СССР считает необходимым продолжать добиваться заключения Восточного пакта. Одновременно внимание Идена было обращено на то, что проводимая английским правительством политика попустительства в отношении перевооружения Германии может иметь опасные последствия для самой Англии. У Советского Союза, заявили представители СССР, нет ни малейших сомнений в агрессивности фашистского рейха, так как его внешняя политика вдохновляется двумя основными идеями — реванша и установления господства в Европе. Однако сейчас было бы преждевременно говорить, в какую именно сторону Германия в первую очередь направит свой удар. «Гитлер, выдвигая в настоящее время на первый план восточную экспансию, хочет поймать на удочку западные государства и добиться от них санкции его вооружений. Когда эти вооружения достигнут желательного для Гитлера уровня, пушки могут начать стрелять совсем в другом направлении»^[16], [95]

В это же время в Лондоне развернулась активная подготовка к англо-франко-итальянской конференции в Стрезе, которую было решено созвать в связи с нарушением Германией военных статей Версальского договора. Позиция английского правительства на конференции была подробно рассмотрена на его заседании 8 апреля 1935 г. Общее мнение членов кабинета заключалось в том, как указано в протоколе заседания, что если Франция и Италия предложат положить конец переговорам с Германией и свести политику трех стран к тому, чтобы занять в отношении нее твердую позицию, то Англия «не должна соглашаться на это». Поэтому позиция Англии заключается в следующем: «Мы не можем согласиться на полный разрыв с Германией и на отказ от каких бы то ни было акций, помимо угроз... Мы не должны скрывать, что мы намерены сделать Германии новые предложения».

Англия не может согласиться на то, чтобы в результате конференции была опубликована декларация о том, что Англия «не допустит нигде нарушения мира... Мы не должны брать на себя новых обязательств... Установив контакты с Германией, мы должны продолжать поддерживать их». Прекращение их «было бы явной ошибкой»^[17].

На конференции в Стрезе встал вопрос о применении к Германии санкций, однако английские представители высказались против них^[18]. Участвовавшие в конференции державы ограничились выражением сожаления по поводу нарушения Германией условий Версальского договора. Дж. Саймон заявил, что английские представители «не могут принимать новые обязательства»^[19].

На Западе после конференции стали писать о создании «фронта Стрези». Однако это было лишь дымовой завесой, призванной прикрыть отступление Англии и Франции перед восстанавливавшим свою мощь германским империализмом.

Сразу же после конференции состоялось заседание Совета Лиги наций. Поскольку тон в Совете задавали участники конференции в Стрезе, то неудивительно, что в основу его резолюции легли решения конференции. Но английские представители постарались еще больше выхолостить их содержание.

Дж. Саймон с удовлетворением отмечал в своей телеграмме из Женевы: «Мне удалось существенно ослабить условия резолюции, согласованной в Стрезе»^[20].

В немалой степени усилиями английского правительства резолюция Совета Лиги наций была сведена лишь к тому, что она осуждала всякое одностороннее нарушение международных обязательств, отметив, что это может создать опасность для самого существования Лиги наций^[21].

Такое решение Совета Лиги наций, естественно, не было достаточной мерой для того, чтобы воздвигнуть надежные барьеры на пути агрессивной политики фашистского рейха.

Между тем в Лондоне начали форсировать переговоры по вопросу о соотношении размеров военно-морских сил Англии и Германии. Такое соглашение означало бы легализацию Англией нарушения фашистским рейхом соответствующих статей Версальского договора. Увеличение германских военно-морских сил представляло собой угрозу для многих стран, не располагавших такими крупными флотами, как Британская империя. Это касалось, в частности, Франции, СССР и т. д. Обосновывая необходимость того, чтобы Германия имела флот, равный 35% английского, Нойрат прямо указывал, что только в таком случае Германия будет иметь возможность господствовать на Балтийском море^[22], то есть недвусмысленно намекал на антисоветский характер предлагаемой сделки. Пренебрегая законными интересами многих стран, Англия в одностороннем порядке была готова предоставить Германии право на резкое увеличение ее военно-морского флота.

Для ведения переговоров в Лондон прибыла германская делегация во главе с Риббентропом. Вела она себя крайне вызывающе. Основным вопросом переговоров должны были явиться размеры будущего германского флота. Однако Риббентроп начал первое заседание с того, что сообщил о намерении Гитлера строить флот в размере 35% английского. Он готов начать переговоры лишь в том случае, если англичане заранее дадут официальное согласие удовлетворить это требование^[23]. Правители гордой Британской империи — былой владычицы морей — были прямо-таки обескуражены. Протесты их с ходу отвергались, и Лондон пошел на капитуляцию. Предварительное условие гитлеровцев было принято. Дж. Саймон 6 июня заявил, что «правительство его величества признает решение рейхсканцлера в качестве основы для предстоящих морских переговоров»^[24]. Таким [97] образом, вести переговоры было фактически не о чем.

18 июня 1935 г. состоялось подписание англо-германского морского соглашения. Германия получила право увеличить свой военно-морской флот более чем в 5 раз^[25]. Фашистский рейх имел теперь возможность увеличить свой флот в таких размерах, чтобы, не будучи в состоянии соперничать на морях с Англией, он все же, как отмечал У. Черчилль, мог стать «хозяином Балтийского моря»^[26].

Какое влияние это соглашение оказало на дальнейшее развитие событий в Прибалтике, в том числе на политику Прибалтийских государств, видно из отчета германской миссии в Эстонии за 1935 год: «Это соглашение рассматривается как признание гегемонии Германии на Балтийском море, что привело к более высокой оценке Германии как фактора силы. С тех пор чувствуется заметное изменение позиции руководящих кругов по отношению к Германии»^[27]. Аналогичным образом оценивал влияние договора на Финляндию германский посланник в Хельсинки В. Блюхер^[28].

Проводившаяся английским правительством политика поощрения фашистской агрессии на восток представляла собой огромную опасность для всеобщего мира, в том числе и для самой Англии. У. Черчилль, один из немногих консерваторов, более трезво оценивавших тенденцию развития событий в Европе, отмечал в беседе с советским полпредом в Англии 14 июня 1935 г., что гитлеровская Германия — это огромная военная машина с полдюжиной гангстеров во главе. Никто не знает, что они предпримут завтра и куда направят свой удар. Он допускал, что первый удар со стороны Германии может последовать не в сторону СССР, ибо это довольно-таки опасно для нее самой. «Более вероятны, — говорил он, — другие направления».

Подвергая критике тех английских деятелей, которые надеялись обеспечить интересы Англии, предоставив Германии свободу действий на востоке, Черчилль говорил, что их расчеты сводятся к следующему: «Германии где-то нужно драться, в какую-то сторону расширять свои владения — так пусть она лучше выкроит себе империю за счет государств, расположенных в Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европе! Пусть она тешится Балканами или Украиной, но оставит Англию и Францию в покое»^[29]. [98]

Во внешней политике Англии господствовали именно те тенденции, которые так резко критиковал У. Черчилль. Английский журналист и историк Колвин отмечал в одной из своих работ, что руководители английской внешней политики стремились к взаимопониманию с Германией, и это было основой внешнеполитического курса страны. Политика поощрения фашистской агрессии на восток в целях обеспечения «западной безопасности» выдавалась правящими кругами Англии как политика «умиротворения» Германии. И, как констатирует Колвин, она получила в Англии в 1935 году широкое распространение^[30].

Впоследствии Англии пришлось дорого расплачиваться за эту политику потворства в отношении возрождения германских военно-морских сил^[31].

Одновременно с переговорами о морском соглашении Англия начала переговоры с фашистским рейхом о заключении между локарнскими державами воздушного (военно-воздушного) пакта. 24 мая 1935 г. Дж. Саймон дал послу в Берлине Э. Фиппсу указания выяснить, готов ли Гитлер начать переговоры о заключении этого пакта^[32]. Поскольку германские военно-воздушные силы в то время были еще значительно слабее, чем силы Англии, Франции и их союзников, и к тому же заключение такого соглашения означало бы признание Англией и Францией права Германии на создание военно-воздушных сил (они были запрещены Версальским договором), фашистский рейх счел подписание воздушного пакта весьма выгодным для себя. Он сразу же дал положительный ответ и представил свои предложения^[33].

Заинтересованность Англии в заключении западного воздушного пакта была связана с тем, что полученные ею сведения о быстром росте германских военно-воздушных сил вызывали опасения, что через несколько лет она может оказаться перед угрозой нашествия германских воздушных ястребов. Согласно воздушному пакту, Франция, Италия и Бельгия должны были бы выступить в таком случае на ее стороне. Кроме того, в Лондоне надеялись, что подписание западного воздушного пакта будет новым крупным шагом вперед в деле заключения с Германией «широкого соглашения».

Для Франции воздушный пакт имел в военном плане прежде всего тот смысл, что он гарантировал ей в случае германского нападения немедленную помощь со стороны [99] Англии^[34], в то время как, согласно Локарнскому пакту, Англия была обязана оказывать ей помощь только после вынесения соответствующего решения Лиги наций. Но в Париже были и глубокие опасения. Для Франции главную опасность представляли германские сухопутные, а не военно-воздушные силы. Она проявляла заинтересованность также в заключении Восточного и Дунайского пактов. И в Париже не без оснований считали, что в случае подписания наряду с англо-германским морским соглашением еще и западного воздушного пакта Англия потеряет всякий интерес к другим проблемам, имевшим первостепенное значение для обеспечения безопасности Франции. Все это приводило к осложнению и задержке переговоров.

Приведенные факты наглядно свидетельствуют о той поистине лихорадочной деятельности, которую развернула английская дипломатия с целью достижения широкого соглашения с Германией. Но империалистические противоречия в Западной Европе достигли такой остроты, что достижение соглашения между ними оказывалось делом крайне трудным и, как показали дальнейшие события, даже невозможным.

Нападение Италии на Эфиопию

В середине 30-х годов вместе с Японией и Германией на путь агрессии стала и фашистская Италия. Потенциально она располагала меньшими силами, чем два других главных агрессора. По своему же существу итальянский фашизм был не менее агрессивным. Италия придерживалась не менее империалистического курса, чем Германия и Япония. Главарь итальянского фашизма Муссолини открыто прославлял войну как естественное состояние человечества.

Объектом своих захватнических планов Италия избрала в то время Эфиопию — самостоятельное, но слабое в военном отношении африканское государство. Муссолини поставил своей целью уничтожение эфиопских вооруженных сил и «полное завоевание Эфиопии»^[35]. В декабре 1934 года итальянцы спровоцировали в Эфиопии в районе форта Уал-Уал вооруженное столкновение между итальянскими и эфиопскими войсками. Это оказалось предвестником надвигавшейся бури. [100]

Готовясь к нападению на Эфиопию, Муссолини решил добиться нейтрализации Франции посредством заключения с ней империалистической сделки о разделе сфер влияния в Африке. Такая сделка Лаваля с Муссолини состоялась в Риме 7 января 1935 г. За обещание итальянских фашистов поддерживать дружественные отношения и консультироваться с Францией в международных делах Лаваль согласился передать Италии некоторые французские колониальные территории, граничившие с итальянскими колониями в Африке. Он пообещал Муссолини не препятствовать также осуществлению его планов в отношении Эфиопии^[36].

Согласно сведениям, полученным советским полпредом во Франции В. П. Потемкиным от французского посла в Италии Л. Шамбрена, Лаваль заявил Муссолини, что Франция не имеет в Эфиопии политических интересов и что она не возражала бы против соглашения итальянцев с Эфиопией, которое установило бы над этой страной фактический протекторат Италии^[37].

Английские представители во время конференции в Стрезе в апреле 1935 года в свою очередь также вполне определенно дали понять итальянцам, что они не будут препятствовать захвату ими Эфиопии^[38], хотя английское правительство имело достаточно сил и средств для того, чтобы не допустить итальянской агрессии. Так, например, оно могло воспрепятствовать провозу через Суэцкий канал итальянских войск. Это одно сорвало бы осуществление агрессивных планов Италии.

Для определения курса английского правительства была создана межведомственная комиссия, в докладе которой от 18 июня 1935 г. указывалось, что действия Италии не затрагивают такого рода жизненно важных интересов Англии в Эфиопии или в соседних районах, «которые заставляли бы правительство его величества воспрепятствовать захвату Италией Эфиопии»^[39]. Руководствуясь таким заключением, английское правительство также стало на путь попустительства итальянской агрессии.

Лаваль надеялся, что в результате соглашения с Италией Франция сможет перебросить 18 дивизий с итальянской на германскую границу, а эта демонстрация дополнительной силы на Рейне должна была содействовать тому, чтобы отбить у Гитлера охоту предпринимать какие-либо акции на западе и сосредоточить внимание на «Дранг нах Остен» (F. Вirkenhead. Halifax. L., 1965, p. 343). [101] Итальянская разведка получала всю секретную информацию о политике английского правительства, поступавшую в английское посольство в Риме. В течение пяти предвоенных лет британское посольство в Риме было «ситом, через которое просачивались правительственные секреты, становясь достоянием Муссолини и Гитлера»^[40]. Поэтому Муссолини хорошо знал, что английское правительство не проявляло особого беспокойства по поводу его планов установления над Эфиопией итальянского господства.

Фактически заручившись согласием Франции и Англии, Италия начала сосредоточивать свои войска у эфиопских границ. Эфиопия обратилась за помощью в Лигу наций. Хотя Советский Союз не имел в то время с Эфиопией даже дипломатических отношений, советская делегация последовательно выступала в Лиге наций за строгое соблюдение условий ее устава об оказании помощи жертве агрессии. Нарком иностранных дел СССР заявил 5 сентября на заседании Совета Лиги наций, что Совет не имеет права проявлять безразличие к конфликту, предоставляя Италии «свободу действий». Это означало бы нарушение членами Лиги их обязательств, нарушение устава этой международной организации, от строгого выполнения которого в немалой степени зависят устойчивость всего здания международного мира и безопасность народов. Нарком предложил Совету не останавливаться ни перед какими усилиями и средствами, чтобы предотвратить вооруженный конфликт и выполнить обязанности, являющиеся «смыслом существования Лиги»^[41].

Выступая 14 сентября на ассамблее Лиги наций, нарком изложил, в частности, отношение Советского Союза к колониальной политике империалистических держав вообще. Советское правительство, заявил он, принципиально относится отрицательно к системе колоний, к империалистической политике сфер влияния. Нарком иностранных дел СССР подчеркнул, что Советское правительство придает исключительное значение вопросу о том, станет ли действительно Лига наций орудием мира. Это орудие мира, отметил он, может понадобиться и в будущем. М. М. Литвинов призвал членов Лиги принять обязательство никогда больше не допускать новых покушений на ее устав как на орудие мира, а пускать его в ход во всех случаях агрессии, откуда бы она ни исходила^[42]. В телеграмме в НКИД нарком подчеркивал, [102] что «сам факт применения Лигой серьезных санкций против Италии будет грозным предостережением и для Германии»^[43]. Англичанин Ф. Уолтерс в своей работе о Лиге наций отмечал, что «любой историк в будущем должен будет согласиться со всеми соображениями, высказанными Литвиновым» при обсуждении вопросов об итальянской агрессии^[44].

В передовой статье «За политику мира, против колониальных захватов» газета «Правда» также указывала 15 сентября в этой связи, что Советский Союз стоит за подлинную самостоятельность и независимость Эфиопии, он является последовательным и решительным противником решения судеб эфиопского народа методами мандатов и сфер влияния, отвергает империалистические методы разрешения итало-эфиопского конфликта.

Призыв Советскою правительства принять эффективные меры к тому, чтобы сделать агрессию фашистской Италии против Эфиопии невозможной, не был, однако, поддержан другими членами Лиги наций, в частности Англией и Францией^[45].

Лучшим помощником итальянских агрессоров оказался министр иностранных дел Франции П. Лаваль. М. М. Литвинов отмечал, что Лаваль защищал в Лиге наций интересы Италии лучше самих итальянцев. Позиция Лаваля, сообщал нарком в Москву, будет иметь своим результатом «умаление престижа Лиги и поощрение агрессивности Муссолини»^[46].

Когда становилось очевидным, что вряд ли Франция и ряд других капиталистических стран согласятся принять эффективное участие в борьбе против итальянских агрессоров, кое-кто на Западе стал «подсказывать» Советскому Союзу, что он и один мог бы выступить против Италии. Разумеется, СССР не мог идти на такую авантюру. Советский Союз был готов добросовестно принять участие в коллективных санкциях. Если же СССР начал бы борьбу против итальянских агрессоров в одиночку, то он мог бы оказаться в крайне опасном положении. Д. З. Мануильский отмечал в этой связи, что симпатии и поддержка германских и японских агрессоров, а также и ряда других стран, придерживавшихся по отношению к СССР враждебной позиции, были бы на стороне Италии^[47].

Сразу же по окончании ассамблеи Лиги наций, 3 октября 1935 г., Италия совершила нападение на Эфиопию. [103] ЦК ВКП(б) дал директиву Советскому правительству заявить, что СССР рассматривает действия Италии как акт агрессии^[48]. Советский Союз немедленно выступил в поддержку жертвы агрессии, за пресечение агрессии коллективными усилиями членов Лиги наций. «Правда» в передовой статье «Война в Восточной Африке» подчеркивала 5 октября огромную опасность новой «опустошительной мировой империалистической бойни». Осудив стремление Италии посредством войны превратить Эфиопию в свою колонию, «Правда» указывала: «Позиция Советского Союза хорошо известна — это последовательная защита мира и свободы народов. Наше пролетарское государство занимает отрицательную позицию по отношению к империалистическим вожделениям итальянского фашизма».

В срочном порядке была созвана чрезвычайная сессия Совета Лиги наций. 7 октября Совет признал Италию агрессором. Было принято также решение о применении к Италии экономических и финансовых санкций, в частности об эмбарго на экспорт в Италию военных материалов^[49].

Что касается военных санкций, то министры иностранных дел Англии и Франции С. Хор и П. Лаваль договорились, что они будут выступать против них^[50].

Советская дипломатия энергично настаивала в Лиге наций на необходимости твердого выполнения положений устава Лиги о борьбе с агрессией. Выступая 10 октября на чрезвычайной сессии Совета Лиги наций, советский представитель В. П. Потемкин заявил, что «СССР считает долгом подтвердить свою готовность выполнять наряду с прочими членами Лиги наций все обязательства, которые налагает на всех их без изъятия ее устав». Он подчеркнул, что вернейшим средством пресечь итальянскую агрессию против Эфиопии является единство действий членов Лиги. Такое единство действий может послужить залогом, подчеркивал В. П. Потемкин, скорейшего осуществления коллективной безопасности, которая могла бы предупредить «дальнейшие попытки с чьей бы то ни было стороны нарушить общий мир». Он призывал действовать «коллективно и твердо»^[51]. СССР последовательно выполнял все решения Лиги наций о санкциях.

Официальная позиция Советского правительства была изложена также в ноте НКИД от 22 ноября в ответ на ноту итальянского посольства в Москве, в которой оно [104] высказывало свои возражения по поводу принятых Лигой наций решений. Правительство СССР указывало, что, последовательно придерживаясь политики мира, оно считает необходимым твердое выполнение обязательств, принятых им по уставу Лиги наций. Оно не может согласиться с тем, говорилось в ноте, что Эфиопия «должна составить исключение и не пользоваться всеми теми правами, которые предоставлены Лигой наций другим ее членам... Иная линия поведения означала бы отрицание основ Лиги наций, отрицание коллективной организации безопасности, поощрение агрессии в дальнейшем и отрицание возможности проявления международной солидарности в деле сохранения и укрепления всеобщего мира, являющемся основой политики Советского Правительства»^[52].

В борьбе против итальянской агрессии особое значение имел вопрос о применении к Италии так называемых нефтяных санкций. Своих источников добычи нефти она не имела, и прекращение поставок в Италию нефти сделало бы фактически невозможным продолжение итальянской агрессии. СССР и ряд других стран — экспортеров нефти готовы были прекратить вывоз в Италию нефтепродуктов. Но для эффективности нефтяных санкций необходимо было, чтобы в них участвовали все страны, экспортировавшие нефть. Особое значение в этой связи имела позиция США. Однако американское правительство отказалось прекращать экспорт нефти в Италию. Отрицательную позицию заняла также Франция^[53].

Поскольку огромную роль в борьбе против итальянской агрессии могла сыграть Англия, Советское правительство пыталось договориться с английским правительством по этому вопросу. В соответствии с полученными из Москвы указаниями, советский полпред в Лондоне И. М. Майский встретился 6 ноября 1935 г. с министром иностранных дел Англии С. Хором. Полпред заявил, что Италия — агрессор сравнительно слабый. Другие кандидаты в агрессоры — более сильные и опасные. «Мы считаем чрезвычайно важным, — подчеркнул он, — чтобы на примере Италии был дан урок всем возможным агрессорам вообще»^[54].

Этот вопрос подробно рассматривался 2 декабря на заседании правительства Англии. Высказывались опасения, что применение к Италии эффективных санкций (нефтяных и др.) может привести к полному краху в ней [105] фашистского режима, в связи с чем Муссолини «исчез бы с итальянской политической арены и в Италии могло бы образоваться коммунистическое правительство и произошло бы коренное изменение расстановки сил в Европе». Поэтому министр иностранных дел Англии С. Хор усиленно доказывал, что необходимо затягивать введение нефтяных санкций, а тем временем как можно скорее добиваться начала «мирных переговоров», выступая совместно с П. Лавалем. Предложения С. Хора были одобрены кабинетом^[55].

9 декабря 1935 г. было заключено так называемое соглашение Хор — Лаваль, по которому Франция и Англия выражали свое согласие на присоединение к Италии трети территории Эфиопии. При рассмотрении в тот же день этого соглашения на заседании английского правительства отмечалось, что оно чрезвычайно выгодно агрессору — Италии и фактически неприемлемо для жертвы агрессии, то есть Эфиопии. Тем не менее соглашение было единодушно одобрено английским правительством и было решено оказать «сильное давление» на Эфиопию, с тем чтобы она согласилась удовлетворить содержавшиеся в соглашении Хор — Лаваль требования^[56].