II. Исторические корни царской власти в удельной княжеской власти.

В оглавление книги

Царская власть в Московской Руси выросла из прежней великокняжеской власти, выработанной в удельный период XIII и XIV веков на почв самосознания, ощутившего себя с половины XV века при Иоанне III в государстве, объединённом национально и призванном защищать веру своих отцов. Именно в это время к понятию князя вотчинника присоединяется понятие князя национального вождя, борца за веру и народность, действующего во имя блага народного, а не своего хозяйственного интереса.

Прежде, чем перейти к развитию идей, вызванных с одной стороны ростом Московского княжества, превратившегося в Великорусское государство, а с другой – Флорентийской унией и падением Константинополя, вспомним перемены, которые произошли к этому времени с властью великого князя в потомстве Всеволода Юрьевича, внука Мономахова, после перенесения центра политической-жизни на север. Эта разница касается как характера княжеской власти, так и порядка её наследования.

Раньше, в Киевской Руси, князья Рюриковичи, входя в уже сложившееся общество, являлись на местах своих княжений по преимуществу, охранителями внешней безопасности, и вооружёнными стражами, по выражению Ключевского, временными владельцами -правителями на территории княжения. Они получали то или иное княжение – стол в силу принадлежности своей к правящему роду, который является как бы коллективным носителем верховной власти, будучи единственным поставщиком правителей для всей Руси. Никто из князей не мог считать себя обладателем права собственности на землю ни в отдельности, ни в совокупности. Самый порядок замещения столов не мог иметь определённости в силу наличности целого ряда фактов, совместно его определявших: народного избрания, распоряжения царствующего князя, начала старейшинства и начала отчины. (Под отчиной разумелось княжение на котором сидел отец, хотя бы между отцом и сыном был промежуточный владелец. В понятие отчины не входило требование личного и наследственного беспрерывного владения по завещанию). Между этими различными началами возникла борьба, и торжествующим выходило то начало, представители которого были сильнее или имели за себя наличность более благоприятных условий.

В своё время историк Соловьёв создал так называемую родовую теорию преемства княжеских столов, существовавшего до половины XII века до выступления на сцену северной Руси, по которой в Киеве, едином центре Русской земли, княжит.всегда старший в роде. После его смерти место его занимает следующий за ним брат, а при отсутствии брата, старший сын умершего. По принципу лествичного восхождения этот второй старший в роду до того занимал второй по старшинству стол в Русской земле; с переходом его на первый, на второй стол перемещался третий по старшинству родственник, уступая своё место четвёртому и т. д. Все князья имели одного старшего, который всегда был старший член в целом роде, так что старшинство не оставалось исключительно ни в одной линии.

Теория эта подверглась критике проф. Сергеевича, усмотревшего в ней перенесение современных воззрений о необходимости известного правопорядка в ту эпоху, когда люди жили более в меру своей силы, чем по определенным правилам. Князья в действительности мало считались с указанным порядком. Хорошо, говорит Сергеевич, если князь имел за собой хоть одно из четырёх вышеупомянутых начал при занятии стола. История княжений полна примеров нарушения каждого из этих начал. Младший брат Святослава Ярославовича прогоняет из Киева старшего Йзяслава, нарушая тем и распоряжение отца, и принцип старейшинства. Владимир Мономах, заняв Киев по народному избранию, нарушает распоряжение деда и постановления Любецкого съезда князей, признавшего начало отчины; Всеволод Ольгович прогоняет дядю Ярослава из Чернигова, который был там отчичем и наследовал его по смерти старшего брата Давыда; Всеволод же не имел никаких прав на Чернигов, а был там признан князем. Изяслав Мстиславич, отчич Киева и народный избранник, отстаивает борьбой свой стол против покушающихся на него Черниговских князей и Юрия Владимировича.

Такими примерами наполнена история занятия княжеских столов, так что можно говорить о том, что князья Рюрикова рода свободно «добывали» свои столы, становясь обладателями их нередко не столько в силу сознаваемого права, сколько в силу уменья. Признания какого-либо генеалогического принципа за регулирующую идею преемства в древнейший период русской истории мы не встречаем. Бесспорно крупную перемену испытал порядок преемства с переходом в Московское время с устранением одного из факторов – народного избрания, которое прекратилось с падением веча, и с прибавлением нового: ханского пожалования великого княжения. Ещё до возвышения Москвы в XIV веке изменился и характер власти князя с перенесением центра политической жизни на север: здесь князь приходил не в сложившееся общество, как на юге, а в пустыню, которая заселялась и обстраивалась при его личном участии и творчестве. Андрей Боголюбский хвалился тем, что, как и отец его Юрий, он «сработал» Суздальскую Русь. Здесь на севере князья почувствовали себя собственниками территории, которой могли распоряжаться по своему усмотрению, и сознавая себя более творцами и устроителями созидаемого, чем то было на юге, уже не могли примириться с тем характером временного владения столами, которое приводило их к непрерывному перемещению своего княжения, производящему впечатление какой-то, хотя и беспорядочной, очереди. Князь не покидает теперь своего удела, даже если ему достается великое княжение. «Это моё, ибо мной заведено» – таково было сознание князя на севере. Если раньше на юге ещё была некоторая идея коллективного владения рода Рюрикова, то теперь произошло более полное обособление княжеских линий; теперь, по мнению Ключевского, стало меньше владельческой солидарности между родными братьями в потомстве Всеволода Юрьевича, чем раньше между троюродными и четвероюродными Ярославичами; исчезают и княжеские съезды. Князья раздробляются по отдельным линиям, шедшим от Всеволода Суздальского; каждая линия создаёт отдельный владельческий дом, в котором появляются и свои великие князья наравне с удельными (великие князья Тверские, Владимирские, Ярославские, Рязанские, Ростовские и пр.). Вместе с понятием собственности, явившимся на север в результате личной деятельности и личного политического творчества князей по созиданию общества, прекращается не только передвижение князей со стола на стол, но и в порядке наследования происходит перемена от привнесения в него понятия частного гражданского права. Раньше для того, чтобы князю добиться передачи стола в пользу желательного для него кандидата, ему нужно было договориться с желаемым наследником, с теми родичами, которых он обходил, добиться согласия своих бояр и, наконец, веча города, и в конце концов его желание часто по смерти не исполнялось, хотя обещание об исполнении сопровождалось крестным целованием. Теперь же князь, как собственник, мот дробить свое княжение и оставлять по своему усмотрению в завещании сыновьям жене, дочерям и отдалённым родичам что в собственность, а что в пожизненное владение. Его частное право собственности стало основой для его державных прав. Он мог различать в себе собственника и правителя, мог различать, что одно дело быть собственником земли и распорядителем её, и другое – издавать обязательные распоряжения, наказывать, облагать налогами, судить и вообще проявлять право власти по праву властелина, от Бога поставленного, люди свои уймати от лихого обычая, но и при всём том он считал эти державные права своей собственностью и распоряжался ими как частный владелец, отчуждая их с вотчиной наравне с хозяйственными статьями. Ведь, понятие единодержавной неделимой княжеской власти выработалось позднее других юридических понятий, связанных с государственной властью; остатки удельного её понимания наблюдаются до конца Рюриковой династии ещё при Василии III и даже при Иоанне Грозном, выделявшем удел младшему своему сыну Дмитрию.